Догматизм против догматов
Слову «догмат» — и производным от него — в нашем языке очень не повезло. Для светских людей слова «догмат», «догматический» носят отчетливо негативный оттенок. Слово «догмат» в обыденном языке уже вошло в речевые штампы, вроде «наука опровергла религиозные догматы» или «христианские догматы сковывают современного человека». Люди, которые употребляют такие штампы, обычно затрудняются назвать догматы, о которых идет речь, и указать, в чем они состоят. Что же такое «догматичность» для нецерковных людей? Насколько можно понять, под ней понимается отказ думать; отказ принимать в рассмотрение что-либо, что может поколебать устоявшиеся мнения, интеллектуальная нечестность и закрытость.
В этом отношении догматизм, несомненно, дурное качество; но на церковном языке у него есть другое название — гордыня. Вернее, это одно из проявлений гордыни — отказ признать свое мнение ошибочным даже когда эта ошибочность совершенно очевидна. Людям свойственно ошибаться, а людям нерассудительным — настаивать на своих ошибках. Догматизм такого рода никак не связан с Православием или с религией вообще — атеисты бывают всем догматикам догматики; хотя, конечно, и люди верующие от него не застрахованы. Однако такого рода догматизм очень слабо соотносится с догматикой Церкви. Это однокоренные слова — но, пожалуй, это все, что у них есть общего. Мы живем в парадоксальной культуре, которая восхваляет разум — и отказывается думать; превозносит знания — и не желает знать; настаивает на интеллектуальной открытости — и игнорирует все, что не вписывается в ее систему воззрений. В этой культуре принято считать, что духовность менее всего нуждается в четких определениях. Так ли это? Для того, чтобы понять, почему Церковь так настаивает на своих догматах, нужен отказ от догматизма; нужна определенная степень свободы и открытости. Нужна готовность усомниться в общих мнениях; нужно — употребим это слово — свободомыслие, чтобы не соглашаться с телевизором. Итак, давайте попробуем разобраться, что же такое догматы и почему они так важны.
«Догматом» в Церкви называется соборно принятое вероучительное положение; важнейшие догматы приведены в Символе Веры, который поется за каждой Литургией. Догматы обязательны для всех членов Церкви; если Вы не разделяете их, Вы не являетесь православным христианином. Многим людям это кажется непонятным. Почему у веры должны быть четкие и обязательные рамки?
О различиях между ангелами и эльфами
Есть разные пути, которыми можно изобразить эльфов — в виде мудрых и прекрасных существ, как эльфы Толкина, существ глуповатых и некрасивых, как домашние эльфы у Роулинг, в виде остроухих девочек с луками, как в японских комиксах, или как-то иначе. Любой человек, который станет горячо уверять, что подлинные эльфы такие и только такие, а любые попытки изобразить их как-то иначе есть гибельное заблуждение, покажется просто сумасшедшим.
Большинство людей согласны, что эльфов не существует — какой смысл спорить о форме ушей вымышленных существ? Даже если человек, в определенном смысле, верит в эльфов — то есть его согревает мысль о том что где-то, в глухих местах или в иных измерениях, эльфы существуют — какая-либо догматика в этой вере покажется ему неуместным. Вера в эльфов — совсем не вопрос жизни и смерти; даже если сам человек относится к ней очень трепетно, он понимает, что другие люди без нее отлично обходятся. Если у них есть какие-то мечты, согревающие душу, то это могут быть совсем другие мечты. Если Вы впали в неправильные воззрения относительно эльфов, Вам это ничем не грозит; если с верностью держитесь правильного — Вам это ничего не обещает. Да и имеет ли вообще смысл говорить о правильных или неправильных взглядах на эльфов? Каждый волен выбирать, что ему больше нравится. Вера в эльфов адогматична.
Когда мы говорим не об эльфах, а, скажем, о токе высокого напряжения, наши взгляды становятся гораздо более жесткими; как известно, инструктор по технике безопасности есть зануднейший из людей. Относительно тока Вы не можете верить во что Вам больше нравится. Есть правильные и неправильные взгляды на ток. Неправильные взгляды могут стоить Вам жизни.
Почему мы можем позволить себе адогматический подход к эльфам, но не к электричеству? Дело в том, что электричество существует на самом деле. Оно относится к реальному миру. В отношении вымышленных существ мы свободны фантазировать; реальность — такова, какова она есть, независимо от того, что мы о ней думаем. Как говорит школьный учебник физики, «реальность — это то, что существует независимо от нас и наших мыслей об этом». У реальности есть некая упрямая несговорчивость; она никак не зависит от наших верований. Это означает, что некоторые представления о реальности верны, некоторые — ошибочны. Когда нам приходится действовать в реальном мире, мы прекрасно понимаем, что руководствоваться неверными представлениями опасно. Не стоит разубеждать человека, который неправильно мыслит об эльфах; но нам определенно стоит попытаться переубедить человека, который неправильно мыслит о токе высокого напряжения. Если люди придерживаются разных представлений о таком месте, как Москва, то некоторые из этих представлений истинны, некоторые — нет. Если человек уверен, что по заснеженным улицам Москвы белые медведи ходят в поисках развесистой клюквы, он ошибается. Москва реально существует и белых медведей по ее улицам не ходит.
Реален ли Бог? Если правы атеисты, и Бог не более реален, чем эльфы или Дед Мороз, а вера — просто мечтание, вымысел, сказка, которая может принести немного утешения и, может быть, нравственного наставления, то в догматах, действительно, нет никакого смысла. Но если Бог реален — и, как полагает Церковь, более реален, чем что бы то ни было, то некоторые утверждения о Нем истинны, а некоторые — ложны. Одни люди придерживаются глубоко ошибочных представлений о Нем, другие — менее ошибочных, взгляды третьих, при возможных непринципиальных ошибках, в целом истинны. Признавая это, мы не впадаем в узость; мы просто признаем, что Бог существует на самом деле. Вера как мечтание адогматична; вера как определенные взаимоотношения со сверхъестественной реальностью неизбежно предполагает догматы.
Есть ли у нас надежда?
Много раз за последние, примерно, 200 лет, нам предлагали очищенное, адогматическое христианство. Наиболее известным, хотя далеко не единственным его проповедником был Лев Толстой. Да и в наше время популярная писательница Людмила Улицкая говорит о своем романе «Даниель Штайн, переводчик»:
«Достойно и правильно вести себя важнее, чем соблюдать обряды. «Ортопраксия», правильное поведение, важнее, чем «ортодоксия», правильное мышление. Это и есть острие разговора. Признание или непризнание Иисуса Мессией, идеи Троичности, Искупления и Спасения, вся церковная философия не имеют никакого значения, если мир продолжает жить по законам ненависти и эгоизма».
Она озвучивает очень популярный в наше время тезис. Этические заповеди — это более менее понятно, а вот «Троица, Искупление…. вся церковная философия» — это что-то непонятное, и, по видимому, ненужное, что-то, что только затуманивает «простое учение Христа». Популярность этой точки зрения связана с частичной истиной, которая в ней есть — религиозность, которая тщательно хранит обряды, исповедует на словах правую веру, но попирает своих ближних, много раз обличена еще Пророками. И правильно, по всей форме совершаемое богослужение, и правильное вероучение может быть тщетным перед Богом, если при этом человек «обижает сироту и не вступается за вдову».
Зачем же тогда нужна вера в Божество Христа и другие догматы? Вопрос о том, зачем нужны догматы, как и любой вопрос «зачем» предполагает какую-то цель, которой мы хотим добиться. Зачем нужна карта? Чтобы путешествовать. Зачем нужен номер рейса? Чтобы улететь туда, куда мы хотим, а не на другой конец страны. Зачем нужен телефон друга? Чтобы разговаривать с ним. Если мы не собираемся никуда отправляться — и не собираемся поддерживать отношений с друзьями, нам все это не нужно.
Зачем нужны догматы? Может быть, не очень хорошо отвечать вопросом на вопрос, но иначе не ответишь — а что Вы вообще хотите от жизни? Для профессиональной карьеры, путешествий в другие страны, заботы о здоровье догматы не нужны. Есть ли в жизни более глубокий смысл? Обещано ли нам что-то большее? Иногда мы переживаем опыт красоты и величия, чуда и тайны, благоговейного трепета; это просто иллюзия, побочный эффект биохимических процессов, происходящих в мозгу, или через ткань привычного нам мира просвечивает что-то большее? Завершается ли наша жизнь старостью и смертью, или смерть это дверь, дверь куда-то? Когда мы в трудную минуту взываем к Богу — есть ли тот, кто нас слышит? Иногда смертельная опасность, горе, болезнь, вытряхивают человека из привычного, налаженного хода жизни и он оглядывается в поисках ответов. Иногда внешне ничего необычного не происходит, но человек останавливается, как громом пораженный, и как внезапно проснувшийся, будто впервые замечает солнце на небе. В самом деле, есть ли Бог? Могу ли я взывать к Нему и надеяться на Него? Говоря одним словом, есть ли у нас надежда? Можем ли мы встретить Того, кто любит нас и спасет?
Церковное христианство и то «христианство без догматов», которому симпатизируют многие наши современники, разделяет именно вопрос о надежде. Если нам предстоит смириться с тем, что никакой вечной надежды у нас нет, никакое небесное спасение нас не ожидает – мы умрем, и будем как вода вылитая на землю, которую уже невозможно собрать – тогда все, о чем стоит позаботиться – это по возможности не причинять друг другу боли в те краткие годы между небытием и небытием, которые у нас есть. “Дедогматизация” христианства, сведение Иисуса к учителю доброты означает отказ от надежды; ты состаришься, изветшаешь и умрешь, как и все, кого ты любишь; все, что тебе может дать Иисус – это немного человеческого тепла и поддержки в общине тех, кто последует его моральному учению всерьез. Фраза из романа Людмилы Улицкой «веруйте, как хотите, только заповеди соблюдайте, ведите себя достойно» прекрасно выражает суть дела – никакой реальной надежды у Вас нет, поэтому можете фантазировать как угодно – не имеет значения, как.
Впрочем, с человеческим теплом тоже в итоге оказывается небогато – мы, люди, существа эгоистичные и склочные, и нередкая беда тех, кто мечтает о бездогматическом христианстве в том, что они не могут вписаться ни в одну реально существующую общину.
Низведение Христа до уровня Джонна Леннона с его песней all you need is love, “все, что тебе нужно — это любовь”, делает христианскую веру столь же бессмысленной, как вера в Джона Леннона – он может напомнить Вам, в чем Вы нуждаетесь; он не может Вам этого дать.
Но Евангелие – это не весть о том, как нам так жить, чтобы по возможности друг друга не мучить, вернее, это в Евангелии не главное. Закон проповедан уже Пророками, в небиблейском мире ему можно найти многие парралели, в этом отношении Новый Завет не оригинален. Евангелие — это возвещение о Надежде. Человеческая жизнь глубоко трагична; если вы этого еще не поняли, то непременно поймете. Евангелие провозглашает надежду перед лицом ужаса, отчаяния и неизбежной смерти; оно говорит о том, как Бог стал человеком, и погрузился в ужас, муку и смерть глубже любого из нас, и восстал из мертвых, победив все это – победив для каждого, кто обратится и уверует. Это надежда над гробом близкого и любимого человека, надежда на собственном смертном одре; и вот эту-то надежду и охраняют догматы.
Кто такой Иисус?
Если Иисус – просто учитель любви, никакой надежды у нас нет – давайте отдавать себе в этом отчет. Смерть не побеждена. Никакой небесный Иерусалим нас не ожидает. Но, помимо толстовства — во всех его многочисленных изводах — в истории христианства были и другие ереси. Многие из них признавали Иисуса выдающимся Божиим посланником, даже (в определенном смысле) Сыном Божиим. Однако Церковь настаивала — и настаивает — на том, что Господь наш Иисус Христос есть совершенный Бог и совершенный человек. Это догмат; тот, кто не принимает его, чужд нашей вере. Почему это так? Давайте обратимся к самым, наверное, известным словам Писания — «Бог есть любовь». Множество людей, которые никогда не открывали Библию, знают эти слова; немногие знают, кому они принадлежат — их приписывают то Льву Толстому, то каким-то индийским учителям, то еще кому-то. На самом деле их произносит Апостол Иоанн: «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас и послал Сына Своего в умилостивление за грехи наши. (1Иоан.4:8-10)» Апостол утверждает, что Бог есть любовь, потому, что Христос умер за нас на Кресте. О том же говорит и Апостол Павел: «Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками. (К Римлянам 5:8)»
Если мы немного задумаемся над словами Апостолов, они покажутся нам очень странными. Каким же это образом страшная смерть Праведника может быть свидетельством Божией любви? Нам в голову не придет усматривать Божью любовь в том, что хорошего, праведного человека оклеветали, неправедно осудили, подвергли издевательства и истязаниям и, наконец, убили изощренно-мучительной смертью. Человеческую верность тут усмотреть можно — но вера в Божию любовь тут скорее может поколебаться. Но Апостолы видят здесь неколебимое основание — и неиссякаемый источник — веры именно в Божию любовь. Почему? Потому что для Апостолов Жертва Христа есть Жертва со стороны Бога; а это имеет смысл только в том случае, если мы разделяем веру Апостолов в то, что Христос — Бог. В Иисусе Христе Бог и человек являются одной личностью, и Жертва, которую ради нашего спасения приносит Христос, есть Жертва, принесенная Богом. Слова “Бог есть любовь” Апостол Иоанн произносит, имея в виду Бога, который стал человеком и принял муку и смерть ради спасения своих мятежных творений. И вот это-то основание нашей веры в любовь Божию и ограждают догматы, и ограждают они ее от попыток ересей ее разрушить.
Еретики прошлого оспаривали либо Божество Христа, либо Его человеческую природу; для докетистов (и позже, катаров) человеческая природа Христа была иллюзорной; ариане, хотя и признавали Христа сверхъестественным Сыном Божиим, отказывались видеть в нем Бога, совечного Отцу.
То и другое обращало нашу надежду в прах; если Иисус – не человек, то никакого Искупления не произошло, Он остается глубоко чужд тому человеческому роду, который, вроде бы, пришел спасти, Голгофа – не высшее проявление спасающей любви Божией, а иллюзия, голограмма, киношный спецэффект. Если Он не Бог, то никакой Божией любви в Голгофе нет – более того, есть ее отрицание. В этом случае вовсе не Бог в плоть облекся, и был распят и погребен за нас, неблагодарных и злонравных, а Бог отдает на смерть глубоко преданного Ему праведника. Является ли этот праведник просто человеком (как полагают либеральные богословы) или высшим из ангельских творений (как полагал Арий и полагают современные Свидетели Иеговы), в любом случае он – не Бог, и его жертва – это никак не жертва со стороны Бога.
И вот, чтобы защитить нашу надежду, и принимается Халкидонский догмат – Церковь четко формулирует свою изначальную веру в то, что Иисус – совершенный Бог и совершенный человек. Вы можете отказаться его признавать; но тогда Апостольская вера в то, что Бог есть любовь – не Ваша вера. В этом случае Бог (как бы Вы Его себе ни представляли), не облекся в нашу плоть и не принял нашу смерть, чтобы спасти нас.
Отказываясь признавать догматы, Вы не можете разделить нашей надежды – отнюдь не потому, что мы Вам этого не позволяем – но потому, что вся наша надежда держится на том факте, что Бог облекся в человека и страдал ради страдающего, был умерщвлен ради умерщвленного и погребен ради погребенного.
Если Вы действительно отправляетесь в путь
Открывая Евангелие, мы оказываемся в ситуации выбора — дверь открыта, нас зовут, мы можем отозваться и отправиться в путь. И тут догматы оказываются предметом не теоретического рассуждения, а повседневной практики. Простейшее и самое очевидное проявление веры — молитва, уже догматична. Вы можете говорить, что «признание или непризнание Иисуса Мессией, идеи Троичности, Искупления и Спасения, вся церковная философия не имеют никакого значения» только до определенного момента. До тех пор, пока Вы не попробуете помолиться. Как только Вы приступите к молитве, перед Вами неизбежно встанет вопрос — обращаться ли к Иисусу как к Господу и Спасителю, или нет; произносить «слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу» или нет. При этом отказ исповедать Иисуса Господом будет выбором никак не менее догматическим — только выбором других догматов. Любая молитва и любой акт поклонения Богу требует определенного вероисповедного выбора — и избежать его можно только отказываясь от молитвы. Пока мы не собираемся никуда идти и только рассуждаем о путешествиях, мы можем считать неважным, каким путем идти или полагать все пути одинаковыми; но как только мы решаемся идти, мы выбираем вполне определенный путь и отказываемся от других.
Невозможно лукавить в молитве; невозможно обращаться к Иисусу как к господу и Сыну Божию, и в то же время не верить в это или полагать это неважным. Однако речь идет не только о том, какими словами мы обратимся — и какими не обратимся — к Богу. Личное отношение христианина к Богу, его личное доверие и надежда неразрывно связана с верой в определенные истины о Боге. Доверие и надежда – и как жизненная позиция, и как эмоциональное переживание – стоит на определенном, догматически четком, представлении о Боге; если мы разрушаем это представление, мы разрушаем все – доверие, надежду, духовную жизнь и этику.