Доклад доцента СПбПДА архимандрита Августина (Никитина) на научной конференции «Целостное мировоззрение ученого-христианина: вызовы современной эпохи и пути их преодоления: к 300-летию со дня рождения М.В. Ломоносова (1711-1765)», Московская духовная академия, 1-2 декабря 2011 г.
«Мы и потомство наше будем за Вас Бога молить, как за Шлецера и Ломоносова» [1]
А.С. Пушкин
Русско-немецкие связи берут свое начало в период, предшествовавший эпохе Крещения Руси. Так, в «Слове о полку Игореве «упоминается о победе Киевского князя Святослава над половцами и говорится о том, что в Киеве его прославляли немцы, а также представители других народов: «ту немци и венедици, ту греки и моравы поют славу Святославлю». [2]
Как известно, до нашего времени рукописный текст «Слова» не дошел. В своей статье «Песнь о полку Игореве» А.С. Пушкин отметил, что древняя рукопись, содержащая текст этого произведения, «найдена была в библиотеке графа А.И. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был полуустав XV века». [ПСС, XII, с. 147]
В той же статье поэт затронул и проблему, связанную с отсутствием оригинала «Слова о полку Игореве». «Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения, — пишет А.С. Пушкин. — Великий скептик Шлецер, не видев Песни о полку Игореве, сомневался, в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!» [ПСС, XII, с. 147]
В эпоху Крещения Руси русско-немецкие связи стали более интенсивными. Во времена правления князя Владимира (980-1015). Киев посетил Бруно, архиепископ Кверфуртский. А в 1043 году к немецкому королю Генриху III в Гослар приходили русские послы. [3] В «Повести Временных лет» под 1075 годом находится сообщение о немецком посольстве к Святославу Ярославичу: «В се же лето придоша посли из немец к Святославу». [4] Это посольство было послано немецким королем Генрихом IV; во главе посольства стоял Бурхард, епископ Трирский. [5] Так повествует о начале русско- немецких связей древнерусский летописец.
Но было время, когда древнерусские летописи были недоступны для отечественных исследователей. Касаясь начального периода научной работы с летописными текстами, А.С. Пушкин снова упоминает Шлецера: «Смотри, чем начал Шлецер свои критические исследования! Он переписывал летописи слово в слово, букву в букву…» [ПСС, XII с. 207] Обращение русского поэта к трудам Шлецера было неслучайным; одна из его работ так и озаглавлена: «Заметки при чтении «Нестора» Шлецера». А.С. Пушкина и А.Л. Шлецера сближало то, что оба они предпочитали работать с подлинными историческими документами, хранившимися в архивах. Приступая к исследованию о деятельности Петра I, Пушкин писал известному историку Михаилу Петровичу Погодину: «Трудиться мне одному над архивами невозможно, и помощь просвещенного и деятельного ученого мне необходима». [ПСС, XV, с. 53]
Допуск М.П. Погодина к архивным историческим материалам был устроен по ходатайству поэта перед императором Николаем I. Упомянув об этом, Пушкин просил историка использовать эту возможность как для своих исследований, так и в помощь ему самому — для работы над «Историей Петра». «Вы произведете такие чудеса, — пишет Пушкин, — что мы и потомство наше будем за Вас Бога молить, как за Шлецера и Ломоносова». [ПСС, XV, с. 53]
Август Людвиг Шлецер (1735-1809) в 1761 году получил приглашение прибыть в Россию. 19 августа того же года Шлецер отбыл из Геттингена в Любек, чтобы на корабле отправиться в Санкт-Петербург, к месту своего назначения. Прибыв в Любек 8 сентября, Шлецер стал готовиться к нелегкому путешествию: за 250 лет, прошедших со времени последних рейсов ганзейских купеческих судов в Великий Новгород, морские пути не стали менее опасными. Шлецер даже составил нечто вроде завещания: он перевел 800 марок на имя матери через один любекский торговый дом. Завершив в Любеке все свои дела, Шлецер отправился в морскую гавань Любека — Травемюнде, чтобы там подняться на борт корабля. [6]
В своих записках Шлецер повествует о трудностях, которые ему довелось испытать во время плавания; при этом он мимоходом приводит интересные сведения о тесных связях С.-Петербурга и Любека. «Из шести моих морских путешествий это, третье, было самое фатальное, — пишет немецкий ученый. На корабле была теснота; «в очень узкой каюте, которую жадный капитан набил тюками и ящиками, потому что фрахтом он пользовался один исключительно, 15 человек, в том числе капитан и штурман, должны были жить, дышать, есть и спать. Сверх того на судне находились пассажиры с канарейками, попугаями и девятью обезьянами». [6, 13] Молодому путешественнику в плавании не повезло: несколько раз корабль выходил в море, но вскоре поднимался встречный ветер, и капитан, «наскучив лавировкою», приказывал поворачивать обратно в Травемюнде. Особенно тяжелой оказалась четвертая попытка, предпринятая 12 октября. «На другой день нас постигла страшная буря, — пишет Шлецер. — Мой сундук, который стоял привязанный на палубе (я слишком поздно прислал его на корабль, а потому он не попал в каюту), с одной стороны оторвался и упал за борт. Несколько матросов вытащили его за веревку, на которой он держался с другой стороны; но все было промочено». [6,15]
Молодому ученому пришлось спасать свои рукописи и книги, что составляло главную ценность его багажа. Как только ветер стих и установилась хорошая погода, Шлецер начал сушить бумаги; при этом обнаружились невосполнимые потери: «Какие-то варвары из корабельщиков меня обокрали. Еще и теперь сожалею о потере маленькой люнебургской немецкой Библии, которой я впоследствии никогда не встретил — так она редка. Пропала также моя карманная Библия на еврейском и греческом языках (но впоследствии я ее выручил в Петербурге от вора или его укрывателя за один рубль)».[6,15]
Сравнительно удачной оказалась только пятая попытка покинуть Травемюнде: претерпев, как и раньше, многие беды, насельники корабля добрались, наконец, до острова Готланд. Это было 26 октября, «а на другой день,- пишет Шлецер, — мы увидели корабль, который уже 2 недели стоял на мели у берега, а через три дня пришел другой — на нем все было кверху дном». [6,16]
Целую неделю провели морские путешественники на Готланде в ожидании попутного ветра, и вот, наконец, капитан рискнул продолжить плавание. «Радость наша была непродолжительна: тотчас же начался опять противный ветер и притом продолжительные страшные бури. До сих пор было плохо, теперь стало еще хуже. Перед нашими глазами погибло судно; экипаж спасся; капитан из Любека и несколько человек экипажа перешли к нам на корабль как были; пассажиры поделились с ними рубашками, галстуками и платками. Потом мы увидели другой корабль, который гнало ветром; его привязали к нашему. Когда мы проходили мимо Дагерорта, нас выстрелами звал на помощь корабль, потерявший уже одну мачту; но мы не могли подойти к нему».[6,17]
Будущий русско-немецкий историк Август Людвиг Шлецер (Schlozer) родился 5 июля 1735 года в Ягштадте (Франкония). Его отец умер рано, и Шлецера воспитывал дед по материнской линии — пастор Гайгольд. Он же подготовил и определил внука в ближайшую школу в Лангебурге. В 16-летнем возрасте Шлецер отправился в знаменитый в то время Виттенбергский университет и, поступив на богословский факультет, стал готовиться к должности пастора. После трех лет учения он защитил диссертацию на тему: «О жизни Бога» (De vita Dei) (Виттенберг, 1754), а затем перешел в Геттингенский университет. В то время это был новейший университет Германии, основанный лишь в XVIII веке (1737 г.) Одним из лучших профессоров там был тогда Михаэлис (1707-1794), известный богослов и филолог, знаток восточных языков, имевший большое влияние на Шлецера.
Увлекшись Палестиной, Шлецер решил отправиться в Святую Землю. С этой целью он в 1759 году в первый раз приехал в Любек и здесь пытался найти мецената среди богатых купцов: ему были нужны средства для путешествия на Восток. Поиски окончились неудачей, и в том же 1759 году он вернулся в Геттинген. Однако вскоре у Шлецера появился шанс на удачу. В декабре 1760 года геттингенский профессор Бюшинг был приглашен в Петербург на должность пастора лютеранской церкви св. Петра (Петрикирхе). В это время в столице Российской империи подвизался немецкий историк Г.Ф. Миллер, который попросил пастора Бюшинга подыскать ему помощника для научных занятий и, одновременно, домашнего учителя. Пастор Бюшинг, в свою очередь, обратился с этой просьбой к Михаэлису, и тот, зная о заветной мечте Шлецера, предложил ему это место. Михаэлис полагал, что, пробыв несколько лет в России, Шлецер сможет скопить средства для давно задуманного путешествия на Восток. [7] Так Август Людвиг оказался на борту корабля, взявшего курс из Любека в Петербург, но чуть было не разбившегося у берегов Готланда… В конце концов Шлецеру удалось добраться до Петербурга, но последние морские мили сменились сухопутными верстами: корабль встал на зимовку близ финского берега, и пассажиры были вынуждены перегрузить свой багаж на гужевой транспорт, чтобы добраться до Выборга, а оттуда — до града Петрова.
Обосновавшись в доме Миллера, Шлецер сразу же стал изучать русский язык и помогать Миллеру в издании «Русского исторического сборника» (Sammlung Russicher Geschichte). [7, 1546] Филологическая подготовка и знание многих иностранных языков помогли ему быстро освоить русский язык, через 2 месяца он уже сделал перевод первого исторического документа.
Некоторое время Шлецер пробыл в качестве домашнего учителя при детях графа Кирилла Григорьевича Разумовского, гетмана Малороссийского, президента Академии наук. Став одним из наставников сыновей графа — Алексея, Петра и Андрея, Шлецер пользовался гостеприимством хозяина дома. За стол садились всей семьей, и Август Людвиг разделял трапезу с домочадцами. «Я присоединился к православным и решил выдержать все русские посты, — вспоминал он впоследствии. — Не могу сказать, чтобы это было для меня лишением: вкуснейшие рыбы с самыми разнообразными приправами, печения на прованском или даже луккском масле, миндальное молоко вместо сливок могли удовлетворить самого изысканного лакомку». [8]
Трудолюбие и глубокие познания Шлецера не остались незамеченными в петербургских научных кругах, и в 1762 году он стал адъюнктом при Академии наук, приступив к изучению древнерусских летописей. Для того, чтобы понимать язык Нестора Летописца, Шлецер изучил грамматику славянского языка. Он читал Жития святых и переводы творений восточных отцов Церкви на церковнославянском языке. Примечательно, что предшественником Шлецера на этом поприще был другой немецкий ученый — Адам Селлий, принявший в России Православие, монашеский постриг с именем Нестора и ставший насельником Александро-Невского монастыря (1737 г.) [7,1557] В 1762 году в распоряжении Шлецера оказалось два рукописных фолианта из библиотеки Академии наук, содержавших немецкий перевод одной из древнерусских летописей; перевод был выполнен Адамом Селлием.
Как раз в те годы в России постепенно формировалась потребность в углубленном изучении Русской Православной Церкви и Русского государства. Это потребовало точных, проверенных фактов о прошлом, извлекаемых из исторических источников, и расширения круга таких источников и их всестороннего изучения. Шлецер призывал отойти от традиционных приемов издания Летописи Нестора — основного источника по начальной истории Русской Православной Церкви. Он предлагал собрать сотни списков, сравнить их и на основе такого сравнения издать уже «очищенный» (от искажений в процессе переписки в позднейшее время) первоначальный текст древнерусского летописца. [9] Шлецеру удалось собрать 12 списков первоначальной, Несторовой летописи, после чего началось сличение этих списков между собой, выявление разночтений — материал для будущей монографии. [10]
Шлецер занимался и более близкой эпохой. Так, в 1764 году в С.-Петербурге был опубликован его трактат на тему «Об избрании королей в Польше» (Спб. 1764). В данном случае Шлецеру пришлось выполнить «социальный заказ»: в Польше предстояло избрание короля, и Екатерина II намеревалась посадить на польский престол своего бывшего фаворита — Станислава Понятовского. Лейтмотивом шлецеровского сочинения была мысль о том, что королевский престол в Польше всегда был «избирательный» и династические соображения не играли здесь главной роли.[10, 24]
Немецкий ученый уделял внимание тогдашним российским окраинам. Первая русская книга, которую Шлецер стал переводить, было «Описание земли Камчатки» С.П. Крашенинникова. Но древнерусская история по-прежнему была главной темой в исследованиях Шлецера. Он напечатал целый ряд статей, посвященных историческим источникам, летописям, содействовал также публикации «Истории Российской» В.Н. Татищева.
К 1765 году Шлецер стал членом Петербургской Академии наук и был назначен ординарным профессором русской истории. В том же году Шлецер был направлен в научную командировку для работы в немецких архивах. Основной целью поездки был сбор сведений об истории государства Российского. Таким образом, Шлецер снова отправился из С.-Петербурга по бурному Балтийскому морю. Прибыв в Любек 4 августа 1765 года, он приступил к поиску документов, относящихся к новгородско-любекским связям XII-XV веков. На первых порах его постигла неудача; в своем рапорте в Императорскую Академию наук от 12 августа 1765 года он сообщал: «В Любеке господин пробст соборной церкви Дрейер уехал в Голштинию, а потому, в его отсутствие, не стоит труда подавать в магистрат прошение по поводу важного поручения Императорской Академии насчет древних новгородских грамот». [6, 343]
Шлецер возлагал большие надежды на работу в архивах Любека: ведь здесь должно было храниться большое число документов, относящихся к ганзейскому периоду. «От моих здешних знакомых я получил несколько важных дополнений к моей предполагаемой русской библиотеке; в нее я соберу в виде экстрактов все, что иностранцы писали о древней русской истории, по плану, который я уже имел честь представить Императорской Академии, — писал Шлецер. — Я также очень охотно извлек бы древние известия о славянах из многочисленных рукописных любекских хроник, которые я здесь нашел; но для этого нужно время и спокойствие». [6, 344] Пытливый исследователь мечтал скорее получить архивные документы и, когда пробст Дрейер вернулся в Любек, Шлецер сразу же нанес ему визит: «Еще прежде, чем я ему сообщил о своей комиссии, он уже приготовил мне пакет древних рукописей, которые отчасти объясняют русскую историю, отчасти от нее ожидают объяснения».[6, 344]
Шлецер знал научную цену древним летописям: ведь в С.-Петербурге он сделал многое для изучения начального периода истории Древней Руси. Поэтому в Любеке он старался максимально использовать открывшуюся перед ним возможность не только прикоснуться к древним грамотам, но и поработать над их текстами. «Г-н Дрейер обещал дать мне записку о всех древних новгородских грамотах в Любекском архиве, чтобы я мог выбирать и списывать те, которые мне будут нужны, — сообщал Шлецер. — Это работа по крайней мере на 4 недели, хотя я работаю день и ночь, — работа, которая наверное окажет услугу русской истории и которую не так легко можно было бы исполнить в другое время, когда в Любеке будет, может быть, другой, не столь услужливый архивариус, а у Академии не будет на немецкой почве такого терпеливого и трудолюбивого агента». [6,344]
Шлецеру довелось быть первопроходцем не только на ниве русского летописания, но и истории ганзейских городов. «С патриотическим чувством видел я в любекской библиотеке множество прекрасных, но еще не напечатанных и неизвестных любекских хроник, — отмечал Шлецер. — Я все думал, что Россия — единственная страна в Европе, так долго оставляющая свои сокровища в пыли и плесени; но Любек, si fas est parva, поступает точно также. Но Любек слишком беден, чтобы платить собственным историографам, и действительно, у него их никогда не было».[6, 345]
Слава к любекскому архиву придет позднее, — в следующем, XIX-м столетии. В 1842 году русский путешественник И. Симонов, посетивший гамбугскую городскую библиотеку, смог убедиться в этом. Библиотека заключает в себе до 200.000 переплетов, — писал И. Симонов. — Книги, по большей части, старинные… Я любопытствовал узнать, нет ли у них рукописей, относящихся к временам сношений Гамбурга с Новгородом; но г-н Леман (директор Ботанического сада — авт.) и помощник его г-н Петерсен полагает, что такие рукописи могут находиться в Любеке, с которым новгородцы более были в сношении [11].
Отправляясь из Петербурга в немецкие земли, Шлецер получил множество поручений от Академии наук; ему было, в частности, предписано закупать книги для академической библиотеки. Среди прочих, было дано ему и неожиданное задание, о котором он сообщал в своем отчете: по поручению «от Канцелярии по присланному из правительствующего Сената в Академию запроса», Шлецер составил описание «долгаузов (домы полоумных) в Любеке, Люнебурге, Франкфурте и Нюрнберге». [6, 391]
В записках Шлецера можно почерпнуть интересные сведения о русско-немецких связях того времени. Он сообщает, например, что в 1760-х гг. Любек был перевалочным пунктом для немецких переселенцев, отправлявшихся в поисках счастья за пределы фатерланда. «Дело колонистов дает здесь очень много поводов к разговорам, — писал Шлецер. — Только в этом году (1765-м — авт.) уже более 3000 душ отправилось отсюда в Россию». [6, 344] Массовый въезд немецких переселенцев в Россию начался после издания Манифеста императрицы Екатерины II «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселиться в которых губерниях они пожелают». [1763 г.] Открывшейся возможностью поспешили воспользоваться и переселенцы из немецких земель, которые до этого безуспешно пытались обосноваться в других европейских странах. Так, еще раз упомянув о 3000 колонистов, направившихся в Россию, Шлецер отмечает: «Почти все они были пфальцские уроженцы, 5 лет тому назад переселившиеся на датские земли. Но копенгагенская коллегия колонистов, которая, по рассказам, состоит из 4-х медиков, одного магистра философии и одного пастора, не имела искусства обратить в датских граждан этих людей, которые драгоценны как колонисты, потому что они по большей части богатые крестьяне». [6, 345]
Переселенцы, прибывавшие в С.-Петербург из Любека, расселялись затем по необъятным российским просторам. Одним из регионов немецкой колонизации стало Поволжье, о чем также можно найти сведения в записках Шлецера. «О Саратове имеют хорошее понятие, — пишет немецкий ученый, — считают его такою же страною, как Италия, только воображают, что там небезопасно от татар». [6, 346] При этом Шлецер отмечал, что любекские городские власти принимали деятельное участие в помощи будущим колонистам; по его словам, «любский комиссар, г-н Шмидт, ревностно предан русским интересам в деле колонистов, так что, по рассказам, из Любского магистрата иногда получаются напоминания, что он — гражданин Любека».[6, 346]
Вернувшись в С.-Петербург в октябре того же 1765 года, Шлецер узнал, что его коллега Миллер переведен в Москву и трудится в архиве Иностранной коллегии. Оказавшись единственным представителем исторической науки в Петербурге, Шлецер с удвоенной энергией принялся за изучение источников русской истории. В своей напряженной работе немецкий ученый опирался на помощь Семена Башилова — переводчика, состоявшего при Академии наук. При его содействии Шлецер издал древнерусский памятник — «Русскую Правду» (по академическому списку Новгородской летописи). Этот труд, впервые увидевший свет в 1767 году, был издан под названием: «Правда Русская, данная в одиннадцатом веке от великих князей Ярослава Владимировича и сына его Изяслава Ярославича» (изд. А. Шлецера. Спб. 1767). После успешного завершения этого кропотливого труда Шлецер приступил к публикации Никоновской летописи, сопроводив ее текст своим предисловием.
1767 год был переломным в жизни Шлецера, поскольку он по ряду причин решил вернуться на родину и рассчитывал продолжить там свои исследования в области древнерусской истории. Свои выписки из летописей, составившие два фолианта, Шлецер постоянно носил с собой и на ночь клал под подушку. «В случае кораблекрушения, писал он впоследствии, — я мог это спасти, а остальное утраченное можно было бы восстановить». [12] В сентябре 1767 года Шлецер отправился в Геттинген.
Отъезд Шлецера из России отразился на издании исторических памятников, выходивших из печати при его участии: в 1767 году вышел в свет первый том Никоновской летописи, подготовленный Семеном Башиловым под руководством Шлецера, [13] второй том Никоновской летописи, из-за отъезда Шлецера в Геттинген, готовил к печати уже один С. Башилов.
По возвращении в Геттинген Шлецер преподавал историю в местном университете. Он продолжал свои изыскания и написал ряд работ по русской истории. Шлецер знакомил немецких ученых с историей России, публикуя и труды своих коллег, путешествовавших по ее необъятным просторам. В 1769 году он издал «Сибирские письма» [14] пастора Эрика Лаксмана (впоследствии — профессор химии), работавшего в России. Благодаря усилиям Шлецера, библиотека Геттингенского университета постоянно пополнялась русскими книгами. В 1774 году Шлецер начал издательскую деятельность, основав периодическое издание, названное «Переписка» («Brifwechsel nebst statistischen Inhalt»). Оно выходило с перерывами с 1774 по 1793 гг. под разными названиями и составило 72 выпуска, или 18 томов. [15] На страницах этого издания часто помещались материалы, имевшие отношение к России.
В конце XVIII века в Геттингенском университете училось много студентов из России, и даже был образован «русский клуб». К русским студентам Шлецер всегда относился с отеческой заботой, и они с удовольствием слушали его лекции по русской истории. [8, т. II, 118] В местной русской колонии состоял молодой граф Петр Алексеевич Разумовский — старший сын Алексея Кирилловича, который когда-то был воспитанником Шлецера в С.-Петербурге. (Алексей Кириллович Разумовский был одним из основателей Царскосельского Лицея, который дал России Пушкина). [8, т. II ,76-77] Алексей Кириллович рекомендовал сына своему старому наставнику; Петр Разумовский часто виделся со знаменитым профессором, который руководил его занятиями. [8, т. II, 118] В числе русских студентов, учившихся в Геттингене, были А. И. Мусин-Пушкин (будущий обер-прокурор Св. Синода), А.И. Тургенев (будущий историк и археограф), А.С. Кайсаров (будущий писатель и профессор Дерптского университета) и другие.
Однажды в русской колонии было решено устроить богослужение в праздник Пасхи Христовой, и Шлецер представил студентам православные богослужебные книги. «Мы в 12 часов ночи собрались к нам, — сообщал один из русских студентов своим родителям. — Комната была усыпана цветами, освещена и украшена образами, какие только мы достать смогли. Сначала мы читали Деяния, а потом начали по форме петь заутреню по церковным книгам, которыми снабдил нас любящий русских Шлецер. Мы пели весь канон порядочно, и по заключении Андрей Сергеевич (Кайсаров) сказал прекрасную проповедь. Утром великого дня разговелись мы опять вместе пасхой и куличом, и все это было сделано, сколь возможно, на русский манер. Поутру же ходили с раскрашенными яйцами к бывшему некогда русскому гражданину Шлецеру христосоваться; на одном изображено было: История, державшая одною рукой венец над шлецеровым вензелем, а другой — его «Нестора». Почтенный старик принял нас с очевидным удовольствием и уверил, что ему всегда было интересно и мило все русское, и благодарил, что мы напомнили ему этот обычай». [16] Пасхальная служба привлекла местную немецкую публику, которая с восхищением слушала пение, а потом с большими похвалами отзывалась о русских студентах. [16,100]
Как раз в эти годы А.Л. Шлецер завершал свой главный труд по истории Киевской Руси. Это монументальное сочинений в 5 томах увидело свет в 1802-1809 гг. в Геттингене под названием: «Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные»( тт. I-V, Геттинген, 1802-1809, на нем. яз.). Сегодня, когда в области истории русского летописания сделано так много, оценка «Нестора» довольно скромная: этот труд «оказал положительное влияние на развитие русского источниковедения». [17] Но в свое время, благодаря этому сочинению, работа с древнерусскими летописями была поднята на качественно новый уровень. В 1803 году Гете оценил «Нестора» Шлецера как замечательное произведение. [12, 67]
Уже по выходе первых томов на немецком языке труд Шлецера по достоинству был оценен и в России. В 1803 году Александр I пожаловал немецкого историка бриллиантовым перстнем; он был представлен к ордену св. князя Владимира 4-й степени и возведен в «дворянское Российской империи достоинство». Интересно, что в свой дворянский герб Шлецер просил включить изображение «монаха в одеянии иноков Киево-Печерского монастыря». [18] Эта просьба была уважена, и в родовом гербе Шлецера на золотом поле был изображен Нестор Летописец с книгой в руках и надпись: «Memor fui dierum antiquorum». [19] В 1804 году А.Л. Шлецер был избран почетным членом «Общества истории и древностей российских» (Москва), которое, в большей степени, было учреждено по его ходатайствам. В 1807 году Шлецер был избран членом «Общества наук и искусств» (С.-Петербург). [12, 47]
«Нестор», вышедший в Геттингене на немецком языке, был доступен лишь ограниченному кругу русских исследователей. Перевод этого сочинения на русский язык был предпринят Д. Языковым. Русское издание «Нестора» было выпущено в трех томах под названием: «Нестор. Русские летописи на древнеславянском языке, сличенные, переведенные и объясненные А.Л. Шлецером» (ч. 1-3. Спб. 1809-1819).
Высоко оценил значение труда Шлецера для русской истории будущий митрополит Киевский и Галицкий, будущий член Академии наук владыка Евгений (Болховитинов). Он предложил «Обществу истории и древностей российских», «по совету и примеру Шлецера», взяться за издание «Нестора». Согласно протоколу первого заседания Общества (1804 г.), было решено, «приняв в помощь критические замечания славного историографа г. Шлецера», путем сравнения «самых древних и верных» летописных списков, определить «самый лучший и вернейший текст с необходимыми выносками разностей в чтении, некоторых объяснений и прочее…» Перевод 5 томов «Нестора» на русский язык выполнили семинаристы (независимо от издания Д. Языкова) под руководством владыки Евгения в течение нескольких лет, в его бытность епископом Вологодским (1808-1813) и Калужским (1813- 1816). Этот рукописный свод сохранился в Киево-Софийской библиотеке. [12, 69]
Известные русские историки высоко оценивали значение трудов А.Л. Шлецера. Н.М. Карамзин считал себя «одним из наиболее усердных почитателей немецкого историка». [20] С.М. Соловьев видел наибольшую заслугу Шлецера в том, что критикой древней русской летописи он «дал ключ к уразумению начала нашего государства». [20, 186] С этими оценками совпадает мнение о Шлецере русских поэтов и писателей. Оценка А.С. Пушкина уже приводилась. Н.В. Гоголь видел в Шлецере историка, который сумел понять единство всемирно-исторического процесса: «Шлецер, можно сказать, первый почувствовал идею об одном великом целом, об одной единице, к которой должны быть приведены и в которую должны слиться все временами народы. Он хотел единым взглядом обнять весь мир, все живущее».[21]
А.Л. Шлецер скончался 9 сентября 1809 г. на 75-м году жизни. Но на этом не прервалась его духовная связь с Россией — ее продолжили сыновья выдающегося немецкого историка. Старший сын Шлецера Христиан состоял профессором Дерптского (ныне Тарту, Эстония) (1801-1802), а потом Московского университета (1802-1826), специализируясь в области права, политики и экономики. Его перу принадлежит ряд трудов на латыни, немецком и французском языках. [12, 47] Сын Христиана, внук А.Л. Шлецера, носил имя Нестора; он был русским консулом в Штеттине (ныне — Щецин, Польша) (ск. в 1846 г.). А младший сын Шлецера — Карл, с 1811 г. служил русским вице-консулом (с 1811 г.), а потом консулом в Любеке. Известный русский литератор Николай Иванович Греч, побывавший в Любеке в 1835 году, писал: «Часу в девятом пошел я к нашему консулу г. Шлецеру, сыну знаменитого историка…» [22]
Говоря о Любеке, можно отметить, что большое значение для русской исторической науки имели труды видного государственного деятеля Николая Петровича Румянцева (1754-1826). Он снаряжал научные экспедиции по отысканию древних рукописей, печатал наиболее интересные из них. Любекский архив был на особом счету у русского историка. «Я получил список из Любека с найденного там оригинального документа, на древнем немецком языке, о торговом деле с Новгородом. В нем упоминаются посадник Тимофей Юрьевич и тысяцкой Никита Федорович…. Сей документ принадлежит к 1392 году» [23], — сообщал Н.П. Румянцев владыке Евгению в 1823 году.
Как уже говорилось, любекский городской архив был богат материалами по истории Ганзы и ее связей с русскими и прибалтийскими городами. В 1814-1815 гг. Румянцев получил отсюда через генерала Адеркаса и профессора Германа копии 29 грамот по истории Риги, Ливонии и Эстонии. В дальнейшем (по крайней мере в 1821-1824 гг.) российский генеральный консул в Любеке Шлецер регулярно присылал ему копии материалов из этого архива. Они освещали историю Новгорода, царствование Алексея Михайловича и т.п. В 1839 году Шлецер вспоминал, что в архиве он специально занимался выявлением документов на русском языке, чтобы «заказать с них факсимиле для государственного канцлера графа Румянцева, который за двадцать пред сим лет получил через меня точные снимки множества документов и приказал издать оные в печати». Таким образом были продолжены научные связи Любека с Россией, начатые в 1761 году А.Л. Шлецером, имя которого в одинаковой степени принадлежит немецкой и русской исторической науке [24, 66].
[1] Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. T. XV. Переписка: 1832-1834. – М. 1948, с. 53. — Письмо М.П. Погодину от 5 марта 1833 г. Петербург. — № 801. [2] Слово о полку Игореве. — Ярославль, 1980. — С. 57. [3] Шайтан М.Э. Германия и Киев в XI в. // Летопись занятий постоянной историко-археологической комиссии за 1926 г. Вып.1 (34). — Л. 1927. — С. 7. [4] Повесть Временных лет. ч. 1. — М.-Л. 1950. — С. 131. [5] Свердлов М.Б. О посольской «речи» в рассказе Повести Временных лет под 1075 г. — ТОДРЛ, № 23. — Л., 1968. — С. 330. [6] Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. (Пребывание и служба в России от 1761 до 1765 гг.) // Сборник отд. русского языка и словесности имп. Академии наук. Т. 13. — СПб., 1875. — С. 12. [7] Соловьев С.М. Шлецер. Собрание сочинений. — СПб., 1901. — С. 1543. [8] Васильчиков А.А. Семейство Разумовских. Т. 2. — СПб., 1880. — С. 2. [9] Подробнее о принципах работы Шлецера с летописями см.: Шлецер. Рассуждение, о русской историографии // Московский литературный и ученый сборник. – М. 1847. — С. 397-483.; Винтер Э. Ломоносов и Шлецер. — В кн.: Ломоносов: Сборник статей и материалов. T.IV. — М.-Л. 1960. — С. 260-271. [10] Бестужев-Рюмин К. Биографии и характеристики. — СПб., 1882. — С. 19. [11] Симонов И. Записки и воспоминания о путешествии по Англии, Франции, Бельгии и Германии в 1842 году. — Казань, 1844. — С. 10. [12] Бестужев-Рюмин К. Указ. соч. — С. 193 [13]Русская летопись по Никонову списку, изданная под смотрением Императорской Академии наук. ч. I (До 1094 г.). — СПб., 1767. [14] Laxmann Е. Sibirische Briefe. Gоttingen-Gotha, 1769. [15] Майков П. Шлецер Август Людвиг // Русский биографический словарь. Т. 23. — СПб., 1911. — С. 343. [16] Журнал министерства народного просвещения. — 1910. — № 7. – С. 100. [17] Советская историческая энциклопедия. Т. 16. — М., 1976. — С. 294. [18] Модзалевский Б. К биографии Августа Людвига Шлецера // Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук. Т.VIII. Кн. I. — СПб., 1903. — С. 189-193. [19] Майков П. Указ. соч. – С. 342. [20] Черепнин Л.В. А.Л. Шлецер и его место в развитии русской исторической науки // Международные связи России в XVII-XVIII вв. — М., 1966. — С. 186. [21] Гоголь Н.В. Арабески. Разные сочинения. ч. 2. — СПб., 1835. — С.11. [22] Греч Н.И. 28 дней за границею, или действительная поездка в Германию: 1835. — СПб., 1837. — С. 24. [23] Переписка митрополита Киевского Евгения с государственным канцлером графом Николаем Петровичем Румянцевым и некоторыми другими современниками (С 1813 по 1825 гг. включительно). Вып. II. — Воронеж, 1870. — С. 76. — Письмо от 22 апреля 1823 г. из С.-Петербурга. [24] Головачев Г. Август Людвиг Шлецер // Отечественные записки. — 1844. — № 8, с. 66.
