29 ноября Церковь празднует память святого апостола и евангелиста Матфея, небесного покровителя архимандрита Матфея (Мормыля). Предлагаем вашему вниманию расшифровку программы, посвященной воспоминаниям об отце Матфее. Передача прозвучала в эфире радио «Радонеж» 13 сентября 2010 года.
Насколько мне удалось понять, большинство говоривших об отце Матфее на радио «Радонеж» пели у него в хоре, или работали с ним, или просто являются музыкантами. Я же хочу поделиться своими впечатлениями именно как молящийся. Впервые в Лавре я оказался в 1989 году на всенощном бдении под память Всех святых, в земле Российской просиявших. От этой службы у меня остались три наиболее ярких впечатления. Понятно, что Лавра тех лет производила совершенно неизгладимое и глубокое впечатление, но три момента особенно остались у меня в памяти.
Первый – это стихиры на «Господи воззвах». Я думал, что они никогда не закончатся. Если пользоваться языком Устава, они исполняются в Лавре «на десять»: поется десять стихир, плюс стихира на «славу», плюс стихира на «и ныне». Так вот, каждая стихира, кроме Богородична, исполняется с канонархом. Получается не «на десять» или «на двенадцать», а «на двадцать три». И, конечно, для меня, тогда еще школьника, это было довольно серьезным испытанием. У нас на приходе стихиры тоже исполнялись «на десять», но это было по воскресеньям и, разумеется, без канонарха.
Второе впечатление – это стихиры русским святым. Они исполнялись без канонарха, но та сила и та красота, которая заключается в этих стихирах, произвела на меня неизгладимое впечатление. Очень поражало проникновение в смысл текста самих поющих. Эта черта была присуща хору всегда. К сожалению, по моим наблюдениям, с конца 90-х эта внимательность к слову, степень проникновения в слово у певчих стала падать.
Сам отец Матфей как регент был не просто музыкантом. Он, в первую очередь, был богословом. По-моему, каждый хороший, настоящий регент должен быть, прежде всего, богословом. И здесь академическое образование для отца Матфея сыграло свою положительную роль. Отец Матфей всегда, разучивая новые песнопения или работая над старыми, обращал внимание на слово. Это был принцип всей его работы. Также эти стихиры поразили своим «размахом». Годом раньше, в 1988-м, я впервые услышал отца Матфея на пластинках у своей двоюродной бабушки. Впечатление тоже было потрясающим, неизгладимым. Пока двоюродная бабушка не положила конец моим прослушиваниям, я стремился вновь и вновь поставить пластинку. Но все-таки в записи, как мне кажется, отец Матфей был более сдержанным, чем за богослужением. В качестве примера могу привести песнопение «Достойно есть», известное как «Старосимоновское». Хотя отец Матфей на пластинке и делает акцент на словах «Бога Слова рождшую» — центральных словах этого песнопения, на литургии этот акцент, это выделение было всегда большим.
И третье впечатление – это ирмосы, точнее – катавасия. Левый клирос спел ирмос, и началось обычное брожение во время канона. Начался шум, голоса чтецов где-то терялись, хотя монахи тогда с куда более сильными голосами читали канон, чем сейчас. Мы пошли с тетушками, которые меня привезли в Лавру, писать записочки. Для того, чтобы подать сорокоуст, нужно было написать сорок записочек. Вот, мы в уголке под иконой мученика Трифона пишем записочки. И вдруг все пространство Успенского собора заполняет звук, звук правого клироса, который поет катавасию. И с первого аккорда и до последнего этот звук был полным, насыщенным, отдача семинаристов, певших у Матфея, была полная. Эта черта всегда была присуща хору, и молящиеся прекрасно это ощущали. Отец Матфей никогда не позволял даже на самых «будничных» службах петь хору не с полной самоотдачей. Он сам постоянно трудился в полную силу и требовал этого от хора. Расслабиться на его службах нельзя было никогда. В этом смысле у отца Матфея не было «праздничных» или «непраздничных» служб. У него каждая служба была своего рода неким праздником, и самоотдача была полная. По крайней мере этого требовал отец Матфей на каждой службе.
Остались в памяти также и спевки. Вспоминается, как добрые полсотни ребят выходят из колокольни, все уставшие, как мы говорим, «выжатые». А ведь, простите, «сокодавкой» был один человек – отец Матфей. И такая нагрузка были почти всю неделю: почти каждый вечер или спевка или всенощное бдение. Затем на утро, после бдений, ранняя литургия смешанным хором и, если это не воскресный день, то у ребят — учеба, у отца Матфея — лекции. А если это воскресный день, то еще добавляется поздняя литургия, уже однородным мужским составом, и все под управлением отца Матфея. Совсем недавно я узнал, и это меня сильно поразило, что после служб, даже таких как службы Страстной седмицы, он приходил и делился по телефону с мамой впечатлениями от службы: что неудачно спели, а что удачно. Не секрет, что часто после богослужения просто хочется лечь, ничего не слышать и не говорить. Силы уже на исходе. Я к тому это говорю, что работоспособность отца Матфея была просто уникальной.
Я сказал, что часто вспоминаю спевки. Но ведь я же не пел в хоре! Дело в том, что в те годы (в духовные школы я пришел в 1991 году студентом семинарии) все жили пением, все говорили о пении, все хотели петь, едва ли не все хотели попасть в хор к отцу Матфею. Общая атмосфера была именно певческой. Если два-три студента встречались где-то в коридоре или за чашечкой чая, и если они пели в лаврском хоре, то их разговор был только об отце Матфее. Иногда вопрошают: что вы так часто говорите об отце Матфее? Да о нем всегда говорили много, о нем и при его жизни студенты постоянно говорили. Конечно, при жизни отец Матфей никогда бы не позволил говорить о нем по радио. Сколько кассет собственноручно он сломал, сколько камер он облил водой, «благо» вода у него была на клиросе! Причина такого повышенного интереса к отцу Матфею, как кажется, не только исключительно в нем самом, но и в том деле, которому он отдал всю свою жизнь. Причина как раз в созданном им лаврском пении и, дерзну сказать, в созданном им лаврском богослужении.
Все прекрасно помнят, что в советские годы невозможно было по-настоящему проповедовать, невозможно было по-настоящему издавать богословскую литературу, но можно было по-настоящему молиться. Молиться в советское время было можно, и люди молились. И богослужение было, пожалуй, главной проповедью. И вот Господь воздвиг, не побоюсь сказать, пророка и апостола в советские годы для проповеди христианства. Отец Матфей был как раз этим апостолом. Мне кажется, не зря его назвали в честь апостола Матфея, потому что лаврское богослужение в те советские годы было одной из сильнейших проповедей. Вы входите в храм и с первой же минуты забываете все, что было до этого; с первой же минуты вы действительно возноситесь в какие-то умопостигаемые сферы и забываете все. В лаврском богослужении все было органично и прекрасно. Никто никогда не жаловался на его продолжительность, эта продолжительность никем не была замечаема. Все настолько проникались и пением хора, и общим строем молитвы лаврской, что забывали обо всем на свете.
Самой главной чертой лаврского пения была его, как мы говорим, молитвенность. Лаврский репертуар, характер лаврского пения, характер всего того дела, что создал отец Матфей, все проверено в молитвенном опыте молящихся. Это самая главная проверка, правильно или неправильно поет хор, мне так кажется. У преподобных Варсонофия и Иоанна есть такой вопрос: почему некоторые отцы церкви, учители церкви, ошибались иногда в каких-то богословских вопросах? И дается такой ответ: потому что то, что они приняли от своих учителей, они не проверили в молитвенном опыте. Так вот, то лаврское пение, что создал отец Матфей, проверено в молитвенном опыте. В первую очередь, в молитвенном опыте самого отца Матфея. Не нужно забывать, что он был монахом. Во-вторых, в молитвенном опыте других братьев монастыря и огромного количества лаврских прихожан. Иногда приходится слышать – да, лаврское пение это хорошо, но это, мол, монашеское пение и его нельзя исполнять, например, в кафедральных соборах. Мне кажется, это глубоко ошибочное мнение. Нет никакого монашеского и немонашеского пения. Может быть, пожалуй, монастырское и приходское богослужение, но пение должно всегда быть молитвой, молитвопением, и таким оно было в Лавре.
В качестве некой иллюстрации позволю привести опыт одного студента, который и сейчас еще является студентом Московской духовной академии, но родом он из Питера. Как житель этого города до поступления в Московскую семинарию он, естественно, ходил в питерские храмы и там молился. Он не отличается большой музыкальностью и не поет во время богослужения, но только молится, и делает это в Лавре. Буквально года полтора назад он возвращается с зимних каникул и жалуется, что обошел пол-Питера, но, к сожалению, нигде не мог молиться. Я, – говорит, – ничего не понимаю в репертуарах хоров, какого автора то или иное произведение, но я не мог молиться. И ведь этот человек ходит в Лавру в 2000-е годы, к тому времени отец Матфей фактически уже не занимался своим хором. Как с ним случилась болезнь в начале девяносто восьмого года, так у него болезнь к болезни присовокуплялась, и с хором он работал все меньше и меньше. Просто та мощная инерция, которую отец Матфей еще в прежние годы сообщил хору, давала хору возможность двигаться.
Несколько слов надо сказать еще об одной черте лаврского богослужения. Владимир Мартынов, помню, нам на лекциях говорил, потом писал об этом в своей книге, что наше богослужение часто похоже на калейдоскоп. Мы буквально в пределах одной вечерни исполняем произведения разных эпох, разных авторов. У нас звучит Дегтярев, тут же Архангельский, тут же Чесноков. В Лавре, конечно, исполняются и исполнялись все эти авторы, но вот этой калейдоскопности в Лавре никогда не было. Отец Матфей мог подобрать песнопения так, что все звучало органично, все звучало единым блоком. Слух и душа молящихся никогда не вздрагивали от резкой смены характера исполняемых песнопений, смены какой-то тональности, музыкальной в том числе. Отец Матфей, помню, на певческом семинаре говорил, что это нелегко дается, потому что, если сейчас в Лавре на праздничных службах служат дьякона, которые обладают всеми дьяконскими данными, то в прежние годы такого не было, служили монахи согласно своей череде. Иногда попадались, скажем так, не слишком музыкальные. И вот отец Матфей лепит-лепит песнопение за песнопением, как вдруг выходит дьякон и возглашает просто поперек всей этой слепленной ткани. Естественно, приходится, от него отталкиваясь, как бы заново развивать богослужение.
Оно было очень цельным, органичным – лаврское богослужение. Уставщик левого хора рассказывал, что сколько раз он приходил в конце вечерни (на всенощном бдении) спросить отца Матфея, какое будем петь «Хвалите», чтобы ноты подготовить, а отец Матфей говорил, что «подожди, еще не дожили». У Матфея было очень развито чувство органичности богослужения.
Вспоминается еще такой случай. В Троицком соборе согласно череде лаврский монах читал акафист. Выходит отец Матфей из Троицкого собора и делится впечатлениями с семинаристом-студентом, который в ту пору уже сопровождал его. Отец Матфей спрашивает:
– Ну, как читает монах, хорошо? – Ну да, батюшка, хорошо, хорошо читает. – Скажи, как здорово, да? – Ну да, батюшка, здорово. – А скажи, как не подходит к Троицкому собору? – Да, да, батюшка, не подходит.
Просто голос этого монаха, который действительно хорош, абсолютно «барочный», и он никак не вписывался в интерьер строгого Троицкого собора. Это ощущение гармоничности было очень развито у отца Матфея.
Это единство лаврского богослужения создавалось, в частности, отбором собственно самого репертуара, и «воцерковлением» некоторых произведений, которые изначально не очень-то церковно звучали. Один из певческих семинаров, которые раз в два года проводились при Московской духовной академии (начиная с середины 90-х при участии отца Михаила Фортунато), был посвящен проблеме так называемых «концертов», то есть того музыкального произведения, которое исполняется на литургии во время причащения духовенства. Было прочитано несколько докладов о том, что исполнять «концерты» на литургии не следует, что они мешают духовенству причащаться, что они «выбивают» зачастую из сосредоточенного состояния молящихся, которые тоже хотят причащаться, что они изначально создавались вовсе не для богослужения, что Священный Синод в XIX веке несколько раз издавал указы, которые запрещали исполнение «концертов» во время богослужения. Тем не менее, защитники «концертов», а в основном это были регенты так называемых архиерейских хоров, «не сдавались». И вот встала одна женщина-регент такого хора и спрашивает: «А отец Матфей поет концерты?» Наступила некоторая пауза. Отец Матфей действительно их пел, но все не спешили соглашаться. А в чем причина? Причина, как мне кажется, в том, что, во-первых, репертуар этих «концертов» был ограничен, т.е. отец Матфей подбирал те концерты, которые не нарушали общий строй лаврского богослужения. Второй момент – как он их исполнял. Например, на праздники в честь Божией Матери на моей памяти часто звучало «Милосердия двери» Маслова или «Всех скорбящих Радосте» в гармонизации Попова-Платонова. Но ведь это тоже была молитва, а не «концерт». Тот принцип напевности, о котором отец Матфей говорил, он вкладывал и в эти концерты. И еще один очень существенный момент: концерты эти никогда не были кульминацией лаврского богослужения, как это часто, к сожалению, бывает при кафедральном богослужении или просто при богослужении с участием правого хора. Все вроде второстепенно, и вот – концерт как некая вершина богослужения. Нет, кульминацией лаврского богослужения были и, слава Богу, пока остаются всенощные бдения. Всенощные бдения – это сосредоточение всей лаврской молитвы. И сам отец Матфей говорил, что всенощное бдение – это наш дар Христу, поэтому мы должны приложить, вложить все силы, все наши таланты во всенощное бдение. А в литургии Христос Сам Себя нам дает.
Лаврское богослужение – это ни с чем не сравнимое явление в жизни Русской Православной Церкви. В масштабах богослужебного года, конечно, сосредоточением богослужебной жизни Лавры является Страстная седмица. Несколько смело скажу, но мне кажется, если студент академии, семинарии, учась здесь долгие годы, не посетил «достаточное количество» лаврских всенощных бдений, не «промолился» Страстную седмицу в Лавре, то он почти не учился в Лавре.