Вы ведь наверняка гуляли по кладбищу? Кто-то даже назовет это любимым занятием. Или же нет. Помню, как-то в школе одна знакомая с восхищением рассказывала о своих регулярных прогулках по лаврскому некрополю. Честно говоря, я тогда просто недоумевал, но при этом изображал на лице что-то более-менее вежливое – не хотелось обидеть рассказчика. Прошли годы и теперь я по-другому отношусь к этим потусторонним городам, где нет домов-многоэтажек, но обитателей при этом намного больше, чем в любом из мегаполисов нашей страны.
Сейчас день. Солнце нещадно печет, отражаясь от водной глади Невы, которую я как раз и перехожу по мосту Александра-Невского. Горячие стрелы метко бьют из-за моей спины в самое незащищенное место – шею. Это всего лишь жаркий день в Петербурге, но кажется, что ты в египетской пустыне. Пожалуй, у такого большого города и правда очень много общего с безлюдной пустыней – огромное количество безликих для тебя людей – все равно что их полное отсутствие. Впереди высятся тяжеловесные здания советской эпохи. Они цвета известняка и, как бы в дымке миража, походят на некогда величественные пирамиды Гизы. Огромные царские усыпальницы, даже совершенно утратившие свой первозданный блеск, все еще служат тысячам поколений как напоминание о неизбежном конце нашей беззаботной прогулки по дороге жизни. Самим своим существованием они из века в век задают каждому человеку все те же вечные, или, как еще говорят, «проклятые» вопросы.
Но среди городской пустыни есть оазис – именно туда я направляюсь. В этом месте бьет неиссякаемый источник жизни, который ждет каждого земного странника. Здесь можно найти ответы на вопросы советских пирамид. В этом оазисе скоро начнется пасхальная утреня, а пока – страннику предлагают чай и вкуснейшие хачапури.
Идиллия простых радостей рушится в одно мгновение обычным телефонным звонком. «Владик! Людочка умерла!» – слова с трудом прорвались через плач. Новость вселенского значения оказалась сжатой всего до трех слов. А я уже в алтаре, и духовенство запело «Христос воскресе!»
Уже ночь. Плохо помню прошедший день. Сейчас все мои мысли в дне грядущем. Родственники просили обязательно что-нибудь сказать на отпевании. Но что? Ведь мне предстоит встать у гроба женщины, которая держала меня на руках еще младенцем. Что я скажу? Моими слушателями будут люди, знающие меня с детских лет и все они значительно старше. Что я могу им сказать? Вообще есть ли у меня право им что-то говорить вот так, с амвона? Они думают, что все случившееся несправедливо, что все должно было быть иначе. Не могу же я завтра начать спорить с этим? Да, они заблуждаются, но этот спор не принесет никакого утешения, не даст надежды. Но и пафосно говорить о разрушенных вратах ада, Первенце от мертвых, за Которым последуют все почившие, тоже бессмысленно. Просто не поймут, для них это не реальность…
Проповеди митрополита Антония Сурожского, сочинения святителя Игнатия (Брянчанинова), песнопения отпевания – столько текстов, прочитанных за эту ночь. Они кажутся очень разными, но все отзываются в сердце. Как так? Да просто никто из авторов не думал о том, что им «нужно» сказать, или что будет «правильно» сказать в этот момент. Оказывается, Церковь не поучает! Она просто делится тем, что знает об истине. Она видит скорбь и говорит, что это нормально. Она видит внезапность смерти, и говорит, что это не иллюзия. Она свидетельствует о реальности и естественности всех чувств и переживаний, которые испытывает человек, и не осуждает их. Но настоящее чудо происходит дальше, когда Церковь с той же убедительностью говорит, что смерть больше не страшна. Она больше не тождественна отчаянию и безысходности. Она не вечна, потому что вечна только жизнь.
Прямо передо мной гроб. Вернее, три гроба. Сегодня воскресенье. Антипасха. Никто не хочет тянуть и поэтому на самое раннее время – когда священник приедет с Литургии в городском храме – назначено отпевание сразу троих усопших. Мои родственники стоят справа и уже не плачут – мы приехали к открытию часовни, и к нынешнему моменту я уже два часа как читал Псалтирь – они успели успокоиться. Насколько это возможно. Остальное пространство часовни заполнили совершенно незнакомые мне люди. У всех в руках потрескивают свечи, а за моей спиной целый пожар – там стоит огромный прямоугольный канун. В Академии сейчас тоже держат в руках свечи, но там торжествует жизнь – за воскресной Литургией владыка ректор венчает две молодые пары. А здесь, прямо перед собой я вижу, как смерть подводит итог жизи. Такой вот парадокс.
Весь опыт, который Церковь попыталась передать мне в эту ночь перепутал рассчитанную накануне последовательность слов, и, пожалуй, именно тогда я решился. Решился сделать то, к чему и призывала Церковь, но что до последнего казалось совершенно немыслимым и неуместным здесь, в этот самый момент – просто поделиться своим знанием об истине.
«Сегодня я хороню тетю. Перед началом отпевания, я хотел бы сказать пару слов. Христос воскресе!..»
