Говорить о рае трудно по нескольким причинам; одна из них — в нашем обычном языке нет подходящих слов, а райского языка мы не знаем. У нас есть слова для столов и стульев, компьютеров и телефонов, лестниц и лифтов — предметов, с которыми мы постоянно имеем дело. Но рай выходит за пределы нашего опыта; нам трудно говорить о нем — как, например, слепорожденным трудно говорить о цвете, а младенцам в утробе (если бы они могли говорить) трудно рассуждать о мире, ожидающем их после родов. Мы верим в то, что нам предстоит прозреть, родиться в другую жизнь — но нам трудно понять, что за мир нас ожидает. Но имеет ли в таком случае смысл вообще начинать этот разговор? Да; нельзя сказать, что мы не знаем вообще ничего — и Писание и Предание говорит нам о рае, и мы должны обратить внимание на эти слова и постараться их понять. Когда речь идет о духовных реальностях, язык неизбежно становится образным, аллегорическим; и Писание говорит о рае, используя знакомые нам образы — Дом, Сад, Город, Царство, Брачный Пир.
У нас слово “аллегория” часто ассоциируется с чем-то неконкретным и малореальным; на самом деле, речь идет о в высшей степени конкретных и реальных вещах. Вы не сможете объяснить африканцу, на что похож снег, не прибегая к аллегориям — но Вы-то (в отличие от Вашего собеседника) знаете, что снег абсолютно реален, Вы помните, как он тает в руках и хрустит под ногами. Рай абсолютно реален, подлиннен, несомненен — более реален, чем тот мир, в котором мы живем сейчас — но мы можем говорить о нем только в аллегориях. Эти аллегории могут быть полезны потому, что в нашем мире, в нашем опыте есть отблески рая — мы живем в падшем мире, но не в аду, и те добрые и хорошие вещи, которые мы знаем, могут служить нам указателями.
“Ибо знаем — говорит Апостол — что, когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный. От того мы и воздыхаем, желая облечься в небесное наше жилище; (2Кор.5:1,2)” Рай — это наш родной дом; мы предназначены для него, а он — для нас. Мы не уходим в далекую страну; напротив, мы возвращаемся домой. Несколько лет назад я первый раз побывал в Оптиной Пустыни — и я помню острое чувство дома, которое охватило меня в этом месте — хотя я был там в первый раз, я почувствовал, что я на Родине, дома, в своем Отечестве, что я ступаю по родной земле и дышу родным воздухом. У Сергея Есенина есть известные строчки — “Если крикнет рать святая «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу «Не надо рая, дайте родину мою.». Может быть, это великая поэзия — но это ошибочное представление о рае. Рай и есть наша подлинная Родина, и то, что есть святого в святой Руси, несет в себе отсветы рая и на рай указывает. Можно вспомнить, что на другом конце христианской Европы, в кельтском мире, святые места, такие как знаменитый монастырь Айона, назывались “тонкими” — местами, где небеса “просвечивают” сквозь земной ландшафт — для тех, кто имеет глаза их увидеть. Красота мироздания — как и красота Церкви — помогает нам, хотя и “гадательно, как через тусклое стекло” увидеть отсветы рая.
Писание называет рай городом — небесным Иерусалимом. Надо сказать, что “город” в библейские времена не был похож на современный мегаполис, где люди, стиснутые в вагоне метро остаются чужими и незнакомыми. Город был организмом, единством, в котором люди были связаны между собой узами взаимной верности, общей памятью и общей надеждой. Спасенные, как говорит пророк, будут “вписаны в книгу для житья в Иерусалиме (Ис.4:3)”
Человек входил в лес с опаской — это было опасное место, где его могли поджидать хищные звери или разбойники. Сад, напротив, был прирученным миром, где природа служила человеку, а человек заботился о природе.
Ибо они утешатся
Рай — место утешения; Лазарь, тяжко страдавший в земной жизни, утешается в раю; Господь обещает утешение плачущим, а Откровение Иоанна говорит, что “отрет Бог всякую слезу с очей их (Откр.21:4)”. Это учение было (и остается) предметом особенно ожесточенных нападок — одни говорят, что люди просто придумали рай, чтобы как-то утешить себя перед лицом боли, голода, холода и невыносимой жестокости окружающего мира; другие — что эта выдумка была вполне сознательной попыткой отвлечь трудящихся от борьбы за улучшение своего положения на земле.
Оба этих возражения грешат одной и той же очевидной логической ошибкой — из того, что некое учение несет утешение, никак не следует его ложность, точно так же, как из того, что некое учение несет отчаяние, никак не следует его истинность. Можно считать, что люди, которые живут надеждой — дураки, а вот трезвый подход к жизни состоит в безнадежности; можно считать, что мученик, который отдает свою жизнь в надежде на жизнь вечную, пребывает в плену иллюзий, а вот самоубийца смотрит на жизнь реалистично — но никаких логических оснований так полагать нет.
Другое возражение более серьезно — есть вещи, после которых утешение невозможно. Ребенок, потерявший игрушку, утешится, если получит другую; взрослый, потерявший ребенка, не утешится никогда — он научится жить дальше, но скорбь навсегда останется с ним. Можно компенсировать материальный ущерб — например, сломавшийся ноутбук — но нельзя компенсировать подлинное горе. Как говорит Пророк — а Евангелист цитирует его, рассказывая об избиении младенцев Иродом — “Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет. (Матф.2:18)” Бывает боль, которая оставляет в человеческой душе слишком глубокие язвы, чтобы их хоть что-то могло заполнить. Этому миру нечего предложить в утешение — и попытки предлагать выглядят почти кощунством. Но рай — не этот мир.
В пророчестве Исайи, которое повествует о страданиях Спасителя, есть удивительные слова: “На подвиг души Своей Он будет смотреть с довольством (Ис.53:11)”. Обычно, когда люди переживают что-то действительно ужасное — как пытки — они потом вовсе не вспоминают это “с довольством”. Сознание старается вытеснить невыносимые воспоминания, но они все равно остаются источником боли, отравляющей всю оставшуюся жизнь. Распятие — невыразимо ужасная и мучительная смерть, о подробностях которой жутко и читать; но Писание говорит, что вошедший в славу Христос смотрит на нее “с довольством”. Нечто подобное говорится и о страдании христиан, которое “производит в безмерном преизбытке вечную славу (2Кор.4:17)”.
Святой Апостол Петр говорит о том, что “как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете. (1Пет.4:13)”. Страдания не просто останутся в прошлом — они обернутся славой и торжеством. Ужасные раны, покрывающие тела мучеников, преобразятся в знаки небесной славы; невыносимая скорбь обернется вечной радостью, семьи воссоединятся в одной великой семье, Отец которой — Бог. Оглядываясь на свой земной путь, спасенные будут видеть все — в том числе самые тяжкие и мучительные дни своей жизни, и их особенно, залитыми тем небесным светом, который откроет им подлинный смысл всего. Бог обратит смертную тень в ясное утро (Ам.5:8) общего воскресения, и в незаходимый день вечной жизни.