***

«Уклонист»

Как я попал в армию? Очень неожиданно. У меня не было желания надевать зеленую форму и отправляться на службу Родине до конца обучения в духовных школах. А после окончания, думал я, с удовольствием пошёл бы. Но вышло несколько иначе. Дело в том, что до поступления в Петербургскую семинарию я встал на учет в военкомате в городе Пскове, получил отсрочку от военной службы, успел воспользоваться ею в течение трех-четырех месяцев и уехал поступать учиться в Петербург. В Пскове я не снялся с учета и совсем позабыл о том, что возраст у меня всё ещё призывной и будет таковым ещё ближайшие девять лет (мне было тогда восемнадцать).

Поступил, началась учёба. Нагрузка на первом курсе была большая, и я совсем не думал о чем-то другом, кроме выполнения домашних заданий по вечерам и несения послушаний днем после обеда. Так прошло два осенних месяца у меня, тогда ещё первокурсника. Но пришел день, один из первых дней ноября, и в канцелярию, на имя ректора, пришло письмо из Пскова. Писал владыке военный комиссар, он был очень обеспокоен тем, что я скрылся с места постановки на учет, не оставив никаких сведений о себе. Он писал с надеждой на то, что разыскиваемый уклонист проживает именно здесь, по адресу, указанному на конверте. Также в письме было высказано пожелание, уже для меня, чтобы я поскорее отправился в ближайший военкомат и засвидетельствовал своё присутствие. Ректор, прочитав письмо, сказал, чтобы вопрос был решен немедленно. И я отправился в наш районный военкомат.

Добрый военком

В разгаре был осенний призыв, толпы ребят приходили из дома на призывной пункт, чтобы оттуда отправиться по просторам нашей Родины. Я тоже пришёл. Спросил, в какой кабинет лучше обратиться, и мне указали на дверь с табличкой «Военный комиссар». В общем, мне предложили поговорить с самым главным человеком в этом заведении. Такая выпала честь: без записи на прием, вот так, сразу. Пока ждал, когда пригласят в кабинет, думал о том, что милости ко мне будет проявлено немного (или не будет ее совсем), что один раз я уже огорчил людей в погонах, уехав в неизвестном направлении и никому не сообщив об этом (как блудный сын из Евангелия, только тот хотя бы сообщил о своем намерении). И я был готов к тому, что прямо сейчас меня отправят к бесплатному парикмахеру, выдадут зеленую одежду и затолкают в поезд, следующий прямо до порога казармы. В общем, я понимал, что епитимию мне сейчас выпишут в любом случае, разница предполагалась лишь в способе и времени начала её осуществления. Тут дверь открылась, и я зашёл. Военкомом оказался полковник с суровым выражением лица. Предложил мне сесть. Стал задавать вопросы. Я коротко объяснил, что учусь и желаю продолжать обучение в духовной семинарии, хочу встать на учёт в его военкомате и решить вопрос с тем, что мне делать с армией. Как-то много всего я хотел. И тут начало происходить то, чего я никак не ожидал. Военком решил уточнить, что такое семинария и на кого там учат. Узнав, что я хочу стать священником, он, закурив, спросил: «А зачем тебе тогда в армию идти? Мало других ребят для этого дела?» И начал объяснять мне, какой он видит жизнь священника. В сказанном не было слов «священник должен служить в армии». Это очень сильно удивило меня, причем два раза подряд. Во-первых, мне говорили, что военные – люди, думающие редко и неглубоко. В этот момент я понял, что всё совсем не так. Дальше военком сказал, чтобы я взял отсрочку, и до выпускного могу здесь не появляться. Тогда я уточнил, что одна отсрочка у меня уже была взята, но она почти совсем не использована… Полковник призадумался, сказал, что вторую отсрочку по учёбе дать не может, таков закон, и что в армию мне всё-таки придется пойти сейчас. Но он не растерялся. Говорит: «Хочешь учебный год закончить или сразу, по-осени, пойдешь? Называй любую дату, когда хочешь пойти служить, в осенний призыв или в ближайший весенний?». Таких слов я также не ожидал услышать. Такой добрый человек мне встретился! Я назвал ему дату, 16 июня, когда, предположительно, будут сданы мною все экзамены. И ушел довольный. Храни Господь этого человека!

Так неожиданно и промыслительно для меня разрешился вопрос со службой в армии. Точнее, он только начинал разрешаться.

Сто пятьдесят километров севернее Мурманска

Прошла осень, зима, весна. Наступило утро назначенного летнего дня, и я пришел в военкомат. Оттуда меня и ещё несколько человек отправили на центральный сборный пункт, и через несколько часов мы уже топали на вокзал. На шевронах офицера и сержанта, которые забрали нашу команду, было написано «Печенга». Я географию знал плохо и подумал, что это где-то под Питером, буду рядом с семинарией служить. Но меня смутило то, что на этом же шевроне был изображен белый медведь, северное сияние и белые горы. Когда мы пришли к поезду с указанием направления «Санкт-Петербург – Мурманск», я стал лучше понимать, что поездка под Питер займет полтора дня и расстояние будет измеряться тысячами километров. В городе было жарко, +30, даже в одних кителях все были мокрые от пота. Но когда через пару дней мы добрались до Мурманска, а оттуда до Печенги, то холодно было даже в бушлатах. Кое-где под деревьями лежал снег, а на перевалах он падал с неба. В том 2009 году, как мне сказали, лето было запоздалым. Но когда оно всё-таки пришло, теплее стало ненамного. Печенга – это военный городок в 150 километрах севернее Мурманска. Не хочу долго описывать природные условия русского Заполярья, скажу только – там очень красиво, но не так тепло, как в умеренном поясе. Когда мы приехали к воинской части, было светло, из-за гор светило солнце, а когда мы зашли в казарму, то все спали. Этого я понять не мог: почему солдаты днем спят? Даже кто-то из древних мудрецов сказал, что день больше подходит для работы, чем для сна. А ведь армия – вещь вся насквозь философская, только без сложных немецких терминов. Я посмотрел на часы над тумбочкой дневального, стрелки показывали два часа. Оказалось, что сейчас ночь, приказали ложиться спать. Так произошло моё знакомство с полярным днем (а затем и с полярной ночью). В безоблачную погоду, как уже было сказано выше, солнце посреди ночи светит в глаза и даёт хорошую возможность писать письма, лежа в постели. По ночам столько разных интересных мыслей приходит! И ночная мгла на это, как выяснилось, не влияет.

Знакомство с сослуживцами

Существует много повествований о службе в армии молодых людей, я не буду заострять внимание на общих моментах, таких как устав, стрельбы, строевая и физподготовка и т.д. и т.п. Гораздо интереснее, думаю, будет услышать о том, какие вещи происходили в армии со мной как семинаристом (а точнее – временно находящимся в академическом отпуске). Об этом и расскажу.

Прошли первые две недели службы, месяц. Постепенно познакомились с ребятами. Но пока что при знакомстве не спрашивали друг друга, кто чем занимался до армии. Ответа «учился» было достаточно, дальше вопросов не задавали. Но однажды нас собрал один сержант-контрактник, и «от нечего делать» стал подробно расспрашивать, «кто кем был на гражданке». Тогда он и все ребята из нашей роты узнали, что учился я в духовной семинарии. Слово «духовной» почему-то у всех в ушах прозвучало как «духовой», сержант заинтересовался, что это за музыкант у него в роте служит. И следующим его вопросом было: «А на чем ты дудел, на каком инструменте?» Когда я всё-таки объяснил, что занимаюсь немножко другими вещами в духовной школе, тогда оживились все. Тут кто-то наконец прозрел и выдал: «Он будет священником, понимаете?» Естественно, сразу же сработала армейская система присваивания псевдонима солдату для быстрого вызова к исполнению приказа и для более точного обозначения сущности человека (с последним аргументом я лично не совсем согласен). Короче говоря, кличку мне дали. Даже несколько. Но вначале была одна. Сержант сказал: «Ну что, Священник, в этом году будешь у меня с автоматом по горам бегать, а Богу будешь молиться по возвращении из этого чудесного места. Хотя можешь совмещать эти занятия, я тебе разрешаю». С течением времени появлялись другие ко мне обращения, такие как «Батюшка», «Патриарх», «Святой отец», «Школа церковно-приходская» и т.д. – фантазии у ребят хватало с излишком.

Ещё неделю наш сержант показывал на меня своим друзьям и говорил: «Вон, поди посмотри, кто у меня в роте служит – батюшка». Так обо мне узнал довольно широкий круг лиц, все 250-270 человек, что были в батальоне (вместе с офицерами и контрактниками).

Стали задавать очень много вопросов о религии. Спрашивали все и всё. Слух обо мне распространился, но, конечно же, без уточнений, что я всего лишь студент и закончил только первый курс. Приходилось объяснять, что я не священник, в церкви сам не служу, и что являюсь точно таким, как и вы остальные. Да и если стану священником, то превосходства также иметь не буду. Многие поначалу с иронией относились к моему выбору, но когда поговорил с каждым, то отношение изменилось. Вопросы были по большей части не очень сложные (но и не без них).

Своя книга

Через пару дней после того как узнали о том, что я из духовной семинарии, один парень подошел ко мне и отдал «Новый Завет», маленькую такую, синюю книжечку, всю засаленную и пропахшую соляркой, сказал, что нашел на дне своего БТРа, когда убирался в нем, и что мне она, наверное, пригодится. «Не хочу, — говорит, — выбрасывать. Там о Боге написано, а Он вроде бы есть». Я поблагодарил его. Так у меня появилась первая своя книга в армии. В библиотеке у нас был только Островский и его самоотверженный строитель коммунизма Павка Корчагин, и Ленин, с его фундаментальными исследованиями глубин бездуховной жизни. Островского я всё-таки прочитал, больше ничего не было. Скудная какая-то библиотека.

Монастырь святого Трифона

Наша часть стояла на возвышенности, а ниже, на расстоянии примерно одного километра, стояла, как мне показалось, часовня. Спросил я про неё, и мне сказали, что это монастырь, что была там большая церковь, да сгорела несколько лет назад. Старая была, красивая такая. Выяснилось, что я служу в двух шагах от монастыря святого Трифона Печенгского, просветителя северных народов. Ничего себе, попал!

Увольнения из части были разрешены только в том случае, если к тебе приехали родственники или девушка, например. Любой одиночный выход с территории батальона запрещён. Я подошёл к комбату, объяснил, где учусь, и что хотел бы сходить в храм. Но сходить не с кем, родители приехать не могут. Думать, что получу отказ, я не стал. И правильно сделал. Комбат выписал мне увольнительную.

В ближайшее воскресенье я пошёл на богослужение в храм. Здесь познакомился с настоятелем, игуменом Даниилом. Помимо него в монастыре есть ещё один иеромонах. Это вся братия монастыря. Они несут духовное окормление всей Печенгской мотострелковой бригады и соседнего посёлка, в котором стоит морской полк. Солдат служит в тех краях очень много, и отец Даниил круглыми сутками ездит по частям и беседует с ними, кроме того, он восстанавливает монастырь, огромный комплекс построек. Как всё это он успевает делать, просто не представляю.

Полевые учения

Лето подходило к концу, и мы должны были выезжать на учения в поля, хотя эти поля были больше похожи на горы. Учения, как сказали, продлятся полтора месяца. В увольнении я был совсем недавно, но хотелось, конечно, перед выездом помолиться в храме. Проситься я даже не думал, это было бы некрасиво. Но как-то после построения комбат сам лично подошёл ко мне и сказал: «Афанасьев, пойдешь завтра (была суббота) в увольнение и будешь молиться, чтобы у нас батальон вернулся с учений без потерь». Как это понимать? Промысел Божий? Другого объяснения я не нахожу. Действительно, ещё во время подготовки к учениям произошло несколько печальных случаев, когда погибло несколько солдат. Приведу пример. Мы сами выезжали на подготовку, окопы копали. Ночью, после отбоя пытались заснуть в палатке, и вдруг неподалеку раздался взрыв. Наутро всех построили, объявили, что ребята из пехоты нашли неразорвавшийся танковый снаряд и начали проводить над ним эксперименты. В итоге кого-то погиб, кому-то оторвало руки, кому-то выжгло глаза. Другой солдат сгорел во время стрельб из «Града». Печально. А ведь сами учения ещё не начинались. Повод беспокоиться был. Слава Богу, у нас ничего серьёзного во время учений не произошло.

«Поставь за меня свечку»

Один офицер, тоже с моей роты, подходит, уже по весне, и говорит: «Ты когда в храм пойдешь? У меня жена с ребенком улетают на юг отдыхать, помолись, чтобы с ними ничего не случилось и чтобы вернулись они благополучно». Офицер этот в церковь не ходил, был просто верующим человеком, одним из тех, кто обращается к Богу в основном в трудные минуты. Но и то уже хорошо, как мне кажется. Был ещё один солдат из старшего призыва. Он очень строго относился к «молодым», даже слишком строго, ребята от него по сторонам разбегались, настолько он был суров. Перед самым увольнением в запас об этой его суровости кто-то из новобранцев доложил командиру батальона (разумеется, в неофициальной форме, стукач какой-то), и комбат пообещал устроить старослужащему проблемы. Военный суд, например. Мы тоже узнали об этом. Подходит ко мне этот воин и говорит: «Слушай, Батюшка, помолись, чтоб меня домой по-хорошему отпустили, свечку за меня поставь. Я ведь не трогал ваших без причины, все за дело получали». Не знаю, за дело от него получали или просто так, но домой тот солдат поехал в срок и без приключений.

Девушка солдата

Другой солдат, зовут его Максим, подходит ко мне как-то и спрашивает: «Антон, ты в церковь здесь куда-то ходишь, так? Расскажи, пожалуйста, где она находится и в какое время работает?». Я даже удивился: к церкви он относился до этого равнодушно, без интереса. Я рассказал ему всё подробно и в конце спрашиваю: «А ты что, решил Богу пойти помолиться? Что-то произошло, может быть?». «Да нет, ничего вроде бы не произошло, — говорит, — ко мне девушка приехала, хочет в церковь сходить, свечку за меня поставить, иконку купить, и чтоб я с ней вместе помолился. Я и сам не против туда сходить».

Богословские вопросы после полуночи

Как-то поставили меня и моего товарища в наряд патрульными по городку. Нужно было патрулировать территорию батальона. Дело было зимой. Мороз стоял крепкий, и мы часам к двум ночи стали замерзать. Погреться хочется, а дежурный по батальону в казарму не запустит – грейтесь, как хотите, бушлаты на вас надеты, уши на шапке опущены, и того довольно для тепла. Что делать, не знаем. И тут на улицу выходит дежурный и кричит: «Наряд по городку, ко мне!». Мы подбегаем — не уж-то натворили чего, хотя ничего серьезного нарушить мы не могли, разве что проспать начало войны под теплым покрывалом полутораметровых сугробов или сбежать в поселок, в котором ночью не работал ни один магазин. Старлей (он христианин) говорит, когда мы построились перед ним: «Афанасьев, пойдём поговорим с тобой, пара вопросов к тебе есть». Заходим в дежурку, там сидит ещё один офицер, язычник, кажется (он отстаивал правильность поклонения русского народа языческим богам. Возможно, он заблуждался, но мужик очень хороший, честный и всегда был справедлив по отношению к срочникам). Ну, думаю, устав несения караульной службы спрашивать будут, заняться им больше нечем? Но первый вопрос был другой: «Присаживайся. Вот скажи, как мог Авраам собственному сыну сказать: «Пойдем, я тебя сейчас зарежу и сожгу, мне так Бог сказал сделать». Как его сын согласился на это? Он ведь сам пошёл с отцом, взвалил себе на спину дрова для собственного сожжения и согласился принять смерть от своего родителя? Где тут здравый смысл, объясни?» Вот такой вопрос прозвучал в два часа после полярной полуночи. Разговор наш продлился часов до шести утра, был очень насыщенный, даже с переходом в спор на повышенных тонах (но без ожесточения спорящих сторон, конечно). В итоге мы всё-таки пришли к пониманию друг друга. В процессе беседы сами офицеры наливали нам, простым рядовым, горячего чаю и угощали шоколадными конфетами. Я себе такого представить не мог. Да и сейчас трудно представляю. Ведь всего несколько часов назад мы дрожали под порывами северного ветра. Мне было очень приятно пообщаться с ними. Я ещё раз убедился, что в российской армии полно думающих людей, причем некоторые из них увлекались науками философскими, историческими, религиозными, политическими и другими больше, чем армейскими.

Женщина – она и в армии мать

Служили в нашей части и женщины. Их иногда ставили в наряды в качестве помощника дежурного по батальону. Они сидели в дежурке и писали разные документы. Как-то я стоял в наряде дневальным по роте, позвала меня в дежурку тетя Света. Говорит: «Есть у меня сын, 12 лет, хочу, чтоб хорошим парнем вырос. Надо, чтобы и в Церковь он ходил, о Боге что-то узнал. Там ведь плохому не научат. Знаю, что можно попросить священника взять его к себе за богослужением помогать. Да вот что-то я всё равно до конца не доверяю им, священникам. Вообще, мало кому доверяю, а сын у меня единственный, как бы что с ним не случилось. Расскажи, как лучше сделать?» Мне было очень приятно узнать, что родители хотят привести своих детей в Церковь. Я обо всём подробно рассказал, чтобы у той женщины не возникло сомнений в том, что Церковь принесет её ребенку только пользу, также объяснил, что родительская ответственность за детей нисколько не уменьшается, даже если Церковь занимается духовным воспитанием их детей. Скорее, даже увеличивается, потому что у молодого человека в юном возрасте возникают многие испытания в жизни повседневной, нецерковной, и они могут настроить его отрицательно по отношению к Церкви. Эти вопросы могут быть разрешены именно при содействии родителей, которые большую часть времени (а большую ли?) находятся рядом со своими детьми.

Доступное объяснение

Крайне положительное воспитательное значение несет в себе армия. Отмечу лишь несколько пунктов. Я занимался одним увлекательнейшим занятием – сравнивал общежительные уставы: армейский и семинарский. Между ними очень много и сходств, и различий, и каждый имеет свои преимущества и недостатки. Самое первое отличие, которое бросилось мне в глаза – это то, что за заслуги в армии поощряют, а за проступки – не отчисляют. Даже не знаю, хорошо это или плохо. Наверное, всё-таки хорошо. Второе – в армии используются самые эффективные способы преодоления разногласий. Эффективнее (для людей нерелигиозных или малорелигиозных) я пока что не встречал. Никаких объяснительных с солдат никто никогда в армии не брал. Приведу один пример. Перед самым отбоем кто-то покурил в туалете, хотя место для курения – это курилка. Курить в туалете нельзя, но на мороз выбегать солдатам не хотелось. Офицер, дежурный по батальону, почувствовал запах дыма, скомандовал батальону построиться и попросил ребят больше не курить в неположенном месте. Но около часа ночи кто-то снова не вытерпел и задымил очередную сигарету. Я в это время как раз не мог заснуть. И слышу голос дежурного дневальному: «Командуй «Пожар!». Дневальный кричит, много-много раз, пока все из кроваток не повыпрыгивали. И начинается интересное действо. Кто не знает, что означает эта команда, поясню: при пожаре в очень ускоренном режиме начинается вынос всего имущества из казармы, в нашем случае выносили на плац. Офицер был в хорошем настроении, не сильно обижался на курильщика и поэтому сказал выносить только кровати, всего их около двухсот. Мы выставили их на плацу, но этим дело не кончилось. Поступил приказ выстроить все кровати и выровнять по нитке, как это делается внутри казармы. Лейтенанту хотелось посмотреть, раз уж представился такой случай, как выглядит расположение на улице. «Пусть, — говорит, — американцы посмотрят со своих спутников, что мы никогда не спим, что в случае войны мы вот так же в чистом поле койки выставим, стены вокруг них выстроим, и вот уже готовая воинская часть. Пусть боятся!» Затем, когда всё было выровнено, кровати заправлены, он спросил, не хочет ли ещё кто-нибудь покурить в туалете. На этот раз он разрешил курить. Кто хочет, может это делать, даже не вылезая из-под одеяла, только с условием, что в следующий раз мы будем выносить абсолютно все вещи. Следующие месяца два никто не появлялся в туалете с сигаретой. Было весело участвовать во всем этом «пожаре», хотя вокруг я наблюдал очень много огорченных лиц, недоспавших и не докуривших (курят в армии почти все). Это было очень доступным объяснением того, что делать можно, а чего нельзя.

Еще одно доступное объяснение

Помню, был такой случай, мораль которого лежала на поверхности – не говори лишнего, не учи служить начальника. Приехали мы с учений, недели три не мылись (под конец сломалась полевая баня, да и замерзнуть и заболеть в ней было гораздо больше шансов, чем согреться). Комбат построил всех военнослужащих, рассказал об итогах учений. Наш батальон отличился в лучшую сторону. Далее командиры рот отчитались о своей деятельности, старшина пообещал устранить в ближайшее время все недочеты. В конце комбат спросил, есть ли у кого-нибудь вопросы, недовольства, пожелания. Тогда один срочник спрашивает: «Товарищ майор, а когда нас в баню поведут?». Майор поменялся в лице (до этого вопроса на нем читалось удовлетворение личным составом), попросил солдата не беспокоиться, пообещал, что в баню его отведут самым первым. Этот парень следующие две недели ходил в наряд дневальным по роте сутки через сутки. Думаю, он понял, что начальство и без него знает, чем ему заниматься, и прилагает все усилия для решения первоочередных задач. В армии нет демократии, за каждое дело здесь отвечает установленный человек, и советовать ему, как и что нужно делать, может только вышестоящий. Подобных случаев было очень, и если кто-то поначалу чего-нибудь не понимал, то уже через полгода солдат на собственном опыте или наблюдая за ближними научался многим важным принципам прохождения военной службы. Все подобные ситуации имеют самое прямое отношение к обычной гражданской жизни и позволяют избежать многих ошибок.

Посылки!

Пока я был в армии, однокурсники не забывали меня, мы переписывались. А на Пасху, помню, пришла открытка от них, на которой меня поздравлял каждый по-отдельности. Так приятно было, все мои сослуживцы удивлялись и говорили: «Да, видно, действительно вы так торжественно празднуете этот праздник!» Она у меня до сих пор хранится в коробке с самыми дорогими вещами. На Рождество и Пасху приходили посылки из академии, от ректора. Когда в первый раз на извещении прочитал вес посылки, подумал, что здесь ошибка. Но врученная мне на почте коробка весом почти в 20 килограмм развеяла мои сомнения. О содержимом говорить не буду, но при вскрытии и проверке посылки дежурный только замечал: «Это тебе откуда прислали, из Церкви? Ничего себе, они у вас там живут. Своих не забывают». Здесь было всё, чего можно только пожелать. Никто особо не решался отобрать содержимое посылки, просили только поделиться. Нашему взводу хватало одной такой посылки недели на две, когда обычная посылка съедалась за день-два.

Единственное огорчение

Пора уже завершать свой рассказ. Возможно, многие не дочитали его до конца. Ну и пусть, значит здесь я напишу об отрицательных сторонах службы. Их было немного. Всего одна. Первые полгода после ужина дежурный по столовой забирал на вечер несколько человек помогать чистить картошку. Мы чистили овощи и при этом вели интереснейшие разговоры. Каждый рассказывал о своей жизни. Я всегда огорчался, когда нечищеная картошка заканчивалась, ибо с ней заканчивались и разговоры, и нужно было идти спать в казарму. Больше меня ничего не расстраивало. Если мы сильно уставали, то рано или поздно наставало и время отдыха.

Члены одной семьи

Напоследок скажу: когда в одной комнате кроме тебя живет ещё двести человек, то каждый показывает своё истинное лицо, вся оболочка, которая скрывает положительные и отрицательные качества человека, стирается. Человек либо сам её с себя сбрасывает, либо бывает вынужден это сделать помимо своей воли.

Что касается религиозности людей, с которыми я столкнулся, могу с уверенностью сказать: в Бога верят почти все, за редкими исключениями. Только для того чтобы человек стал ещё и церковным, нужно с каждым разговаривать, объяснять те вещи, которые, казалось бы, очевидны, и рассказать о связи человека с Богом. Это удобно делать, когда являешься не пришедшим на урок учителем, а членом одной семьи, с которой проводишь всё свое время. Когда видят твои дела, и если проводишь жизнь свою богоугодно, то слова твои слушать будут не только ушами и разумом, но всей душой. Что касается меня, то я не всегда был примером для подражания.

У каждого из нас в армии были свои эстетические (чтобы не сказать — романтические) переживания. Солдат ведь не только хмуро носит бронежилеты и пулемёты, он также остается человеком со всем своим внутренним миром. Там, где мы служили, были свои особенности службы. Если бы я сам не побывал там, на крайнем севере, то не понял бы того воодушевления собеседника, с которым он будет рассказывать вам об ожидании появления первого края солнца, показавшегося из-за сопок после долгой полярной ночи. Мы ждали этого момента, кажется, сильнее, чем ждут друзья возвращения солдата из армии. Каждый, наверное, может написать целую книгу, и не одну, об одном из самых ярких периодов своей молодости, проведенной вдалеке от своих родных. Хотя родных становится в армии ещё больше. Меня окружали самые светлые люди. И продолжают окружать, ведь мы с вами живем на одной планете.