Илья Ильич Мечников чрезвычайно удивительное явление в рамках интеллектуальной культуры России и вообще Европы конца XIX начала XX веков, но, с другой стороны, он естественное порождение этой культуры и все его выводы и убеждения, даже те, которые намного опережали его время, целиком находятся в границах сформировавшихся к тому времени мировоззренческих констант. Несмотря на то, что своё образование он получал в России, где православная культура была не только доминирующим фоном, но и содержанием многих гуманитарных предметов, в своих трудах И.И.Мечников демонстрирует очень глубокое знание эллинистической литературы и очень поверхностное знакомство с христианской литературой. В этом, безусловно, проявляется не только влияние сложной семейной атмосферы, вероятнее всего, очень далёкой от православных религиозных традиций, но и некоторые природные черты его характера. В своих мемуарах Ольга Николаевна Мечникова вспоминает об одном очень характерном случае из жизни будущего великого учёного: «Однажды дети неистово расшалились, подняли страшную беготню и визг. Снизу пришли сказать, что хозяйка больна и просит не шуметь. Илюшу возмутила эта помеха в самом разгаре игры, и он пришёл в такую ярость, что лёг на пол и принялся нарочно свистеть в щель. Укротить его стоило больших усилий». В определённом смысле здесь всё объясняется психологическим законом, который сформулировал Кюе. Эмоциональный всплеск детской игры был слишком высок, чтобы ребёнок мог справиться с ним усилием ещё не окрепшей воли, но далеко не всякий ребёнок способен так конкретно сформулировать свой протест. Всегдашняя готовность чётко формулировать возникающий внутренний протест, своё неприятие действительности были отличительнейшей чертой И.И. Мечникова. Возможно, здесь кроется и одна из причин его нескольких попыток своевольно уйти из жизни?
По своему мировоззрению, И.И. Мечников конечно же материалист. Академик И. Павлов тоже был материалистом, но это не мешало ему быть одновременно и религиозным человеком, но Илья Ильич, однако, для данной аналогии вряд ли подходит. И дело здесь не в том, что он в своих трудах часто высказывает мысль, что наука и воля человека, развивающегося в правильном культурном направлении, могут ответить на все вопросы перед человечеством возникающие и исправить все дисгармонии человеческой природы – в его суждениях часто проскальзывают настроения очень далёкие от возможных религиозных переживаний. Например, в статье «Биология и медицина» И.И. Мечников, утверждая наличие в человеческой жизни различного рода дисгармоний, на которые указывал в своих работах уже Дарвин («…получеловеческие существа, сделавшись людьми, потеряли прежнюю силу инстинкта и стали заменять его рассудком, причём инстинктивные действия извратились» стр. 201), и, замечая определённую схожесть данного вывода с Библейским рассказом о грехопадении, торопится пояснить: «… Мне никогда и в голову не приходило доказывать, будто существует дисгармония с законами природы и будто поэтому дисгармонические проявления составляют нечто сверхъестественное.
Всякая болезнь составляет также естественный результат законов природы, но тем не менее человек стремится устранить её». (стр. 203) Вывод для учёного очевиден: «Человек «принадлежит к числу видов, ещё не вполне установившихся и не полно приспособленных к условиям существования. Унаследованные им инстинкты потеряли свою первоначальную силу, сделались шатки, тогда как долженствующий стать на их место разум ещё не достаточно развился и окреп. Отсюда раздвоение и разлад…». «В общем, нельзя отрицать, что природа наша вследствие своего животного происхождения заключает много несовершенств». (с.239)
Таким образом, по мнению Мечникова, в нашей природе присутствуют реалии, которые «могут и должны быть устранены и видоизменены, и прикладное знание (искусство в широком смысле) должно содействовать этому». (с.203) В конце своей интереснейшей статьи Мечников приводит пример, который даёт очень большие возможности для анализа. Он указывает на сделанные Дарвиным и Уоллесом наблюдения, по которым организмы размножаются в гораздо большей степени, чем это необходимо для выживания вида и, поэтому, большая их часть не способна к выживанию. Отсюда и возникает якобы механизм отбора. В природе это ведёт к установлению некоторой гармонии, с одной стороны путём приспособляемости, с другой посредством уменьшения рождаемости. Причём подчёркивается, что всё это происходит чисто «механически», употреблённый термин самого Мечникова, без участия сознания. Человек же данную дисгармоничность сознаёт и, поэтому, пытается исправить её, вмешиваясь в естественное развитие природных процессом. Учёный предлагает три способа исправления действительности: человек для оправдания своей плодовитости может изыскивать достаточные средства, может замедлять вступление в брак, и может стремиться искусственным путём ограничивать рождаемость. В заключение своих рассуждений Мечников довольно категорично заявляет, что только «те люди одерживают победу в борьбе за существование, которые следуют по одному из этих путей». Кажется, современное общественное мнение, стоящее на точки зрения возможности искусственного ограничения рождаемости и использующее активно предлагаемые И.И. Мечниковым способы регулирования рождаемости, по крайней мере, некоторые, не замечает, что таким образом уничтожается выработанный природой способ естественного отбора. Никто точно не знает, но можно себе представить, сколько талантливых и сильных людей погибло не родившись, и сколько биологических уродов продолжает жить благодаря гуманистическим традициям, выросшим в рамках культуры из христианства. Основной вывод Ильи Ильича здесь довольно близок к формулировкам Ницше. Он пишет в самом конце своей статьи: «Таким образом, в человеческом мире сознание и воля являются факторами подбора, который в мире остальных организмов справляется без них…» Правда, в отличии от Ницше, Мечников очень большое значение придаёт фактору культуры, обращая внимание на то, что есть сферы человеческой жизни, в которых «искусство стало неизмеримо выше природы (музыка)». (с.204). Здесь он всецело разделяет мнение деятелей Французской буржуазной революции. Правда позже, Робеспьер, разочаровавшись в возможностях скорого окультуривания своего народа, выразил вполне аристократическую и потому контрреволюционную мысль, что простой народ вполне возможно оставить в рамках религиозных предрассудков.
Мечников активно полемизирует с Ж.-Ж. Руссо относительно естественной гармоничности человека «вышедшего из рук Творца», указывая на крайнюю дисгармоничность естественной жизни слабо развитых народов. Однако находясь под восторженным впечатлением от Дарвиновской теории развития мира он не замечает того факта, что исследуемые туземные племена могут быть не только в состоянии остановившегося развития, но и в зависимости от определённых деградационных процессов. Людоедство, к примеру, вряд ли нужно расценивать как естественный реликт животной природы, а, скорее, как результат приспособляемости к определённым внешним условиям. Европейцы, как мы знаем, попадая в тяжёлые жизненные обстоятельства, прибегали к этому сомнительному средству сохранения жизни довольно часто, правда, не все и не всегда.
Ещё одно предварительное замечание необходимо сделать, прежде чем заниматься рассмотрением обоснования И.И. Мечниковым нравственного поведения. Он безусловно рассматривает окружающий его мир в рамках Декартовской концепции сложного механизма. Таким сложным механизмом на взгляд учёного является и человек. «Чем сложнее данная машина, пишет он (с.195), — тем труднее правильное сочетание и взаимодействие всех частей её и тем легче нарушение общего строя. Это правило применяется и к одной из самых сложных животных машин – к человеку. Будучи существом общительным и притом принадлежа к числу наиболее изменчивых (так называемых полиморфных) видов, человек в высшей степени подвержен влиянию постоянно изменяющихся внешних условий, вследствие чего он всегда находится в процессе применения к ним». Конечно же, здесь чувствуется влияние его не менее великого брата Л.И. Мечникова, но в заслугу Ильи Ильича необходимо поставить то, что он понимает влияние на развитие человека как движущихся в широком смысле в истории обществ, так и связанный с этим явлением культурный фактор, что при ближайшем рассмотрении оказывается чрезвычайно важным и неоднозначным. Кстати, будучи довольно либеральным мыслителем, Л.И. Мечников усматривал критерий общественного прогресса «в нарастании общечеловеческой солидарности». Но, всё же, главным итогом таких размышлений является согласие на нравственный релятивизм, обусловленный именно необходимостью приспосабливаться к изменяющейся внешней среде. Необходимость приспосабливаться к внешней среде трудно оспаривать, но здесь для человека, как кажется, должны возникать границы, которые невозможно нарушать как раз из чисто нравственных соображений. Это тем более верно, что и в природной среде, как представляется, существуют границы адаптации. Вот, что пишет, к примеру, заслуженный профессор Московского государственного университета, академик Ю.П. Алтухов: «Каждый вид строго хранит свою уникальность. Его основные признаки связаны не с полиморфизмом как мелкой разменной монетой, которой вид расплачивается за адаптацию к среде, — наиболее жизненно важные свойства вида определяет мономорфная часть генома, которая лежит в основе видовой уникальности: случайные изменения в этих генах летальны…».
Стремление всё вывести и объяснить изначальными природными инстинктами человека, выросшего из животного мира, часто приводят учёного, с нашей точки зрения, к весьма спорным выводам. Так, в статье «Биология и медицина» он пишет: «С самого раннего детства проявляют мальчики склонность к борьбе. Признак этот был выработан у человека как средство для овладения женщиной…».
Однако агрессивность проявляется в детском возрасти не у всех и в разной степени, и связана она не только с определённой генетической предрасположенностью, но и ещё, во многом, с условиями воспитания. Агрессивность часто предполагает интуитивный страх перед окружающим миром, и связана с тем стрессом, который испытывает младенец, рождающийся в незнакомый ему мир. Этот страх вполне преодолевается родительской любовью, вызывающей у ребёнка не только зависимость от своих родителей, но и бесконечное чувство доверия. Борьба за женщину проявляется с возрастом и связана в большей степени с культурными особенностями общественной среды и только за тем с необходимостью удовлетворения сексуального инстинкта, не говоря уже о теряемом в современном обществе инстинкте продолжения рода. Правда само это спорное утверждение предложено учёным для иллюстрации, как он сам пишет, «поразительных изменений, которые происходят в человеке с возрастом».
По мнению Ильи Ильича, чувство жизни и связанное с ним чувство страха перед смертью, развиваются постепенно, и пожилой человек менее озабочен поисками цели жизни, «так как он сознаёт, что жизнь уже сама по себе является в значительной степени этой целью». «Но так как любовь к жизни не утолена даже и в преклонные годы, то человек ощущает чувство неудовлетворённости, и мысль о предстоящей смерти особенно пугает его».(с.232) Здесь, по нашему мнению, следует обратить внимание на очень характерную ошибку учёного, которая связана с абсолютизацией восприятия факторов жизни сравнительно немногих людей, входящих, по-видимому, в круг общения Мечникова. Достаточно сказать, что для верующих людей цель жизни, заключающаяся в духовном совершенствовании, выходит за рамки биологического существования и не может быть исчерпана с возрастом. Следует вспомнить евангельское изречение Христа: «Будьте совершенны, как Отец Ваш Небесный совершен есть». Кроме того, для многих людей осмысление прожитой жизни является возможностью выявления её цели и, какой вывод они сделают из этой напряжённой внутренней работы, предсказать весьма затруднительно и совершенно зря Илья Ильич Мечников пытается решить этот вопрос за них. Конечно, он прав в том, что «жизнь сама по себе является в значительной степени этой целью», но, какая жизнь? Для христианина, к примеру, только та, которая достойна вечности, а для Мечникова “идеал этот заключается в ортобиозе, т.е. в развитии человека с целью достичь долгой, деятельной старости, приводящей в конечном периоде к развитию чувства насыщения жизнью и к желанию смерти». (с. 535). Всё, что этому содействует, по мнению Мечникова, нравственно. Всё, что этой цели вредит – безнравственно. Однако, очевидно, что долголетие какого-нибудь Пиночета или Джугашвили вряд ли может свидетельствовать об их высоконравственной жизни. Более того, хотя Илья Ильич и старается на эту проблему не обращать особенного внимания, но всё-таки важным является не только сама деятельная старость, но и определённые переживания по поводу прожитой жизни. Отсутствие таковых должно свидетельствовать об ущербности данной личности в нравственном содержании. Мечников же, вероятно полагает, что старческие самокопания только вредят здоровью и отвлекают от научных трудов. И здесь главная причина неприятия христианской культуры. Он всячески избегает глубокого самоанализа. Для него человек – это биологическая машина с очень сложным, но поверхностным, горизонтальным сознанием.
Несмотря на то, что Мечников всячески старается не высказываться по поводу религиозных вопросов, а если и говорит о них, то всегда очень тактично, это, конечно, не имеет ничего общего с боязнью каких-то карательных мер со стороны власть имущих. Всё-таки в разных своих статьях об этом он говорит несколько по-разному и, иногда, с большим интересом и одобрением. Он нигде не подвергает сомнению историчность личности Иисуса Христа. Для него Его высказывания есть мнение исторического персонажа. Другое дело, что интерпретации этих высказываний выявляют зачастую некоторые пробелы в гуманитарном образовании. Известно, например, что Илья Ильич, большое значение придавал гигиене. В связи с этим, его крайне возмущало кажущееся пренебрежение в христианстве к человеческому телу. В статье «Наука и нравственность» он пишет: «Одно христианство, в связи со своим презрением к человеческому телу, исключило гигиену из своих правил. Иисус Христос сказал: «Не печитесь о том, что будете есть и пить; ни о своём теле, чем будете одеты. Жизнь не важнее ли пищи и тело – одежды?» (Матф., VI,25). Иисус Христос был иудеем и жил в рамках иудейской культуры. Всем известно, какое большое значение в религиозной традиции иудейства отводилось различного рода омовениям. Кто не знает, что на тайной Вечери Христос омывает ноги своим ученикам и, это происходит не только для того, чтобы запечатлелся некий символ служения ближним в рамках жизни христианской культуры, это, одновременно, было и исполнением требований иудейской культуры. Эти омовения перешли и в религиозную традицию христианства. За литургией православный священник моет руки иногда три раза. Кроме того, первые христиане были гражданами Римской империи, а чистоплотность там была, как известно, в почёте. В другой своей статье Мечников цитирует Лекки, который отмечает восторженное удивление святого Афанасия Великого по поводу того, что основатель христианского монашества Антоний Египетский в свои старческие годы совсем не мыл ног. Илью Ильича это крайне возмущает, но навык к логическому мышлению в данном случае мешает ему представить этого 90-летнего старца, всю свою жизнь проведшего в одиночестве в африканской пустыне. Он, наверное, и нагнуться-то уже не мог. Но дело, конечно же, не в этом. Монах жил другой жизнью, внешняя жизнь тела для него уже просто не существовала, он её не ощущал. И вот именно это поразило воображение Афанасия, но прошло абсолютно мимо сознания И.И. Мечникова. Для всякого человека, обладающего опытом внутренней духовной жизни – этот опыт имеет значение ничуть не меньшее, чем опыт воздействия на внешнюю природу. Христианские книги, которые читал Илья Ильич – это книги лютеранских авторов. Это и не удивительно, так как он происходит из семьи имеющей отношение к лютеранской традиции, но это объясняет его полемику по отношению к традиционному христианству. В статье «Биология и медицина» учёный, раскрывая дуалистические воззрения Сенеки, добавляет, что «Подобный же дуализм (но только в сильнейшей степени) и связанное с ним пренебрежение к телу и возвеличение души характеризуют христианское воззрение на человеческую природу. В четвёртом и пятом веках христианской эры это воззрение высказалось с полной силой, и высшим идеалом человеческих стремлений сделалось «подавление всей чувственной стороны нашей природы». Однако, вероятно, господин Мечников не знал, что в каноническом праве Церкви гнушение браком подвергалось строжайшему прещению вплоть до исключения из числа принадлежащих ко Христу. Именно в IV – V веках святой Иоанн Златоуст возмущается внешним видом монахов, пришедших из своего пустынного жительства в Константинополь и, потом, Церковь стремится ввести их подвиг в строгие рамки монастырской дисциплины.
Эти проблемы во внутренней жизни христианства были обусловлены именно языческой культурой, которую, кстати говоря, Илья Ильич знал гораздо лучше истории Церкви. Именно неоплатонизм в лице своих самых известных представителей довёл дуалистическое восприятие жизни до критического предела. «Тело – гроб души» – это отнюдь не христианский лозунг. Горизонтальная телесность человека, проповедовал христианский философ древности Лактанций, символизирует способность человека обращаться к небу. И Сын Божий воспринял от Девы Марии не грешную плоть, а телесность способную содержать в себе Божественную святость.
Это основатель неоплатонизма Плотин так пренебрежительно относился к своему телу, что ученики были вынуждены слушать его беседы на значительном расстоянии ввиду доносившегося от него смрада. Неоплатоники считали, что на определённом этапе аскетизма возможен даже крайний разврат, потому что это ещё больше убивает тело и освобождает душу. Христианство никогда не проповедовало таких крайностей. Христос проповедовал, прежде всего, предпочтительность внутренней, духовной жизни над внешними условностями. Внешняя значительность, если хотите, даже гигиеничность человека, не может иметь, по мнению Христа, никакого значения, если человек в своей внутренней жизни подобен «окрашенным гробам полным нечистотами». Отсутствие достаточного интереса к внутреннему человеку делает Мечникова неспособным понять и высоту христианского искусства. Народную религиозную живопись эпохи Каролингского возрождения Илья Ильич пытается сравнивать с реалистическим искусством эллинизма. Но он, вероятно, не знает, что эпоха Каролингского возрождения развивается в Западной Европе, после столетий пребывания культуры в варварском плену, и, что существовало прекрасное христианское искусство в той же Западной Европе в период до варварского разрушения, и, что Византию и Западную Европу IV и V веков ещё нельзя разделять в культурном отношении. Не знал господин Меньшиков и о придворной капелле Жерменьи де Пре, росписи которой были выполнены придворными мастерами Каролингского двора. Конечно, от этого времени почти ничего не сохранилось, но даже только миниатюры каролингских рукописей говорят нам о невероятном вкусе к истинной красоте у образованных людей того времени. Конечно, в конце XIX начале XX веков в России только лишь начинается процесс раскрытия и восприятия эпохи своего христианского возрождения. Тогда, в XIV – XV веках из под кисти таких иконописцев как преподобный Андрей Рублёв, Дионисий или Феофан Грек рождались откровения неземной красоты, свидетельствующие о глубинах возможного проникновения не только во внутреннюю жизнь человека, но и за её пределы. Но И.И.Мечников к этим реальностям приобщён не был и всю свою жизнь оставался в рамках эмпирического эксперимента, заключив свою внутреннюю жизнь в золотую клетку реалистических традиций западного искусства. Мне почему-то кажется, что его убеждённость в том, что « человек, благодаря своей высокой культуре, в состоянии подготовить себе счастливое существование и бесстрашный конец»(с.239), сегодня выглядит, по меньшей мере, не осторожным. И это потому, что культура, которую пытается создавать человечество без оглядки на высший Смысл, становится замкнутым пространством, жизнь которого постепенно угасает, лишённая животворного воздействия внешней духовной энергии.
Однако, было бы совершенно не простительно делать из господина Мечникова безапелляционного учёного-оптимиста. В очень интересной и содержательной статье «Наука и нравственность» он пишет: «Я так мало убеждён в существовании каких-нибудь предначертаний природы для превращения наших бедствий в блага и дисгармоний в гармонии, что нисколько не удивился бы, если бы идеал этот никогда не был достигнут…». Далее учёный говорит, что ради сохранения вида в природе приносятся как бы в жертву интересы и само существование индивида, но это не спасает от абсолютного исчезновения даже самые высокоорганизованные виды существ. «Природа не пощадила их, — размышляет учёный, — почём знать, не готова ли она поступить также и по отношению к роду человеческому? Мы не можем постичь неведомого, его планов и намерений. Оставим же в стороне Природу и будем заниматься тем, что доступно нашему уму». В этих словах, по-моему, заключается весь смысл того, что есть агностицизм. От себя стоит только добавить, что уму нашему доступна и наша внутренняя жизнь и её опыт. Кроме того, эти размышления Мечникова довольно мимолётны. Всё же он находит в себе достаточно оптимизма, чтобы закончить статью на мажорной ноте: «…Человек способен на великие дела; вот почему следует желать, чтобы он видоизменил человеческую природу и превратил её дисгармонии в гармонии. Одна только воля человека может достичь этого идеала». (с.545). Куда же всё-таки должна быть направлена человеческая воля? Неужели только на то, чтобы каждый человек смог ощутить себя этаким сохранившим бодрость духа и здоровья стариканом, который устал от жизни и, потому ему не страшно умирать. Эпикур уже в своё время об этом, кажется, всё сказал. Но как сегодня мы знаем, он был больным человеком и боролся с собственными страхами перед страданиями и смертью…
Илья Ильич, как мы уже говорили не раз, был человеком своего рационалистического времени. Оно породило и Ницшеанство, и Большевизм, и Фашизм, и сегодняшний агрессивный либерализм – и все эти опасные для самого существования человечества явления были обусловлены именно человеческой волей. Для меня как христианина, совершенно очевидно, что она нуждается в некоторой коррекции с той высшей Волей, которая обуславливает возможность существования Науки – Смыслом, заложенным в само бытие этого мира.