Мы живем в мире, который на глазах изменился и продолжает меняться до неузнаваемости. Еще в 1955 году прот. Георгий Флоровский по этому поводу писал: «Если мы примем традиционную классификацию исторических эпох, как «органических» и «критических», то не останется сомнения в том, что наша эпоха есть эпоха критическая, век кризиса, время неразрешенных напряженностей…. Говорят даже, что мы сейчас проходим через «великий водораздел» – величайшее изменение в истории нашей цивилизации гораздо более значительное и радикальное, чем переход от античности к Средним векам или от Средних веков к Новому времени. Если, как утверждает Гегель, «история есть суд» (буквально: «мировая история есть страшный Суд», Die Weltgechihte ist Weltgericht), то есть и судьбоносные эпохи, когда история не только судит, но как бы и осуждает себя на гибель. Эксперты и пророки постоянно напоминают, что цивилизации появляются и распадаются, и нет никакой особой причины ожидать, что наша цивилизация избежит общей судьбы. Если еще есть какое-то историческое будущее, то очень может случиться, что оно уготовано совсем другой цивилизации, иной, чем наша». Сегодня, спустя полстолетия после того как были написаны эти слова, мы можем с известной смелостью утверждать, что мы живем именно в «другой цивилизации» по сравнению с той, в какой довелось жить людям старшего поколения, и какую многие из нас еще вспоминают из своего детства. «Великий водораздел», который был ознаменован действительно великими социальными, научными, техническими и мировоззренческими потрясениями XX века, кажется, остался позади. И нынешнее социокультурное состояние значительной части человечества может быть названо посттрадиционным. О том, что такое посттрадиционное общество, спорят. Однако каждый из нас интуитивно согласен именно с таким определением того общества, в котором нам суждено жить и творить.
Посттрадиционность — это принципиально бесценностное состояние социума, прежде всего, порожденное неверием. Действительно, чем характеризуется «традиционное общество»? Господством ценностей, которые со временем, как и все в мире, меняются, но при этом, в общем и целом, принимаются за абсолютные. В современном сознании они уступили место аксиологическому плюрализму, который является одной из фундаментальных идеологических основ нашего времени.
Если наш век есть век неверия, то это неизбежно означает, что он есть век неуверенности и телеологической неопределенности со всеми вытекающими отсюда последствиями: упадком нравственного сознания и даже безнадежностью. Не имеющих надежды людей в наше время так много именно потому, что они потеряли всякую веру. О причинах такого упадка много говорилось. Если наша культура (говорим о христианской культуре) подверглась известному распаду, то это свидетельствует о том, что она была не очень-то прочной, что в нее уже было заложено разлагающее ее начало!
Но что мы понимаем под неверием? Если в мире господствует плюрализм, то, следовательно, существует и множество различных верований. Разнообразные идеологии и даже наука приобретают черты религиозных верований. Истинный корень трагедии современного общества не столько в том, что люди утратили какие-то убеждения, но в том, что они отошли от Христа!
Вот уже несколько поколений являются свидетелями кризиса традиционных религиозных воззрений. За нами как будто не стоит почва и традиции. Религиозные традиции почти бесследно растворились в процессе «великих переломов» XX века, который разрушил и смешал все традиционные уклады. Носителей религиозной традиционной идентичности и православной культуры – будем реалистичными – в обществе осталось очень мало, максимум 3-4%. Да и анализ религиозной ментальности современных православных заставляет предположить, что под «православностью» понимается скорее форма, чем содержание.
В принципе, этот кризис может преодолеваться разными способами: либо через попытку консервативного удержания традиционной «религиозной оболочки», либо через попытку ее модернизации. Однако до сих пор мы практически не знаем успешных примеров подобного рода.
И все же, если мы веруем в действенность Святого Духа, Который наставляет нас «на всякую истину» (Ин. 16:13), то мы должны быть уверены и в возможность преодоления религиозного кризиса.
Меня всегда поражали слова Апостола Павла, обращенные к галатам, которые уклонились от истинного благовестия к законничеству: «Сие только хочу знать от вас: через дела ли закона вы получили Духа, или через наставление в вере?» (Гал. 3:2). Что здесь поразительно, это то, что сам Апостол не сомневается в том, что галаты в свое время «получили Духа», и предполагает, что галаты тоже были убеждены, что они «получили Духа». Ибо далее он пишет, снова без тени сомнения: «Столь многое потерпели вы неужели без пользы?» (3,4), а если переводить точнее, «вы так много испытали; то есть и приобрели такой большой опыт…». Галатийские христиане приобрели ощутимый опыт действия Святого Духа. Как приобрели? Через наставление в вере! На языке Апостола Павла это означает «через возвещенное вам Евангелие свободы». Он был абсолютно убежден, что Евангелие «есть сила Божия ко спасению всякому верующему» (Рим. 1:16). Разумеется, Евангелие, которое приходит «не в слове только, но и в силе и во Святом Духе» (1Фес. 1:5).
Предшествовавшие крещению миссия и катехизация предполагали некие боговдохновенные слова, обладавшие энергией пробуждения веры. Какие же эти слова? Хронологически, первое возвещение Евангелия принадлежит Самому Господу Иисусу Христу. Это Он, после ареста Иоанна Предтечи, пришел «в Галилею, проповедуя Евангелие Царствия Божия и говоря, что исполнилось время и приблизилось Царствие Божие: покайтесь и веруйте в Евангелие» (Мк. 1:14-15). Вот оно, первое Евангелие: «Исполнилось время и приблизилось Царствие Божие». Нам сегодня даже невозможно представить себе, какое мощное действие оказывали эти слова на окружавших Иисуса Христа людей. Почему? Да потому что они вторгались в сердца и заставляли их биться сильнее. Эти слова были понятны каждому, ибо они отвечали традиционным чаяниям иудеев и произнесены были на понятном языке. Понятном не только лингвистически, но понятном в потоке единой, живой и общей библейской традиции. Каждое из этих слов понятно и нашему современнику. Но находят ли они адекватный отклик в их сердцах? Разумеется, нет. Ибо каждое из них, сохраняя древнюю форму, давным-давно утратило изначальное содержание, а вместе с ним и энергетический заряд, каким оно обладало для иудеев.
После Пятидесятницы первые миссионеры и катехизаторы, апостолы, возвещали Евангелие иудеям в краткой формуле: «Иисус — Христос», Иисус из Назарета — ожидаемый вами Мессия. И эти два слова тоже заставляли усиленно биться сердца. Что они говорят современному человеку, будь он крещеный или нет? Они перестали быть наставляющими уже в языческой миссии I века. И по той же причине: они не говорили сердцам язычников ровным счетом ничего. Потребовались другие, новые формы Евангелия. Их нам сохранила новозаветная письменность преимущественно в Книге Деяний святых Апостолов и в посланиях Апостола Павла. В качестве известного примера можно привести миссионерскую формулу для обращения язычников в 1 Фес. 1,9-10: «вы обратились к Богу от идолов, чтобы служить Богу живому и истинному и ожидать с небес Сына Его, Которого Он воскресил из мертвых, Иисуса, избавляющего нас от грядущего гнева». Здесь выделяются моменты, подготовленные всей религиозной обстановкой в языческом мире Римской империи I века. Более или менее образованное население было достаточно подготовлено к принятию единобожия, ибо традиционные культы и мифы давно перестали удовлетворять духовную потребность в живом уповании на обновление. Но это чаще всего не колебало традиционной и всеобщей уверенности в существовании сферы божественного. Несколько труднее обстояло дело с верой в воскресение. Не в факт воскресения как таковой, ибо для античного сознания не представляло трудности верить во всевозможные чудеса, включая воскрешение мертвых, Трудно было постичь смысл и значение этого факта. История проповеди в Афинском ареопаге (Деян. 17:22-32) показывает нам это миссионерское затруднение. Однако, когда имелась возможность преодолеть эту трудность, ранняя Церковь пополнялась новыми членами, теми самыми, которые «принимали Духа» и имели после своего крещения богатый духовный опыт, столь ярко описанный в 1-м Послании к Коринфянам.
Как пример очень раннего катехизического крёщального «символа веры» выделяется цитируемый Апостолом Павлом из церковного предания текст1Кор. 15:3-5:
«Христос умер за грехи наши, по Писанию, и … погребен был, и … воскрес в третий день, по Писанию, и … явился Кифе, потом двенадцати». Замечательно, что как Апостольский, так и Никео-Константинопольский символы в целом следуют этой древнейшей катехизической формуле, дополняя ее подробностями и увенчивая исповеданием Бога Троицы. Разумеется, все основные элементы крещального символа требовали разъяснения, что и делает Апостол Павел, например, в 6-й главе Послания к Римлянам, замечательном примере катехизического наставления, предложенного в определенной обстановке и учитывющего религиозно-психологические традиции реалии того времени.
В Рим 6 говорится о крещении. При этом крещение сравнивается со смертью. Ни в каком другом сочинении Нового Завета так много и подробно не говорится о смысле и значении крещения. Отрывок из этой главы читается в нашей Церкви во время совершения таинства крещения. Мы сами крещеные, и большинство окружающих нас людей крестит своих детей. Известны те трудности, с которыми сталкивается Церковь при крещении. И, надо полагать, трудности эти возникли отнюдь не в последние десятилетия. Поэтому так важно знать и понимать принципы катехизации, о которых свидетельствует эта глава. Она побуждает нас всех, и грамотных, и малограмотных, задуматься о том, какое место в нашей жизни занимает крещение. Неужели оно для нашего сознания, для нашей веры действительно означает «обращение»? То есть переворот, настолько радикальный и окончательный, что мы можем сравнить его только со смертью? А ведь именно об этом говорит нам Апостол Павел! Он говорит, что крещение – тот рубеж, свободно перейдя который, мы уходим из старой, ветхой жизни, заключающейся в грехе, тщетности и полной безнадежности. После крещения мы оказываемся в Церкви, в общине крещеных, как заново рожденные. Но ощущаем ли мы себя таковыми? И снова, можем ли мы вместе с галатами быть убеждены в том, что мы живем, насыщенные новым духовным опытом? Какое реальное значение имеет для нас символика смерти и жизни, умирания и воскресения, которая призвана придать смысл и форму нашей новой жизни из крещения? Такова ли жизнь большинства крещеных после их крещения? Будем реалистами. Крещение в наши дни принимают очень многие, не имея ни малейшего представления о его смысле и значении. Оно чаще всего (это так!) воспринимается как некая дармовая гарантия смутно понимаемого благополучия в обычной ветхой жизни. Люди подвергаются крещению, отнюдь не собираясь расставаться с ветхой жизнью, а уж тем более не собираясь «умирать» для нее. Крещение и последующее за ним членство в Церкви (а часто никакого членства в Церкви реально и не бывает) в лучшем случае воспринимается как неиссякаемый источник благодати. Это так и есть. Но благодать Божия становится действенной только в реализуемой вере. Вера же реализуется в святой и праведной жизни. Иначе весь наш религиозный язык, церковные жесты лишаются своего смысла, и само Евангелие теряет свою спасительную силу. Вспомним самое начало Послания к Римлянам, торжественно провозглашающее: Евангелие Христово «есть сила Божия ко спасению всякому верующему» (1,16). Во второй половине 6-й главы Павел пишет именно об этой опасности легкомысленного отношения к Евангелию, к благодати и к крещению, когда крещение понимается как источник «дешевой благодати», за которую не надо платить своей жизнью.
В крещении верующий человек, согласно Апостолу, умирает в той сфере бытия, где господствует грех, где должны грешить, не могут не грешить и грешат. Как же мы можем после этой «смерти» продолжать грешить? Другими словами: Кто пришел к вере в Иисуса Христа, тот тем самым произвел «поворот», в своей жизни, который настолько радикален и окончателен, что с ним, с этим «поворотом», «переворотом», с этим «обращением» можно сравнить только смерть. И первым слушателям Послания к Римлянам всё это было понятно, потому что они перед своим крещением прошли оглашение, обучение. И не только поэтому. Апостол наставляет, по-новому толкуя древний крещальный символ о смерти и воскресении Иисуса Христа. Из уроков оглашения римляне уже знали, что их крещение во имя Иисуса неразрывно связано со смертью, с Его смертью, которой Он «умер за грехи наши» (1Кор. 15:36). Самые первые христиане в 1 Палестине помнили крещение Иоанна, который провозглашал «крещение покаяния для прощения грехов» ( Мк. 1:4; ср. Лк. 1:77; Деян. 13:24; 19,4). И свое христианское крещение они, по примеру крещения Иоанна, тоже связывали со спасительным даром прощения грехов. Вот слова из первой проповеди Апостола Петра в Иерусалиме: «Петр же сказал им: покайтесь, и да крестится каждый из вас во имя Иисуса Христа для прощения грехов» (Деян. 2:38). О том же проповедал Петр и в доме сотника Корнилия: «О Нем (Иисусе Христе) все пророки свидетельствуют, что всякий верующий в Него получит прощение грехов именем Его» (Деян. 10:43). Это прощение грехов приписывалось действию жертвенной, искупительной смерти Иисуса Христа. Но Апостол Павел связь крещения и смерти Иисуса Христа толкует в более глубоком смысле. В свете символики смерти и воскресения крещение понимается не просто как прощение прошлых грехов, но как радикальный переворот в самой жизни крещеных, как граница, разделяющая прошлую и новую жизнь. Этот переворот, который испытывался в крещении, охватывал все стороны жизни, в том числе социальную и культурную. В крещении человек соединяется со Христом и «умирает» для мира, он «погребается» вместе со Христом в воде, чтобы потом восстать из купели возрождения как новый человек, родиться заново. Силою прославленного Христа человек «воскрешается» к новой жизни. Вспомним, что вода в древнем мире вообще, и в библейском мире в частности, была символом хаоса, безобразной бесформенности, безжизненности и смерти. «Бездна»! В самом начале Библии Дух Божий парит над этой водной стихией, постепенно вызывая из нее все космическое, все сущее. Так и теперь, в крещении Дух Святой вызывает из воды новое существо, нового, обновленного человека. Именно об этом напоминает римлянам Апостол Павел: «Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни» (6,3-4).
И здесь мы являемся свидетелями боговдохновенного катехизического творчества Апостола. Павел говорит на языке глубинных архетипических слоев античного сознания. Дело в том, что представления о крещении как о со-умирании, со-погребении и со-воскресении со Христом могли возникнуть только на почве эллинистического культурного пространства. В Римской империи I века огромной популярностью пользовались так называемые «мистериальные религии»: Элевсинские таинства, восточные культы Изиды, Осириса, Митры и т.д. Каждый языческий житель огромных пространств империи прекрасно знал, что это такое – обряды со-умирания и со-воскресения с древними божествами, которые олицетворяли смены времен года например, в Элевсинских Таинствах: Персефона, дочь богини плодородия Деметры, «умирала» осенью, спускалась в Ад, а весной «воскресала», принося на землю цветение. Обряды посвящения наглядно воспроизводили смерть, погребение и воскресение посвящаемого вместе с тем или иным «календарным» божеством. При этом человек становился членом тайного общества посвященных и испытывал известное мистическое чувство таинственного изменения своей жизни. Первые римские христиане проживали не в центральных районах города, где были храмы римских богов, а по другую сторону Тибра, в кварталах Трастевере. Там селилось разноязыкое население, и именно там находили себе пристанище различные восточные мистериальные культы. Поэтому первым христианам из язычников, – а именно таким было большинство тех христиан, к которым обращался Апостол, -была близка и понятна символика смерти для этого мира и воскресения для новой жизни.
В настоящее время мистериальные религии достаточно хорошо изучены историками. Исследователи при этом предостерегают от утверждения, будто христианские представления о «соумирании» и «совоскресении» верующих со Христом можно вывести из мистерий. Для такого утверждения слишком велики различия между двумя сферами. Мистериальные религии непосредственно не повлияли на толкование крещения. Но они имели явно пророческое значение, характеризуя атмосферу того времени, когда так усилилась жажда божественного участия в человеческих страдании, когда все более интенсивной становилась надежда на спасение из всех скорбей, в том числе надежда на спасение из бессмысленности смерти.
Этот пример из послания к Римлянам приведен ради того, чтобы показать принципы и методику катехизации в ее истоках. Символические книги Церкви, прежде всего, знаменитый «Катихизис» святителя Филарета, некоторое время были обязательными для изучения во всех школах Российской империи. Именно «Катихизис» до 1867 года в российских школах преподавался как Закон Божий. После этого срока преподавателям была дана относительная свобода преподавания по утвержденной программе, близкой к схеме Катихизиса. Но в современных нам духовных семинариях изучение Катехизиса является обязательным. И для большинства выходящих из стен семинарий пастырей он является не только идеалом, но и практическим руководством по катехизации, если таковая вообще имеет место на приходах.
Традиционный курс невыносимо скучен. Один бывший учащийся Семинарии, а ныне заслуженный и весьма уважаемый протоиерей мне говорил, что на уроках Катихизиса он всегда вспоминал пророка Исайю. «Почему Исайю?», – спрашивал я. «Потому что Исайю перепиливали тупой пилой», – отвечал он. Я всегда был убежден, что дореволюционные курсы Катехизиса в гимназиях, реальных училищах и семинариях были основной причиной Революции и погрома Церкви. Конечно, это шутка, но шутка не далекая от истины. Так было во времена, когда традиционная катихизическая фразеология была если и не очень понятной, но привычной, когда здание традиционного общества все еще сохраняло свою устойчивость, пока не «пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры». Что же говорить о нашем «посттрадиционном» времени? Какие струны души нашего современника могут затронуть бесконечные цитаты из Священного Писания, по классической схоластической схеме призванные ответить на самые важные вопросы в его жизни? Кто устремится к изучению Катихизиса, услышав о том, что он необходим «для благоугождения Богу и спасения души»? К тому же, что это за «спасение души»?
Антропологический миф эллинизма о спасенной душе»был с самого начала чужд Откровению Христа. «С самого начала [он] был отвергнут Церковью как … губительный соблазн, как некий род темного противо-благовестия… (1Ин. 4:2-3). И Апостол Павел выразительно говорит об «искуплении тела нашего» (Рим. 8:23), «потому что не хотим совлечься, но облечься, чтобы смертное поглощено было жизнью» (2Кор. 5:4)». Ну, а чье сердце забьется сильнее, узнав о том, что «вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых» (Евр. 11:1)? О том, что спасение есть спасение от греха, проклятия закона и от смерти? И т.д. и т.д. Да это какой-то гербарий из некогда зеленеющих и цветущих, полных жизни слов, а теперь высушенных и аккуратными рядами проложенных между страницами цитат.
Подражая первому, Лютерову Катихизису с его фундаменталистским пафосом «sola Scriptura» наш Катихизис набит цитатами из Писания. И даже если современные уроки оглашения, или Закона Божия, не строго следуют букве семинарского Катихизиса, они тоже неизменно опираются на библейские тексты. И правильно делают. Но только вот в чем проблема: тексты эти для своего усвоения сами нуждаются в катехизической подготовке. Дело не только и не столько в переводе Писания. Он может быть самым точным и вдохновенным. Дело в том, что в нем что ни слово, то загадка для историка языка. За столетия изменилась и продолжает изменяться семантика множества слов, которые по форме нам кажутся родными и понятньми. Какой переводчик переведет греческое ελπίζω иначе, чем «надежда»? Так переводят и, по-видимому, будут переводить все. Но… смысл новозаветной «надежды» слишком далек от того смысла, какой мы вкладываем в это слово. Кто из переводчиков рискнет перевести греческое γνώσις иначе, чем «знание»? Кто из современных людей без предварительного обучения поймет, чем отличается δικαιοσύνη («правда Божия») от αλήθεια του Θεού («истина Божия»)? Можно продолжать бесконечно! И апелляция к святоотеческим толкованиям тут делу не поможет, ибо, во-первых, святые отцы говорили еще на языке, который был очень близок к библейскому, а во-вторых, где же мы найдем хорошие переводы Творений святых отцов?
Мы должны глядеть в лицо реальности. А реальность такова, что мы живем в мире, в котором слишком многое изменилось. Изменился язык нашего общения, и язык нашего самовыражения. И не только в лингвистическом смысле. Он изменился в смысле культурологическом и мировоззренческом. В мире многое изменилось до неузнаваемости. Многое, кроме его сути. Он остался миром – творением Божиим, миром, где по-прежнему царствует грех, но и миром, в котором присутствует благодать Божия и Царство Христово. А у людей, какой бы культуре они ни принадлежали остались неизменными базисные психологические свойства и духовные потребности, которые, вероятно, были теми же и у гипотетических первобытных людей, как бы мы их ни называли. Но именно эти базисные качества и устремления при неподготовленном чтении Библии бывают почти не затронуты. В лучшем случае, это чтение воспринимается как руководство по личной и общественной нравственности. Еще один источник и одно действенное средство катехизации должно быть названо. Это – богослужение во всем его богатстве и несказанной красоте. Богослужение, порожденное церковным искусством, обращается к человеку как целому: и к разуму, и к сердцу, и к таинственному человеческому желанию – желанию формы. Пополняемая веками сокровищница церковного искусства дает достаточно пищи и для молитвенного горения и для умного постижения Божественного откровения. Можно сказать, что богослужение есть воплощенное богословие, формирующее наш образ веры. Действительно, именно богослужение, а не ученое школьное богословие, доступное немногим, составляло источник и опору практического богословия обычного церковного человека. Однако в эту сокровищницу давно не вкладывается ничего нового. Творческая эпоха церковного искусства давно завершилась. С распадом «традиционного общества» оно уже не поднималось до того вдохновения, с плодами которого мы встречаемся в церковной гимнографии, литургической музыке, иконописи и зодчестве прежних времен. С недавним обретением церковной свободы храмовое искусство последних лет делало попытки «возродиться». Это «возрождение» не охватывает богослужение в целом. Его канонический состав остается неизменным. Гимнографическое творчество влачит жалкое существование. Мелодическое творчество просто отсутствует. Иконопись и храмовое зодчество дают образцы более или менее удачной археологической стилизации. Но то, что берется в этом случае за образец для подражания, не было стилизацией. Это было просто естественньм языком Церкви, языком, на котором богослужебное искусство говорило со свойственной ему правдой, простотой и безотчетностью. Увы, «о времени общего вдохновенного художественного творчества церкви… мы можем вспоминать почти как об эпохе греческой трагедии или классической скульптуры». Это факт нашей современной жизни. Не заметить его сейчас невозможно. Можно его игнорировать, но благочестиво ли это? Отсутствие художественного литургического творчества – тревожное знамение. В 1991 году протоиерей Всеволод Чаплин писал: «Богатейшая духовная сокровищница Православия, собранная трудами святых подвижников разных времен и народов, даже не раскрыта большинством наших верующих. И сегодня, когда мы теряемся в поисках приемлемых для Русской Церкви форм катехизации, когда создается множество образовательных структур, заимствованных у западного христианства и в принципе весьма неплохих, но почему-то с трудом приживающихся в русских приходах, — нам полезно вспомнить о той форме духовного бразования какая существовала в России искони…. Именно в нем, в богослужении — истоки духовного ведения наших некнижных предков. Именно на его основе создавалось на Руси православное миросозерцание. Не имевшие ни воскресных школ, ни библейских часов, ни должного количества образованных пастырей, русские люди были пронизаны благовестием Церкви, постигавшимся ими во время богослужения. Даже пословицы и поговорки, даже календарные приметы — всё это теснейшим образом связано на Руси с церковной традицией!»
Таковы были мысли и желания в 1991 году. Но относились они к традиционному обществу. По прошествии всего полутора десятка лет мы видим, что эти желания оказались неосуществленными и неосуществимыми мечтами. Да, храмы полнятся, и это позволяло какое-то время говорить о «религиозном возрождении». Но теперь мы трезвыми глазами видим, что это не так, и что обилие крещений и молящихся в храмах вовсе не говорит о массовом приходе ко Христу. Именно в этот период произошло какое-то радикальное изменение культурной парадигмы, которое нами еще не осознано полностью. И если люди старших поколений все еще сохраняют остатки традиционных привычек и вкусов, которые позволяют им воспринимать церковное богослужение без отторжения хотя бы в эстетическом плане, то подрастающее поколение живет (не говорю о счастливых исключениях) в совершенно другом эстетическом и ментальном поле. С точки зрения традиции на наших глазах происходит варваризация общества при всей его научной и технической оснащенности. Происходят геологические сдвиги в темпе жизни, в ощущении времени и пространства, в традиционной нравственности, в языке… Ценностная система, более или менее устойчивая на протяжении тысячелетий, претерпевает коренные изменения. Как долго это будет продолжаться, нам не ведомо. Но сейчас это так.
Излишне было бы подчеркивать катехизическое значение каритативной деятельности Церкви которой придавал столь большое значение еще Апостол Павел (Флп. 1:3-6). Прославление Бога личным примером жертвенной любви и милосердия (Мф. 5:16) лучше каких-либо наставлений, чтений и молитвенных пений способно заронить в сердца веру в Бога любви и в Господа Иисуса Христа. Оно никогда не пресекалось в Церкви. Но всегда оставалось харизматическим уделом избранных душ.
Остается сделать выводы. Задача, которая стоит перед катехизацией, остается той же, что и всегда прежде, – живое наставление в спасительном вероучении Церкви Христовой. Это вероучение во всей полноте сохраняется в Священном Писании, в Священном Предании, в молитвенной богослужебной практике и в постоянном прославлении Бога через дела любви, исполняющие Закон Божий. Но перед катехизической практикой в настоящее время стоят такие проблемы, которые не возникали так остро в так называемом «традиционном обществе». Мы перешли за ту черту, которая отделяет одну цивилизацию от другой. Нечто подобное, хотя и менее радикальное, уже было в истории Церкви при распространении Евангелия Христова от Иерусалима, Иудеи и Самарии «даже до края земли» (Деян. 1:8). Вдохновленные Духом Святым, Апостолы, не отрекаясь ни от Писания, ни от Предания, находили слова, находили ключи к сердцам людей совершенно иной культуры и традиций. Это было время великого миссионерского и катехизического творчества. Способны ли на такое творчество мы, покажет время, которое, с одной стороны, подвигает к деятельности, а с другой стороны, призывает к терпению.
