Священник Димитрий Лушников. Нравственность и религия

Вопрос возможности определения и утверждения объективных начал нравственности, т.е. обязательных и необходимых для всех принципов, и норм поведения, отнюдь не является вопросом какого-то отвлеченного теоретизирования или, тем более, праздного любопытства. В последнее время, как на Западе, так и в России, приходится наблюдать значительное понижение нравственного уровня большинства людей, несмотря на выдающиеся успехи в области науки, промышленности и техники. То, что еще недавно казалось немыслимым для практической жизни людей, сейчас не только является вполне допустимым, но и в некоторых западноевропейских странах становится нормами права, законодательно закрепленными устоями жизни (например, закон об однополых браках). И вместе с тем можно обнаружить, что за последние несколько столетий человечество все свои умственные силы, весь огромный капитал своего знания и всю свою энергию страстно сосредоточило на изыскании новых начал, новых основ для философии, нравственности, эстетики, взамен обветшавших, подвергнутых сомнению и отринутых старых. В жизни европейских народов произошел коренной переворот в определении устоев жизни. Христианская вера перестала быть началом господствующим и была сведена на степень частного мнения, зависимого от субъективного расположения и признания отдельных лиц. Устроение жизни у прежде христианских народов перестало происходить на началах религиозной веры. Вместо этого жизнь было предложено построить на иных началах, не религиозных, началах опытного научного знания. Основанием жизни стала рассудительная предприимчивость и предусмотрительность, тщательное соображение средств и целей, опирающееся на точное знание. Но в нравственном отношении научное миросозерцание, не способное охватить всей полноты жизни человека, оказалось несостоятельным. Поверхностный материализм, неверие и атеизм в своем применении к жизни способны вызвать, главным образом, анархическое настроение умов и деморализацию духа. Секуляризм и атеистический гуманизм, ставшие неким духом нашего времени, сформировавшие у современного человека некий наследственный предрассудок в отношении истинности религии и ценностей, ею утверждаемых, в практическом отношении оказались способными предложить лишь мораль эвдемонизма и утилитаризма. Стремление к удовольствию и извлечению личной пользы для своего бытия — вот критерий поведения преобладающей части современного общества. Вера во всесилие человеческого разума, который сам для себя является критерием истины, идолопоклонство перед естественными науками, когда человек, по словам протоиерея Сергия Булгакова, «с необыкновенной легкостью, в самый ранний период развития ума, в отроческий или юношеский возраст принимает догматику атеизма, усвояя ей предикат научности, которая по сути есть вера в рационализм, в неверие», — все это приводит к тому, что для многих совсем утрачивается смысл таких важных понятий, как истина, правда, совесть, честь и подвиг. Важнее их считаются, соответственно, факты, успех, формирование хорошего мнения о себе в общественной среде, т.е. в целом узкий практицизм — как стремление из всего извлечь материальную пользу. Полный индифферентизм к вопросам этики и религии стал составлять обычное явление: всецелая забота о материальном благополучии, о благах своего бренного тела, с одной стороны, и скептицизм, не желающий приобрести известные знания и проникнуться истинами религии, с другой, вместе заставляют человека мириться с требованиями своей совести и не отвечать на запросы своей души.Именно религиозная пустота, безбожие или же признание за истину всевозможных суррогатов религии являются, на наш взгляд, первоосновой духовного кризиса современного общества, который в конечном итоге неизбежно приведет к бедствиям и социальным потрясениям. Не подлежит сомнению, что поведение человека напрямую зависит от его мировоззрения, которое есть совокупность ответов на все те важные вопросы, которые перед собой ставит человек в своей жизни. Нравственное мировоззрение человека стоит в тесной зависимости от его умозрительных верований, его взглядов на сущность, причину и назначение мира и человека, то или иное миропонимание служит фундаментом, на котором строятся нравственные понятия и идеалы. И самым существенным в формировании мировоззрения человека является его отношение к идее Бога, идее сверхчувственного бытия. Фактически можно говорить о формировании двух несводимых и противоположных друг другу мировоззрений — религиозного, пытающегося сблизить человеческую жизнь с Абсолютным началом, и атеистического, стремящегося увековечить и абсолютизировать начало человеческое. При этом, по словам С.Л. Франка, «религиозность несовместима с признанием абсолютного значения за земными, человеческими интересами, с утилитарным поклонением внешним жизненным благам… поэтому неизбежно столкновение между религией служения земным нуждам и религией служения идеальным ценностям». Неслучайно Франк говорит об атеистическом мировоззрении как о вере. Еще два столетия назад в России атеизм стал признаком хорошего тона для желающих стать частью гуманистической прогрессивной интеллигенции. Образованность и просвещенность стали синонимом и религиозного безразличия и отрицания традиционных устоев. «Атеизм в России не есть сознательное отрицание, – пишет о. Сергий Булгаков, – он часто берется на веру на основе некритических, непроверенных, догматических в своей форме утверждениях, а именно, что наука компетентна окончательно разрешить вопросы религии. Религия заменяется верой в науку, прогресс, еще в отроческом возрасте загипнотизированной всеобщим единодушием в этом вопросе». Происходит это все потому, что в натуре большинства людей есть странное свойство отрицать все без исключения, что не понятно для их разума, и в то же время отказываться от проверки отрицаемой истины. Но какие же модели этического поведения могут быть предложены в рамках атеистическо-материалистического мировоззрения? Возможно ли на поприще общего отрицания религии и положительной метафизики, т.е. доходящей до положительных выводов касательно идей Бога и нравственного порядка мира, осуществить возвышенную цель этики – противоборство безнравственным проявлениям хаоса и беспорядка? Когда отрицается бытие сверхчувственное, когда жизнь человека и вся реальность исчерпываются настоящим существованием, то единственной жизненной установкой для человека становится та, согласно которой он главным для себя определяет стремление к удовольствию и извлечению пользы. Но при серьезном рассмотрении данной модели поведения можно убедиться, что гедонистические и утилитарные установки не могут быть положены как необходимые принципы нравственной жизни. Известный мыслитель древности Сенека, полемизируя с эпикурейцами, утверждал, что чувственные удовольствия как цель человеческой жизни не приемлемы для человека, т.к. он есть существо духовное: «Чувственное удовольствие может быть благом разве что для неразумных животных, т.к. оно мимолетно, скоропреходяще и само в себе имеет конец, а истинная добродетель должна быть бессмертна и никогда не может погибнуть». Следует также отметить, что стремление к удовольствию не может быть реализуемо как условие достижения счастья по следующим причинам. Во-первых, как бы человек не стремился к наслаждениям, удовольствия всегда остаются неизмеримо меньшими в отношении к страданиям, поскольку внешняя реальность остается неподвластной человеку. Во-вторых, наслаждения по интенсивности и продолжительности имеют предел, а страдания могут длиться бесконечно долго (например, наслаждение вкусом пищи длится в течение нескольких минут, но если попытаться его продлить, то это неминуемо приведет к страданию, связанному с перееданием, а голод человек может испытывать бесконечно долго и доходить при этом до самых страшных пределов). В-третьих, удовольствие по своей свежести зависит от самого действия, а не от рефлексии и оценки его по сравнению с тем, что ожидалось. «Удовольствие только тогда удовольствие, – замечает Павел Левитов, – когда возникает неожиданно и в своей непосредственности сосредотачивает наше внимание именно как на удовольствии. Когда же удовольствие намечено как цель, то по достижении его тотчас начинается суждение ума: насколько оно хорошо, а стоило ли оно таких хлопот к достижению; так или иначе интенсивность удовольствия понижается». Кроме того, серьезной проблемой эвдемонизма и утилитаризма является необходимость преодоления эгоизма как источника нравственной деятельности. Если для человека нет никаких высоких идеалов жизни, если он смотрит на земные блага, как на единственную цель своей жизни, то он неминуемо превращается в черствого эгоиста. Его не радует и не печалит ни счастье, ни горе ближнего, другой человек для него лишь орудие для реализации своих личных целей, которые настолько же призрачны и неудовлетворимы, насколько изменяема и преходяща материя в ее видах. Как бы ни цеплялся человек за достижение материального, все равно удержать это навсегда он не сможет. Согласно утилитаризму, нравственность должна быть направлена на увеличение всеобщего благополучия. Но это потребует от индивидуума известных жертв, и возникает необходимость столкновения между благополучием действующего субъекта и благополучием других людей, которое, по словам Дж. С. Милля, усиливается также и тем, что «благо личности имеет конкретный, непосредственный понятный смысл для действующего лица, между тем как всеобщее благо является понятием весьма абстрактным, неуловимым. Как же тут требовать, чтобы конкретная личность для туманной цели отказывалась от целей непосредственно понятных, имеющих в виду собственное благо».  Поэтому долженствование жертвовать личным благом ради общественного, которого требует Милль, не имеет основания. А прогрессивное развитие общества не более чем миф и иллюзия, потому что между своим «я» и другими существами эвдемонизм и утилитаризм утверждают безусловную противоположность: «Я – все для себя и должно быть всем для других, но другие сами по себе ничто и делаются чем-либо лишь как средство для меня; моя жизнь и благополучие есть абсолютная цель, жизнь и благополучие других допускается как необходимая среда для моего самоутверждения». В заключение же необходимо отметить, что когда отрицается бытие Бога, т.е. объективное начало бытия и объективный нравственный порядок, когда человек сам себя поставляет в центр бытия, то неминуемо происходит уклонение нравственных норм в сторону релятивизма, при котором единственной мотивацией поведения человека становится самолюбие и своекорыстие, т.е. самостоятельное определение критериев того, что есть добро и зло. Совсем иной поворот приобретает дело утверждения нравственных норм, когда речь идет о религиозном мировоззрении, которое предполагает принятие двух главных религиозных истин: бытия Божия и бессмертия души. Если человек в своей духовной жизни готов определять себя к серьезному решению вопроса о ее смысле, если он готов осознать себя разумным существом, способным решать вопросы о первоначальных основах бытия и познания, то, рассматривая свою внутреннюю жизнь, он не может не обнаружить в себе самом возможность высшего бытия, которое, по словам В. Соловьева, выражается в «самосознании и самообладании, в противоположность слепой и не владеющей собой природе». Человек осознает в себе внутреннее достоинство и нежелание подчиняться своей животной природе, материальному влечению, человеку «стыдно быть, как животное». «У человека, – пишет профессор В. Снегирев, – является сознание необходимости и обязательности, как для самого себя, так и для всех других людей совершать действия добрые и воздерживаться от злых, и, таким образом, самая оценка действий и их отличие от всех других называется мотивом долга, или нравственным чувством». Но в чем же положить это должное, так требуемое человеческим сознанием, в чем оно должно быть укоренено? Сведение понятий добра и зла к сознанию приятности и полезности, вредности и неприятности не дает морального момента; идеи нравственного добра и нравственного зла не могут быть обоснованы, т.к. об обязательности долженствований не может быть и речи. Искать приятного и избегать неприятного естественно, т.е. необходимо, а не обязательно. В то время как в понятии добра содержится, прежде всего, идея возвышения и силы, превосходства, совершенства действия, отражающее в себе совершенство действующей духовной особы. В человеке есть свобода воли; как творческая способность, она позволяет ему начинать новый причинно-следственный ряд, не происходящий из прежних условий и обстоятельств, дает возможность мыслить и действовать так или иначе; поэтому человек является свободным устроителем реальности, он не есть просто передаточный механизм между первоначальной причиной и конечным результатом. Свобода является условием реализации объективного добра в жизни человека. Человек сам определяет свое участие в мировом процессе, причем делает это по идее достойного или недостойного, добра или зла, по идее, которая сама становится определяющим основанием или мотивом человеческой деятельности. Но из чего же человеку определить содержание добра? Из окружающей природы нельзя, т.к. эмпирическая действительность обнаруживает безразличие к нравственности, в ней все детерминировано, т.е. необходимо, и не предполагает ни нормального, ни ненормального, ни доброго, ни злого. Нельзя также вывести идеалы добра с признанием их объективной ценности из изменчивой человеческой природы, из субъективного сознания. Единственным прочным основанием определения добра может быть бытие объективное, при этом, по словам И. Четверикова,только «идея Абсолютной разумно-свободной личности, не как ошибочное порождение теоретического разума или идеал разума практического, а как объективное бытие, трансцендентно-имманентное в отношении к миру, является необходимым принципом в нравственной жизни человека, условием всестороннего развития его личности, и потому только это понятие имеет действительную этическую ценность». Итак, только религиозная нравственность, признание объективных начал бытия дает необходимое удовлетворение аналитическому уму. При этом, как справедливо замечает С. Франк, религиозное основание нравственности заключатся «не только в чувстве нашей зависимости от превосходящей нас силы, а в радостном ощущении, что эта сила не бессмысленный рок, а совершенное добро… Добро вечно-сущее, безусловно и всецело осуществленное». Религиозная вера всегда означала веру в реальность абсолютно ценного, признавала начало, в котором слитны воедино и реальная сила бытия и идеальная правда духа. Религиозное умонастроение сводится к признанию сверхъестественного значения высших ценностей, и в этом отношении противопоставляется нерелигиозному миросозерцанию, для которого характерно признание относительности идеала и смысла человеческой жизни. В заключение хотелось бы отметить следующее. Нравственность – это та практическая деятельность человека, которая способна привести его к достижению цели и смысла своего бытия, к обретению того, что и будет благом для человека. И в чем мы определим назначение человека, таковы будут и нормы его поведения. Если понимать религию как действительное и живое общение с Богом, не сводимое к одному лишь особому психологическому переживанию со стороны человека, если предполагать живое и деятельное участие Самого Бога, которое, прежде всего, заключается в даровании Богом человеку Своей благодати, которая, в свою очередь, есть сила и энергия бытия, а точнее и само бытие, в подлинном смысле этого слова, то нравственность, как реализация человеком своего подлинного призвания, только тогда и становится возможной. Вера в Бога, в Его реальное бытие есть не только теоретическое утверждение объективности нравственных норм, но, как действительное общение с Ним, есть основание возможности осуществления утвержденных идеалов нравственности. Для христианина жизнь в Боге означает присутствие Его благодати, Его Божественной энергии, приобщаясь к которой, человек становится способным побеждать в себе зло и укореняться в добре. Этот процесс в христианской аскетике принято называть обожением, в философских же категориях он может быть определен как становление условного Абсолютным, обретение подлинной свободы и неизменности в истине и добре, как устремленность и приобщенность к бесконечной мере божественного совершенства.