Свидетели сему (Лк 24:48)
Мученик-свидетель – это тот, кто воистину умер.
Мученик-свидетель – это тот, кто воистину жив – несмотря на это, или, вернее – поэтому. Вкушение жизни истинной невозможно без вкушения истинной смерти.
Это – опыт Церкви.
Что же стало с ними?
Чистый голос – «Я к смерти готов».
(…Слова из мрака)
Смерти нет – это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть – пусть расскажут мне.
(А.А.Ахматова. Поэма без героя)
Что же стало с ними? Какова была их тайна встречи со Христом? И что неумолимо и неукротимо влекло их к смерти? Они жаждали смерти, так, как жаждут жизни – это удивляло их судей и палачей. Все, что произошло с ними, было быстрее, чем свет молнии. Нам остается – как бы нам ни хотелось иного – смотреть на мучеников-свидетелей издалека, ужасаться, не понимая …
Они, как и прежде – одиноки, оставлены ближними, стоящие посреде чужого мира – подобно тому, как Спаситель мира был «поставлен посреде» на позор, поднят на крест, оставлен и одинок. И Его возглас-молитва остается тайной для всех нас, хоть и тысячи строк написаны размышлявшими над этой тайной людьми.
Мы оставляем мучеников в одиночестве… Лишь апофатика отверзает уста говорящим о их подвиге: «Нет, это – не то, не то, не то…». Не торг, не купля, не геройство, не заслуга, не награда, не победа, не воздаяние… И, отняв земной смыл у слов земных, можем мы приложить их к подвигу мучеников – так, как приложены они великими гимнографами Византии.
Они обречены на одиночество подвига – подобно тому, как обречен – как обрек Сам Себя на него Первый Свидетель Верный, Первый Мученик.
Он один, Одинокий Странник-Галилеянин, ушел в смерть – и вернулся. Он вернулся не один, Он «узрел потомство долговечное» (Ис 53:10). Из тех людей, что не понимали Его слов и не жили Его единением с Отцом, пока Он странствовал среди них, смертью Его были соделаны друзья Его, искренние Его, знающие Его близко до невыразимости. Он дал это им – врагам Своим, умерев для них и за них. Мученик-монах-христианин повторяет деяние Христово – истинная проповедь возможна только Крестом, честной, ничего для себя не ищущей смертью с Возлюбленным. Горе, если что-то ищет человек в этой смерти для себя – он найдет то, что нашел Иуда. «Не лобзания Тебе дам, яко Иуда» – повторяет христианин перед испытанием огнем Второго Пришествия. Как страшно здесь говорить о «пользе» и «полезности» для «здоровья». Здесь – Животворящая Смерть одинокого Сына Человеческого. «О, даждь ми Сего Странного, Иже не имать где главы преклонити…»
Когда ты вправду умрешь – тогда люди увидят и поймут, что Христос жив: «при уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью. Ибо для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение.. (Флп 1:20-21)
Путь христианина – есть путь одиночества. Он вернется к своим – но лишь потом. Через смерть.
Все, что произошло с ними, было быстрее, чем свет молнии. «Тогда ад умертвил еси блистанием Божества». В греческом тексте – «молнией» Божества. Эту молнию чертит рука иконописца, изображающего схождение Сына Божьего в оставленность ада, к Своим мертвецам, ибо прозревал пророк, что оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела. «Воспряньте и торжествуйте, поверженные в прахе!» (Ис 26:19)
«Ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой» (Лк 17:24). Второе Пришествие, когда переплавятся стихии, когда и небо, и земля будут новыми. Конец этого мира – обновление, а не уничтожение. Прообраз этого – смерть, которая для христиан не является судом, а переходом в жизнь.
С песней Исхода, с песней о небывалом, неслыханном – и сбывшемся, сбывшемся вопреки всему, Христос изводит верных из ада небытия, блистая как молния, в Свой День. Мертвые, которые не могут славить Господа – поют Его. Они перестали быть мертвецами. Они живы — это День Господень, когда в полноте является правда Яхве – правда Его в Сыне Божием Иисусе Христе.
…Мученик вернется – через смерть – к тем, кого он любил, и кто его любил, но не понимал до конца, вернется, и со светлой улыбкой скажет, как мученик-врач Орест, епископ-странник Иоанн, мученица и монахиня мать Мария: «Видишь? Хотя я умер, я жив». И радости никто не отнимет у них.
Посмотри – вот дела Его новые! Все новое творит Он, вернувшийся из смерти Сын Человеческий. «Аз есмь Первый и Последний; и Живый, и бых мертв, и се жив есмь во веки веков, аминь». (Отк 1,17-18).
Совершается Завет Его Новый – не такой, как все бывшее под солнцем. Род приходит и род уходит, но тем, кто от Бога родились, дана власть чадами Божиими быть, быть подобными Ему, рожденными в Царство непоколебимое. Имена новые даны им. «Радуйся, Духа храме, и умерый, и живый отче!» – обращается церковь к Григорию Паламе – одному из таких людей…
Смерть стала жизнью, и преграда разрушена – та преграда, что обрекает людей в этом мире на одиночество. Ее создал Адам, и она живет до тех пор, пока живы ветхие его дети. Но теперь среди них живет и Адам Новый. Он был мертв, Он отторгнут был от земли живых и – посмотри! – стал для всех истинной Землею Живых, стал непоколебимым Царством. Он жив и жив во веки веков…
Пища мертвых
Мертвым можно обещать рай, но ничто не заменит им жизни. Нельзя дать им того, чего у них уже никогда не может быть. Тщетно родственники будут приносить молитвы и жертвы, еду на могилу и поминальные трапезы – еще древние знали, что жертва лишь ненадолго оживит душу мертвеца. Пребывание в смерти невыносимо для человека, но его не избегнуть. Что еще можно для них сделать? Какую помощь подать? Да и может ли помочь обреченный обреченному? Человек ищет себе помощи и не может ее найти – смерть не имеет выхода. Ушедшему туда можно как-то «помогать», но избавить его от страданий мнимости, недочеловечности, уже нельзя. Он – отогнут от земли живых, он — вне тех, с кем еще недавно был. Родственники его скоро станут такими же, как и он, и никто уже не принесет кровавой жертвы и не возлиет вино и мед на могилу. Забытые мертвецы сотен и сотен тысячелетий…
***
Удивительный мир открывается в песнопениях Октоиха и Триодей, посвященных тайне смерти. Собственно, таких песнопений два рода – посвященные мученикам и молящие об усопших-уснувших христианах.
Здесь нет той древней ереси, с которой боролся апостол языков – о том, что воскресение уже совершилось, но речь о той тайне, что выражена в словах преподобного Ефрема Сирина – «они ждут возлюбленных тел своих» «у ограды рая».
«Невозможно жить без жизни, а бытие жизни происходит от общения с Богом; общение же с Богом состоит в познании (или, в иной рукописи — видении) Бога и в наслаждении Его благостью…» – пишет богослов и мученик Ириней, епископ Лионский.
Здесь «общение», «μετοχή», – то же слово, которое употребляется для Причастия Тайны Хлеба и Вина, и рядом стоят слова о сладости. Постоянная игра слов созвучных, различающихся только на одну букву греческих слов в византийской поэзии – пища и сладость – вовсе не игра, а отражение глубин опыта, простирающегося далеко назад в эпоху мучеников – и далеко вперед, до самого эсхатона, чаяние которого и свершение которого так ярко и сжато проживали свидетели-мученики Древней Церкви.
«Тебе, Спасе, молимся: Твоего сладкого причастия преставльшихся сподоби»
Пища – древнейший архетип, образ жизни. Рай – «сад Эдем», «рай сладости», сладкой пищи, «рай пищный».
Но с пищей связывается и травма, нанесенная Адамом себе и созданному Богом миру, с пищей связывается общение с божеством – как в языческих культах, культах древних, так и в религии Израиля – «они видели Бога, и ели, и пили» (Исх 24:11). Мертвые не едят, мертвые не вкушают, мертвые лишены сладости Богообщения. «Кто исповедует Тебя во аде?» – задает риторический вопрос псалмопевец. Там не поют Богу. «Не мертвые восхвалят Тебя, не нисходящии во ад – но мы, живые… Пою Богу моему, пока я жив!» Как долго продлится это «пока» – не важно: даже Мафусаилов век короток, если за ним следует расставание с Богом Живым навсегда. Напрасно хоэфоры Эсхила, приносящие жертвы-возлияния в память мертвых, возливают трижды на могилу вино, воду и мед… Увы! Мертвые не вкусят сладости меда и крепость вина не воздвигнет их. «Сласти, поднесенные к сомкнутым устам, то же, что снеди, поставленные на могиле» (Сирах 30:18).
Грустный, знающий мир людей мудрец книги Притчей говорит: «Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих». (Прит 3,7-8). Притчи во многом комментируют Тору, они — размышление над ее страницами, опытом богообщения со Святым Израилевым. Единение с Богом, осуществляемое в Законе – вот пища жизни. Но закон «ничего не довел до совершенства»…
Видеть свет – свет Лица Твоего – тоже синоним жизни, как и пища. Благословение времен Исхода, сохранившееся в нашей утрени – «Да воссияет на нас свет лица Твоего».
В отдаленных от библейского мира местах этот архетип тоже присутствует. Видеть дневной свет (φῶς ὁρᾶν ) у Софокла – «жить». Но и Феб не дарует видеть свой свет сходящим в безвидность Аида…
Смерть темна. Это – преисподний ров, темнота, смертная сень, долина смертной тени, куда уходят все, становясь в своем бессолнечном бессилии, безжизнности подобно «воде, вылитой на землю».
Но, несмотря ни на что, «я верую видеть благая Господня на земле живых. Мужайся, и да крепится сердце твое!»
«Смерть – это не навсегда» – предчувствуют пророки. «Я во плоти моей узнаю Бога! Я узрю Его сам!» (Иов 19:25-27) – восклицает вопреки всякой очевидности истерзанный тлением Иов, отчаянно споря с кем-то безличным и безликим.
Память о Пенуэле – «Лице Бога», которого видел Иаков и сохранилась душа его, жизнь его – не покидает печальных изгнанников рая. Ангел лица Его посещает их, дает им залог будущей тайны – тогда, когда, наконец, Моисей увидит Бога лицом к лицу на скале Фаворе при свидетеле Илии, и сохранится душа его, и будут он жить. Когда исполнится срок, то Слава Бога – Кавод – являемая «многочастно и многообразно» в ветхие времена, засияет нестерпимо так, что ослепит и повергнет на землю книжника.
Да, оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела. Да, веруем, что и они воскреснут в последний день – а пока поколение за поколением вкушают горечь распада.
Смерть тоже можно вкушать, она – смертельная и неотвратимая пища, которая проникает в чрево и кости, отравляя и убивая.
И сама Жизнь вкусит смерть. Бог упал, а человек восстал – о, дивное чудо! Он причастился тлению, вкусил смерти – а мы вкушаем Жизнь, щедро и непрактично раздавемую всем даром. Где та узкая практичность Притч? Остановись, Сын, не поручайся за ближнего Твоего!
Но безумие Божие – мудрее человеков. Он знает, что не видя Лица Божия, «человек перестает существовать» (сщмч. Ириней Лионский).
Мертвецы не имеют более надежды.
Мертвецом стал и Сын Человеческий.
Он принял в Себя эту забытость и боль небытия. Он желанием возжелел быть с теми, число которых равно числу песка морского, числу звезд на небе – с теми, которые были и которых уже нет. С потерянными для Бога мертвецами земли. Он разделил с ними землю забвения и смертной тени.
Христос – Иной, чем все, что случалось в мире до Него.
***
…Мертвым можно обещать рай, но ничто не заменит им жизни…
«Тебе, Спасе, молимся: Твоего сладкого причастия преставльшихся сподоби».
Но – ведь они, мертвецы, не могут вкушать, они не могут видеть свет, они не могут причащаться?! Если Он сподобит их этого причастия — значит, они станут живыми?!
Где же они живут? В райских кущах? Нет – на Земле Живых.
И здесь удивительно вот что: об усопших в песнопениях Восточной Церкви звучит мольба, чтобы они получили свет, жизнь, покой, пищу, иными словами, чтобы они стали живыми. Мученики же имеют все это, они живы. Они не вкусили смерти из-за тесного единения со Христом. Умершие могут быть живыми, а могут – не быть. Мы молим о жизни для них.
«Ты, Христе, все для меня: и младость, и сила, И родная земля: в Тебе упокоиться жажду» (свт. Григорий Богослов)
Эта жизнь-общение неописуема и несказанна, ибо не похожа на то, что привычно для обитателя этого мира, но, тем не менее, это — реальная жизнь и гораздо, без сомнения, более реальная, чем наша. Жизнь истинная, единственная жизнь, которая может называться жизнью в полном смысле этого слова. Более того, это – единственная жизнь, достойная человека, достойная наименования жизни человеческой.
Это – не «дух, не имеющий плоти и костей» (Лк 24:39), это – та адамантовая реальность, которая порой слишком тверда для наших глаз, привыкших к сумраку полужизни, неизбежно обреченной на угасание. Апостол Павел называет эту реальность «непоколебимое царство» (Евр 12:28). Неслучайно этот образ взял продолжатель традиции монашества как жертвы за мир, как молитвы за мир – о. Софроний (Сахаров).
По Иринею Лионскому «видеть свет – значит быть в Нем и быть причастным Его животворному великолепию. Поэтому видящие Бога сопричастны жизни». Человек, не видящий Бога, перестает существовать, не существует… Являя свет лица Своего человеку, Бог оживляет его; подавая «сладкое свое причастие» – общение, Он «как друг беседует с другом своим», оживляет человека, который перестает быть мертвым.
К.С. Льюис использует глубокий образ, описывая в своей книге «Расторжение брака» то, как невоскресшим людям режет ноги истинно живая трава в Царстве Небесном, как боятся они полноты жизни. Воистину прав страдалец-христианин Евгений – иеромонах Серафим (Роуз), сказавший как-то: «человек достоин ада и не менее, если он не достоин небес».
Подобный образный ряд мы находим и в византийской гимнографии, в которой языком греческой поэзии плетется кружево библейской мысли. Здесь нет подробного описания красот рая – подобно тому, как мы не находим в Библии описаний красоты зданий и людей. Есть описания, как были построены здания, и что те или иные люди были красивы, но нигде нет их описания.
В гимнографических текстах есть лишь апофатические описания, отрицательные. Особенно это видно при чтении текстов на греческом языке – по приставке «а»: невечерний свет, негиблющее брашно, нестареемая жизнь.
Даже определения, когда они есть, не дают прямого описания (нет ни райских кущ, ни пресловутых сковородок). Они говорят о некоей красоте, их катафатика, положительное описание, возводит ум тоже к апофатике, не связываемой ни с чем земным и знакомым.
Этот «свет» – не свет земного солнца или звезд, как и «дивная скиния» – не из шкур животных и тканей. Какие они – неизвестно, но здесь важно именно указание на их принципиальную инаковость, неземную нетленность, бессмертие, причастность к «нестареемой и присно (вечно) сущей жизни». Это изображение принципиально неизобразимого, некая словесная икона, где символы не изобразительные, а словесные.
Скиния, пища, воды оставления и свет – неизвестны нам, так же, как неузнаваем Христос Воскресший. Это образы исцеленного мира. «Нам возсия сущим во тьме и сени смертней правды незаходимое Солнце». Райские состояния описываются как получение пищи, сладости, света, мира, потоков вод, покоя.
«Идеже пища есть тайная, идеже сияет свет лица Твоего, яже от нас преставльшиеся в вере благодатию всели, ставить благочестно твою благостыню».
…Христос – Иной, чем все, что случалось в мире до Него. Он творит новые дела – вопреки всякой безнадежности. Он дает мертвым человеческую жизнь. Вместо той, что вытекла из них по капле, как вода – непрочной жизни сынов человеческих, сынов земли, сынов Адама. Он дает им, без остатка, всю Свою жизнь Сына Человеческого. Они снова живут, они становятся людьми, они видят свет и вкушают пищу, они пьют от источника и поют песнь Богу. Их жизнь становится воистину живой, полной, неимоверно полной и густой, как зрелый мед из сот, а не жалким подобием полуживого, пусть и блаженного посмертия, когда просто все утихло и не болит. Они – снова люди, и ничто более не мешает этому. Они – человеки с Сыном человеческим, они — сыны Божии с Сыном Божиим, они – навсегда в Нем и с Ним.
Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо у Него все живы (Лк 20:38). О томже говорит и священномученик Ириней: «слава Божия есть живущий человек, а жизнь человека – есть видение Бога». «В раю всюду видим будет Спаситель», – пишет он. «В лоне Церкви нам дано заранее отведать хлеба восьмого дня», – вторит ему современный богослов Х. Яннарас.
«Я живу, и вы живы будете» (Ин 14:19).
Внидут в Покой Мой
Покой Царствия Христа Воскресшего… Он не похож, как и Сам Воскресший, ни на что, когда-либо виденное очами детей земли, на которой лежит смертная тень.
И менее всего он похож на покой могилы – этот ложный, глумливый покой навсегда разрушен молнией Восстания в третий день. Он – не более чем пустота в коконе неразвернутых погребальных пелен Неудержанного глухой тишиной смерти.
Полнота всех благ, мир, shalom – полнота жизни, чаша переливается через край. Приимите благодать воз благодать, приидите, обедайте! Рыбы печеной часть и мед от сот…
Рыба – IXTYC – знак Христа Бога, который чертила рука христиан на гробах и мучеников, и усопших. Уснувших. И поэтому и написано рядом: vivis – то есть «ты жив, ты жива». Живой Ихтюс – называют исследователи этот знак.
Жив Он, и жива душа моя… Покой Его радостен, он полон пения и ликов, хороводов и несказанного веселия, залог которого имели великие святые – мученики и монахи, и многие иные, известные и нет. Порой искра этого покоя, сияющего, и движимого, и недвижимого – зажгет сердце того, кому не на что надеяться…Да, силен Бог делать то, что хочет!
Это – время Его, Ему время действовать, время сотворить Господеви – ведь разорили Закон Твой. Но плоть Воскресшего животворится Духом и Новый Завет в Его Крови, и на плотяной скрижали Его прободенного сердца. «На Кресте пригвоздися и копием прободся» — и все это для того, чтобы позвать врагов, чтобы сделать друзей из них, чтобы стало все живым и новым, неколебимой жизнью, стремительным покоем….
Это – Его время, Его юбилейный год. Это – исполнения молитвы, которой Он учил апостолов – «Отче наш»…
Все долги прощены. Прощены друг другу, передвинуты назад неверные меры и разделы земли, полей и виноградников. Рабы человеков отпущены человеками и обидимые с обиженными снова стали братьями. Мы не трудимся – проклятие пота и труда миновало. Разрушено средостение вражды.
Земля, покоящаяся и благословенная Богом, дает плод свой – мы вкушаем его и поем в Царствии полноты, «пятидесятого года», который в древнем Израиле был прообразом Царства Бога, Царства Небес. Так говорили древние, боясь произнести Его Имя – но теперь Имя Его сияет в Человеке Иисусе, в Сыне Возлюбленном. Юбилейный год – Его, и радости нашей никто не отнимет от нас.
Он покоился в земле, как один из мертвых, не могущих петь Богу – чтобы наш смертный покой стал приснодвижным покоем Неприступного Бога. Он взял худшее, Он отдал лучшее. Отдал без остатка все, что у Него было. Он не ставит выше братий Своих ничего — не стыдится называть нас братьями. И Он приобщился нашей плоти и крови, в поругание и смерть, чтобы мы приобщились Его Боготочной Крови и Животворящего мертвого Тела в Жизнь Вечную на Земле живых.
Он и есть та Земля. Он – Свет, Жизнь и Покой.
«В Тебе все для нас, Господи…»
Он наш Покой – тот, где мученики нескончаемо веселятся.
«Яко веселящихся всех жилище в Тебе, – говорил псалмопевец о Иерусалиме, – граде Бога Израилева». Он вернулся из смерти, Он воздвиг храм Тела Своего, Он живет и дает Царство неколебимое.
Он – Живущий во Иерусалиме, который «не подвижется вовек». Не прикоснется к Нему зло, и к тем, кто с Ним и в Нем, на Земле живых.
«Ты – кротких всех земля Христе,
Ты – рай мой зеленеющий!» — восклицал преподобный Симеон Новый Богослов.
Взирайте, смотрите – вот слава Его – живой человек, живой, оживленный Кровью и напитанный Хлебом, исцеленный от смерти, с сердцем живым, с сердцем плотяным, брат Его кровный.
«Я услышал голос: Я – хлеб взрослым, питающихся Мною, Я прелагаю в Себя» (блж. Августин).
Древо, вложенное в Его хлеб, Он вкусил и умер в позоре и оставленности, на сухом деревянном орудии пытки. И вспоминая это, мы причащаемся Его Страсти, Его смерти, Его Восстанию – Ему, нашему животворному Хлебу. Он не взял Себе ничего…
Слава Тебе, Христе Боже,
Жданное, немыслимое и верное ожидание наше,
Здесь и грядущее,
Веселие мучеников Твоих –
СлаваТебе!
За жизнь мира.
«За Мной!» – приказ, вызов Христа апостолам. То — крик предводителя воинов, вождя, вырывающегося из окопа, в экстазе, в видении иного, высшего, чем привычная жизнь и привычная смерть. «За Мной – на смерть! За Мной – на крест! Следуй за Мной!
Кто Господень – ко Мне!»
Но дано Ему истреблять врагов не так, как Финеес, как страшный сын Навин – Он будут истреблять их иначе, прелагая Своею смертью их в друзей Своих. Истреблять их, умирать за них… за жизнь мира.
«Пойдем! – сказал Фома. – Пойдем! Пойдем и умрем с Ним. Будем отторгнуты от земли живых – с Ним вместе, раз Он так решил. Мы же – друзья… Пойдем! На другую сторону Иордана, через поток».
Он раздробил алчущим хлеб Свой, Он привел бездомных под кров Свой, Он не презрел никого из его племени – Сын Человеческий, Адамов, Божий. И свет Его воссиял до рассвета – посрамлена премудрость умеющих жить, умолкли в священном ужасе мудрецы притч. Они увидели то, что не надеялись увидеть, познав гнилость рода человеческого. Не надо уже приспосабливаться! Как хорошо…
Погублена премудрость – и стало легко и светло, разверзлся рано свет, воссияли исцеления и правда, правда Сына Единородного вырвалась с ним из проигрыша, из страшного и бесповоротного поражения, из могилы, небытия, ада, бездны. Слава Божия одела Его человеческое тело – Се приидох! – когда уже нечего было более ждать. Он услышан, услышаны и те, кто в Нем, кто с ним вместе раздали хлеб жизни своей, души своей, кто не послушал мудрецов и стал в безумии паче них. И тьма их – как свет, как полдень, и Бог твой с тобою всегда. Никто не разлучит тебя от любви Христа.
Мученики-свидетели разделяют Его «страшные страсти и животворящий Крест». Они становятся сынами в Единородном Сыне Божием. Они страждут с ним, Одиноким – за жизнь мира.
В любви к палачам – не сентиментально-умильном чувстве, но к желанию, чтобы и они были «такими же, как я, кроме этих уз» (Деян 26:29), чтобы они умерли как враги, чтобы были живы, как друзья – ценою того, что я умру. Пусть умру я за них – со Христом, пусть живут они, пусть и они узнают это новую, неколебимую, кристальную, сияющую новизну того нового, что сделал Бог Живой, как я знаю. Мученик – свидетель и со-жертва со Христом за мир. В тайне христианина всегда есть смерть со Христом.
Кто Господень – ко Мне!
Тайна христианина – преобразование страданий и смерти в мартирию. Непременно должна произойти эта переплавка. Он должен быть «разжжен так, как разжигается сребро» – эти слова из псалма часто пели мученики в своих страданиях. Я умер для закона, по которому идет обычная человеческая жизнь. Я принял совсем не-геройское, а до хохота смешное для спешащей унизить все до грязи, до навоза толпы – не людей, толпы! — принял не-геройское завершение жизни. Я проиграл – проиграл с поверженным врагами Христом, стал неудачником и глупцом, последовав Неудачнику и Глупцу. И это должно быть сделано честно. Если это «понарошку» — то это самый страшный дьявольский обман, это гнусно и мерзко…
… Тот удел, который в гимнографии дан мученикам – удел тех, кто спасен. Более радикально: пищи и света, воды и покоя, общения со Христом удостаиваются лишь Его свидетели….Кто это? Неизвестно. Но все, кто спасен, причастны к мученическому подвигу.
Но только ли таков путь мартирии, как она осуществлялась в первые века христианства или недавнее прошлое? Не шире и глубже ли эта тайна? Неспроста много преданий о том, как больным страдальцам приносил ангел весть, что они «причислены к мученикам»?
Как Иисус соделался Христом в полноте после Своего воскресения, так и мученик-страдалец соделывается мучеником-свидетелем после смерти и свидетельства своей жизни со Христом в посмертии на Земле Живых.
Жизнь – всегда страдание. Основатель Эссекского монастыря святого Иоанна Предтечи схиархимандрит Софроний (Сахаров) писал о великом сострадание ко всем оттого, что они когда-то умрут, о великой боли за страдальца-собрата. Он говорил о том, как однажды его поразила мысль: «Как можно желать власти над подобным себе страдальцем, обреченным на смерть?..»
Нам не дано знать, насколько совершается в страдании нашего брата или сестры тайна мартирии. Нам дано лишь судить себя. И еще нам дано попытаться дать им света Христова. Он раздается человеческими руками, причастными тайне Креста и гроба.
Залог этому – Евхаристия, тайна Животворящего мертвого Тела, тайна смерти попирающей смерть. Григорий Богослов простирал руки к жертвеннику, «чтобы причаститься страданиям великого Христа». Но будет ли жизнь Христова светить миру через причастников – или они будут ею пользоваться… О, эта малая, мещанская, иудина горькая польза! Нельзя так смеяться над Богом – Он не поругаем…Человек сломает себя, так безбожно поступая.
Страдалец – не всегда мученик. Не всегда он вписывается в рамки жития. Но кто вот этот страдалец, находящийся перед нами – простой человек, не герой, умирающий в человеческой боли (ведь страдалец, в конечном итоге – любой, кто обречен на смерть, любой смертный брат наш ) – нам не дано знать.
Больному страдания вменяются в мученический подвиг при тех-то и тех-то условиях. Сухо. Правильно. Мертво.
…Здесь нельзя говорить о зачетности заслуг – глупый студент-третьекурсник, спрячь свою зачетку! Не все в жизни измеряется твоей потрепанной зачеткой. Ты хочешь поменять ее на красный диплом? Несчастный, ты обманываешься жестоко — у Бога нет красных дипломов. Все, что Он может дать – это только Он. Больше ничего у Него нет. Он – Странник и Нищий. Только Себя Он может дать тебе. Только. Больше – ничего ты в раю не найдешь.
Душа человека жаждет не числится – а б ы т ь им. Быть другом Христовым, близким Его, братом Его. О, это невозможно…- и поэтому во Христе исполнимо. В Нем не исполняется ожидаемое и возможное. Он – Бог, и единственное, что достойно Его – исполнять невозможное. Умирать за подданных, принимать бичевания за рабов, делать врагов друзьями и беседовать с ними бесконечно…
Христос омыл ноги Петру – чтобы Петр коснулся дивной тайны Его смирения, Мужа Крепкого, Мужа скорбей… Это невозможно, но это дается человеку Богом, если он желает разделить тайну Креста. И слова апостола о рождении в неколебимое царство читаются на Крещении – начале пути христианина в смерть Христову.
Рядом с таким человеком соберутся другие и все воистину исповедуют, что – Христос есть Бог. Теперь не по словам твоим только веруем, самарянка, но сами видели это. Тайна христианина и тайна Христа – одно: хотя Они умерли – Они живы. И Они видят всю красоту Воскресшего – Землю Живых.