Эта кинолента знаменитого шведского режиссера Ингмара Бергмана не произвела такого широкого резонанса, как другие его картины, однако, Андрей Тарковский включал «Причастие» в десятку лучших по его личному мнению фильмов. Критики писали, что это кино полно пессимизма и угнетающей безысходности. Однако, так ли безнадежны герои фильма? И как все это относится к нам? Английское название картины «Зимний свет» наиболее полно передает атмосферу фильма, в котором свет одинокой веры прорезает черные тучи отчаяния, и озаряет жизнь человека надеждой.
На первый взгляд все в этом фильме пронизано мировоззренческой усталостью и эмоциональным отчаянием. Герои маленького скандинавского поселка, словно в западне, в окружении чужой безрадостной природы и таких же безрадостных собственных судеб. Их единственная лютеранская церковь пустует. На праздничной службе не больше десяти прихожан. А те, кто все же пришел, демонстрируют скорее давнюю потерявшую всякий смысл привычку, нежели живое религиозное чувство. Местный священник не может и не хочет их воодушевить, так как сам находится в глубочайшем кризисе. Люди безошибочно угадывают это и подходят к Святым Дарам как бы нехотя, после долгой и мучительной паузы. В конце службы священник произносит краткую формальную проповедь. Люди быстро и молча, расходятся. По ходу фильма выясняется, что ни их вера, ни их участие в сакраментальной жизни Церкви не дают им никакого утешения. Почти все герои несчастны и бессильны сблизиться друг с другом чуть больше и искренней, чем этого требует от них сухая учтивость человеческого общежития. День причастия становится в этом поселке, увы, днем всеобщей разобщенности, оскорблений, ропота, жестокосердия, соблазна и даже самоубийства. Свет евхаристического времени превращается в сумрак часов неблагодарности и нелюбви. И только один пономарь-инвалид, причастившийся в этот день со всеми остальными, неожиданно демонстрирует ожесточившемуся клирику подлинную глубину своего одинокого рели-гиозного благочестия. Он рассказывает о том, как видятся ему Христовы страдания в сравнении с собственной трудной жизнью. Потрясенный священник (готовый до этого не только отменить вечернюю службу, но и назвать Создателя «пауком» или вовсе от Него отказаться) облачается и выходит на солею. Храм почти пуст, но в холод его камней и в холод нескольких человеческий сердец врезаются раскаленным ножом последние слова священника и последние слова фильма: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Вся земля полна славы Его!»…
Шведский режиссер Ингмар Бергман (1918–2007), снявший эту картину в начале 60–х был, как известно, сыном протестантского пастора. Поэтому стало уже привычным оценивать его режиссерское видение христианства в основном в двух плоскостях. В первом случае критики сводят все или почти все к его возрастной психологии: «В своих личных, идущих из детства переживаниях Бергман искал общечеловеческое значение; закомплексо-ванный невротик с больным желудком, превративший конфликт с отцом священником в конфликт с Богом…» В другом случае, мрачный сюжет бергмановского «Причастия» интерпретирует как правдивое художественное обнажение не менее мрачного церковного закулисья самих же протестантов. Доктрина предельного индивидуализма – считают данные рецензенты – просто не может, в конечном счете, привести таких христиан ни к чему другому! Неслучайно главная героиня в какой-то момент грустно говорит священнику: «Моя семья не была религиозной, но люди в ней были добрее, дружнее и веселее вас».
Последняя точка зрения особенно близка многим православным фундаменталистам. – А что вы еще хотите от них? Совершенно напрасно ждать евхаристической радости и духовного укрепления там, где нару-шены многие церковные догматы, где евхаристия не предваряется тремя днями строгого поста, чтением правила ко святому причащению, посе-щением вечернего богослужения, обязательной исповедью и т. д., да еще и там, где любой рукоположенный священник нелегитимен, ибо не имеет благодати апостольского преемства!..
Ну, что же, наверное, все это справедливо: и детская память, и догматическое беспамятство, – все это есть между строк бергмановского киносюжета, но есть и другое. Я бы назвал это неистребимой тоской по Богу, – Дух, Которого «дышит, где хочет», по Живому Богу, в том числе и по Богу скромного лютеранского пономаря..
И с этой точки зрения фильм представляется актуальным для сторон-ников любого христианского исповедания. Православные не исключение, и вот почему. Теоретически для нас все просто: Евхаристия была, есть и будет такой же важной религиозной заповедью, что и любая другая записанная в Новом Завете. Причащаясь, мы, во-первых, покоряемся данной Заповеди как повелению Божию (ср. Лк 22:19), а, во-вторых, наполняем себя подлинной божественной Жизнью (ср. Ин 6:53). Так происходит в теории. Но на практике действительное преображение многих православных причастников на Литургии (и особенно после нее) остается под большим вопросом. Увы, но все мы понимаем, о чем идет речь, и это несмотря на всю нашу догматическую и каноническую безупречность. Значит Бергман, как художник не так уж и еретичен? А беда, случившаяся с причастниками в выдуманной им маленькой скандинавской деревушке, может быть отнюдь невыдуманной, а главное общехристианской бедой.
Конечно, нельзя относиться к таинству причастия как к награде за этические и молитвенные заслуги, – даже лучшие из нас всегда не достойны Спасителя. И наоборот, конечно же, стоит искать в причастии средство уврачевания и изменения в себе того, что только собственными усилиями изменено быть не может, но. Чрезвычайно необходим и предваряющий причастие трепет, возгревание в себе определенного настроения: «Со страхом Божиим и верою приступите»! Другими словами, самое ожидаемое романтическое свидание не будет успешным, если вы ограничились выглаживанием костюма, купленным тортом или цветами. Пономарь Бергмана благоговеет на церковной службе, и кажется в обыденной жизни тоже, именно поэтому – он единственный настоящий причастник.[1]* Все остальные, напротив, приобщились Святых Даров единственно литургически, но «с этим куском» (ср. Ин 13:27) лишь ухудшили то состояние, с которым они пришли и оставались на службе.
Фильм Бергмана не о евхаристическом обряде и не о субстанции Таинства, а о людях, которые есть в любой конфессии. Большинство из них настолько эгоцентричны, погружены в себя и свои переживания, что Бог просто не способен пробиться к ним ни через протестантскую службу, ни через католическую мессу, ни через православную литургию. В итоге, изначально далекие друг от друга, они становятся еще дальше именно после участия в Таинстве. «Человек, – писал кн. Е. Н. Трубецкой, – не может оставаться только человеком. Он должен подняться над собой или упасть в бездну». Именно поэтому отрицательные герои Бергмана столь узнаваемо-трагичны; не желающие стараться возлюбить ближних до причастия, после причастия они начинают их еще и ненавидеть. Но к счастью есть и те, чей внутренний изначальный трепет перед всем божественным делает их тайными и явными причастниками Святого Духа. Они и у режиссера, и в жизни – «малое стадо» Христа Спасителя (ср. Лк 12:32), они – «закваска, квасящая все тесто (ср. Гал 5:9).
[1] Можно предположить: и наверняка был бы таковым духовно даже, если бы не причастился (ср. с преп. Марией Египетской).
