Мы поженились действительно по любви, мы любили друг друга, отец Георгий любил меня до последнего и я его. Ему утром уходить, я всегда встану, он уходит и всякий раз меня поцелует, приходит — то же самое. Мы никогда не ссорились. А отец Георгий никогда в жизни никого пальцем не тронул, несмотря что здесь, в академии, был очень строгим. У нас как было: если нужно что-то сделать или решить, я всегда подойду, скажу ему, и решим все вместе. А потом, в семье никогда нельзя что-либо скрывать друг от друга и врать друг другу нельзя, если говоришь неправду и не понимаешь друг друга, откуда тогда согласие?
Мы с отцом Георгием почти одесситы: я одесситка, а он с Одесской области. Познакомились в храме случайно, он тогда был на 4 курсе семинарии в Одессе и уже заканчивал учебу. Мы познакомились приблизительно вот такой же осенью. Встретились так: он подошел ко мне, когда я спускалась по лестнице из храма. Я его не знала. Он подошел и говорит: «можно вам помогу, а то здесь лестница крутая?» Там храм также как и у нас в академии, на третьем этаже, но храм очень большой, раза в два больше нашего, красивый. Я спускалась, он подошел. Он такой скромный был, очень скромный и стеснительный, и как он первый подошел, я даже не знаю… Мы познакомились и пошли гулять по Пушкинской, там где он жил. И я там недалеко жила. Он провожал меня, мы долго говорили.
Потом начали встречаться. Он заканчивал учебу в шестидесятом году, стал думать, что же дальше делать: жениться страшно было, тогда при Хрущеве закрывались храмы и монастыри. Женский монастырь закрылся, а мужской еще работал. Было такое время, что православному молодому человеку было страшно жениться. Страшно было и ему и мне. Закрыли Пантелеимоновский храм при семинарии, и само здание забирали. Он сказал: пойду учиться дальше. И я ему тоже так сказала: иди учись, если поступишь, даст Бог. Он приехал в Ленинград в шестидесятом году и поступил в академию. Учился здесь, а я в это время была в Одессе. Мы переписывались, очень часто переписывались, все письма сохранились до сих пор. Я хотела как то их сжечь, так дети мне не дали, говорят: «мама, такие интересные письма нельзя жечь», не дали в общем.
Когда он приехал, закончил первый год академии и говорит: давай поженимся, может меня рукоположат. Я сказала: я боюсь, раз ты учишься — учись, а там как Господь управит. Так он уехал обратно, второй год учиться. Когда закончил второй год, приехал летом в монастырь, он там помогал, работал.
Я приехала к нему в монастырь, это было воскресенье, летом. Была на службе в храме, вышла оттуда, он меня увидел и говорит: я пойду в трапезную, а ты меня здесь подожди. Я сидела на длинной такой скамеечке возле входа в трапезную, и рядом тоже люди сидели, много народу было. И вдруг из храма выходит отец Кукша. К нему не разрешали подходить, советская власть запрещала, и его провожали два монаха. Он такого высокого роста был, черненький. Я вижу, ведут его, и вдруг он оказался напротив меня и остановился. Далеко так, метрах в десяти. И говорит: «девушка в красном платье, иди сюда». Там все люди сразу же посмотрели — никого нет в красном, я была в розовом. И тут видимо монах ему подсказал, что там розовое есть платье. А батюшка говорит: «Да, да это». И зовет меня: «иди сюда, иди сюда» — раза три мне крикнул. Я встала и говорю: «Я?» он говорит: «Да, ты, иди!». Иду, у меня ноги подкашиваются, и думаю: «Господи, чем же я так согрешила, что отец Кукша меня зовет?» Иду, все грехи свои вспоминаю: «Господи, ну вроде ничего такого и нету». Я еще далеко от него была, а он улыбаться стал. Подхожу и только вот говорю: «Батюшка, благословите». Он полез в кармашек, достал просфорочку целенькую, и благословил меня на брак. Я хочу ему сказать, что мы еще не решили жениться, понимаете, трудное было время чтобы жениться, и страшно. Я хотела ему сказать «нет», что я и не хочу еще замуж, а он меня благословил. Дал просфорочку, поцеловал меня в лоб, прижал меня к себе, и у меня как будто страх ушел. Но я не могла ему сказать, что мы даже не говорили с Георгием о том, чтобы жениться, а отец Кукша и говорит: он придет сейчас ко мне. И оставил меня стоять… и я знаете, как встала — и ни с места. Он мне что-то такое сделал: я хочу ногу поднять, а она — никуда. И тут я расплакалась, так сильно стала плакать, что окружили меня все люди, что были во дворе, а отец Кукша, он так повернулся, и улыбнулся мне. Я думаю: ну все, буду теперь здесь стоять так. Вдруг выходит из трапезной отец Георгий, а там у входа площадка такая высокая была, крыльцо высокое. Он увидел, что я стою в окружении народа, подбежал, а у меня слезы. Я его не вижу, у меня слезы прямо градом катятся. И все спрашивают: «что тебе отец Кукша сказал, расскажи!» А я и не могу им сказать, даже и не могу с места сойти. Я ноги не могла поднять, хотела даже назад пойти, наклонилась, и чуть не упала. Вы представляете, как преподобный Кукша сделал? И отец Георгий отодвинул людей в сторону, подошел и взял меня за руку. И я пошла. И говорит: «А что такое?» Ему стали говорить, что ко мне подошел Кукша, что то разговаривал со мной, «а она нам и сказать-то ничего не хочет».
И мы пошли по двору. Я сказала ему: » ты знаешь, отец Кукша благословил нас жениться». А он мне и говорит: «Господи, я не зря молился»! Обнял меня, поцеловал, и говорит: «все, теперь я пойду к нему». И он пошел, я уже не пошла, потому что я плакала сильно.
А он значит пошел к отцу Кукше, а тот ему говорит: «а я знал, что ты придешь, я знал, что ты очень молился, чтобы ее не потерять. И вот благословил». Тогда Георгий поехал домой, взял благословение у родителей. И мы поженились, это было в шесьдесят втором году. 1 сентября у него день рождения, а 2 сентября у нас была свадьба. Было воскресенье. Свадьба была сначала у него дома, потом приехали в Одессу и там была еще свадьба, на следующее воскресенье. Потом он уехал обратно в Ленинград, учиться, а я осталась здесь в Одессе, он к Рождеству приезжал. А потом, когда последний год учился, его вызвал митрополит Никодим, и сказал: мы тебя здесь оставляем. Он как-то так испугался и растерялся немного. И написал мне письмо, что владыка оставляет в академии. Я приехала, шел 1964 год, я приехала как раз на Иоанна Богослова, 9 октября. Митрополит дал комнатку здесь в этом домике (сейчас академическое общежитие), на первом этаже. Его оставили, он не очень хотел здесь оставаться, здесь климат холодный, как сегодня. Мы же южные: никак не могли привыкнуть, я здесь очень сильно болела, так болела, мне скорую вызывали, и в больницу забирали. Он пошел к владыке Никодиму, и стал просить чтобы его отпустили в Одессу. А владыка кулаком об стол как стукнул и говорит: «я тебе дам сейчас! мы тебя здесь учили, а ты уедешь? Нет, еще успеешь записки читать!»
Отец Георгий пришел ко мне и сказал, что нет, владыка не пускает.
Я еще когда в Одессе была, его сразу рукоположили после того, как он после свадьбы приехал. Его рукоположили перед праздником Иоанна Богослова, 8 октября. Его владыка Никодим взял в Москву, там рукоположил во диакона, а потом рано утром они приехали, и здесь в академическом храме, в престольный праздник, его рукоположили во священника.
Пятьдесят лет прожили мы вместе и прожили всю жизнь здесь в академии. Первое время было очень тяжело. Знаете, тогда такие годы были, тяжелые очень. Не только для нас, для всех верующих непростое время было. Здесь такие же как и мы жили: отец Аркадий Иванов жил, здесь, в этом домике тоже еще молодой, потом Должиковы жили здесь, Должиков, он здесь преподавал, отец Владимир Сорокин жил. Шишкины жили. Здесь очень много преподавателей жило, в основном все преподаватели академии с нами жили. Федоров, Лукины жили, он священник был, Игнатьев жил. Елизавета Вениаминовна жила, ее отец митрополитом был, он здесь в Лавре похоронен, сын ее, отец Сергий Чибяга, но он умер молодой. Вот так вот все и жили. И жили трудно. Такие были времена, что и денег не было, и зарплата преподавателей маленькая. Друг у друга одалживали денежки: «Одолжи рубль, чтобы хоть до получки дожить». Ну так жили, но жили как то дружно, вы знаете, мирились со всем. И даже если кто-то приготовит — сейчас такого нет — кто-то из нас приготовит суп или борщ и несет другим: у тебя есть что-то поесть?» Понимаете, вот так дружно мы жили. И вещи давали, и хлебом делились. Было очень тяжело. Это не то, что сейчас. Я смотрю, сейчас как в столовой кормят, очень хорошо. И тогда в столовой кормили, но никто не ел, только студентам давали. Преподаватели сами себя обслуживали, никто ничего не ел. И как-то ничего, делились. Ой, Господи, все было.
Жили мы в основном рядом с отцом Владимиров Сорокиным. У нас был вход как-то один. Мы в одну сторону, а они прямо. Двери наши не закрывались, дети ходили друг к другу. И делились всем, если они сварят кашу, значит дети едят у матушки Анны, а если у меня есть, то у меня едят. В общем, всем делились, что есть. Один раз отец Георгий, уже работая в академии, он получал не то сто двадцать, не то сто тридцать рублей. И вот мы на это деньги жили. Один раз такой был такой интересный случай, он пришел и говорит мне: «Аня, у нас остались какие-нибудь денежки?», а я отвечаю: «Есть, там шестьдесят рублей осталось», а он говорит: «Дай я их возьму, там мальчик один учится, ну совершенно раздевший, ну голый. У него ничего нет, ни брюк, ничего нет, одни тапки, он так и ходит». Ну и у отца Георгия нечего одеть лишнего, понимаете, потому, что такая жизнь была. Я говорю: «Ну возьми эти шестьдесят рублей». Он взял, пошел с ним в город, и, я помню это как сейчас, купил ему ботинки, шапку, куртку и брюки. Вот за эти деньги все это можно было купить. И вернулся очень довольный: «Ой, Аня, я такой довольный, что он оделся». А осталось нам пять рублей, чтобы жить до получки. Вот эти пять рублей разошлись в нас, я встала утром, ну нечего кушать, не помню, что-то ребенку дала покушать, Алла тогда была еще маленькой, я ей там что-то дала, а сама взяла кусочек просфорочки, запила свяченой водичкой, и пошла с ней гулять в парк. Сели на лавочку, она играется, маленькая. Мы посидели, я замерзла, ну и встала. Встаю, смотрю лежит кошелек, а когда садилась, я этого кошелька не видела. Вот прямо, вы знаете, как будто кто-то мне его бросил. Я думаю, может кто-то есть, посмотрела вокруг — никого нет. Взяла этот кошелек, открываю, вы не поверите, там было ровно шестьдесят рублей. У меня и сейчас хранится тот кошелек, я его оставила просто на память, потому, что он нас спас, этот кошелек. И я как открыла, у меня прямо руки задрожали, а когда мы шли с Аллочкой, я ее еще на руках несла гулять, иду и думаю: «Вот как плохо быть добрым», вот это я помню хорошо. Нашла эти деньги, прибежала сюда, отыскала его здесь в академии и говорю, я его тогда еще Жориком называла: «Жорик, я нашла деньги», он говорит: «Где ты их нашла?», я говорю: «Да вот, в кошельке». Он пошел в магазин, что-то там накупил. Столько было радости у нас! Поэтому никогда нельзя жалеть, понимаете? А я тоже такая добрая, как и он. Потому, что мама нас так учила. Нас было восемь душ детей у мамы, и все были мальчики, одна я девочка.
Я родилась в Одессе, в семье очень благочестивой. Мама была верующая, а папа, когда мама вышла за него замуж, был не очень верующий. Замуж мама вышла во время революции, а до этого она училась в гимназии, ее отец был военным. Было такое страшное время, расстреливали всех и вся, и маме пришлось выйти замуж за самого бедного, такого, чтобы можно было не вызывать подозрений, чтобы где-то только спастись. И когда мама выходила замуж, папа к вере довольно равнодушно относился, но с мамой стал верующим. Они жили, папа построил дом большой, у нас был очень большой дом, да и семья у нас была большая, и папа с мамой жили очень хорошо, дружно очень. Я маленькая была, помню, папа идет на работу, маму всегда поцелует и с работы приходит, мама его встречает и они целуются, а я такая сердитая была, что они целуются. Потом папа берет меня на руки, а я всегда злилась на маму: почему папа сначала ее целует, а не меня, вот такое было…
Семья наша очень верующая была и грамотная. Мама ведь в гимназии училась, она очень хорошо читала на церковно-славянском и нас всех научила. Помню, она нас всех ставила на колени – молиться, а я маленькая, еще в школу не ходила, а на церковнославянском уже читала, и правильно читала. Мама в храме старостой была, и пела, и нас в хор водила. Мы все пели в храме и там и помогали. В нашем доме всегда жил священник, потому что у храма домик был, но здание забрали в советское время, и священнику негде было жить. Он один был, старенький такой, иеромонах Антоний. Потом, когда он умер, жил другой, и следующий тоже – в нашем доме всегда священники жили. И можете представить, как тогда, в советское время, на нас все смотрели? Ой ужасно, в школе ужасно… Спрашивают бывало на уроке: «кто в храм ходил?» Я подымаю руку: «я ходила». «Ну вот, — они говорят — сегодня будешь полы мыть в наказание» Ну, и мою – мама меня и этому научила дома, я ей всегда помогала. Мою пол, и вот так всегда. Наказывали нас ужасно. И все-таки мы в храм ходили. Бывало даже, что если в храме какой-то праздник большой, а петь и читать некому, то мама брата оставляла, он занятия пропускал. У меня братья все читали и пели, мы все были при храме. Мама нас строго воспитывала. Ребята уже взросленькие были, а когда в школу уходили, мама говорила: «смотрите, нигде не хулиганьте, чтобы нигде вам замечания не делали». И так и было, мы всегда боялись и слушались, потому что если будет какое-то замечание, то это значит, что в храм и не сможешь потом ходить. А другие дети в храм не ходили: их и не пускали родители, а нас мама брала за руку и вела.
А еще был такой случай: тогда сталинское время было, а у нас в доме много икон, и очень больших. И ходили по домам партийные активисты проверяли, чтобы в каждом доме висели портреты Ленина и Сталина. Мама купила маленький такой календарь и там Ленин был, и мы его прицепили на стену – мама знала что нужно. Пришли два мужика, проверяющие, и говорят: «А что у вас так много икон? Что такое? Это все снять нужно, и немедленно!» А мама отвечает: «А вы ли мне их повесили, что снимать будете? Вы мне их не вешали». Они подумали-подумали и говорят: «Вы молитесь не молитесь, а чтобы Ленин и Сталин висели». А у нас на стене фотопортреты сыновей маминых висели, братьев моих, они на фронте погибли, и дедушкин портрет еще висел, маминого отца, он еще в Японскую войну воевал и был там ранен, его фотография висела, в общем, все умершие. Так вот, мама нашла что ответить, говорит: «нет, не повешу Сталина». А я, помню, так маму за юбку или за платье тяну, что же она говорит такое, за это же сразу могут забрать! А она продолжает: «у меня здесь все умершие висят, вот это – мой отец, военный, он в японской войне воевал, так вот у меня здесь все умершие висят, когда умрет Сталин, тогда и повешу, а так вешать не буду». Они заинтересовались сразу: «Да? А когда воевал?» и все такое, и они как то так хорошо отнеслись и не стали заставлять больше. А когда ушли, мама сама взялась за голову: «Боже мой что ж я наделала?» Потом встала, помолилась и говорит: «ничего не будет». Такая вот она была молитвенница.
Главное увлечение было у отца Георгия — это книги. У нас большая библиотека в той комнате, это все его книги. Вы знаете, я сначала думала, что, наверное, с ума сойду от этих книг. Когда еще он здесь учился, то познакомился с одной старенькой матушкой, ее мужа расстреляли, мы к ней всегда ходили, мы и похоронили ее. Она нам много картин отдала и всю свою библиотеку. А когда были молодые, ходили очень часто в театр, тогда это копейки стоило, ходили в кино, телевизора у нас тоже не было, а так обычно он придет с академии, и за книги, все что-то смотрит. Такое у него было увлечение. Купаться очень любил на море. Когда мы ездили в Одессу, он почти каждый день ходил на море, а так какого-то особого увлечения не было у него, все книги, как занимался, так и оставил все, я их так и не трогаю.
Мы поженились действительно по любви, мы любили друг друга, отец Георгий любил меня до последнего и я его. Ему утром уходить, я всегда встану, он уходит и всегда меня поцелует, приходит — то же самое. Когда здесь у нас невестка появилась, так она была в шоке, она никогда такого не видела. Мы никогда не ссорились, другой раз я разозлюсь, бывало, на него, или когда дети маленькие были, так они подерутся или еще что-нибудь, дочка у нас такая шустрая была, а сын более такой мягкий, и она ему набьет. Он плачет, а я его ругаю, мол, папа сейчас придет. А отец Георгий никогда в жизни никого пальцем не тронул, несмотря что здесь, в академии, был очень строгим.
Ведь это нужно понимать друг друга, чувство сильное, любовь, она может как-то потом и проходит или привыкаешь друг к другу, но нужно, чтобы она тебя понимала, а ты ее понимал. Я, конечно, слышала как матушки и батюшки ссорятся, ругаются, но у нас такого никогда не было, нам все завидовали и даже отец Кукша Георгию тогда сказал, что все нам будут завидовать. У нас как было: если нужно что-то сделать или решить, я всегда подойду, скажу ему, и решим все вместе. А потом, в семье никогда нельзя что-либо скрывать друг от друга и врать друг другу нельзя, если говоришь неправду и не понимаешь друг друга, откуда тогда согласие? Если мы решаем что-то, я говорю, например: «я так хочу», а он говорит: «нет, Аня, знаешь так оно тоже не плохо, но вот так лучше будет». Я говорю: «Ну ладно, хорошо, пусть будет по твоему». И как-то у нас все по согласию было. Вот дочка у меня сейчас очень хорошо живет со своим мужем, они видели, как мы живем. Он ее любит и она его.
Когда отец Георгий уже лежал перед самой смертью, мне приснился сон, как будто я в академии, большой такой зал и я вместе с одной женщиной накрываю на стол. Сама в белом таком платье, и дверь открыта в зал. Смотрю, идет какой-то монах, думаю: «какой такой монах может быть?» А он идет, потом остановился, на меня смотрит и улыбается, а я думаю надо бы пойти взять благословение, и я говорю той, которая вместе со мной накрывала: «это же Кукша», и побежала за ним, а он ушел. Сам Кукша был, вы представляете? Я пошла к отцу Софронию, говорю ему: «отец Софроний, я не успела у него благословение взять, он взял и ушел». А он подумал и отвечает: «а может и хорошо, что не взяла благословение». И отец Георгий через несколько дней умер. Видите как: преподобный Кукша за ним пришел, такое совпадение: благословлял на брак и забрал его, а мне, наверное, не время еще.
Я не могу сказать, какой мой самый любимый праздник. Я все праздники люблю, честно. Я привыкла в храм ходить, для меня праздник, если служба, особенно, когда наш Владыка служит. Так это каждый раз праздник, здесь встал в храм и вышел из храма ну правда. Вот у нас, я не хочу сказать что-то на владыку Константина, но там как-то все по-другому было. Я просто люблю ходить в храм и если пойду куда-то, то забиваюсь в уголок или к стенке, не люблю праздное хождение по храму, когда не молишься, а только грешишь. А сейчас просто пойдешь в храм, вот и праздник, Я люблю все праздники все праздники хорошие, и все по-разному. Я так приучена, нас так мама приучила, что без храма никак. У меня и братья все очень верующие.
Я не знаю, как вам сказать, но если есть желание учиться, и если дано то будете учиться и будете священниками. Если вас Господь направил на этот путь, то, я думаю, все будет хорошо, если вера в Него есть. Вы понимаете, что если нет веры, если вера слабенькая это тоже плохо, нужно, чтобы в душе, в сердце огонь веры был и что если ты пошел сюда учиться, ток и должен быть таким, соответствовать, я так думаю. Как мы с отцом Георгием: если бы не было у него такой веры, как бы он этот путь прошел? В то время очень были семинаристы, я даже знаю их имена и фамилии, которые отказывались, уходили, и таких было не мало. Потом еще и писали всякое на Церковь, понимаете, а если есть вера, то никто из вас не уйдет. Я думаю что у нас ребята вроде не плохие, но вот только молоденькие очень, раньше брали более серьезных ребят, уже после армии, у таких уже немножко как-то что-то есть повзрослее, а сейчас вот со школы, но я думаю раз идут сюда значит будет все хорошо, дай Бог чтобы учились и закончили, я думаю что они будут стараться… А наши девушки… Вот раньше когда сюда приходили они как-то с большей верой, потому что тогда время такое суровое было, надо решимость было иметь. А сейчас они немножко рассеянные такие, не так как раньше. Вот она учится, учится, а потом и говорит: «Ай, может, и брошу все это, уйду в другое». А иной раз заканчивает и такое говорит: «Лучше бы я в институте где-нибудь училась», а ведь уже закончила, понимаете, и такие есть. Но если есть в душе вера, решимость, то будет все хорошо, и ребята так же закончат и священниками будут, и я вот смотрю, правда: заканчивают и хорошими священниками становятся. Дай Бог, чтобы у вас все было хорошо!
