Доклад преподавателя Санкт-Петербургской православной духовной академии священника Константина Костромина на II Всероссийской научно-практической конференции «Толерантность в России: история и современность», г. Волгоград, 20 ноября 2008 г.
Толерантность в России имеет яркую, но малоизученную историю. Обыкновенно утверждается, что Древняя Русь, будучи конгломератом восточнославянских племен, благожелательно относилась к разным народам, но была почти нетерпима в религиозном вопросе. Считается общепризнанным, что после принятия в 987-989 годах христианства Древняя Русь заняла провизантийскую позицию в зреющем конфликте между Западной (в будущем – католической) и Восточной (в будущем – православной) церквями.
Более пристальное изучение религиозной жизни Древней Руси ломает этот стереотип. Древняя Русь имела добрые контакты и с Византией, и с Западной Европой именно в контексте религиозных связей, что просматривается даже в истории крещения князя Владимира.
Первая после языческой реформы 980 года попытка выбора веры из предлагаемых мировых религий, согласно Повести Временных лет, была связана с посольствами из разных государств с предложениями своей религии.
986 (6494) …«Потом же придоша немьци от Рима, глаголюще: «Придохомъ послании от папежа»; и реша ему: «Реклъ ти тако папежь: „Земля твоя яко и земля наша, а вера ваша не яко вера наша; вера бо наша светъ есть, кланяемся Богу, иже створилъ небо и землю, звезды, месяць и всяко дыханье, а бози ваши древо суть»». Володимеръ же рече: «Кака заповедь ваша?». Они же реша: «Пощенье по силе; „аще кто пьеть или ясть, то все въ славу Божью», рече учитель нашь Павел». Рече же Володимеръ немцемъ: «Идете опять, яко отци наши сего не прияли суть» [ПВЛ: 39-40]…
Мотив «выбора вер» очень популярен среди историков, каждый стремится найти свое видение этого процесса. Большинство историков признают его историческую достоверность, отдельные исследователи его категорически отрицают, некоторые придают мотиву «выбора вер» аллегорический смысл. Однако прежде чем делать какие-либо выводы, необходимо проанализировать, откуда появился в летописи этот текст, кто его составлял и какой смысл он в него вложил.
А. А. Шахматов рассматривал историю летописания как историю сложения и взаимного сплетения различных летописных сводов. Одну из иллюстраций к этой своей схеме он видел в рассказе о крещении Владимира. По его мнению, основу этого рассказа составляет т.н. Корсунская легенда, появившаяся в тексте летописи при составлении Начального свода конца ХI века. Крещение от Философа он считал древнейшим рассказом о крещении Владимира, входившим в гипотетический Древнейший свод. При соединении этих рассказов воедино, ради связки, был придуман монахом Василием рассказ об испытании вер [Шахматов 2002: 112-115; Шахматов 2003: 310, 363]. Позволим себе частично усомниться в выводах Шахматова по нескольким соображениям. Основной упор Шахматов делал на внутренние данные текста и соотношения деталей содержания. Однако им была упущена важная составляющая, на которую более пристально обратили внимание позднее: а кому и зачем было нужно так менять текст летописи?
Известно, что в цикле рассказов о крещении Владимира есть две антилатинские вставки – одна в устах Философа, другая – в устах Корсунских епископов. Они разительно отличны по содержанию, однако обе составлены после 1054 года, о чем можно судить по их содержанию. После этого невозможно согласиться со словами Шахматова о том, что древнейший рассказ о крещении Владимира от Философа «в своем заключении… содержал предположительно исповедание веры и обличение латинского учения. Это заключение перенесено в Начальном своде и в Повести Временных лет в другую часть, а именно в рассказ о крещении Владимира в Корсуни. Связь исповедания веры, преподанного Владимиру, и обличений перед Владимиром латинского учения с проповедью философа очевидна [выделено мною – К. К.]. Философ, потрудившийся так много над обращением Владимира, не мог оставить его без наставлений, ему надлежало оградить новообращенного князя от влияния латинской пропаганды…» [Шахматов 2003: 309]. Во-первых, совершенно неясно, зачем составителю Начального свода были нужны такие сложности с перестановкой текста с одного места в другое. Во-вторых, мы знаем, что 90-е годы Х века – это время глубокого затишья в отношениях церквей после Фотиевых споров, и речи о разделении церквей не шло. Недовольство снова стало накапливаться лишь с начала ХI века, а споры были возобновлены лишь в 50-е годы, т.е. после составления Древнейшего свода [Бармин 2006: 102-121]. В третьих, если предполагать под Философом равноапостольного Кирилла-Константина, а под рассказом – заимствование аналогичной повести из Моравии [ПВЛ: 589], тем более странным становится помещение антилатинской вставки, которой в моравском тексте не было. И, кроме того, кому она нужна в летописи? В 30-е годы ХI века, когда (по Шахматову) составлялся Древнейший свод, либо вставки эти не могли находиться в рассказе о крещении Владимира Философом, либо сам рассказ о Философе отсутствовал в Древнейшем своде. Конечно, можно сомневаться в правильности самой схемы А. А. Шахматова, но так или иначе полемические фрагменты не могли появиться в летописи до 1054 г., а если учесть прозападную политическую ориентацию Изяслава Ярославича, то и до 1073 г.
Любопытно при этом летописное указание на «грека Философа», поскольку даже ко времени окончательного сложения Повести Временных лет во втором десятилетии ХII века византийцы не отождествляли себя с греческой нацией, а именовали себя ромеями, т.е. римлянами. Как и употребление слова «философ», не очень-то популярного в среде византийских книжников, национальное определение миссионера «греком» более характерно для Западной Европы того времени, что, несомненно, свидетельствует о западном влиянии. [Диль 1947: 59-60; Медведев 1997: 148-149].
В связи с этим отметим мнения прочих исследователей летописания, которые пришли к сходным выводам. А. Г. Кузьмин, настаивавший на существовании летописания Десятинной церкви, относил составление сказания и вставку его в летописный свод к 80-м годам ХI века [Кузьмин 1977: 218, 356-357]. Как заметил Д. С. Лихачев, «рассказ об испытании Владимиром вер построен по схеме учительных произведений, имевших целью склонить читателей к принятию христианства примером их главы». Это наблюдение необходимо взять за основу. Однако Д. С. Лихачев считает это указанием на имевшие место в действительности факты посольств князя Владимира для сбора сведений о тех или иных исповеданиях или посольств на Русь с целью обращения ее главы и населения в ту или иную веру [ПВЛ: 378, 453]. Нет смысла отвергать такую возможность, подобные посольства могли иметь место, однако здесь можно согласиться с Д. С. Лихачевым лишь отчасти. Если мы имеем дело с учительным произведением, то смысл его, по всей видимости, не в изложении действительных исторических фактов. Рассказ об испытании вер стоит в непосредственной связи с речью Философа.
В самом деле, если представить себя на месте летописца, возникает вопрос: как ввести в повествование речь греческого миссионера, заканчивающуюся крещением князя (напомним, что Корсунская легенда – более позднее предание, имеющее характер умышленного вымысла)? Прославляемый летописцем князь не может принимать необдуманных скоропалительных решений. Чтобы это подчеркнуть вводится полусказочный рассказ об испытании вер. Полусказочным его можно назвать потому, что он совершенно неправдоподобен: аргументы мусульман, «немцев» и иудеев кратки (в противовес длинной речи Философа) и совершенно бессвязны. Они носят характер случайной выборки особенностей религии в представлении летописца. Вопросы Владимира и реакция: отказ без какой-либо мотивировки – также подтверждают вымышленность рассказа. Наконец, весь рассказ об испытании вер построен по закону литературного жанра: апогей, развязка в конце рассказа [Вставку Корсунской легенды в Повесть Временных лет мы считаем неслучайной не только в силу изложенных выше идейных соображений, но также по литературным мотивам. См. приложение]. Итак, этот рассказ не связан с предполагаемыми посольствами от Руси и на Русь, он – вымысел летописца, реализующий его литературный замысел.
Однако речь в нем идет не о вымышленных религиях. Как же рассматривает летописец Западную Церковь, представленную «немцами»? Этот пассаж есть прямое продолжение вымышленного диалога князя Владимира с мусульманами. Князю не понравилось неядение свинины и запрет на спиртное. В разговоре с «немцами» Владимир сразу оговаривает вопрос о пищевых ограничениях. Эта оговорка неудачно передана летописцем или переписчиками Повести Временных лет: «Кака есть заповедь ваша», следовало бы добавить слова «о пище и питии». Разговор с мусульманами заканчивается тем же, чем и разговор с «немцами». Пост, хоть и по силе, тоже не подходит Владимиру. Неосновательность такого ответа очевидна, здесь сквозит ирония летописца по отношению к князю. Но отношение к «немцам от Рима» вполне хорошее.
Однако если принять точку зрения, что подобное посольство все же имело место, то летописная «сказочная» реальность оказывается довольно близкой к действительности. Даже такая, на первый взгляд, несуразность как «немцы от Рима» чрезвычайно точно вписывается в исторические реалии европейского средневековья. Император Оттон III был еще малолетним и недееспособным. В эти годы немецкие бароны, осуществлявшие опекунство над императором, вынуждены были подавлять восстания лужицких славян и отстаивать трон своего патрона против претендентов французского короля Лотаря III и баварского герцога Генриха Сварливого. Германия не могла выступить инициатором посольства. В то же время, после проведенной епископальной реформы Оттона I и после нескольких походов на Рим и Северную Италию Оттона II число немцев на епископских должностях в Италии заметно увеличилось, так что впоследствии императоры вполне могли рассчитывать на их поддержку в своей итальянской политике [Колесницкий 1977: 45; Рихер 1997: 125-130].
Как раз в 985 году папский трон на долгие одиннадцать лет (это один из самых долгих понтификатов в IХ-ХI веках) занял папа Иоанн ХV, посаженный на престол сенатором Рима Крескенцием-младшим. Папа сразу начал прикладывать максимум усилий к улучшению взаимоотношений между своим покровителем и германской императрицей Феофано, регентшей Оттона III. При дворе Иоанна жил Герберт д’Ориньяк – будущий папа Сильвестр II, правая рука императора Оттона III, немец на троне св. Петра. Кроме того, папа Иоанн ХV был заметно неравнодушен к проповеди христианства у других народов. Он торжественно канонизировал епископа Ульриха, главы миссийного епископства в Аугсбурге. Дружен он был и с Войтехом-Адальбертом, епископом Праги, миссионером Польши и Пруссии [Ковальский 1991: 93-96]. С учетом того, как в эти годы активизировалась христианизация Польши, нет ничего удивительного, что послы папы (не исключено, что в подготовке посольства принимал участие Майнцский архиепископ Виллигиз) посетили и Русь [Принятие 1988: 146-147; Герье 1869: 10-13]. Кроме того, есть известия о некоем враче Иоанне Полоцком, с ведома князя Владимира изучавшем различные религии [Книга хождений 1984: 6].
В 988 г. «приходиша послы из Рима от папы и мощи святых принесоша к Володимеру» [ПСРЛ Т.9: 57]. Это первое известное посольство от папы Иоанна ХV – к Владимиру, если не считать первого сюжета в сказании о «поиске вер». Сообщение стоит под 988 годом, т.е. теми, кто помещал его в Никоновскую летопись, оно связывалось с крещением князя Владимира. Однако нужно помнить, что летопись поздняя, и это (как и другие аналогичные сообщения) может иметь под собой исторические основания, но при этом датировки могут совершенно не соответствовать действительности [Источники Никоновской летописи о контактах с папами не выяснены, но не доверять им, оснований нет. Введение 1987а: 30]. Вполне возможно, что летописец, переписывая откуда-то сообщение о приходе папских послов, не сообразил, что речь идет о том же посольстве, что и в рассказе об испытании вер, стоящем в Повести Временных Лет под 986 и 987 годами, неудачно соединенными с Корсунской легендой и Речью Философа составителем Повести [ПВЛ: 39-40, 49]. Примерно в это же время князь Владимир обменялся посольствами с Германией [Котляр 2003: 38]. Этот факт, возможно, является связующим звеном между крещением Руси и сообщением Никоновской летописи. На этом основании можно усомниться в правильности утверждения А. Б. Головко о том, что у Киевской Руси, «в силу отдаленности Рима, относительной слабости связей с Западом, недостаточной активности католической церковной системы на востоке, решавшей во второй половине Х в. проблему обращения в новую веру Польши, Венгрии, полабских славян и поморян, не было подлинной альтернативы в выборе между Римом и Константинополем» [Введение 1987б: 7].
Анализ рассказа об испытании вер убедительно показывает, с одной стороны, что исторические реалии, косвенно отразившиеся в Повести Временных лет, свидетельствуют о действительно свободном выборе веры князем Владимиром, для чего им было предпринято изучение мировых религий, сопровождавшееся налаживанием конструктивных связей, в первую очередь, со странами Западной Европы. С другой стороны, психологический настрой конца ХI в., когда составлялись предшествовавшие Повести Временных лет летописные своды, характеризовался также толерантным отношением к Западной церкви, в то время как на Руси действовала Восточная церковь, углублявшая в тот момент в Византии конфликт с церквями Запада.
Приложение.
Автор Повести временных лет неслучайно ввел в рассказ Корсунскую легенду и соответственно видоизменил весь строй повествования. В новом виде рассказ о принятии веры целиком укладывается в закон построения волшебных сказок (См. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки). В. Я. Пропп вывел схему построения сказки, в которую вполне вписывается получившийся рассказ [Пропп 2003.]:
1. Недостача неудовлетворенность религией. 2. Отсылка и отправка героя послание посольств 3. Первая функция дарителя (испытание) испытание вер 4. Реакция героя ответы Владимира 5. Получение волшебного средства речь Философа 6. Перемещение поход на Корсунь 7. Борьба осада Корсуни 8. Клеймение стрела изменника 9. Победа взятие Корсуни 10. Ликвидация беды крещение 11. Возвращение возвращение в Киев
