То, что возможность воспитания, как способа формирования целостной личности, совсем не очевидна, знали еще древние, духовное задание которых было куда скромнее, чем «мера возраста Христова».
Так, согласно пифагорейцам, сама «человеческая жизнь «распределена на возрасты, связать которые не всякому под силу, ибо они упраздняют друг друга, если человека не воспитать хорошо и правильно с самого рождения» [1].
Единство (связь) человеческой личности, как оказывается, не является естественной данностью. Естественно, при всей своей драматичности, как раз то, что человеческая жизнь «распределена на возрасты», которые, к тому же, «упраздняют друг друга»(!).
Но что же такое «хорошее и правильное» воспитание? Можно ли осуществить его как тщательно выверенную методическую систему и усвоить как сумму «умений и навыков»? Греки в этом сомневались и самую возможность воспитания связывали с тем, что они (в лице пифагорейцев) назвали «выбором надлежащего момента», никак, однако, инструментально-методологически — извне и заранее- необеспеченного. «Выбор надлежащего момента… (лишь) до какой-то степени научим… Природа (же) начала трудноуловима» [2].
То, в чем греки усматривали роковые «разрывы» естества человеческого, — христианское Придание осознает и расценивает как последствия грехопадения- катастрофического разрыва с творцом всякого естества. Именно грех, по слову св. Василия Великого, «рассекает человеческое естество» [3]. Источник же его исцеления (и единства) глубже и первичнее, нежели данность человеческой природы как таковая: он — в отношении человека к Богу, в его таинственном сообразии Творцу.
О глубокой парадоксальности этого «сообразия» говорит св. Григорий Нисский, изъясняя первозданное состояние человека, согласно которому он «принял достоинство, которое выше его бытия» [4]. Эта «возвышенность» (или «превосходство») человека над своей собственной природой иерархически — устрояет его «по образу Божию», а исторически (и аскетически) — располагает совершать свое сообразие Богу, идя навстречу (или вглубь), но не вослед своей собственной сути. Иначе говоря, самая возможность осуществить это сообразие Богу, а тем самым обрести подлинно человеческую целостность, открывается не изнутри природных человеческих способностей и не в результате естественных человеческих усилий, но только — в ответ и в соответствии с даром Божественного Присутствия в творении и истории. Церковь и являет собой Таинство этого Присутствия.
Бог (как Творец и Спаситель) экзистенциально предваряет человека в тайне его личностного осуществления: Он прежде (хотя и не вместо) человека в месте его самоопределения. Порядок (образ и достоинство) человеческого бытия превосходит его тварную сущность и потому осуществляется как таинство по инициативе Бога, в ответ и по мере согласия с нею.
«Священный порядок жизни», сообразуясь с которым в крещении (и других таинствах) мы, по свидетельству Дионисия Ареопагита, «становимся свободными от нечестия» [5], в принципе (иерархически!) глубже и таинственней, чем все, что могло бы быть освоено в области «понимания» и «осмысления», взятых в одной только их рационально-психологической природе.
Таким образом, воспитание в христианской традиции оказывается возможным только из глубины и в соответствии с его мистагогическим (тайноводственным) измерением.
Литература
[1] Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989. С.497.
[2] Там же, с. 495
[3] Св. Василий Великий. Подвижнические уставы. Гл. 18.
[4] Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. Гл. 3.
[5] Св. Дионисий Ареопагит. О церковной иерархии. Гл. 7, 3, 11.
