«…когда мир своею мудростию не познал Бога в премудрости Божьей, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих.»
1 Кор 1:20-21.
Русская православная культура хранит и передает особый духовный опыт — опыт христианского подвижничества и аскетики. Одним из чинов подвижнических является юродство Христа ради, культурный и религиозный феномен социальной действительности, проявляющийся в определенных паттернах поведения и свойствах личности. Юродивые — социальный топос, вид служения. Стяжание Духа Святого в мнимом безумии. Феномен юродства обязан своим существованием эволюции религиозного опыта и имеет свои истоки в до-христианских формах. » Юродство Христа ради составляет столь редкий, столь трудный и вместе с тем столь высокий христианский подвиг, на который призываются Господом Богом только особенные избранники и избранницы, сильные телом и духом. Лишенные по-видимому разума человеческого, они прозревают тайны сердец человеческих, предрекают будущее, врачуют недуги, — и избавляют от немощей духовных своими наставлениями», — пишет в конце 19 века исследователь юродства Ковалевский [1]. Отношения подвижника с миром как в пространстве религиозного, так и в пространстве социального сложны и противоречивы. В аскетическом подвиге человек освобождается от невыносимости социальных подмен. Ложь и правда, являясь полярными понятиями, задают антитетичность смыслового пространства. Окружающие, попадая в искаженный, надрывный мир юрода, желая прервать мучительную антитезу, стремятся к Встрече. Люди пытаются разрушить одиночество подвижника, в диалоговом окне установить связь и разгадать тайну его посланий. Тайна притягивает, обещая удивительное. Ведь только в сердечном откровении Встречи можно встретиться с подвижником, страдающим за грехи людские.
Встреча — это всегда со-бытие. Оно совершенно динамично. В основе ее со-творчество, в котором человек неосознанно стремится к очищению души через со-чувствование с ближним. Открытие Встречи может совершаться по-разному, это коммуникация, диалог, взгляд. Современному человеку явлен, по словам Анри Бергсона, «творческий акт, представляющий непрестанную жизнь, деятельность и свободу».[2] Экзистенция встречи включает в пространство опыта все сферы: от Божественного, сакрального до профанного человеческого бытия. Напряжение и тревожность, ожидание опасности, предчувствие инсайта свидетельствуют о пограничности состояния. Но Встреча предопределена. Первое мгновение подобно прорыву в неизвестное, оно абсолютно истинно. Последующее проявляет стереотипы и механизмы социального функционирования.
Житийная литература – основной источник информации о подвижниках, их жизни и подвиге. Жития блаженных, юродивых во Христе проявляют смысловые поля феномена юродства, выделяют его сущностные черты. [3] Агиографический материал представляет период с 3 по 20 век.
Житийный материал показывает открытие Встречи как знакомство с будущим подвижником, его домом, семьей. Воспитание в вере Христовой — обязательное условие будущего подвига. Парадоксальность и противоречия семейной бытийственности еще одна особенность детства героя. Нарушение нормативного поведения, особенности характера вызывали настороженность окружающих, отрицание, неприязнь. А также желание проверить, вернуть к социальной поведенческой норме. Основным в коммуникации становится унижение и поношение. Люди не верят возможному подвижнику. Безумие, истинное или мнимое, одинаково страшит. При приближении к сакральному человек насторожен, готов к защите. Причина реакции окружающих — страх перед лицом — носителем неведомой силы, соединяющей обыденное и непредсказуемое.
В столкновении защитной реакции и стремления к познанию тайны сакрального пробуждаются сформированные архетипической памятью первичные механизмы восприятия. И если сакральное подвергает человека испытанию, то повседневное предлагает ему известные поведенческие схемы. Такуличение становится одной из целей унижения и поношения. Леонтий Неапольский писал, что «этот образ поведения лучше всех других подходит и наиболее удобен для тех, кто глупость Христа ради обличает. Таким способом он (юродивый – авт.) часто уличал и предотвращал прегрешения, и насылал на людей свой гнев ради их исправления» [4]. Дальнейшее развитие Встречи — это уличение. Встреча раскрывается в уличении, которое действует на всем пути подвижника, от принятия подвига в тайне до легитимизации. Смыслом приема, восходящего к византийским образцам, является прояснение роли, снятие маски через доказательство их не-искренности, ложности. «Мое дело — не уличать и наказывать грешников, а идти прямой дорогой, ведущей к спасению», — говорится в житии Андрея Царьградского. [5]
Первым уличает будущего юрода сам Господь. «И уже не я живу, а живет во мне Христос», — говорил Апостол Павел.
Отношения подвижника и Бога пред-рефлективны, не-интенциональны, предельно обнажены. Уличение дает возможность понять, принять и поверить в подвиг, если истинность оного будет доказана.
Этимологический анализ слова «уличение» позволяет исследовать оттенки значения и расширить смысловое пространство понятия. [6]
«уличить» от (лице/ лицо/ личу) ст.-слав. 10-11 век – ( lice, liko ), праслав. в значении «лицо, личина, маска, личность, облик, улика», «личу» — личити — обличать, личениѥ — вид, уличати — приводить улики, уличу — уличить, доказать виновность.
Однако слово — «уличить» в значении «обвинять кого-либо в лицо ясными доводами,
обличать в вине или преступлении, винить доказательно, свидетельствовать на кого-либо» зафиксировано в русском языке только в 16 веке.
В период праславянских и старо-славянских языковых форм, а также на Руси с 10 века существовала и другая форма:
«лоуча» — луч, свет, «лоучити» — встретиться, случиться, может быть.
В языковом пространстве присутствуют многочисленные варианты:
«оулоучати, оулоучение » — достигать, обретать, получить, «улочати, улочаю » — достижение, достичь цели, » улочевати » — отгадывать, «олочо» — понять.
Происходит сращивание форм:
«оулоучити » — осветить, объяснить, наставить, озарить, просветить, «оулѪчити » — определить, предназначить, » уличати » — приводить улики, обличать.
В русском языке с 15-16 веков: «лучить» — смотреть за чем-либо, выжидать, искать, глядеть, пытаться. С 17 века — » коли Бог лучит» — » коли Бог даст», «лучаться» — попасться, оказаться, «лучать» — целиться, метить, иметь намерение, Бог допустил.
Существуют и иные семантические поля: «оулѪчити» — изогнуть, искривить, отделить, «лоучатисѧ»- удаляться, отстраняться, «лѪчити» — отделяю, разлучаю от праслав. * lociti – гнуть, связывать, делать гибким, направлять.
Перед нами предстает в языковой картине палитра отношений к юродивым как на Руси, так и во всем славянском мире. Через уличение, обвинение к улучению. Тяжело испытание юродивого. Гнутый (lociti), отделенный, кривый да раз(луч)енный. Самыми близкими людьми от(луч)енный. Нет лица у юродивого, оно скрыто ото всех. Маска ли это? Возможно. Но прояснено другое. Сорвана, снята, обнаружена она быть не может. В этом испытание юродивого. Как бы не стремились окружающие уличить в обмане и тем самым снять маску, герой не допускает этого. Ибо будут попраны подвиг и предназначение.
Двойное параллельное цитирование текста позволяет выявить вариативность механизма уличения. Наивность и простота житийного сказания, грубый примитивизм подробностей скрывают за иронией и гротеском тяжесть юродских страданий.
Господь уличает — указывает человека в раннем детстве. «Стала на пороге чертога своего, скинула одежды, сняла пояс златотканый, и, разбросав все это по земле, сказала: «отрину грех вместе с богатством». (Житие Исидоры Египетской — 1). «С малолетнего еще возраста с дочкою ея приключилось что-то странное: будто заболела девочка и, пролежавши целые сутки в постели, встала не похожей сама на себя» (Житие Пелагеи Серебрениковой — 2).
Когда мы ждем Встречу, то нам посылаются обстоятельства — это узнавание. Встреча раскрывается в узнавании. Бог узнает подвижника, провидит силу духа человека, указывает на степень подвига. Так подвижник вступает в подлинные отношения с Богом и передает нам свидетельство, суть которого есть разговор об узнавании.
Наступает ответная реакция профанного мира. Он не может не ответить на вызов. Принять — значит разрушить установленные нормы. Варианты уличения профанного мира перечислены в наивном описании событий. Просьба, позор, физическое насилие. Традиционные способы проверить правду-ложь, честность или обман. Тексты свидетельствуют о настоящих физических мучениях и издевательствах. «Те, которые видели ее, порицали ее и обвиняли.»(1). » Уговаривали ее и срамили, даже и били, но ничего не помогало, так и бросили.»(2).
Впечатление от встречи с юродивым всегда связано с потрясением и тревогой. Эмоциональная память фиксирует страх как основную реакцию на контакт. Восприятие этого чувства особенно обострено, поскольку человек воспринимает себя как существо греховное, а тревога и страх вечные спутники идеи грехопадения. Напряженное смысловое пространство «страха», как и многих других абстракций, строится на противопоставлении божественного и земного. Страх как земное чувство соотносится с плотскими страстями. Страх Божий — это страх «оскорбить Господа нарушением его святой воли, боязнь потерять любовь Бога». «Восприняв животом страх Божий», человек старался жить в соответствии с христианскими заповедями. И если земное чувство страха было ситуативно обусловлено, то чувство страха Божьего постоянно присутствовало в душе, влияя на жизнь и определяя все деяния. В отношении к страху раскрывается механизм культурной трансформации. Языческий страх становится страхом в грехе потерять связь с Богом.
Следующий этап в уличении юродивого — брак, свадьба. В житиях представлены различные варианты этого обряда и показано его влияние на путь юродства.
«Отец сделал ей золотой венец для того, кто женится на ней. Она сняла венец и сказала: «Отрину грех, чтобы был со мною один только Христос».(1). » Выросла Палага, и как всегда водится, лишь только ей минуло 16 лет мать постаралась поскорее пристроить дурочку-то,- выдать в замужество.»(2).
Но нет ей жениха земного, не ищет она другого среди людей. Тайная встреча ждет ее. Встреча, людям не явленная, которую она одна чувствует всем сердцем. Мотив отрицания брачных отношений и самого брака — устойчивый мотив житийной литературы о юродивых. Неземной жених ждет героинь, девство чистое несут они ему. Земная любовь не для них. Уличение присутствует и здесь. Будущий супруг готов проверять свою невесту, учить ее. Не верит он ее притворе, дурачеству. Любящим сердцем чувствует истинную сущность. Да только не для него она, сущность эта. «Пелагия- то Ивановна чрезвычайно полюбилась ему, и что она ни выделывала, дабы отклонить от себя этот не желательный, ненавистный ей брак, ни как не могла отделаться от него. А Сергей Васильевич говорил об этом так: -Нет маменька крестная, она вовсе не глупая, а только не кому было учить ее, вот она и такая…».(2).
Мир уличает человека, на чью долю выпадает подвиг юродства, с начала жизни. Мотивы одиночества, покинутости появляются в описании раннего детства героя вместе со смертью родителей. » Спустя несколько дней, по воле Божьей, умерли родители Египетской царевны».(1). «Промысел Божий устроил так, что вскоре он умер, оставив жену свою и трех малолетних детей сиротами».(2).
Смерть — важный архаический элемент в структуре подвига юродства. В реакции сознания юродивого смысловое пространство понятия смерти кодируется. Герой отказывается от имени, социального статуса, дома и семьи. Смерть для повседневного, профанного становится смыслом подвига юродства. Юродивый умирает для мира, становится странником в мире ином. Врожденные уродства или поведенческие отклонения являлись ранее причиной изгнания за племенную территорию, в места сакральных капищ и жертвенников. «Обладая особой невротикой, человек становился ритуальной фигурой в культе мертвых, принимая на себя функцию изображения покойника, отвечая перед племенем за связь с душой умершего. Общение с ним становилось табуированным,» — пишет Леви-Брюль. [7] Вследствие трансформации прежнего смыслового уровня подвижник приобретает силу и сверхдолжные способности. Но одновременно воспринимается как табуированная фигура. Будучи связанным с потусторонним, соединяется в архетипическом сознании с образом мертвеца, что так страшит окружающих. Контакт с ним может привести к роковым последствиям. Демонстрация мнимого безумия обрывает последние связи с окружающими. Находясь на границе жизни и смерти, профанного и сакрального подвижник открывает опыт переживания границы повседневному. Юродивого уличает все, процесс тотален. Момент смерти родственников становится моментом принятия решения. » Если Богу угодно, что родители мои умерли до выхода моего замуж, я оставлю эту временную жизнь и буду искать спасения души.»(1). «Впрочем мать Пелагеи вскоре вышла за второго мужа, человека сурового и строгого. Поэтому жизнь их в доме вотчима не могла быть покойна и радостна. Неудивительно после этого, что в девочке очень рано зародилось желание уйти и никогда не вступать въ среду таких уз. «(2).
Суета обыденного лишает нас идентичности в своем окружении, в связях и отношениях. Обретая Встречу с Богом и Божественным, мы вступаем в евхаристичные отношения. Смерть для мира становится смиренной жертвой покаяния. С этого дня лицо героини сокрыто под грязной повязкой, тряпкой вместо шапки или платка. «Головное покрывало у нее было ветхое и непотребное».(1). «А голову обернет какою-нибудь самою грязною тряпкою, и пойдет или в церковь, или куда-нибудь на гулянье, — чтобы все ее видели.» (2). Встретится с юродивым в повседневном невозможно, он становится представителем мира иного, обретает на границе сакрального. Возможная коммуникация предупреждается знаками опасности. Внешний вид юрода, костюмированность или обнаженность, детали фигуры, скрытость лица, босоногость, судорожное бормотание в сочетании с надрывным жестом говорят не просто о табуированности, но о смертоносности. «Носящие смерть» юроды – ритуальная фигура, через которую проявляется сакральное. Начинается долгий путь в испытаниях, которые положил Бог для подвига необыкновенного. Смирение, голод, одиночество в молчании. «Лучше пойду в монастырь, где буду пребывать в молчании». (1). «Уже и просили-то мы ее, и уговаривали-то, и ласкали, молчит себе,- да и только. И чем более пересуждали ее, судили и пересмеивали, тем более радовали душу ее».(2). Смещение явленности настораживает и пугает. Задачей уличения становится разоблачение. Поймать на обмане, доказать, что герой обманывает окружающих, в поведении и облике его неправда, ложь, а значит подвиг его — шутка, дурь. Заставить стать в профанный ряд, вернуть обратно. Доказать, что герой обыкновенен, нормален, либо, что он действительно сумасшедший. «Ранее случаи смещения лицевой и изнаночной явленности были редкими, сакральными и, конечно, анормальными. Например, юродивый…» — пишет Штайн О. [8] Явный смысл уличения — унижение гордости, гордыни. Скрытый смысл — попытка снятие маски, определение — перед нами лицо или личина.
Молитва непрестанная, ночи на паперти, страдания от людей. Через многие годы открываются для героинь двери монастырские. Встреча становится предметной, обретает конкретность и явственность. «В монастыре стану слугою всем, буду умывать ноги, буду как странная, терпя все от больших и малых, потерплю поношения ради Христа».(1). «Да вот и сама страдалица без всякого сопротивления с полною охотою оставила кров родной матери своей и с радостью отправилась в Дивеево».(2). В монастыре долгий путь испытаний продолжался. Уличали юродивых строгостью да подлыми работами, били почем зря, оскорбляли. «Сестры же били ее, и влачили по земле за ноги».(1). «Сестры ее пинали и толкали, бывало на ногу наступят, раздавят вовсе, да еще стоят на ней».(2). Встреча не раскрывается в отношения приятия. Греховность и страх толкают к ложным поведенческим выборам. Уличить в обмане значит отвести вину от себя. Когда переживание вытеснено, человек ходит по невротическому кругу греха и бессобытийности. Избегает пограничных состояний, защищается одиночеством в повседневном. Митрополит Иоанн Зизиулас пишет:
«Для современного человека свойственен страх Другого. В нашей культуре защита от другого является фундаментальной. Однако, мы должны помнить, что страх Другого – это сущность греха». [9]
Самое главное на юродском пути — откровение людям о нем и признание. Уличает окружающих обычно церковный иерарх, устами которого говорит откровение о славном подвиге подвижниц. «Блаженный Питирим говорил им: «Безумны вы, она же и мне и вам мать, и я молюсь, чтобы мне уподобиться ей, избранной».(1). «Отче Серафим (Саровский) сказал: эта женщина, которую ты видишь, будет великий светильник на весь мир».(2). «Выходит батюшка такой взволнованный, и объясняет, что Пелагея Ивановна великая раба Божья, и что не он ея, а она его исповедала».(2). В ответ уличенные каются в злобе сердца, в непонимании, гонении, поношении, сокрушаются и винятся. Особенности словоупотребления, снижение разговорного стиля передают атмосферу гротеска и уничиженности, окружающую юродивого. «Все пали ему в ноги, исповедуя, что выливали на нее помои, били кулаками, сыпали в ноздри ея горчицу».(1). «Но были между сестрами и такие, которые упорно продолжали преследовать подвижницу божью своею ненавистью и всячески осуждали ее и укоряли.»(2).
С этого момента уличение меняет вектор. Функция уличения переходит к юродивому. » Ты сидишь здесь в пустыне, среди соблазнов многих, блуждая мыслью по миру»(1). «Как она это встанет, выпрямится, да так грозно, и ударила его по щеке. Видно, правильно обличила…»(2). Аскетические и молитвенные подвиги открывают связь с божественным. В даре прозрения подвижник уличает нас в грехах наших, провидит тайное. Коммуникация с юродивым односторонняя, вступить в нее по собственному желанию мы не можем. Как определяет возможность и необходимость контакта сам юрод? В провидении о грехах наших, обретаемое силой Благодати Божьей. Механизм уличения в коммуникации активизирует восприятие участников, обостряется интуиция, со всей очевидностью обнажаются пороки человеческие, становятся совершенно ясными, как на уровне сознания, так и подсознания.
Встреча с юродивым неуязвима в со-творчестве, она творит память души человеческой. В любви Бога мы узнаем себя и одновременно творим, так открывается человеку талант приятия и принятия, истинное смирение творит новую реальность. Встреча становится неотъемлемым условием узнавания. Социальная реальность реагирует на узнавание, как на идентификацию — проверкой, уличением.
Уличение — главный вид испытания юродивого. Культурная функция приема социальное поименование в варианте окружающие — герой, нравственное определение в соответствии с христианским каноном в варианте герой — окружающие. Уличение проявляет феноменологическую сущность христианского подвига.
Подвиг юродства – одна из самых необычных и противоречивых форм подвижничества. Уличение юродивого становится одной из целей коммуникации, в ходе которой наблюдается поведенческая аффективность субъектов, направленная на провокацию скандала. Унижение и поношение в процессе уличения создают предельно высокий эмоциональный фон. В эмоциональном пространстве аффекта и надрыва формируются предпосылки к возникновению импринтинга, пробуждению архетипической памяти и формированию культурного кода.
Память смертная становится сутью подвига и значением кода. Подвижник приводит человека мирского к покаянию и смирению. «Подвижник опытно познает сосредоточение ума на Богомыслии, и тогда память смертная помогает ему думать о последнем дне, подлинно умалиться в бесконечном усилии любви, обрести страх Божий, » — писал схиархимандрит Иоанн (Маслов) [10]. В смирении став малой частицей перед лицом Господа, вступить на спасительную дорогу к вечной жизни. В уничижении искупить грехи, в покаянной сердечной молитве обрести Благодать Духа Святого. Находясь в парадигме христианского сознания, можно определить смысл Встречи с подвижником как откровение о грехе отчаяния, путях спасения души и обретения вечной жизни.
Архетип salosa-юрода один из старейших хранителей культурной информации. В религиозных переживаниях нашему современнику явлена особая интенция сознания. В творчестве Встречи осуществляется преображение смыслов, выход к Другому. Мы узнаем друг в друге себя и одновременно рождаем себя в стихии экзистенционального. Находясь на границе жизни и смерти, профанного и сакрального подвижник открывает опыт переживания границы повседневному. Ментальные связи активизируют пару «жизнь/смерть» и функцию смыслового преображения. Смерть, являясь культурным кодом феномена юродства, формирует модель поведения, основанную на приемах выживания.
Инстинкт смерти с одной стороны кодифицирует фатализм человеческих отношений, с другой стороны высвечивает экзистенцию надежды. Функция юродивого в трансформации кодированной информации и самого кода смерти. Юродство во Христе кодифицируется как религиозный подвиг смирения и самоотвержения, культурный код которого определяется соотношением понятий «смерть / спасение». В любви Бога мы узнаем себя и одновременно творим. Истинное смирение творит новую реальность. Так открывается Встреча, в которой явлена граница.
Доклад Надежды Зеноновны Гаевской, аспирантки Российской христианской гуманитарной академии на секции «Культурология, филология и русская литература» V Международной студенческой научно-богословской конференции, проходившей 15-16 мая 2013 года в Санкт-Петербургской православной духовной академии.
Литература:
- Бергсон А. Творческая эволюция. — Минск.: Харвест, 1998.
- Жития святых, изложенные по руководству Четьих Миней Св. Дмитрия Ростовского. – М., 1902-1911.
- Иоанн (Зизиулас), митрополит Пергамский. Общение и инаковость.- М. Париж. 1995.
- Ковалевский И. Юродство о Христе. – М., 1902.
- Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. – СПб.: Европейский дом, 1994.
- О. Иоанн Маслов. Глинская пустынь и ее подвижники. – М., 1992.
- Палладий. Лавсаик. – СПб., 1850.
- Паисий (Величковский). Крины сельные. — Афон-Одесса, 1910.
- Сказания о Христа ради юродивой Пелагеи Серебрениковой. — Джорданвилл, 1967.
- Словарь старославянского языка.Словарь Чешской Академии наук. – СПб.: Наука, 2006.
- Старославянский словарь (по рукописям 10-11 веков). — Москва.: Наука, 1999.
- Штайн О. По ту сторону лицевой и изнаночной // Вестник Русской христианской академии. – СПб., 2011.- Выпуск 3.
- Этимологический словарь славянских языков. — М.: Праславянский фонд, 1988.- Т. 15.
- Leontios de Neapolis. Vie de Symeon le Fou et Vie de Jean de Chypre Ed. A.-J. Festugiere. — 1974. ( BHG, 1677 ).
- Murrey S. A Study of the Life of Andreas.- Leipzig , 1910. ( BHG, 115 z – 117 b ).