К дню снятия блокады Ленинграда.
Интервью с сотрудницей библиотеки Санкт-Петербургской духовной академии Александрой Васильевной Аксеновой.
— Александра Васильевна, блокадный Ленинград Вы застали еще будучи семилетней девочкой. Какие воспоминания остались у Вас с тех поистине страшных дней?
— Голодные, холодные все были. Люди идут по улице, а тут же и мертвые под ногами лежат, все что угодно было. Моя вторая мама была детский врач и весь день ходила по вызовам и не машиной, а пешком (лифтов не было во многих домах). И даже под обстрелы попадала. Однажды пришла домой, а на ней лица нет. Мы обеспокоенно спрашиваем: «Что случилось?», а она говорит: «Ох, что было, иду по улице, никого нет кроме меня, по одной стороне, а над головой самолеты летают, и вдруг какой-то голос мне говорит: На ту сторону! На ту сторону! Быстро! Быстро! А я только успела перескочить улицу, как обрушился дом, мимо которого я проходила, в него огромная бомба попала!»
Так и жили… Бывало, пойдем, по карточкам хлеб получим, чаек на керосинке разогреем — и праздник у нас. И только разрезали на кусочки – вдруг воздушная тревога. Бабушка и я не любили лазить в подвал, все лезут, а мы стараемся остаться; нас все равно гнали. Мы жили на третьем этаже, а дом был четырехэтажным. Однажды раздался сильный грохот: снаряд попал в печную трубу. Обрушилась сажа, дыра в потолке, хорошо только, что этот снаряд в нас не попал.
Вот такие каждодневные случаи. А в 1944 году я уже пошла в школу. Сидим в классе, писать нечем, тетрадей нет, пишем на обрывках старых газет простым карандашом. И много раз было, что объявляли воздушную тревогу, и приходилось бежать в подвал. А когда не было таких налетов, то выходили и работали в саду, сажали какие-то кустики, деревья, чтобы большие выросли. Что-то созидали. Теперь едешь в метро, а перила исписаны всякой пакостью. Ужасно очень! Ведь люди строили, старались, это такая тяжелая работа была.
— Остались ли у Вас воспоминания о церковной, о литургической жизни блокадного Ленинграда?
— Храмов было открыто пять или шесть, именно в период блокады. Я помню, как мы с мамой ходили в Никольский собор. Долго шли, ведь не было транспорта совсем. А вот когда папа с фронта пришел, с ним мы всегда ходили в храм на Пасху. Народа было — тысячи, и конная милиция охраняла, не давала даже что-то против говорить. Никто нас из храма насильно не вытаскивал. Все спокойно ходили молиться. Плохо только было то, что была ужасная давка. Порой было даже не войти в храм. Я помню, как однажды стояли в очереди у храма, даже до моста рядом с Мариинским театром была очередь. Тогда трамваи ходили — выйдут люди и молятся, даже милиция старалась принимать участие в молитве. Не было тогда такого противного качества как лицемерие, какого-то такого полуиздевательского отношения. Многие стали понимать, что такую войну нельзя пережить без помощи Божией. А сколько чудес тогда происходило по молитвам!
— А были ли в те годы блокады в Вашей жизни такие то моменты особого ощущения действия Промысла Божия?
— У меня что-то подобное было, когда мы еще в селе жили. Тогда бабушка умерла от тифа на моих глазах. Дома тогда не было у нас своего, ее сестра продала тогда дом и с детьми поехала в Нарву. Мы же остались на улице, и нас переселили в пустой дом. А я тогда первый раз в жизни и, дай Бог, чтобы в последний, вышла просить хлеб. А я не умела. Я иду и говорю: «Дайте хлебца, бабушка умирает». И только одно окно открылось, и протянули мне кусочек. А я схватила, побежала, чтобы ей принести, мне казалось, что это ее спасет. Вдруг налетели две молодые женщины, выхватили у меня из рук этот кусочек хлебца и побежали. А я кричу им: «Тетеньки, отдайте, бабушка умирает». Но они все равно убежали, и я вернулась ни с чем. Стою на пороге, а она смотрит на меня, лежит, встать не могла совсем.
Так я осталась одна в семь лет. Папа – на фронте, мама вторая – в блокаде с семьей. Тогда постановили: сегодня у одних буду, завтра у других. Кто выгонит, кто приютит, кто даст что-то, кто не даст… И никогда я не просила: не дают — ухожу сразу. Сосульку пососу или елочную иголку. И вот ведь чудо – жива все еще. Были у нас люди и побогаче, но жили в другой части леса, и однажды вышло так, что погода была ужасная, снег, мороз, метель в тот день. И говорят мне они: «Ты у нас и так два дня – иди!» А другие-то в другой части леса, а лес огромный! И я маленькая вышла в обвязанных обмотках и пошла, проваливаясь в снег по пояс, не зная, где дорога, и здесь ли она. Я не просила остаться никогда! И вот иду молча, не зная, куда иду, и вижу елка стоит — большая, старая. Я туда залезла, ветер шумит, завывает вовсю, а под елкой тихо, спокойно, как в шалаше, и снег не идет. Я прижалась к стволу, стою, а мне дом видится: часы наши бьют, кукушечка то выскочит, то снова спрячется. И слова: «И вот начинается сказка…». А я замерзать начинаю и слышу «динь-динь», а там – колокольчик на санях звенит… и я отключилась. Очнулась я в санях, старый мужик меня в свой тулуп укутывает, растирает и приговаривает: «Ребенка-то бросили». Вот оно доказательство, что Бог есть! Огромный лес, никого нет (и кто поедет в такую погоду?), и вдруг Господь посылает спасение! Даже сейчас вспоминать это страшно! А когда привез меня в ту часть леса, где наши остальные были, все сразу всполошились. Спрашивают мужика, откуда меня привез, а он рассказывает, что едет за дровами в лес, а я около дороги стояла, спрятавшись под елкой. А лошадь уперлась, встала и ни с места. Мужчина говорит: «Я бью ее, а она не идет и мордой все показывает куда-то на большую елку. Я туда полез, а там ребенок замерзший стоит». Разве это не чудо? Вот такой случай был.
Беседовали: Алексей Медведев и Вадим Лозовский
