Накануне Октябрьской революции 1917 г. в Петрограде находилась резиденция Могилевского архиепископа, который являлся главой Римско-Католической Церкви в России: в доме 118 по набережной реки Фонтанки. Там же располагались Римско-католическая коллегия и консистория. С 1842 г. в столице находилась Римско-католическая Духовная академия, а в 1869 г. была учреждена Духовная семинария.
Наиболее значительный документальный материал по история Римско-Католической Церкви на Северо-Западе России хранится в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга. Основное часть этих документов находится в фондах административных подразделений региональных органов советской власти, которые осуществляли контроль за деятельностью Церкви: отделов юстиции, управления, административных отделов, секторов Петросовета, Ленгорисполкома, Леноблисполкома и т.д. Для изучения темы могут быть использованы также материалы Уполномоченного Совета по делам религиозных культов при Совете Министров СССР по г. Ленинграду и Ленинградской области, органов коммунального хозяйства и др. Еще один значительный комплекс — уникальные документы о репрессированных католических священниках — содержится в архиве Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Здесь особый интерес представляют изъятые чекистами в апреле 1920 г. документы, которые впоследствии использовались для организации следственного дела архиепископа Иоанна (Яна) Цепляка, – черновики протоколов заседаний курии, тезисы рефератов, докладные записки, письма и т.д. (д. П–82851).
Накануне Октябрьской революции 1917 г. в Петрограде находилась резиденция Могилевского архиепископа, который являлся главой Римско-Католической Церкви в России: в доме 118 по набережной реки Фонтанки. Там же располагались Римско-католическая коллегия и консистория. С 1842 г. в столице находилась Римско-католическая Духовная академия, а в 1869 г. была учреждена Духовная семинария. В Петроградский деканат Могилевской архиепархии на 1914 г. входили 17 церквей, 14 каплиц и около 100 тыс. католиков.[1] Католицизм исповедовали люди разных национальностей, и в Петрограде были храмы, объединявшие французов (церковь Божией Матери на Ковенском пер., 7), немцев (церковь Св. Бонифация, ул. Церковная, 9), русских (церковь Св. Духа, ул. Бармалеева, 48/2). Но подавляющее большинство «католического населения» составляли выходцы из Польши, Белоруссии, Литвы и Латвии. Это позволило представителю Регентского совета Польши в 1918 г. заявить: «Преобладание польского элемента среди римско-католических церквей в России настолько велико, что обычно эти церкви называют польскими костелами».[2]
Революционные события в октябре 1917 г. поначалу не оказали существенного влияния на жизнь католиков Петрограда. 19 ноября / 2 декабря состоялось официальное вступление в должность Могилевского архиепископа Эдуарда фон Роппа. Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», опубликованный 23 января 1918 г., был воспринят католическим духовенством как документ, относящийся сугубо к делам Русской Православной Церкви. 30 мая 1918 г. впервые состоялся католический крестный ход в Петрограде (до 1917 г. они были запрещены). Однако осенью 1918 г. стало очевидным, что надежды на сохранение автономии Католической Церкви не оправдались. Постановление НКЮ от 24 августа «О порядке проведения в жизнь декрета об отделении церкви от государства и школы от церкви (Инструкция)», определило, что все религиозные организации независимо от конфессии лишаются прав юридического лица, а их имущество переходит в «непосредственное заведование местных Советов рабочих и крестьян».[3]
Уже 9 сентября архиепископ выступил с протестом против «Инструкции». Его поддержали экзарх русских католиков Л. Федоров. В том же месяце Э. Ропп распорядился закрыть все католические школы, переведя преподавания Закона Божия непосредственно в костелы. Знаменитые гимназии для мальчиков и девочек при соборе Св. Екатерины стали советскими едиными трудовыми школами. К этому времени закрылись Духовная академия и семинария, учебные занятия, в которых из-за отсутствия средств и невозможности свободного проезда учеников прекратились фактически еще в 1917 г.
В середине октября в Петрограде состоялись переговоры между заведующим «охранительного отдела» Комиссариата юстиции Союза коммун Северной области (СКСО) Р.А. Теттеборном и прелатом К. Будкевичем. Обсуждались вопросы передачи церковного имущества и кладбищ местным Советам, а метрических книг в органы ЗАГС. К. Будкевич изложил позицию католиков, указав, что без согласия Святейшего Престола ни о какой передаче храмов речь идти не может, а решение вопроса о кладбищах «зависит от пределов требований правительства».[4]
Для сохранения церквей была предпринята попытка заручиться поддержкой зарубежных государств. Осенью 1918 г. и в январе 1919 г. многие петроградские храмы получили охранные грамоты от представительств польских и германских властей и от Датского Красного Креста, выражавшего интересы стран Антанты. Но в условиях международной изоляции и пренебрежения Советского правительства к нормам права такая попытка не принесла результатов.
В конце октября в Комиссариате юстиции СКСО состоялись совещания, в ходе которых было решено оставить иноверческие храмы в ведении Комиссариата и одновременно принять меры для безусловного выполнения «Инструкции». 6 декабря газета «Северная Коммуна» опубликовала соответствующее обязательное постановление. В ответ на это декан К. Будкевич подготовил собственную инструкцию для священников, содержание которой впоследствии изложил в реферате «Историческая записка об отделении Церкви от государства в большевистской России». В инструкции К. Будкевича, одобренной архиепископом, была сформулирована программа действий католического духовенства, определяемая самим автором как «Тактика проволочек». Предлагалось пойти на уступки в ряде вопросов – составить описи имущества, списки ценных бумаг, избрать приходские советы, требовать перед венчанием справки о гражданской регистрации брака, не производить погребения без надлежащих документов. Но по самым главным вопросам прелат настаивал: «церкви не отдавать», форму договора игнорировать, один экземпляр метрических книг хранить вне храмов, а другой в консистории, с 1919 г. вести их на латинском языке.[5]
Выбор подобной тактики объяснялся убежденностью руководства архиепархии в непрочности Советской власти. Об этом ярко свидетельствует письмо Э. Роппа, написанное им перед отъездом в Польшу. Сам К. Будкевич, выступая на собрании ксендзов 23 февраля 1920 г. заметил: «архиепископ считал, что «настоящая власть продержится недолго», и если бы он предвидел, что «настоящее положение затянется, он, вероятно, решил бы иначе». Перед духовенством и прихожанами ставилась задача «с наименьшими моральными и материальными затратами пережить тяжелые времена».[6] Отсюда стремление подчеркнуть международный характер Католической Церкви, поиск защитников вне России. При всей логичности и обоснованности этой политики нельзя не признать, что тем самым были созданы предпосылки для сильной зависимости положения Церкви от внешнеполитической ситуации.
Осенью 1918 г. происходят большие перемены в организации католических приходов. Инструкция НКЮ от 24 августа установила, что церковное имущество по описи передается Советами рабочих и крестьянских депутатов в бесплатное пользование «местным жителям» числом не менее 20 человек, которые подписывают специальное соглашение – договор. Форма типового соглашения, приведенная в «Инструкции» абсолютно не учитывала догматы Католической Церкви и ее подписание означало бы фактическое признание национализации храмового имущества. Началась длительная борьбы вокруг «договора», которая продолжалась до конца 1920-х гг. Тем не менее «для организации охраны костела и духовенства», а также для материального содействия им настоятели ряда церквей создают приходские комитеты, комитеты также организуются и при бывших домовых каплицах, которые преобразовываются в самостоятельные или филиальные храмы. А в январе 1919 г. учреждается Центральный комитет римско-католических общин Могилевской архиепархии. Его первое заседание 22 января 1919 г. было посвящено вопросам освобождения духовенства от трудовой повинности и костелов Св. Станислава и Св. Казимира от чрезвычайного революционного налога.[7] Члены ЦК приняли проект устава, некоторые положения которого вызывали несогласие священнослужителей.
2 апреля Э. Ропп обратился со специальным посланием к настоятелям и прихожанам-католикам г. Петрограда и окрестностей. В послании говорилось: «Настоящее правительство отказывает Церкви в праве на существование согласно прав своих, т.е. Божиих, и опирающихся на них прав церковных. То же самое правительство признает свободу совести и в разрез с этим требует какой-то новой неопределенной организации. Принимая это во внимание и не желая, пока Бог и совесть позволяют, становиться на почву открытых пререканий, настоящим обязуем ксендзов-настоятелей собрать общее собрание прихожан, на котором могут присутствовать без различия пола все совершеннолетние и исполняющие свои религиозные обязанности граждане для выбора в каждом приходе 20–30 членов, полномочных представителей прихожан…».[8] Председателем приходского комитета должен быть настоятель костела, он же распоряжался кассой храма. Все переговоры с властями комитеты должны вести по указаниям настоятелей. Для объединения деятельности отдельных комитетов, организации защиты и помощи центральному управлению епархией создавался ЦК, члены которого имели только совещательный голос. Центральный комитет римско-католических общин активно действовал в течение полутора лет, энергично протестуя против всех антирелигиозных акций властей. Весной 1920 г. его легальная деятельность прекратилась, хотя в измененном виде он существовал до массовых арестов конца 1920-х гг.
В конце 1918 г. резко ухудшились польско-советские отношения. Уже в январе 1919 г. широко распространились слухи об аресте Могилевского архиепископа. Возможно, что и сам Э. Ропп не исключал такое развитие событий и поэтому назвал своих преемников на случай ареста. 29 апреля 1919 г. Э. Ропп был арестован.
7 мая представители католиков Петрограда отправили в Совнарком телеграмму протеста, а 13 мая в Москву выехала делегация, которую принял П.А. Красиков. В результате Э. Ропп был переведен на квартиру тюремного надзирателя, но из-под ареста не освобожден. 25 мая в Петрограде состоялась массовая манифестации протеста. В конце года, после заключения советско-польского соглашения об обмене заложниками, архиепископ навсегда покинул Россию. После ареста Могилевского архиепископа его обязанности исполнял И. Цепляк, возведенный в сан архиепископа Охридского в июне 1919 г.[9]
26 июля 1919 г. Петросовет распорядился опечатать помещение курии и консистории на Фонтанке, 118 и передать его окружному отделу ЗАГС. Резкий протест И. Цепляка частично возымел действие, 16 сентября печати были сняты, но архивы консистории оставались закрытыми (окончательно они были изъяты в 1923 г.). В августе возобновилась борьба по вопросу заключения договоров на передачу храмов верующим. Среди духовенства и прихожан не было единого мнения. Первоначально ЦК приходских общин постановил не подписывать соглашения, хотя некоторые приходы их уже приняли. 12 сентября И. Цепляк издал циркуляр, где напомнил, что «устранение настоятеля… противоречит церковному праву», церковное имущество костелов является «священной и неприкосновенной собственностью Церкви», и поэтому «прихожане обязаны со своей стороны повторить протест [против форм договора] и добиться законной справедливости и уважения своих прав.»[10]
Но власти не уступали. Р.А. Теттеборн потребовал регистрации ЦК приходских общин. Его председатель Казимир Новицкий первоначально согласился, но большинство членов ЦК и духовенство высказались против. 30 октября архиепископ И. Цепляк распорядился о возможности подписывать соглашения с оговоркой «временно до решения вопроса Святейшим Престолом». В конце концов, возобладало мнение прелата К. Будкевича, который выступая в январе – феврале 1920 г. на собраниях духовенства с рефератом о согласовании деятельности ЦК и приходских комитетов с церковным правом, высказался, что «католическим костелам надлежит без всяких компромиссов и оговорок стать на точку зрения церковного права» и прихожанам следует отказаться от подписания соглашений. «Неподписание соглашения, – говорилось в реферате, – имеет ту хорошую сторону, что мы тогда не будем связанными никаким обязательством, и большевики больше будут считаться с протестующими католиками, чем с уступающими», «большевики не решатся закрывать костелы,… это уже громкое дело, а они теперь как раз дорожат мнением Европы.»[11]
18 февраля 1920 г. при обсуждении плана деятельности приходских комитетов было решено «от прежней оборонительной позиции перейти в наступательную, добиться свободы в деле преподавания Закона Божия в школьных помещениях и устранения препятствий к исполнению религиозных обрядов.»[12]20 марта И. Цепляк издал обращение «К родителям католикам Могилевской епархии», где указал, что при каждом костеле открыты курсы для преподавания Закона Божия. Столь решительная позиция базировалась на предположении, что Польше удастся добиться от Советского правительства гарантий для свободы Католической Церкви в России.
Ответная реакция властей на активизацию деятельности католиков не заставили себя ждать. В конце марта за некоторыми костелами и ксендзами установили слежку. Проповедь И. Цепляка в соборе Св. Екатерины 31 марта 1920 г. была «истолкована в противосоветском духе.» При этом наибольшую обеспокоенность вызвало присутствие военнопленных поляков, вернувшихся из Германии. В ночь на 2 апреля трое вооруженных лиц под предлогом переговоров по прямому проводу с Москвой из Смольного выманили И. Цепляка из квартиры и арестовали его. Арест архиепископа вызвал взрыв возмущения. В Смольный были посланы делегаты от приходских комитетов, с которыми встретился секретарь Петросовета Д.А. Трилиссер. Его «объяснения» еще больше запутали обстановку. По словам Д. Трилиссера, арест был произведен без ведома Петросовета органом, «ближе стоящим к вам, чем к нам» и все это «дело рук политических провокаторов или сделано по распоряжению из центра». На вопрос о местонахождении архиепископа было сказано, что он «находится на частной квартире в конспиративных целях.»[13]
8 апреля телеграммы протеста были посланы В.И. Ленину и Г.В. Чичерину, а 11 апреля на площади у собора Св. Екатерины состоялся митинг под лозунгом: «Мы, католики, требуем освобождения нашего епископа». После митинга верующие с пением молитв вошли в собор, где началась всенощная. Во время богослужения в храм ворвались милиционеры и потребовали разойтись в течение 10 минут. Когда в их требовании было отказано, милиционеры стали силой выгонять верующих, угрожая оружием. И в соборе, и на улице были произведены многочисленные аресты. На следующий день делегаты приходских комитетов направили обращение во ВЦИК с требованием «прекратить подобные безобразия». Из канцелярии М.И. Калинина обращения переслали «на усмотрение» председателя ПЧК И.П. Бакаева, резолюция которого была краткой: «Следует арестовать подписавших это заявление.»[14]
Массовые облавы, аресты, обыски продолжались. Всего по так называемому «польскому делу» было привлечено 189 человек. Уже 12 апреля Коллегия ПЧК постановила: 45 человек за участие в несанкционированном митинге отправить в лагерь принудительных работ на 3 месяца, 13 апреля такой же приговор был вынесен 41 человеку, 5 мая – 11 человек были отправлены в лагерь на 6 месяцев, 30 июня – 2 человека приговорены к 6 месяцам, 2 – к четырем, а 5 направлены в лагерь до конца войны с Польшей.
15 апреля архиепископ И. Цепляк, опасавшийся усиления террора, написал заявление с обязательством «способствовать успокоению умов», и 17 апреля Коллегия ПЧК постановила освободить его. После освобождения И. Цепляка за ним было установлено наблюдение. И телеграмма, посланная архиепископом московскому декану П. Зелинскому с просьбой предотвратить манифестацию католиков в защиту пастыря, немедленно оказалась на столе И.П. Бакаева. А 23 июня Особый отдел ВЧК предложил И.П. Бакаеву «лишить Цепляка и все католические приходы права использовать телефоны.»[15]
Открытое военное столкновение Польши и Советской России в апреле – октябре 1920 г. сделало католиков заложниками войны. Осенью 1920 г. «польское дело» было реанимировано, арестовали священника В. Ивицкого, оказались произведены обыски у И. Цепляка и других духовных лиц, взяты подписки о невыезде у П. Ходневича и Б. Слоскана. Но по мере развертывания мирных переговоров антипольские и антикатолические акции затухали.
18 марта 1921 г. в Риге между Россией и Украиной, с одной стороны, и Польшей – с другой, был подписан мирный договор, что дало возможность многим литовцам, латышам, полякам, эстонцам легально вернуться на свою родину, приняв подданство новых независимых государств. Оптация (выбор подданства) не обязательно означал немедленный выезд из России и нередко рассматривалс,я как способ обеспечить себе определенную защиту. Многие католики стали оптантами, среди них и некоторые священники: Я. Василевский, А. Неманцевич, Ф. Рутковский, Б. Слоскан, Я. Тройго. Но если мало кто из ксендзов выехал из Петрограда как оптант, то состав приходских комитетов изменился очень сильно, большинство их фактически распалось, сократилось и число прихожан.
Летом 1921 г. на огромных пространствах юга Российской республики начался страшный голод. Одним их первых на беды россиян откликнулся Папа Римский. 5 августа Бенедикт ХV обратился ко всем государствам, имевшим свои представительства при Ватикане, с призывом поддержать широкую папскую миссию помощи голодающим. Сначала Ватикан пересылал продовольствие через Американскую администрацию помощи (АРА), заключившую 12 августа 1921 г. соглашение с правительством РСФСР. Только в Петрограде к январю 1922 через губернские отделы здравоохранения и социального воспитания было распределено 870 пудов муки, пожертвованной Папой Римским.[16]
Первое и единственное в истории РСФСР соглашение между Ватиканом и Советской Россией было заключено 12 марта 1922 г., оно предусматривало открытие Католической миссии для помощи голодающим. 24 июля миссия, состоящая из 12 священников во главе с американским иезуитом Эдмундом Уолшем, отправилась в Россию и в сентябре развернула свою деятельность в Крыму, Донецкой, Кубано-Черноморской областях, Москве и Оренбурге.[17]В Петрограде активно действовали организации Французского Красного Креста, которые открыли в бывшей Французской больнице на 13 линии В.О. амбулаторию и распределительный пункт. В состав распределительного пункта входил настоятель церкви Божией Матери о. И. Амудрю, позднее он был назначен уполномоченным ЦК помощи нуждающимся французам.
23 февраля ВЦИК издал декрет «О порядке изъятия ценностей, находящихся в пользовании групп верующих», т.е. из действующих храмов. Декрет в первую очередь затрагивал интересы Русской Православной Церкви, так как католические храмы в России не располагали значительными ценностями. Гораздо больше верующих беспокоило, что новый декрет ярко продемонстрировал пренебрежение власти к их вере, их религиозным чувствам и догматам.
В Петрограде обстановка обострилась уже в декабре 1921 г. В связи с образованием при районных Советах отделов по регистрации обществ, союзов и религиозных объединений началась компания по регистрации приходских советов и вновь потребовалось подписание «договора».3 января 1922 г. архиепископ И. Цепляк, ссылаясь на декрет на отделение Церкви от государства и Рижский договор, призвал настоятелей и прихожан «твердо держаться канонического права.» Понимая опасность ситуации, И. Цепляк 24 февраля обратился в Петроградский отдел управления с разъяснением позиции католического духовенства относительно формы «договора», а тот в свою очередь запросил разъяснений от НКИД. Тем временем прелат К. Будкевич принял меры для спасения католических реликвий. 25-28 февраля 1922 г. он и его доверенные лица принесли их в польское представительство. Позднее эти ценности были переправлены в Варшаву в резиденцию архиепископа Роппа, а в 1932 г. отвезены в Рим.[18]
Подготовка к изъятию ценностей в Петрограде началась в марте, 28 марта был утвержден соответствующий план, но само изъятие отложили до окончания православной Пасхи. Первой из католических церквей пострадала закрытая Мальтийская капелла, где реквизицию провели даже без уведомления духовенства. 22 апреля архиепископ И. Цепляк направил в Президиум ВЦИК и Петрогуисполком эмоциональное послание, указав, что применение мер принудительного изъятия «должно быть прямо-таки признано действием недостойным правительства хотя и голодающего, но не лишенного национальной гордости народа». Обращение не помогло. Еще 20 апреля НКВД, административное управление которого курировало «церковные столы», выслал в Петрогубисполком разъяснение: «Изъятие ценностей из костелов произвести на общих основаниях.»[19]
Единственной уступкой властей стало внесение в инструкцию об изъятии пункта о специальном учете предметов, подлежащих по Рижскому мирному договору передаче Польши. 4 мая ценности были вывезены из костела Ченстоховской Божией Матери (Лигово), 9 мая члены комиссии явились в церковь Св. Бонифация, но ксендз М. Дмовский не пустил их, заявив, что не имеет на то разрешение высшей церковной власти. Он был задержан и препровожден на Гороховую, 2, где оставался до получения от архиепископа удостоверения следующего содержания: «Ввиду представленного комиссией по изъятию церковных ценностей требования, разрешаю Вам присутствовать при осмотре костела с тем, чтобы избежать кощунств, не будет осматриваемо помещение Св. Даров.»[20] В 10 часов вечера М. Дмовского освободили, а на следующий день комиссия обследовала храм, где «ничего ценного» не оказалось. В храмах Св. Екатерины, Св. Станислава и на Кирилловской улице изъятие ценностей состоялось в июне, а во Французской церкви Божией Матери – в июле.[21]
В июле за отказ подписать «договор» опечатали Гатчинский костел, была сделана попытка закрыть храм на 14 линии В.О. и на Ушаковской, 22. 1 сентября Петрогубисполком направил во ВЦИК настоятельную просьбу санкционировать закрытие всех костелов, которые отказались от подписания договоров. К этому времени Vотдел НКЮ, осуществлявший контроль за «правильным применением» декрета об отделении Церкви от государства, разработал упрощенную форму договора, так называемую «расписку», но и она не была принята петроградскими католиками, так как коренным образом меняла «католические представления о приходе».[22]
25 ноября президиум Петрогубисполкома вынес секретное решение о закрытии всех костелов города и губернии до тех пор, пока прихожане не подпишут «расписку». И 5 декабря руководители районных церковных столов при поддержке милиции опечатали большинство действующих костелов города. Яркое представление об этом событии дает акт закрытия Митрополитального храма. Своеобразное сопротивление оказал в костеле Св. Станислава священник Э. Юневич. Представитель райсовета А. Мичурин явился в церковь около 10 часов утра, шло богослужение, и было решено опечатать храм после его окончания. Но о. Э. Юневич продолжал непрерывно служить до самого вечера (половины седьмого), пока не вмешалась милиция.[23]
Архиепископ И. Цепляк обратился за помощью к нунцию Папы Римского в Варшаве и получил ответ, что заключение договоров безусловно отвергается. 8 декабря представители всех католических приходов Петрограда направили в Петрогубисполком ходатайство с просьбой открыть храмы, указав, что они не подписывают договоры «не из упрямства или нежелания повиноваться властям, а исключительно потому, что это не допускается нашими церковными правилами».[24] 9 декабря НКВД подтвердил правильность действий губисполкома и в январе 1923 г. был закрыт последний легально функционирующий католический храм – Французская церковь Божией Матери.
Но даже такие беспрецедентно жесткие меры не могли поколебать верующих. В органы власти направлялись многочисленные петиции об открытии храмов, так письмо в защиту Митрополитальной церкви подписало 640 человек, костела Св. Казимира – 250. Богослужения проводились на квартирах, в бывших церковных домах, а прелат А. Малецкий оборудовал временный храм в подвалах опечатанного костела.
2 марта 1923 г. архиепископ И. Цепляк получил повестку с предписанием лично явиться 5 марта в Москву, чтобы предстать перед Верховным судом РСФСР. Такие же повестки были вручены еще 14 священнослужителям. Понимая, что на справедливость предстоящего суда рассчитывать не приходится, архиепископ перед отъездом назначил викарием (заместителем) Станислава Пржирембеля, настоятеля церкви Св. Иоанна в Детском Селе. Тогда же, по свидетельству священника М. Шавдиниса, были уничтожены архивы курии. 20 марта все приехавшие из Петрограда священники были арестованы и после кратковременного пребывания в изоляторе оказались в Бутырской тюрьме.
21-25 марта в Москве состоялся судебный процесс: архиепископ И. Цепляк и прелат К. Будкевич приговаривались к смертной казни, 4 священника (Л. Федоров, Л. Хвецько, П. Ходневич, С. Эйсмонт) к 10 годам заключения, остальные к 3 годам, а Я. Шарнас к 6 месяцам (условно). Приговор произвел шокирующее впечатление на мировое общественное мнение.29 марта ВЦИК изменил приговор в отношении архиепископа, заменив смертную казнь 10 годами заключения, но ходатайство К. Будкевича о помиловании оставил без последствий. 31 марта он был расстрелян. Архиепископ И. Цепляк оставался в заключении до весны 1924 г., в апреле он по обмену на польских коммунистов выехал через Латвию в Варшаву, в начале 1925 г., в Польшу уехали Ф. Рутковский, Л. Хвецько, П. Ходневич, С. Эйсмонт, Э. Юневич.[25]
Процесс католических священнослужителей носил чисто политический характер, главной его целью было стремление продемонстрировать, пусть грубо и жестко, силу новой власти. Следует отметить, что эта главная цель была достигнута. Арестованный в 1928 г. Мечислав Шавдинис , «идейный ксендз», один из руководителей Могилевской епархии, показал: «До 1923 г. я смотрел на Советскую власть как на временное явление. С 1923 г. я после процесса Цепляка и других ксендзов признал, что должен считаться с Советской властью как с властью.»[26]
По данным календаря Могилевской архиепархии на 1923 год в Петроградском деканате еще действовали 26 храмов, обслуживавших свыше 50 тыс. верующих. Номинально главой епархии оставался Э. Ропп, обязанности викария исполнял Станислав Пржирембель. Одним из первых его действий в качестве викария стало издание циркуляра, подтверждающего невозможность принятия «расписки». По его словам, он ждал результатов переговоров главы Католической миссии Э. Уолша с НКЮ и НКИД о возможности изменения формы или отмене «расписки». Но переговоры не дали результатов, и С. Пржирембель разрешил верующим подписать соглашения («расписки») с местной властью. В начале июня 1923 г. большинство костелов были открыты. Секретарем Могилевского римско–католического архиепархиального управления (курии) был энергичный священник Мечислав Шавдинис. Он был и казначеем курии, у него в квартире на Фонтанке, 118, находилась касса.
Очень остро в епархии стоял вопрос о подготовке кадров священнослужителей. Еще в 1921 г. была предпринята попытка организовать «семинарий», расположившийся в здании больничного корпуса бывшей Духовной семинарии. В церковном календаре на 1923 год названы руководители: ректор А. Малецкий, инспектор П. Ходневич, духовный отец А. Василевский, управляющий Л. Хвецько. После арестов 1923 г. руководителем «семинария» стал М. Рутковский, на квартире которого проходили занятия. Очевидно, слухи об этом распространились довольно широко. 21 июля 1923 г. Антирелигиозная комиссия поручила начальнику 6–го отделения ОГПУ Е. Тучкову (по совместительству секретарю комиссии) «срочно выяснить, где и какие духовные заведения католиков имеются в России.»[27]Все это вынудило семинарию уйти в подполье. Слушателями ее были 6-7 человек, большинство из них в 1923 – 1924 гг. уехали в Польшу, только двое – Болеслав Юревич и Юлиан Цимашкевич окончили курс и были посвящены в сан священников. Оба они погибли в годы большого террора.
Священнослужителей очень не хватало. В марте 1924 г. Б. Слоскан, оформивший в 1923 г. латышское гражданство, обратился в Ленинградский губернский отдел управления со следующим заявлением: «15 марта истекает срок на право проживания меня в России. В виду того, что я в настоящее время являюсь единственным священником латышской национальности на Ленинград и всю Россию, выезд за границу для меня является морально недопустимым… Осмеливаюсь просить надлежащие власти дать мне более продолжительную отсрочку…». Заявление поддержали 127 прихожан, но резолюция была краткой: «Отказать. Советская власть не нуждается в молитвах».[28] Б. Слоскан вышел из латышского подданства и остался в России со всей паствой.
Большое внимание Католическая Церковь уделяла религиозному образованию детей. Обучение Закону Божию стало камнем преткновения между властями и Церковью и стандартным обвинением арестованным священникам. В начале 1920-х гг. в Петрограде при костелах и на частных квартирах действовали настоящие школы. При костеле Св. Станислава до 1924 г. в помещении бывшего училища Сестерженцевича занималось 50–60 человек. При Митрополитальной церкви М. Шавдинис обучал Закону Божию группы от 10 до 20 человек до 1926 г. После возвращения из заключения А. Малецкий организовал при церкви на Кирилловской ул., 19 детский семинарий. Обучение детей проводилось и при костелах Св. Екатерины, Св. Казимира и других. До 1924 г. существовала незарегистрированная школа Л.Э. Чеховской. при Выборгском костеле (Арсенальная ул., 8).
В середине 1920-х гг. довольно широкое распространение получили кружки молодежи, группировавшиеся вокруг участников хоровых коллективов при церквах. Наиболее многочисленными были кружки при костелах Св. Станислава на Торговой ул., Митрополитального на 1–ой Красноармейской, Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии на Кирилловской ул., 19. В начале 1930-х гг. большинство участников кружков было арестовано. До 1923 г. существовали и кружки богословского характера. Наиболее известный из них – кружок «боголюбцев», собрания которого посещали в основном русские католики: Д.А. Крючков, Е.Н. Подливахина, Е.М. Нефедьева и другие. В первые годы после революции при костеле на Кирилловской ул., 19 собирался кружок «Христианский демократ» под руководством А. Малецкого.
Несмотря на гонения в Ленинграде сохранились остатки религиозных орденов (францисканцев и доминиканцев). Наиболее активно действовали терциарии ордена Св. Франциска, число которых достигало несколько сот человек, в основном женщин. При костеле Св. Казимира действовало братство Св. Сердца Иисуса, также имевшее устав и собственные скапулярии. Помимо светских терциариев в Ленинграде до 1927 г. существовали тайные монастыри. Один из них действовал на 14 линии, 27, где ранее располагался женский приют. Он объединял до 35 женщин, имел свою «конституцию», его пшеложеной (игуменьей) была сестра Бернарда Збраницкая. При монастыре была небольшая школа, где обучали Закону Божию приходящих девочек и тех, кто воспитывался в самом монастыре. Исповедником и духовным отцом был А. Василевский. Летом 1926 г. на станции Поповка был арендован дом, где разместился филиал монастыря: 16–18 монахинь и 15 детей. Сюда приехали многие из тех, кто ранее жил в небольшой общине при храме на Арсенальной ул., 8, которая в 1923 г. перебралась в Шувалово (на Поклонную гору), а затем в Озерки (Б. Озерная, 4). Ежемесячно филиал монастыря посещали священники А. Василевский и Иоанн– Морис Амудрю.
1925 год начался для католиков Ленинграда с хороших новостей: освобожденные священнослужители А. Василевский, А. Малецкий, Д. Иванов, Т. Матулянис, А. Пронцкетис, Ф. Рутковский и Я. Тройго вернулись в город и приступили к служению. Наступила краткая пауза в гонениях на Католическую Церковь в северной столице. Правда, 15 февраля был арестован настоятель Колпинского собора М. Дмовский, как участник группы П.К. Андреевского – В.М. Архипова, занимавшейся нелегальным вывозом ценностей и переправкой за границу людей. На допросе Дмовский так высказался о своих политических убеждениях: «Являюсь сторонником республиканского строя. Признаю и Советскую власть, считая, что каждая власть от Бога, хотя полагаю, что Советская власть дана Богом за грехи.»[29]
Что касается процесса ксендза Болеслава Уссаса, сотрудника польской делегации в апреле 1925 г., то суд был организован в ответ на дело «жертв польского террора» В. Багиньского и А. Вечеркевича[30] и непосредственного отношения к ленинградским католикам не имел. Либеральность властей имела свои причины. В 1924–1926 гг. продолжались контакты между дипломатическими службами Ватикана и России.
В это время в Ленинграде продолжали заниматься организацией Духовной семинарии, непосредственными руководителями этой работы были А. Малецкий и Д. Иванов.[31] Первоначально предполагалось, что семинария будет действовать легально и ее преподавателями станут канадский и австрийский иезуиты Леди (Ледит) и Швейгле (Швейгель), приехавшие в СССР в октябре 1926 г. С помощью австрийского посольства в Ленинград были доставлены учебники и богословская литература, через ксендзов по всей стране подбирались слушатели. В октябре на заседании курии было решено разместить семинарию на квартире А. Василевского (пр. 25 Октября, 32/34, кв. 92/2) под видом сдачи в наем излишков жилой площади и начать занятия с 1 ноября. Всего в семинарии занимались 8 человек, они жили у А. Василевского, где им предоставляли бесплатное питание и обслуживание (уборка, стирка белья и т.п.). Программа занятий была очень напряженной: немецкий и французский языки преподавал А. Малецкий, катехизис и священное писание – А. Василевский, латинский язык и философию – Д. Иванов, историю, польский язык и литургику – С. Пржирембель, литовский язык – А. Пронцкетис.
Организуя нелегальное учебное заведение, католическое духовенство рассчитывало на снисходительность властных структур, тем более, что переговоры советского правительства и Ватикана продолжались. Но надежды не оправдались. В ночь на 14 января 1927 г. были произведены обыски и облавы на квартире А. Василевского, а также в помещениях тайных монастырей (В.О., 14 линия, 27 и на ст. Поповка), Следствие длилось полгода. В июле А. Василевского, Д. Иванова, Я. Тройго, К. Тысовского Коллегия ОГПУ осудила на 5 лет концлагерей и ссылки. Большинство арестованных монахинь и руководство католических двадцаток (12 человек) были высланы из Ленинграда.
В мае 1927 г. совершенно неожиданно был задержан и выслан в Архангельск Апостолический администратор Ленинграда А. Малецкий. Аресты проводились на фоне перерегистрации приходских общин, от которых власти потребовали подписать не «расписки» по форме 1923 года, а стандартные «договора», что вновь вызвало возмущение верующих. В феврале 1928 г. Ленинградская Апостолическая администратура лишилась еще двух священников – М. Шавдиниса и В. Дейниса, осужденных летом того же года на 10 и 7 лет лагерей. Острая нехватка священнослужителей и так тяжело отражалась на религиозной жизни огромного города, но местные власти находили дополнительные средства для ее ухудшения, ужесточая контроль за финансами, запрещая доступ священников в отдельные местности.
Летом 1928 г. из ссылки досрочно вернулся А. Малецкий, в сентябре город посетил епископ Невё, который тайно встретился с ним и с о. И. Амудрю. Вероятно, после этой встречи было решено укрепить Ленинградскую администратуру и в феврале 1929 г. в епископы был рукоположен Т. Матулянис.[32]Но осенью 1929 г. по иерархии Католической Церкви в Ленинграде был нанесен новый удар – 10 октября арестовали С. Пржирембеля и Б. Юревича, а в ноябре Т. Матуляниса. Почти через год, в сентябре 1930 г., они и 39 мирян были осуждены, при этом священнослужители получили 10 лет концлагерей.
Трагедия Церкви усугубилась началом массового закрытия приходских храмов. Из костелов Ленинградской области первыми пострадали церкви на Успенском кладбище (Парголово), в г. Порхове и Дно. 12 октября 1929 г. Ленсовет принял решение о закрытии церкви Успения Пресвятой Девы Марии (Митрополитальной). Жалоба верующих во ВЦИК была отклонена и храм, несмотря на возмущение прихожан, закрыли. В январе 1930 г. из-за отсутствия священников и нехватки средств на ремонт здания от храма отказалась двадцатка г. Кронштадта, тогда же закрылся костел в г. Великие Луки.
17 июня 1930 г. арестовали ксендза собора Св. Екатерины И. Дземяна, которого обвинили в том, что в начале 1920–х годов он через прелата К. Будкевича отправил в представительство Польши «декларацию» о положении католиков. В течение лета активно разрабатывалось «дело» Антония Малецкого и 21 ноября 69-летнего уважаемого епископа отправили в ссылку в Восточно-Сибирский край. К 1931 г. в городе осталось шесть католических священников: исполняющий обязанности епископа А. Пронцкетис, настоятели С. Войно и В. Чегис, престарелый и редко служивший К. Величко и отец Иоанн (Морис Амудрю), настоятель церкви Божией Матери в Ковенском пер., 7. В марте город покинул К. Величко, находившийся под следствием по делу валютчика З. Жданова. Его выслали в Иркутск. А позднее вечером 8 мая в день Св. Станислава началась «операция по ликвидации католического актива», в ходе которой арестовали 45 человек, а позднее еще 5.[33]
Большинство было задержано в доме № 9 по Мастерской ул., где в подвале и в одной из квартир собирались прихожане. Ксендза С. Войно арестовали непосредственно в храме Св. Станислава. Дело о «контрреволюционной и шпионской организации» охватило в основном участников кружков при костелах Св. Станислава, Св. Сердца Иисусова, уже закрытого Митрополитального. Были задержаны также фигуранты «польского дела» 1920 г. – П.Я. Пузач, С.А. Пусевич, И.Ф. Беккер. При этом следствие совершенно серьезно обвинило первых двух в том, что в мае 1920 г. (11 лет назад!) они подписали «дерзкую» телеграмму В.И. Ленину в защиту архиепископа И. Цепляка. Обвинительное заключение было готово уже в июле 1931 г., но приговор вынесен только в марте следующего года. 32 католика оказались осужденны, большинство на три года ссылки. С. Войно приговорили к 10 годам лагерей и в марте 1932 г. он уже был в Новосибирске, в Сиблаге.
В августе 1931 г. арестовали еще одного священника Владислава Чегиса, также осужденного на 10 лет лагерей. В 1932 г. репрессии продолжались. С 15 апреля по 21 мая шли аресты по «делу» А. Процкетиса, охватившие 47 человек, 31 из которых впоследствии получили различные сроки наказания. Сам А.Пронцкетис за «контрреволюционную деятельность» (конкретно она выразилась в отправке денег осужденным ксендзам и хранении энциклики Папы Римского) 19 июня выездной сессией Коллегии ОГПУ был приговорен к расстрелу, позднее замененному на 10 лет лагерей.[34]
Кратковременное улучшение советско–польских отношений и подписание 3 августа 1932 г. протокола о персональном обмене политическими заключенными спасло жизнь многим священникам. Уже в сентябре 1932 г. из Ленинграда в Польшу выехали С. Пржирембель и Д. Новицкий, в 1933 г. СССР покинули К. Величко, В. Дейнис, Б. Слоскан, В. Чегис, А. Пронцкетис. 6 марта 1934 г. навсегда простился со своим родным городом епископ А. Малецкий.
К началу 1934 г. в Ленинградской Апостолической администратуре было 2 священника: о. Иоанн-Морис Амудрю и Епифаний Акулов, вернувшийся из заключения летом 1933 г. В августе к ним присоединился Николай Михалев, ставший на полгода настоятелем костела Св. Станислава. К этому времени число официально закрытых храмов увеличилось: в 1933 г. опечатали костел на ул. Кирилловской – любимое детище епископа А. Малецкого, в 1934 г. – костелы Св. Алексея, Св. Станислава, церкви в Чудово, Старой Руссе, Пскове, в 1935 г. закрыли костелы на 14 линии Васильевского острова и Св. Бонифация. 30 апреля 1935 г. состоялась последняя в Ленинграде хиротония, о. Иоанн Амудрю был рукоположен в епископы и стал главой Ленинградской администратуры, но уже 14 августа он был вынужден покинуть СССР. Его сменил приехавший в СССР в январе 1935 г. новый священник церкви Божией Матери – 34-летний монах-доминиканец о. Михаил-Кловис–Франсуа Флоран.[35] Церковь находилась под покровительством французского посольства и сам о. М. Флоран оставался гражданином Франции, что должно было воспрепятствовать его аресту.
В середине 1930-х гг. по мере ухудшения отношений с Польшей активизируются репрессии по национальному признаку. В обвинительном заключении о. Е. Акулова (1937 г.) содержится следующая характеристика деятельности ОГПУ–НКВД того времени: «Католическая церковь и католический антисоветский актив в Ленинграде не понес тех потерь, которые понесли эти контингенты в других пунктах Советского Союза. До 1935 г. репрессии по отношению к польским антисоветским элементам были настолько незначительны, что никого из действующих антисоветских деятелей польской компании в Ленинграде не затронули.»[36] Уже в конце 1934 г. могущественное ведомство начало исправлять «недостатки» в работе. Вскоре после убийства С.М. Кирова в газетах появились краткие сообщения о расстрелах больших групп «террористов – белогвардейцев», проникших в СССР из Польши и Прибалтики. Значительные группы поляков – костельных активистов были арестованы в середине 1935 г.[37]
Очередной удар по Католической Церкви в Ленинграде был нанесен в 1937 г. 26 июля арестовали о. Е. Акулова, которому инкриминировали связь с польским консульством, воспитание молодежи в националистическом духе, получение из заграницы денег на ремонт храмов. 25 августа Комиссией НКВД и прокурора СССР он был приговорен к высшей мере наказания и 27 августа расстреляли. Вместе с ним были арестованы и репрессированы 25 человек, в основном поляки – рабочие ленинградских заводов. 9 сентября 1937 г. в Луге арестовали о. Иоанна Ворслава, приговоренного к смертной казни уже 28 сентября. Тогда же были расстреляны 20 активистов его прихода.
В Ленинградской Апостолической администратуре остался один священник – о. М. Флоран. В 1937–1938 гг. происходило массовое закрытие католических храмов под предлогом отсутствия богослужений и средств на ремонт зданий. Были «ликвидированы» церкви в Луге, Колпино, Пушкине, Гатчине, Лигово, за Невской заставой, на Выборгском католическом кладбище, закрыт собор Св. Екатерины. В огромном городе оставался лишь один действующий храм – Божией Матери на Ковенском пер., 7. Были запрещены процессии, а также проповеди на русском языке (разрешалось проводить их только на французском). Но репрессии не могли полностью уничтожить веру. В своем отчете в Рим о. М. Флоран написал, что «два последних года замечательны постоянным ростом желающих креститься и причащаться. Только в 1937 г. в Ленинграде было совершено более 150 первоначальных причастий и более 200 подтверждений. В день праздника Господня процессия объединила более 200 девушек и более 100 юношей и мужчин.»[38] Верующие приходили и в храмы, где не было священнослужителей, и молились.
В марте 1938 г. была сделана попытка выслать из Ленинграда последнего католического священника,[39] но помогло заступничество французского поверенного в делах и нежелание обострять отношения с Францией в условиях переговоров о военной помощи Чехословакии. После кратковременного ареста о. М. Флоран возобновил служение, но за ним была установлена слежка, а многих прихожан репрессировали. Выслали о. Михаила из СССР уже 21 июля 1941 г., после начала Великой Отечественной войны, но церковь в Ковенском переулке закрыта не была и действует до настоящего времени. Таким образом, материалы петербургских архивов позволяют достаточно полно осветить историю Римско-Католической Церкви на Северо-Западе России в межвоенный период.
[1] Spustek J. Polacy w Piotrogradzie 1914–1917. W., 1966. S. 43.
[2] Архив Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области (АУФСБ СПб ЛО), ф. арх.-след. дел, д. П-82851, т. 2, л. 12.
[3] Собрание узаконений. 1918. № 62. Ст. 685.
[4] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–82851, т. 2, л. 36.
[5] Там же, л. 65–71.
[6] Там же, л. 47.
[7] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 8778, оп.1, д. 46, л. 5, 7.
[8] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–82851, т. 2, л. 50-52, 61.
[9] Там же, л. 45.
[10] Там же, л. 59–60.
[11] Там же, л. 47.
[12] Там же, л. 93–94.
[13] Там же, д. П–40936, т. 8, л. 132–133об.
[14] Там же, т. 8, л. 134.
[15] Там же, т. 7, л. 36.
[16] ЦГА СПб, ф. 2805, оп. 1, д. 48, л. 30–32.
[17] Винтер Э. Политика Ватикана в отношении СССР. 1917–1968. М., 1978. С. 71; ЦГА СПб, ф. 2805, оп. 1, д. 75, л. 27.
[18] См.: HankowsxaR. SwieteyKatarzyny wSankt-Peterburgu. W., 1997. P. 249–250.
[19] ЦГА СПб, ф. 1001, оп. 7, д. 23, л. 24.
[20] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–36314, т. 4, л. 117.
[21] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 7, д. 15, л. 61–62.
[22] Там же, оп. 6, д. 29, л. 118.
[23] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–82851, т. 2, л. 122.
[24] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 6, д. 29, л. 101.
[25] См.: Революция и церковь. 1923. № 1–3. С. 102.
[26] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–9295, л. 9.
[27] Савельев С. Бог и комиссары // Религия и демократия. Т. 2. М., 1993. С. 184.
[28] ЦГА СПб, ф. 1001, оп. 80, д. 1597.
[29] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–85538, л. 274.
[30] См.: Дело Уссаса в Ленинградском губернском суде. Стенографический отчет. Л., 1925.
[31] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–82851, т. 1.
[32] Бакулов А. Пи-Эжен Невё – свидетель трагедии // Наука и религия. 1990. № 2. С. 34; Осипова И.И. В язвах своих сокрой меня. М., 1996. С. 184.
[33] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–78312.
[34] Там же, д. П–85044.
[35] Краснов-Левитин А. Лихие годы. 1925–1941. Париж, 1977. С. 228.
[36] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.–след. дел, д. П–75014, л. 16.
[37] Там же, л. 11.
[38] Wenger A. Rome et Moscou (1900–1950). Paris, 1987. P. 539-540.
[39] ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 50, л. 79– 79об.