Причины современного неприятия событий 1000-летней давности и снижения интереса к истории Крещения Руси многообразны.
Здесь и массовая ориентация на «объективное» знание вопреки «угрожающему» субъективизму, что ярко свидетельствует о жизненности сциентизма и позитивизма в массовом сознании. В контексте таких установок Крещение Руси как акт религиозного выбора воспринимается сегодня именно как интимное, сугубо субъективное событие, не имеющее, таким образом, научного, «объективного» основания.
Другой причиной выступает отсутствие «обратной связи» науки и массового сознания, поскольку господствующее в научной интеллигентской среде презрение к «обывателям», к «массе» привело к отсутствию научно-популярной литературы, в которой обнародовались бы результаты научных изысканий и становились бы чрез нее общенародным достоянием. Как результат отсутствия этой своего рода отчетности – недоверие к академическому гуманитарному знанию со стороны общества.
Можно сказать и о вступлении во 2 половине ХХ века нашего общества (а возможно и всей новоевропейской цивилизации), выражаясь терминами Л.Н.Гумилева, в инерциальную, если не реликтовую фазу существования, которая характеризуется полным отсутствием интереса к героизму и ответственной исторической памяти, требующих слишком многого от уставшей, пассивной, любящей комфорт массы.
Большое значение в современном сознании имеет и сложность как окружающего мира, приводя к стрессам и ухудшению концентрации внимания, так и самого знания. Знание в сегодняшней науке понимается как диалектическая совокупность нюансов, неочевидная и многообразная сложность полутонов. В то же время лозунговое изложение истории, свойственное ХVIII – начала ХIХ векам, изредка встречающееся и сегодня, хотя и упрощало понимание исторического процесса до короткого, выражаясь современным языком, слогана (тезиса), но было кратким, емким и наглядным. Вероятно, современный взгляд на окружающие явления и события прошлого вернее, но более запоминающимися были лозунги ХIХ столетия, и именно они продолжают сохраняться в массовом сознании, протестующим против чрезмерного затрачивания умственных усилий.
Однако наибольшее значение имеет традиция историографической оценки, позволяя иначе взглянуть на проблему объективности.
Оценки исторических событий в различные эпохи безусловно могут различаться. Сама по себе оценка всегда является своеобразной «надстройкой» к изучаемым событиям и зависит от этических доминант, господствующих в том обществе, в котором оценка выносится. Однако поскольку позволительно говорить о некотором этическом базисе, едином для человека и являющимся объективным, оценка также не зависит исключительно от произвола чьей-то индивидуальной воли. Как и сама способность оценивать, так результат этого рода мыслительной деятельности, стало быть, может претендовать на некоторую объективность, и могут быть применимы к тем или иным событиям прошлого.
Одним из событий, которому едва ли может быть вынесена необъективная оценка, как показало прошлое, было крещение Руси. Достаточно вспомнить любопытный факт. По вполне понятным причинам крещению Руси, получавшему высшую оценку в дореволюционный период, т. е. во всей историографии до начала ХХ века, начальной советской историографией была придана отрицательная оценка, поскольку это событие привело к господству феодальной структуры церкви и, соответственно, закрепощению народа. Однако очень быстро советская историческая мысль отказалась от подобных оценок. Поворот в этой оценке связан с публикацией статьи С.В.Бахрушина о крещении Руси в 1937 году в журнале «Историк-марксист», где говорилось о «прогрессивном значении крещения Руси», поскольку оно послужило переходу от общинной к феодальной, т. е. более совершенной форме социально-политических и экономических отношений. Т.о. даже атеистическая мысль не смогла удержаться в рамках необъективной оценки данного события.
Однако современное общество пытается снова изменить веками проверенную оценку этому событию. Теперь это делается проторенной дорогой либеральной западнической мысли. Характер либерального взгляда на мир в свое время замечательно охарактеризовал Б.А.Успенский.
«Русская интеллигенция ориентирована на западную культуру, и уже это обстоятельство очевидным образом отличает русского интеллигента от западного интеллектуала (для которого Запад не может быть культурным ориентиром). Она принадлежит западной культуре, но эта принадлежность имеет особую социальную функцию, особый характер общественного служения (которую, опять-таки, она не могла бы иметь на Западе): интеллигенция представляет западную культуру, однако реципиентом этой культуры должен быть русский народ — при всей неопределенности и исторической изменчивости этого понятия».
«Одним из фундаментальных признаков русской интеллигенции является ее принципиальная оппозиционность к доминирующим в социуме институтам. Эта оппозиционность прежде всего проявляется в отношении к политическому режиму, к религиозным и идеологическим установкам, но она может распространяться также на этические нормы и правила поведения и т. п. При изменении этих стандартов меняется характер и направленность, но не качество этой оппозиционности. Именно традиция оппозиции, противостояния объединяет интеллигенцию разных поколений: интеллигенция всегда против — прежде всего она против власти и разного рода деспотизма, доминации. Соответственно, например, русская интеллигенция — атеистична в религиозном обществе (как это было в императорской России) и религиозна в обществе атеистичном (как это было в Советском Союзе). В этом, вообще говоря, слабость русской интеллигенции как идеологического движения: ее объединяет не столько идеологическая программа, сколько традиция противостояния, т. е. не позитивные, а негативные признаки. В результате, находясь в оппозиции к доминирующим в социуме институтам, она, в сущности, находится в зависимости от них: при изменении стандартов меняется характер оппозиционности, конкретные формы ее проявления».
«В результате русская интеллигенция в период своего формирования отказывается быть православной…, но при этом продолжает быть духовной — на месте “Православия” выступает “Духовность”, и это отчетливо отличает русскую интеллигенцию от западного интеллектуализма».
В то время как государство (заключая даже союз с Церковью), будучи по определению консервативным и традиционным общественным институтом, использовало исторический сюжет Крещения Руси для укрепления общественных связей и государственных устоев, интеллигенция, настроенная оппозиционно, выступала и выступает против церкви и государства, а ориентируясь на западные ценности, она отказывает России и в праве на национальную самодостаточность. Провозглашая «спасительность» вестернизации как пути к гуманизму и прогрессу, русская либеральная интеллигенция готова отказаться от русской самобытности, поскольку наше национальное не есть западное.
Однако национальная культура России, так сложилось в эпоху «петербургской империи», всегда изучалась в контексте внешних влияний, оказавших на нее формирующее воздействие. И если в послепетровскую эпоху определяющим было воздействие западной культуры, т.е. того, что оправдывает русскую культуру в глазах интеллигенции, а существование самой интеллигенции в каком-то смысле априорно, то в предшествующее время это влияние было преимущественно азиатским.
Поскольку в истории Крещения Руси акцент всегда на византийском характере его, а Византия как Восток была и остается для западных интеллектуалов либо явлением неинтересным, либо даже воплощением зла, ясно, почему Крещение Руси получает негативную оценку от современной отечественной либеральной интеллигенции. К этому «хору голосов», отрицающих позитивное значение Крещения Руси, присоединяются и националисты-неоязычники, по мнению которых Русь до крещения обладала высокой национальной языческой культурой, «уничтоженной» иностранными (уточним – византийскими) христианскими миссионерами – проповедниками и священнослужителями.
Таким образом можно наблюдать, как либертированная интеллигенция использует сюжет Крещения Руси в идеологических целях вестернизации в выгодном для себя ракурсе, одновременно отказывая в праве на это государству и церкви. Что можно противопоставить такой позиции? Можно ли видеть в либеральной идее подлинный социальный заказ или мы имеем дело с подменой понятий и вопиющим антиисторизмом?
Следует отметить, что Крещение Руси было многополярным явлением и международным делом. Претензии греков, латинян, мусульман и иудеев, известные как из «Повести временных лет», так и из национальных исторических произведений, созданных в Византии, Священной Римской империи, Хорезме и Хазарии, на организацию успешной русской миссии говорит само за себя.
«В лето 6494. Приидоша болгаре веры бохъмичи, глаголюще, яко «Ты князь еси мудръ и смысленъ и не веси закона; да веруй въ законъ наш и поклонися Бохъмиту». Рече Володимиръ: «Кака есть вера ваша?» Они же рѣша: «Вѣруемъ Богу, а Бохъмитъ ны учить, глаголя: обрезати уды тайныя, а свинины не ести, а вина не пити, и по смерти съ женами похоть творити блудную. Дасть Бохъмить комуждо по семидесятъ женъ красенъ, и избереть едину красну, и всехъ красоту възложит на едину, и та будеть ему жена. Зде же, рече, достоить блудъ творити всякый. На семъ же свете аще будет кто убогъ, то и тамо, аще ли богатъ есть зде, то и тамо». И ина многа лесть, еяже нелзе писати срама ради. Володимиръ же слушаше ихъ, бе бо самъ любяше жены и блужение многое, и послушаше сладъко, Но се бе ему не любо: обрезание удовъ и о неядении свиныхъ мясъ, а о питьи отинудь рекъ: «Руси веселье питье, не можемъ безъ того быти». По семъ же придоша немци от Рима, глаголюще, яко «Придохомъ послани от папежа». И ркоша ему: «Реклъ ти папежь: “Земля твоя яко земля наша, а вера ваша не акы вера наша, вера бо наша светъ есть, кланяемъся Богу, иже створи небо и землю, и звезды, и месяць и всяко дыхание, а бози ваши – древо суть”». Володимиръ же рече: «Кака есть заповедь ваша?» Они же реша: «Пощение по силе. Аще кто пьеть или есть, все въ славу Божию, рече учитель нашъ Павелъ». Рече же Володимиръ немцомъ: «Идете опять, яко отци наши сего не прияли суть». Се слышавше, жидове козарьстии приидоша, ркуще: «Слышахомъ, яко приходиша болъгаре и хрестьяни, учаще тя кождо ихъ вере своей. Хрестьяни бо верують, егоже мы распяхомъ, а мы веруемъ едину Богу Аврамову, Исакову, Ияковлю». И рече Володимиръ: «Что есть законъ вашь?» Они же реша: «Обрезатися и свинины не ясти, ни заячины, суботу хранити». Онъ же рече: «То кде есть земля ваша?» Они же реша: «Въ Иерусадиме». Онъ же рече: «То тамо ли есть?» Они же реша: «Разъгневалъся Богъ на отци наши и расточи ны по странам грехъ ради нашихъ, и предана бысть земля наша хрестьяномъ». Володимиръ же рече: «То како вы инехъ учите, а сами отвержени от Бога? Аще бы Богъ любилъ васъ, то не бысте расточнени по чюжимъ землямъ. Еда и намъ то же мыслите зло прияти?»
По семъ прислаша греци къ Володимиру философа, глаголюще сице: «Слышахомъ, яко приходили суть болгаре, учаще тя приняти веру свою. Ихъ же вера оскверняеть небо и землю, иже суть прокляте паче всехъ человекъ, уподобльшеся Содому и Гомору, на няже пусти Богъ каменье горущее и потопи я, и погрязоша, яко и сихъ ожидаеть день погибели ихъ, егда придеть Богъ судити на землю и погубити вься творящая безаконье и скверны деющая… Рече же философъ: «Слышахомъ же и се, яко приходиша от Рима учить васъ к вере своей, ихъ же вера с нами мало же развращена: служать бо опреснокы, рекши оплатъкы, ихъже Богъ не преда, но повеле хлебом служити, и преда апостоломъ, приимъ хлебъ, и рек: “Се есть тело мое, ломимое за вы”. Такоже и чашю приимъ, рече: “Се есть кровь моя новаго завета”. Си же того не творять, и суть не исправиле веры». Рече же Володимиръ: «Придоша къ мне жидове, глаголюще: яко немьци и греци верують, егоже мы распяхом». Философъ же рече: «Воистину в того веруемъ, техъ бо пророци прорькоша, яко Богу родитися, а другии – распяту быти и третьй день въскреснути и на небеса възити».
О якобы состоявшемся принятии ислама руссами рассказал арабский врач рубежа ХI-ХII вв. Ал-Марвази. «Случилось у них так, что они приняли христианство в 300/912-13 году. А когда стали христианами, притупила вера их мечи, закрылись перед ними двери добычи, и принесло им это вред и крах. Стало недоставать им средств к жизни, и захотели они обратиться в ислам, чтобы возможными стали для них война и борьба и чтобы вернуться к привычкам, которые были у них. Направили послов к правителю Хорезма, группой в 4 человека из числа приближенных царя. У них есть независимый царь, который называет сам себя и титулуется Буладмир, как называют царя тюрков хакан, а царя булгар – б.т.л.ту. Прибыли послы их в Хорезм, выполнили свою миссию, получив разъяснение от хорезмшаха, так что захотели в ислам. Послал к ним хорезмшах учителей, чтобы научить их закону ислама и обратить в ислам». Мы не будем обсуждать вопрос о достоверности этого сообщения. Важно, что оно является очевидной параллелью к рассказу о «выборе веры» в «Повести временных лет».
Существует также рассказ о крещении Владимира латинским миссионером. В «Житии святого Ромуальда», написанном кардиналом Петром Дамиани, епископом Остийским, есть фрагмент о том, как епископ Бруно Квертфуртский, будучи в Киеве, предложил Владимиру принять христианство. В подтверждение истинности своего учения он в полном облачении прошел через огонь, в котором не потерял ни одного волоса на своей голове и не повредил риз. После этого чуда Владимир крестился. В Житии Бруно именуется покровителем «доныне существующей прославленной Русской церкви».
Только еврейских свидетельств об успехах проповеди не сохранилось, причина чего, вероятно, заключается только в том, что книжность не была особо развита в Хазарском каганате, откуда только и могли появиться названные проповедники, поскольку верхушка Хазарии, под воздействием еврейских миссионеров, приняла иудаизм. Едва ли не единственным памятником еврейской письменности этого периода, свидетельствующим о связях с Киевом, служит т.н. «Киевское письмо». Впрочем, и среди немногочисленных киевских следов о еврейском влиянии выделяется своим негативным характером летописная статья о выборе веры, где в конке крайне «неприятного» для еврейских послов разговора они вынуждены были признать, что «предана бысть земля наша хрестианом». Эти слова были довольно дружно восприняты историками как указание на то, что если не весь рассказ о посольствах веры, то по крайней мере его иудейский фрагмент был вставлен в летопись уже после I Крестового похода при составлении «Повести временных лет». К этому можно еще добавить, что по-видимому этот фрагмент должен был попасть в летопись после антиеврейского погрома, который имел место в Киеве во время приглашения на княжеский престол Владимира Мономаха.
Примерно то же самое можно сказать и об исламе, хотя здесь нет прямых свидетельств отрицательного отношения, кроме рассказа в «Повести временных лет», где в сюжете о поиске веры послы князя Владимира отдельно ходили в «ропату», как будто бы чтобы ужаснуться мерзостям, творимым мусульманами, и, забыв об этой альтернативе, заняться выбором именно христианской традиции. Могут возразить, что путешествие к болгарам противоположно путешествию в Константинополь, Рим или Ингельгейм (первый – на северо-восток, а второй – на юг, юго-запад и запад), но ведь отдельному «остракизму» ислам подвергается и в диалоге между князем Владимиром и греком-философом. Осложнения с мусульманами начались, если верить сообщениям «Повести временных лет», в 1096 году, когда половцы, воспринимавшиеся как родственный мусульманским народам этнос («сынове Измаилеви»), разграбили и порушили Киево-Печерский монастырь, что подвигло летописца на рассуждения об общем происхождении болгар и половцев и их безбожной вере.
Итак, наличествующая в «Повести временных лет» негативная оценка содержания их миссионерских усилий является результатом политического охлаждения конца ХI – начала ХII веков. Нужно отметить, что эти свидетельства, вводящие «конкуренцию» за религиозное просвещение Руси, появились заметно позднее древнерусских свидетельств о Крещении Руси в восточно-христианской традиции. Их появление, очевидно, служило аргументом при предъявлении прав на влияние на Киевскую Русь уже в ту эпоху, когда взаимное отторжение, постепенно накопившееся вследствие поляризации политических сил, чему служили походы против булгар, избиение евреев в Киеве при Мономахе, послания митрополита Никифора – первые антилатинские произведения, обнародованные на славянском языке, заставило стороны впоследствии оценивать друг друга негативно.
Тем не менее, указанные свидетельства лишний раз указывают на глобальный, а не локальный, масштаб Крещения Руси и свидетельствует об интересе иных народов и государств к Киевской Руси в ту далекую эпоху. Обстоятельства становления христианства на Руси демонстрируют как внутренние усилия, так и внешние попытки принять участие в этом процессе.
Так, достаточно вспомнить, что попытки введения христианства на Руси княгиней Ольгой сопровождались резкой активизацией внешнеполитических взаимосвязей. Ради принятия крещения Ольга ездила в Константинополь. По-видимому, эта поездка также ознаменовалась подтверждением заключенного при Игоре в 944 году договора о сотрудничестве в международной торговле. Однако неудача с организацией церковной структуры заставила Ольгу искать ее в Западной Европе, результатом чего стал приезд в Киев германского миссионера епископа Адальберта. При внуке Ольги Ярополке этот процесс интеграции в европейскую церковную жизнь, надо думать, продолжился. Князь Владимир, приняв крещение в восточной традиции, в чем участвовало, несомненно, как духовенство Руси, так и Херсонеса, Константинополя, Болгарии, довольно быстро разочаровался в византийской церковной политике и стал ориентироваться на западноевропейскую традицию, развивая заложенное в годы Крещения Руси и ранее.
Тенденция сохранилась и после эпохи Крещения. Так, если Святополк, последовательный противник Ярослава, позиционировался прежде всего как западник (что не мешало ему, впрочем, пользоваться помощью печенегов), то Ярослав, как казалось, сторонник византийской культуры, также был не чужд западноевропейских связей. При Ярославичах выделились три ветви различных внешнеполитических связей: Изяслав и его потомки продолжали курс на интеграцию в западноевропейское политическое пространство (достаточно вспомнить его «турне» по Европе с заездом сына к римскому папе Григорию VII), Святослав совмещал международное сотрудничество и национальную политику, а Всеволод был ярко выраженным грекофилом. Его сын Владимир Мономах положил конец западничеству Киевской Руси. Интерес к Византии обусловливался в годы его правления не только тем, что он был сыном византийской принцессы, а Русь традиционно имела к Византии как торговый, так и военный интерес, но и тем, что буфером между западной культурой и древнерусской была ровесница по развитию Польша, заметно мешая динамичному развитию этих отношений, а между византийской и древнерусской культурами проходил «пояс» народов, входивших в «византийское содружество наций», которые были заметно древнее и богаче, и в то же время ближе и понятнее.
При Мономахе была поставлена в некотором смысле логическая точка во взаимоотношениях с Западом. Это было своевременно, поскольку к этому времени конфликт между Римом и Константинополем обрел вполне осязаемую форму и стал понятен для окружавших народов, поскольку Русь окончательно определилась в своих культурных приоритетах на ближайшие столетия, и поскольку Запад стал заметно агрессивнее как раз к началу ХII века и его агрессивность продолжала расти.
Наконец, нужно несколько слов сказать в ответ на обвинения христианства в «иноземности». Реконструкции древнерусского язычества показывают, что в нем напластовалось много следов влияний окружающих народов на формирование дохристианского культа на территории Руси. Здесь встречаются славянские, финно-угорские, скандинавские, хазарские, скифо-иранские и прочие божества, что создает впечатление синкретики. Учитывая, что известный нам пантеон есть результат языческой реформы Владимира 980 года, то говорить об «автохтонности» древнерусского язычества не приходится.
Более того, едва ли можно говорить о том, что христианство менее «чуждо» местному населению, чем эклектическое язычество. Ведь коренным населением восточно-европейской равнины были финно-угры, культ которых не только чрезвычайно трудно восстановим, но и мало интересует исследователей, поскольку «заказ» на его реконструкцию ниоткуда не поступал. Славяне, реконструкция динамики развития культа которых – более реалистичная научная задача, пришли на эту территорию не намного раньше варягов – веке в V-VI. Норманны, известные под названиями «русь» и «варяги», впервые появившиеся в северных пределах будущей Руси в конце VII века, также принесли с собой некие (кажется, балтийские) религиозные культы. Все три культовых напластования почти не смешивались до реформы князя Владимира, т.е. теперь не представляется возможным решить, какой из них должен восприниматься как базовый или автохтонный.
Более того, первыми христианство принесли, не считая немногочисленных миссионеров, деятельность которых на Руси не была удачной, варяги, служившие в Константинополе и бывавшие там по торговым делам, двигаясь по открытому ими пути «из варяг в греки». Т.е. один из бывших языческих народов оказался вполне готов к добровольному принятию более высокой и сложной, богатой христианской культуры. Однако и славяне, исходя из известных летописных данных о крещении киевлян, не оказали сопротивления при крещении, т.е. оказались внутренне также готовы к этой религиозной трансформации. Происходившее в Новгороде, Ростове, Вятке и некоторых других регионах, где, судя по косвенным данным, христианство прививалось с трудом, не дает возможности понять, какая из указанных выше народностей по-настоящему сопротивлялась крещению – финно-угры, славяне или еще какие-нибудь местные народы.
Все это дает право утверждать, что международный характер принимаемого христианства, наложенный на сложную историю и этническую ситуацию на Руси эпохи ее Крещения, вполне соответствует тому несмешанному многообразию народов и культов, которые бытовали на Руси в эту и предшествовавшие времена.
Важно отметить, что в контексте истории Крещения Руси стороны по диалогу не всегда выступали «на равных». Так, Византия всегда держалась по отношению к Руси высокомерно, редко замечая ее после войн Иоанна Цимисхия со Святославом в своих документах и хронографических сочинениях. Русь должна была сама перенимать восточную христианскую традицию, но эта инициатива Руси только подчеркивала равнодушие Византии.
Запад же воспринимал Русь почти как равноправного партнера по диалогу, достаточно вспомнить историю дипломатических и церковно-дипломатических связей в Х-ХI веках. Ведь Священная Римская империя, Рим, Чехия, Венгрия и Польша регулярно, если судить хотя бы по сообщениям «Повести временных лет» и Никоновской летописи, обменивались дипломатическими миссиями. А если дополнить этот список сообщениями западных хронистов, то возникнет картина постоянного международного общения на разных уровнях, инициатива которого исходит от каждого из его участников.
Почему? Потому что до определенного момента Русь и западные, бывшие варварские страны находились приблизительно на одном уровне развития, хотя официально христианизация франков прошла раньше. Приведем несколько примеров, в контексте которых можно будет очертить и значение принятия Русью христианства.
Право. Русская Правда, Закон судный людем, Церковный устав князя Владимира – самобытные древнерусские правовые документы. Если последний испытал на себе влияние византийского права, то первые два часто сопоставляют с варварскими Правдами романо-германского мира. Последние нашли себе смену в виде народившейся в середине-конце ХII века самостоятельной европейской правовой мысли. Русь в тот момент была уже настолько разобщена (аналогичный процесс во Франкском королевстве и в Германии прошел примерно в то же время), что не имела возможности повторить европейский опыт. Однако на момент Крещения правовое поле Руси было аналогичным западноевропейскому.
Книжность. Обычно в либеральной литературе противопоставляется западноевропейское просвещение и древнерусская «дремучесть». В качестве подтверждения данного тезиса напоминают о появлении в Х-ХI веке большого числа школ при монастырях во Франции и Германии, отмечая отсутствие аналогичных школ на Руси. Однако наличие большого числа берестяных грамот (общее число найденных грамот, относящихся к Х-ХV векам, превысило 1000) показывает, что грамотность на Руси в разы превышала западноевропейскую несмотря на наличие там школ. Авторская книжность по оригинальности и «плотности» (количеству произведений, приходящихся на один век) также превосходила западноевропейские образцы конца Х – ХI веков. Достаточно сопоставить замысел и его реализацию в «Повести временных лет» и любой из современных ей западноевропейских хроник или заглянуть в «Материалы для повременного списка русских писателей и их сочинений Х-ХI в.» академика Н. К. Никольского. При этом, в отличие от Европы, вся книжность Древней Руси носила церковный характер.
Государственные институты. Государственные институты и атрибуты государственности в Киевской Руси конца Х – начала ХI века были в целом сходными с тем, что можно было встретить в Западной Европе: примерно очерченные границы, поздно сформулированные в письменном виде образцы национального правового творчества (см. выше), сумбурность, простота и быстрая изменчивость государственных властных институтов. Важно отметить, что представляющая едва ли не высшую ценность для либеральной мысли демократическая форма организации общества и власти не была известна Европе той эпохи, в то время как демократический характер вечевого уклада древнерусской государственности и участия в нем народа, равно как и участие духовенства в функционировании институтов народоправства, не подлежат сомнению.
Резюмируя сказанное, отметим: контекст Крещения Руси лишает либертированную западническую мысль ее основы. Крещение Руси не только не привело к деградации древнерусской культуры, государства и общества, но напротив позволило им войти в круг иных мировых культур и обществ, и войти «на равных», при поддержке и участии как восточной, так и западной христианской традиций. В то же время анализ состояния древнерусской культуры (в широком значении этого слова) на момент Крещения Руси показывает, что Древняя Русь в начале ХI века по ключевым (особенно для современного либерала) параметрам не уступала Западной Европе, а порой и превосходила ее.
Хотя нам, людям Церкви, очевиднее и дороже то многообразие и богатство, которое подарила древнерусскому христианству восточная православная традиция, нам есть что ответить на вызовы современности.
