Если кому-нибудь из старшего поколения приходилось бывать в селах в начале 1960-х, подтвердит, что определяющим состоянием всякого села была тишина. Разве что краткое пение петухов на заре, да кудахтанье кур, да мычанье коров, возвращающихся с пастбищ в лучах заходящего солнца. Да еще пение птиц, стрекот аистов на соломенных крышах, шелест листьев, раскаты летнего грома…
Звуки эти были так гармоничны с тишиной, что и не замечались вовсе. В нашем селе, лежащем от Киева за 100 километров, разве звук машины молоковоза вдалеке был слышен раз в день, да еще по песчаной дороге приезжал изредка почтовый фургон грузовика, привозивший иногда долгожданную посылку от родителей. Я с сестренкой сопровождал бабушку, несшую в нашу хату под соломенной стрихой этот драгоценный ящик с сургучными печатями, в котором, кроме продуктов питания, конфет и пряников, лежали новые тетради, цветные карандаши или детские книжки.
И вечером, напившись парного молока с душистым черным хлебом, при свете керосиновой лампы слушали мерный голос бабушки, читающей нам о приключениях Робинзона Крузо или судьбе бедного чеховского мальчика Ваньки Жукова, пишущего письмо на деревню дедушке, и жалели его до слез. И, засыпая, слышали мягкие удары о землю копыт стреноженного коня, пасущегося ночью на сельповском дворе, да редкий ленивый лай собак вдалеке…
Как сейчас помню эту яркую картину. Утро, в окошко избы льется летнее солнце, и на деревянном пороге сидит счастливый дворовой пес Тобик, уже напившийся свежего молока с вареной картошкой, обозревающий вверенную ему территорию двора, чтоб не прозевать ненароком появление чужой кошки или другого незваного гостя. Бабушка стирает белье в большом деревянном корыте, именуемом «ночвами».
И тут раздался из-за забора страшный женский хриплый крик: «Боже, поможи вам, тьотю!.. А я оце іду на могилки до своїх рідних!.. Треба матінку провідати та їстоньки принести, та діду з бабою, а татечку привіт передати, бо загинув далеченько, десь у Німеччині…».
Бабушка, вытерев руки о передник, идет в сени и выносит завернутые в газету кусочек сала, хлеб, луковицу, пару конфет.
«Нехай Матінка Божа вас береже і діточок ваших!» – орала женщина так, что голос ее слышен был на соседних улицах.
Но никто не удивлялся этим крикам, все знали Нину Божевильну, которая жила в развалившейся хате на краю села в компании кошек и старых свиней. Кто-то, жалея несчастную, подарил ей как-то несколько поросят. Со временем они выросли, но закалывать их Нина не позволила, так они и жили с ней вместе в ее доме, наверное, с десяток лет. Ходила она босая, в выгоревшем ситцевом платье, в намотанных на голову тряпках, высокая и худая, охрипшая от постоянного крика, с испитым загоревшим лицом и яркими, детскими, широко открытыми васильковыми глазами.
Мы, дети, боялись ее, но бабушка пояснила, что Нина – «божевільна», и бояться ее нечего
Мы, дети, сперва боялись ее, но бабушка пояснила нам, что Нина – «божевільна», и бояться ее нечего.
«Что значит – божевильна?» – спрашивали мы.
«Это значит, что она от Бога, больная, несчастная», – объясняла бабушка.
«А почему «божевильна»?» – уточняли.
«Потому, что живет не так, как все люди, а в нищете, и Бог ее питает через людей. Ее жалеть нужно. Зимой, когда холодно, она забирается в печь и там спит с котами, и так живет Христа ради…».
Сказать по правде, из всего сказанного мы поняли только, что ее нужно жалеть и что она больная. Но когда ее охрипший голос приближался к нашей хате, мы все же предпочитали укрыться в доме.
Песочниц для маленьких детей в деревне не было. Малыши предпочитали играть прямо на сельской песочной дороге, где изредка могла их потревожить телега с лошадьми. На дороге вырастали замысловатые замки и крепости, окнами служили зеленые и коричневые бутылочные стеклышки, забором – частокол из деревянных палочек.
Лошади неслись, вздымая кучи песка, прямо на играющих детей
И вот однажды был такой случай. Пара лошадей, запряженных в тяжелый воз, понесла перепуганного насмерть кучера. Лошади, очевидно, испугавшись чего-то, закусив удила, рванули во всю прыть по проселочной дороге, кося глазами и брызгая пеной с удил. Как ни пытался остановить их кучер, натягивая вожжи с криками «тпр-р-р-ру!!», лошади неслись, вздымая кучи песка, прямо на играющих детей. Еще несколько секунд – и трагедии не избежать! Но вот между малышами и летящими лошадьми вырастает сухопарая фигура Божевильной Нины. Блаженная расставляет руки в стороны, будто готовится принять лошадей в объятия. Помню, наблюдая этот страшный эпизод из-за забора во дворе, я зажмурился, понимая, что лошади сейчас собьют с ног Нину и раздавят двух увлеченно играющих малышей…
И вдруг стало тихо. Лошади остановились буквально перед лицом Нины, как вкопанные, всхрапывая и прядая ушами, будто натолкнулись на невидимую стену. Перепуганный, бледный кучер с дрожащими руками соскочил с воза и, не веря собственным глазам, стал что-то невнятное лепетать улыбающейся Нине. «Горілку не пий, жінку не бий! Бозя накаже!» – заорала она хриплым голосом и заковыляла мимо испуганной женщины, выбежавшей из двора к детям. «Бозя накаже!» – погрозила и ей блаженная, проходя мимо, удаляясь и оглашая улицу хриплым криком.
…Пронеслись годы и десятилетия, давно на свете нет любимой бабушки, да и деревни той не стало. Попала она в зону Чернобыльской атомной аварии и превратилась в кладбище брошенных домов, заросших полей и одичавших садов…
Где-то на старом сельском погосте нашла упокоение и блаженная Нина, любившая охрипшим голосом желать людям помощи Божией…
Говорят, что на старые избы все еще прилетают аисты, оглашая пустынные сельские улицы треском розовых клювов, напоминая кому-то о скоротечности жизни, о неумолимой реке времени, унесшей и незабвенную бабушку, и болящую Нину, и наше светлое детство.