Петро сидел за обшарпанным столом в небольшой кухне деревянного дачного домика, расположенного на самом отшибе села. Пару часов назад, убедившись в отсутствии хозяев, он разбил окно и влез внутрь строения. На столе стояли наполовину пустая бутылка водки и несколько мясных консервов – все продукты, которые удалось найти незваному гостю. Усталый и замутненный от выпитого, взгляд Петро был устремлен на некую невидимую точку в пространстве, в уме проносились картины из пережитого за эти два дня: наступление их роты на лагерь противника, внезапный шквальный обстрел вражеской артиллерии, паника, понимание того, что они попали в засаду, смерть командира и бессознательное, инстинктивное бегство из этого ада.
И вот Петро в чужом доме – усталый, испуганный он не может решить, что же ему делать: к позициям своих добираться далеко, а местность вся кишит врагами-сепаратистами, нет у него ни денег, ни снаряжения, все потерялось в суматохе боя, остался лишь табельный ПМ, да кое-что из походной аптечки. Петро не хотел себе в этом признаваться, но по-настоящему ему хотелось лишь одного – вернуться в родительский дом. Осознание отзывалось болью в сердце, ведь вернуться туда он не мог. Почему?
Этот вопрос запустил в уме другую киноленту воспоминаний, хранившую события из недавнего прошлого: как после революционных событий, потрясших страну, и начавшегося вооруженного столкновения на Юго-востоке, он, всегда считавший себя настоящим патриотом, нисколько не сомневаясь, решает идти добровольцем в недавно созданную Национальную гвардию. Только вот домашние не поддержали его, не одобрили такого выбора. Когда он сообщил им о своем решении, вышел большой скандал, и последнее, что услышал Петро от своего отца, были слова запрета, которые тот прокричал в отчаянной попытке достучаться до сыновнего сердца:
– Как же ты не поймешь, что это нечестная война, братоубийственная, и слышишь… я, как твой отец, запрещаю тебе участвовать в этом!
Петро взял сумку со своими вещами и ушел из отчего дома, чувствуя, что навсегда покидает это место и этих людей.
Злость, обида, разочарование – первое время эти чувства сильно мучили душу Петра, но сильнее всего было ощущение растерянности от непонимания того, почему самые близкие люди не поняли его устремления, ведь и отец, так же как и сын, всегда считал себя патриотом своей страны. Петро вспоминал, как желая подготовить родных к известию об уходе на фронт, он заводил с ними разговоры о непростой ситуации в стране, о том, что враги-сепаратисты незаконно захватили ее территории, о том, что необходимы решительные меры по спасению гибнущего отечества. Но такие дебаты почти всегда заканчивались одним и тем же, когда все доводы уже произнесены и сил для спора не осталось, отец апеллировал к мнению очень уважаемого в их поселке священника:
– Вот и батюшка говорит, что не правое это дело всех тех, кого вчера называл братьями и сестрами, сегодня объявлять террористами и идти на них с оружием, ведь сначала во всем разобраться нужно, без горячки, по уму. И правильно говорит, что не чувство любви к Родине ведет тех, кто так быстро и даже будто с какой-то радостью решился взять в руки оружие, а дух ненависти овладел ими.
Как же сильно Петро ненавидел того попа, ведь если бы не он, может быть и удалось бы убедить отца в правильности пути, каким собирался пойти его сын.
– Все! Хватит ворошить прошлое, – подумал Петро, – этим настоящему делу не поможешь. Надо решать, что делать дальше, как выбираться из этой передряги? Хотя… Стоп! А может поп, как раз таки очень кстати пришел мне на ум?
И тут Петро вспомнил, что когда он пробирался через лесополосу к окраине села, то его насторожил громкий звук голосов. Прижавшись всем телом к земле, он пригляделся и увидел, что источником звуков была группа людей, стоявшая на паперти небольшой деревянной церквушки. Люди радостно поздравляли, выходившую из центральных дверей счастливую пару молодоженов, все были примерно одного с Петро возраста, лет двадцати трех или двадцати пяти.
– Наверняка колорады, – моментально определил Петро и зло сплюнул.
За молодоженами вышел священник, лет 60-65, остановившись на верхних ступенях крыльца, он начал что-то говорить улыбающимся гостям.
– Куда уж без этого? – саркастично спросил сам себя Петро, – Сейчас поздравит со свадебкой, а заодно и этих благословит идти убивать наших ребят.
И вот сейчас, когда вспомнился этот короткий эпизод дневного пути, в голове Петра сразу же созрел план или точнее, план этот в одно мгновение предстал перед его внутренним взором во всей своей целостности, отчетливо и ясно, как нечто уже свершившееся.
– Вот и мне на что-нибудь сгодишься попик, не все же тебе с предателями якшаться, – криво усмехнулся Петро, залпом допил оставшуюся водку и начал собираться.
***
Был поздний вечер, из храма уже давно ушли все прихожане, а отец Петр все убирался в алтаре. Он любил делать эту работу сам, и то, что в молодости проявлялось как обычная необходимость, связанная с отсутствием помощников у новопоставленного сельского священника, с годами приобрело окрас некой значимой традиции, выполнение которой придавало прожитому дню особое чувство завершенности.
Отец Петр уже заканчивал уборку, и подлив масла в последнюю лампаду, по обычаю встал перед Горним местом, чтобы в последний раз на сегодня совершить молитву, но внезапный звук открывающейся двери храма отвлек его внимание.
«Наверное, кто-то из прихожан вернулся за какой-нибудь забытой вещью», – подумал священник и вышел из алтаря навстречу позднему посетителю с немного усталым, но все же улыбающимся лицом.
Однако же его взору предстала совсем незнакомая фигура. Быстрыми шагами, чуть покачиваясь, к иерею приближался худощавый молодой человек в черной, испачканной грязью военной форме, в правой руке он сжимал пистолет.
– Ну, здравствуй, святой отец! Как поживаешь, все хорошо, бизнес идет? – скороговоркой, на ходу, нервно произнес вошедший.
– Добрый вечер, – спокойно ответил отец Петр.
– В общем, так, – незнакомец направил свой пистолет на священника, – сейчас ты, дорогой мой протопредатель, возьмешь и принесешь мне, солдату Нацгвардии, все свои предательски полученные доходы. Понял?
– Как же не понять, ты, сынок хочешь меня ограбить. Ну, что же, подожди немножко, сейчас, в нашу лавку загляну и принесу тебе все, что там есть.
– Ограбить! – гневно произнес молодой человек, – Ты оглох, что ли старый? Я же сказал тебе, что я не грабитель какой-нибудь, я солдат, защищающий эту землю от нечисти! И я тебе, вражьему приспешнику, даю шанс искупить свою вину: деньги, полученные от сепаратистов, сдать на нужды законной армии!
– Ну, тогда прости сынок, ничем помочь не могу, никаких вражьих денег в этой церкви нет, в лавке есть лишь пожертвования честных христиан.
– Ты может еще и слепой? – «воин» потряс пистолетом перед лицом престарелого священника, – хватит морочить мне голову, я знаю, что вы, попы, это умеете. Пошел и принес деньги.
Отец Петр, ничего не говоря, пошел в помещение церковной лавки. Он не испытывал никакого страха, его сердце заполняло лишь чувство скорби от того, что столь острая вражда торжествовала нынче между людьми, и что в основном именно молодые люди становились послушными исполнителями и бессмысленными жертвами этого духа злобы.
– Вот, все, что есть, – отец Петр протянул незнакомцу ящик для пожертвований.
– Ну почему вы попы все такие жалкие? – с презрением спросил тот, – Всегда такие покорные, как мыши какие-то. Поэтому-то и с врагами нашими так легко сдружиться сумели. И самое мерзкое, что ведете себя так даже не из-за убеждений каких-то особенных, а так от трусости одной. Ну что молчишь старый? Отвечай мне!
– Что тебе ответить сынок? Ты называешь их врагами Родины, а я принимаю всех, кто ко мне приходит, как возлюбленных во Христе братьев и сестер. Для меня Родина – это не просто земля, а прежде всего люди, живущие на ней. И я не понимаю, как, говоря, что защищаешь Отечество, можно уничтожать безоружных людей, предки которых и создали эту страну. По мне это обычное убийство и люди, творящие такое не могут называться воинами, так как дела их противны духу воинской доблести.
– А знаешь что поп, наверное, я тебя убью, – мрачно сказал парень, – теперь я хорошо вижу, у тебя и убеждения свои есть, ты убежденный нацпредатель.
Незнакомец подошел вплотную к священнику и ткнул ему в грудь пистолетным дулом.
– Ну что ж, если считаешь, что есть у тебя власть от Бога убить меня – делай. Я же прощаю тебя, как завещал нам Спаситель. Но прошу о последнем желании, разреши мне исповедовать тебя. Ведь ты воевал, и значит – убивал, а сейчас готовишься опять совершить этот страшный грех. Позволь же мне перед смертью исполнить свой пастырский долг и помочь тебе избавиться от столь тяжкого груза в душе.
– Помочь мне, помочь мне, – задыхаясь, прорычал незнакомец, – неет… ты не просто трус и предатель. Ты подлый лжец, мастерски умеющий убеждать всех в своей тлетворной лжи. А сейчас меня пытаешься убедить в своем человеколюбии, чтобы спасти свою шкуру. Ты источник заразы, которая поразила мою страну и сделала нас слабыми. Ты, ты…
Тут членораздельная речь незнакомца прервалась. Он уже не мог справиться с потоком эмоций, хлынувших в его душу. Будто в одно мгновение всплыла в сердце вся боль, которую ему пришлось испытать за этот непростой год: боль за родную страну, раздираемую войной на части, горечь сожаления от разрыва с родителями, тоска по дому, одиночество, слепящий страх, испытанный во время боя, и самое тяжелое – это опустошающее чувство от убийства человека, когда где-то в самом основании души вдруг появляется черная дыра, и через нее все существо твое засасывает в некое темное и холодное пространство. Этот поток ощущений был настолько мощным, появился так неожиданно, что сбил Петро с ног. Стоя на коленях, он безуспешно пытался вдохнуть воздуха, перевести дыхание, но легкие не слушались, грудь, переполненная этим потоком, будто начинает разрываться и болезненно лопаться по швам. В момент, когда становится уже физически невыносимо, бушующий поток боли сам находит выход из этой плотской клети, и именно тогда свершается нечто необъяснимое, но столь долгожданное.
Петро стоит на коленях, из глаз его обильно струятся слезы, он что-то быстро говорит, едва успевая переводить дыхание. Над ним чуть склонившись, стоит отец Петр, внимательно слушая каждое слово своего исповедника. Вот молодой человек обессиленно опускает лицо, упирается лбом в колени священника, епитрахиль покрывает голову молодого человека, произносятся главные слова:
– Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе чадо… Как твое имя сынок?
– Петро.
«Тезки значит», – пронеслось в голове священника. – Да простит тебе, чадо Петр, вся твоя грехи. И аз недостойный иерей властью Его мне данною, прощаю и разрешаю тебя от всех твоих грехов.