Первое послание Апостола Павла к Коринфской церкви дает нам ценнейшие свидетельства о жизни и проблемах самых первых христиан из языческой среды. Мы часто склонны идеализировать состояние ранней Церкви, тем более Церкви апостольского времени. Читая яркое и живое свидетельство Апостола Павла, мы убеждаемся в том, что такая идеализация навязана нам общечеловеческой склонностью возвышать прошлое в сравнении с настоящим. Трезвый и непредубежденный взгляд на историю показывает нам, что реальность намного сложнее: что-то в ранней Церкви действительно заслуживает восхищения, но что-то, следуя Апостолу, – критической оценке.
«Не будьте дети умом»
Три главы своего послания (1 Кор 12-14) Апостол Павел посвящает волновавшей коринфских христиан проблеме «духовных даров». Как это ни покажется странным, благодатные дары Святого Духа, посылаемые каждому христианину в день его личной Пятидесятницы, то есть во время принятия таинства святого крещения, и утверждаемые в таинстве святого миропомазания (конфирмации), именно эти Божественные «подарки» были причиной если и не разделений в Коринфской общине, то довольно бурных разногласий и даже нарушений церковного мира. Иначе Апостол Павел и не уделил бы этому вопросу так много места в своем послании. Речь шла прежде всего о так называемых pneymatika. Это слово повторяется в первом стихе 12-й главы послания («Не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных») и в первом же стихе 14-й главы («ревнуйте о дарах духовных»). Оба раза в русском Синодальном переводе мы видим, что слово «дары» напечатано курсивом, то есть оно вставлено переводчиком для лучшего понимания, ибо оригинальное греческое слово pneymatika означает просто «духовные», без слова «дары». Но что означает это «духовные»? Речь идет о термине, который употреблялся ранними христианами для обозначения особых состояний вдохновения Святым Духом. Мы привыкли называть эти состояния другим греческим словом, – «экстазом», или иногда «трансом». К таковым необычным состояниям относились вдохновенное пророчество и языкоговорение, или глоссолалия по-гречески. Некоторым коринфянам особенно привлекательным казался именно дар языкоговорения, он казался им свидетельством особой «духовности». Они предавались ему с наивной «детской резвостью», увлеченные его необычностью. Апостол увещевает их: «Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни» (14,20). Более рассудительные коринфяне уже и сами находили обременительным поведение элитарных «пневматиков» с их высокой самооценкой. Это и вызывало разногласия в общине.
Но не только яркая необычность была причиной особого отношения коринфян к дару глоссолалии, но и его значимость в их прежней языческой жизни. Экстатические феномены были широко распространены в античной религиозности. Самый известный пример – Дельфийский оракул. Святилище Аполлона в Дельфах на склонах Парнаса славилось во всем греческом мире теми предсказаниями, которые давала жрица Пифия. Она, сидя на треножнике, опьяненная особым настоем из лавровых листьев, погружалась в состояние транса. В ответ на задаваемые ей вопросы Пифия что-то бормотала, произносила несвязные слова, которые находившиеся здесь же жрецы-толкователи должны были «записать», яко бы понять и перевести, облекая ее лепет в гекзаметр. В таком виде ответы передавались вопрошающим, разумеется, за известную плату. Предсказания (оракулы) Пифии носили двусмысленный и темный характер, что позволяло толковать их весьма произвольно. Дельфийский оракул почитали не только греки, но и другие народы, а приток многочисленных даров привел к накоплению в Дельфах несметных богатств.
В столичном Коринфе, куда стекались всевозможные религиозные идеи и течения, коринфяне во время религиозных праздников и процессий сталкивались с подобными экстатическими явлениями, которым приписывалось божественное происхождение. Этим можно объяснить и в Коринфской церкви высокую оценку языкоговорения, которое очевидно могло производить большое впечатление и на внешних. Не стоит этому удивляться. Ведь и в окружающем нас обществе, и даже среди христиан, спустя две тысячи лет странные и таинственные феномены часто вызывают не меньший интерес, чем у древних коринфян.
Следует напомнить, что и Ветхому Завету не чужды подобные феномены. Так, например, в книге Числ 11,24-30 рассказывается о том, как в пророческий восторг пришли семьдесят старейшин израильского народа (ср. также Ис 28,11; Иоиль 2,28). В Завещании Иова, иудейском писании 1-го в. РХ, мы читаем об одной из дочерей Иова: «И она обрела другое сердце, так что она больше не помышляла о земных вещах. Она вдохновенно говорила на ангельском языке и воссылала Богу песнь, подобную ангельскому пению» (48,2-3). Вот и в Коринфе были члены церкви, которые во время богослужения впадали в подобный религиозный экстаз (слово это в буквальном переводе означает «исступление, выход из себя, восторг»). И они тоже «говорили» на «ангельском языке» – как тогда называли языкоговорение (ср. 1 Кор 13,1). Это было самозабвенное, обращенное к Богу лепетание или пение, произнесение нечленораздельных звуков или выкрики. И всё это считалось особенно интенсивным переживанием близости Божией. Присутствие Духа казалось ощутимым столь сильно, что замирало сердце и спирало дыхание. Несколько позже из общественного богослужения глоссолалия мало-помалу вытесняется. Так уже Евангелист Лука, очевидно, не имел больше личного опыта встречи с этим феноменом и в своей книге Деяний святых Апостолов (2,4-11) он понимает глоссолалию так, будто люди под воздействием Духа во время Пятидесятницы благовествовали на иностранных языках.
Трудно сказать, насколько соответствует этому древнему коринфскому опыту то, что сегодня практикуется как «языкоговорение» в различных харизматических общинах. Для нас важнее понять отношение к этому мистическому феномену Апостола Павла. Экстатические проявления в Коринфской церкви он принимает как адекватные выражения религиозного опыта. Он и сам претендует на обладание такими дарованиями: «Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками» (14,18) и определенно наставляет церковь не запрещать языкоговорение (14,39). И все же Апостол не скрывает своего скепсиса и сдержанности в отношении глоссолалии. Во-первых, всякий опыт встречи и живого общения с Богом, сколь бы интенсивным он ни был, доказывает свою подлинность причастностью к наивысшему Божественному дару – к любви, о чем так поэтично и восторженно говорится в 13-й главе послания. Во-вторых, Апостол ставит принципиальный вопрос практического характера: Какую цель преследует проявление того или иного духовного дара? Какой плод он приносит? Способствует ли дар языкоговорения личному религиозному самоуслаждению или он способствует единству общей жизни в Церкви? Для Апостола Павла решающий критерий – служение созиданию Церкви Христовой. Религиозный индивидуализм и даже эгоизм не должен иметь в ней места.
Говорящий «на языках»[1] думает, что он проникает в таинственное, не выразимое понятными человеческими словами общение с Богом. Апостол возражает: Не является ли такой непонятный для ближних экстаз, который выставлен напоказ перед Церковью, эгоистическим самоуслаждением? «Кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его. … Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя» (14,2.4). Обращение к Богу при отвращении от людей, при полном невнимании к тем, кто не имеет дара языкоговорения, – это в глазах Апостола Павла абсурд.
Для пояснения своей позиции Апостол Павел сначала напоминает коринфянам об их языческом прошлом. «Знаете, что когда вы были язычниками, то ходили к безгласным идолам, так, как бы вели вас»[2] (12,2). Здесь подчеркнут момент одержимости: коринфяне некогда были захвачены, очарованы опьяняющим экстазом некоторых языческих культов. Однако – и Апостолу это представляется очень важным – содержание феномена экстаза, трепета, восхищения внешне, со стороны неопределимо. Как распознать за невнятными звуками глоссолалии, чтò за ними стоит: переживание присутствия Святого Духа? самовозбуждение и прелесть? бесовская одержимость? И вот «потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»[3] (12,3). Христианское исповедание Иисуса Господом дается благодатью Духа Святого. Иначе говоря, подлинность христианского религиозного опыта гарантирует не экстатическое вдохновение само по себе, но его содержание. И содержание это должно быть внятным и доступным не только «говорящему», но и слушающим. В этом отношении Апостол однозначно отдает предпочтение дару пророчества, которое тоже относится к тем pneymatika, которым посвящены 12-14 главы Первого послания к Коринфянам. Пророческая речь, в которой тоже присутствует элемент экстатичности, в отличие от глоссолалии понятна всем. «Кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение» (14,3). Нет, Апостол ни в какой мере не желает отказывать коринфянам в их харизматическом богатстве. Он не отрицает пользы языкоговорения, но настаивает на том, чтобы экстатическая речь переводилась на понятный язык, чтобы дар языкоговорения сопровождался даром «истолкования языков». Тогда церковное общество могло бы вынести из этого дара пользу для себя. Кто желает принести пользу другим, должен делать это как можно понятнее. Не утруждать себя этим означает недостаток любви.
«Мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены»
Разумеется, любовь, стремящаяся к благу других, к спасительной пользе для ближних должна быть определяющим началом всей жизни христианина. А жизнь его – жизнь в благодати, в спасающем небесном даре вдохновения Божественным Духом, когда искупленный и спасаемый человек вслед за Павлом может благодарно воскликнуть: «Уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2,20). Изливаемая с небес благодать (греч. charis, лат. gratia) одна для всех и каждого. Но проявляется она во множестве конкретных даров (харизм, от греч. charisma). Есть основания полагать, что само слово charisma ввел в богословский язык именно Апостол Павел, противопоставляя его несколько скомпрометировавшему себя в его глазах слову pneymatika. В переводах на другие языки различие между этими словами обычно бывает незаметно. Но это для нашей ситуации и не так важно. Апостол начинает речь о харизмах тремя яркими аккордами:
«Дары различны, но Дух один и тот же.
И служения различны, а Господь один и тот же.
И действия различны, а Бог один и тот же, производящий все во всех» (12, 4-6).
В 12,8-10 следует перечисление различных даров благодати, которое снова увенчивается высказыванием о том, что все различные дарования производит один и тот же Дух (12,11), т.е. все они равноценны.
При этом для Апостола Павла особенно важны две мысли: 1. Харизма – подарок, незаслуженный дар, его источник – Бог. Поэтому исключена всякая похвальба, всякое превознесение одного над другим. Единственная адекватная реакция на Божественный дар – благодарность, а не демонстративное выставление собственных способностей. 2. Харизма дарована отдельному христианину для того, чтобы он приносил пользу церкви: «Но каждому дается проявление Духа на пользу» (12,7). Харизмы – действия Духа Божия. В них ощущается нечто от Божественного Духа, Который наполняет и движет христиан. Но каждый из них не является владельцем, должен приписывать их не себе, использовать не для себя, не для собственной славы, не для возвышения своей самооценки, но для устроения, совершенствования всех. Только в этом смысл его дарования, – вот мысль, красной нитью проходящая через 1 Кор 12-14.
Чтобы сделать свою мысль предельно понятной и доходчивой, Апостол прибегает к метафоре человеческого тела. Образ тела и его членов Павел заимствует из широко распространенного в его окружении представления о человеческом сообществе как об «общественном теле». Образ этот нацелен на гармоничное взаимодействие людей с их различными способностями и задачами ради большого целого. Апостол Павел придаёт этому образу неожиданный оборот: «Как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, — так и Христос» (12,12). «Так и Христос» – здесь Церковь поразительным образом названа Христом! Очевидно, Павел намекает на представление, которое уже известно коринфянам. В окружающем их мире, особенно в стоической философии, существовало представление, что космос – большое тело; отдельный человек – часть космоса, который объемлет и включает в себя всех людей. Апостол Павел, очевидно, мыслит о чем-то подобном, кода он пишет о всеохватывающем теле Христовом. В крещении и в евхаристии христиане включаются в это Тело. Центр, сущность церкви, – ее принадлежность Христу. Она есть именно «Христос». Без Него она просто скопление людей, но не Церковь. Поскольку Христос – содержательный центр церкви, она, несмотря на всё многообразие её членов, – одно тело, «тело Христово», как сказано далее: «Вы — тело Христово, а порознь — члены» (12,27). В самом деле: если «уже не я живу, но живет во мне Христос», то ведь и в тебе, верующем и крещеном человеке, тоже «живет Христос», и в нем, и в ней…, в нас живет Христос, мы – Его тело.
Церковь создана не по человеческой инициативе. Она состоит из «призванных» (1,2). Крещение связывает каждого в отдельности со Христом. Но оно также связывает всех крещеных в такую тесную общность, что в этой общности принципиально снимаются все этнические и социальные различия: «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись. Нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал 2,27-28). Люди совершенно различного происхождения и социальных слоёв в Церкви обретают единство. Во всяком случае, так должно быть в Церкви, а этот императив, как нам хорошо известно, со времени Апостола Павла и до сего дня часто подвергался испытанию.
Апостол с несколько чрезмерной подробностью, не без удовольствия описывает воображаемый разговор между членами одного тела: «Тело же не из одного члена, но из многих. «Если нога скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не рука, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: я не принадлежу к телу, потому что я не глаз, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно. А если бы все были один член, то где было бы тело? Но теперь членов много, а тело одно» (12,14-20). Здесь и далее речь идет о том, что многообразие членов необходимо для того, чтобы тело могло функционировать; ни от одного члена невозможно отказаться. При более тонком рассмотрении обнаруживаются нюансы. Апостол Павел противопоставляет руку и ногу, глаз и ухо. Нога может себя чувствовать подчиненной руке как орудию человеческого творчества. Ухо может себя чувствовать подчиненным глазу: в греческом мире зрение ценилось очень высоко. Тем самым Павел намекает на ситуацию в Коринфской церкви. Он желает поддержать самосознание тех членов церкви, которые чувствовали себя безнадежно ниже харизматических вождей, обладавших даром особой «ангельской речи».
«Есть тело душевное, есть тело и духовное»
Здесь нам важно пояснить, что «тело» – одно из ключевых понятий посланиях Апостола Павла. Мы привыкли мыслить о теле в эллинистических категориях дуализма, противопоставляя тело душе или духу. Но совсем не так у Апостола! И часто его мысль о теле не совпадает с тем, что мы вкладываем в это понятие. Это прежде всего касается библейской антропологии, в которой укоренены представления Апостола о человеке.
Хотелось бы выделить те основные моменты в его антропологии, которые могут показаться необычными и весьма отличными от наших традиционных представлений о человеке. Разумеется, всем известно то большое влияние, которое испытало на себе христианское богословие со стороны древнегреческой философии, прежде всего со стороны идеализма Платона. Это влияние было естественным следствием перемещения центра тяжести христианства из Палестины в эллинистический мир. Для этого мира с глубокой древности был характерен дуалистический взгляд на человека. Условно говоря, греческий дуализм можно охарактеризовать древним изречением «sōmasēma», т.е. «тело – гроб, гробница». Гроб чего? – Гроб души. Тело и душа мыслятся как две разные субстанции. Душа вечна, и родина её – мир идеальный. Тело – временно, материально и является источником страданий и страстей души. С этой точки зрения представляется нелепой и даже кощунственной сама мысль о телесном воскресении, чтò и было продемонстрировано апостолу Павлу в Афинах (Деян 17, 32), а также отчасти в Коринфе (1 Кор 15, 35). Основная причина того, что греки не могли понять апостола Павла, в том, что они говорили на разных «антропологических языках». Одни и те же слова обозначали у них разные понятия. Движение их мысли происходило в разных «системах координат» – библейской и эллинистической.
Дальнейшая интерпретация библейских текстов в духе эллинистической антропологии прочно утвердилась в христианской догматике и ещё прочнее в народном сознании. Так происходило с конца I века до последнего времени. Схематический «анализ» человека на взаимозависимые, но субстанциально разные части породил учения о дихотомии и трихотомии, отразился в церковном фольклоре и в аскетической практике, в гимнографии, поэзии и литературе. Можно сказать, что вся европейская культура следовала эллинистической схеме в антропологии. Даже предельно далёкий от религии психоанализ Фрейда пользуется трёхчастной схемой (Ego, Idи Superego), которую он, по собственному признанию, заимствовал у Платона.
Разумеется, всё это показывает жизнестойкость и практическую пользу эллинистической схемы. Но при детальной экзегезе библейских текстов эта схема может приводить к ложной интерпретации, и исследователь не имеет права рассматривать их с точки зрения привычных для нас, но чуждых ему антропологических постулатов и аксиом.
Тело (sōma) – у апостола Павла фундаментальное антропологическое понятие, основное понятие, которое у него характеризует бытие человека. Мы не будем неправы, если мысленно станем заменять слово «тело» в его посланиях словами «человек», «индивидуум», личными местоимениями: моё тело = я, его тело = он и т.д. Апостол Павел просто не мыслит человека без тела. Именно поэтому и бытие человека после смерти он не представляет себе без тела, хотя «тело воскресения», разумеется, не есть физическое тело, не «тело душевное», но «тело духовное» (1 Кор 15, 44), «тело славы» (Флп 3, 21). Тело – человек в его целостности. Примечательно, что Павел никогда не употребляет слово тело как труп, мёртвое тело, хотя в обиходном языке и в греческом Ветхом Завете это было возможно.
Мы видим, ощущаем, познаём другого человека и ощущаем самих себя как тело. Иначе говоря, тело есть человек в его объективной действительности, то есть человек как объект. Любопытно, что такое понятие тела отражено не только в греческом языке, но, например, и в английском: anybody, everybody, somebody. Как объект, тело может быть подвержено действию внешних сил, которые порабощают его: «тело греха» (Рим 6, 6), «тело смерти сей» (Рим 7, 24). С другой стороны, тело может быть освобождено от рабства греху и смерти в усыновлении, в искуплении (Рим 8, 23).
Итак «тело, sōma» есть нечто целое[4], неделимое (по-гречески атом, atomos, лат. individuum). И вообще тело по определениюесть a-tomos(не-делимое), отрицание всякой делимости, всякого «анализа», всякого разложения. Таково «тело» в отличие, скажем от кучи (песка, праха, снега, чего угодно сыпучего). Тело (скажем, стол) невозможно разделить на два таких же тела (стола), в то время как куча песка с легкостью может быть разделена на две кучи песка. Однако в реальности этого мира тело человека «делимо»: человек болеет, страдает, наконец, умирает, и его тело разлагается в прах. Иначе говоря, человек в его греховном состоянии не обладает подлинным sōma, подлинным телом, подлинной целостностью. Он нуждается в «целении». В восстановлении целостности, в обретении подлинного, неразложимого тела! «Целение», восстановление целого-тела именуется в Писании и в богословии sōteria. «Sōteria означает: я становлюсьsōs, целостным»[5]. Переводится это слово – «спасение», но мысленно мы должны всегда помнить, что «спасение» фактически означает «целение» (обретение целостности, истинного тела). Удивительно, но согласно этому слово Sōtēr (Спаситель) фактически означает «Целитель». Не удивительно, что чудеса исцелений, играющие столь заметную роль в евангельских повествованиях, имели своей целью символически прообразовать окончательное «целение» человека. Истинную целостность, неделимое, неразложимое тело человек обретает только в телесно Воскресшем Господе, Который, «воскреснув из мертвых, уже не умирает: смерть уже не имеет над Ним власти» (Рим 6,9). Каждый из нас, может обрести подлинное тело только и только в «теле воскресения», в Теле Христа, которое, как мы уже видели, у Апостола Павла отождествляется с Церковью Христовой. В Теле Христовом человек исцеляется от болезни греха и смерти.
«Не думайте о себе более, нежели должно думать»
Тут уместно спросить, что же именно делает тело телом, то есть неразложимым целым? Но именно на этот вопрос Апостол Павел и дает ответ в своих рассуждениях о взаимозависимых и в то же время совершенно различных членах одного тела. С явственным юмором он спрашивает: Если все тело будет состоять, скажем, из одних глаз, то что же это будет за тело? Это будет уже не тело, а куча глаз. Единство и неразделимость целого достигается только в многообразии функционально связанных элементов. Таков экклезиологический вывод из очень простых, но столь важных рассуждений Апостола. Увы! Церковное общество в истории не следовало советам и заветам великого Апостола языков. Стремясь к униформности, к одинаковости в обрядах, мнениях, устройстве, нетерпимо относясь к несущественным различиям во всем этом, церковное общество постоянно испытывало расколы и разделения. Начало таковым мы видим уже в древней Коринфской церкви, к которой и обращены увещания Павла. В критической ситуации, чреватой расколом, он стремится к примирению и увещает к единству. Единство церкви становится живой действительностью тогда, когда ее члены принимают друг друга в их различии. И метафора тела при этом служит замечательной аргументацией.
Весьма важным Апостолу представляется мысль о том, что каждый член церковного тела должен познать, проявить и употребить на общее благо свою собственную харизму. Никто не обладает всеми харизмами, но каждый имеет свою. «Все ли Апостолы? Все ли пророки? Все ли учители? Все ли чудотворцы? Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи?» (12,29-30). В нашей церковной жизни христиане из благочестивого усердия «не по разуму» и не по силам часто стремятся к обладанию сразу многими харизмами. Как правило, таковое обладание оказывается мнимым. Невозможно и, с точки зрения нормального «функционирования тела Церкви», даже вредно браться не за свое дело. Как пишет Апостол Павел в другом послании, «не у всех членов одно и то же дело, … Имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры; имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, – в учении; увещатель ли, увещевай; раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли, благотвори с радушием» (Рим 12,4-8). Особенно остро эта проблема стоит перед церковными руководителями, перед священниками. От них паства ожидает часто быть «человеком на все руки», быть всесторонне одаренным, взять на себя не какое-то одно служение, но всю компетенцию во всём. Однако, Апостол Павел нам напоминает, что даже апостолы, пророки и учители должны ограничивать себя и концентрироваться на своих непосредственных занятиях в меру того, чтò им уделил Господь (Рим 12,3)!
«Достигайте любви»
И все же есть такие дары Святого Духа, которые с необходимостью уделяются всякому христианину, если он, конечно, христианин не только по имени. Об этом Апостол Павел ведет речь в знаменитой 13-й главе нашего Первого послания к Коринфянам. «Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше» (13,13). Любовь – вот та наибольшая харизма, умножать и возгревать которую призывает Апостол. Любовь – тот критерий, по которому можно определить подлинность и ценность всех остальных даров, которыми реально или мнимо обладает христианин. 1 Кор 13 относится ко всему самому глубокому, что только было написано о любви. В этой вдохновенной главе Павел достигает большой степени писательской силы и мастерства. Без любви даже самые высшие таланты или достижения – «ничто» (13,2). В очах Божиих они не имеют никакой ценности. Наивысшие харизматические способности обретают свою ценность только в том, что они ставят себя на служение церкви, совершенствуют ее, идут на пользу другим (ср. 12,7). В этом вся суть участия христиан, избранных и возлюбленных Богом, в Теле Христовом, ибо любовь, которая «никогда не перестает» (13,8), и является той скрепой, которая держит христианское общество как единое в бесконечном многообразии Тела Христова.
[1] Здесь следует заметить, что привычный русский Синодальный перевод вводит читателя в заблуждение. Этот перевод в 1 Кор 12,10.28 дар языкоговорения называет даром «разных языков». Это у читателя невольно вызывает представление о разных иностранных языках. Но в оригинальном тексте у Апостола Павла говорится не о «разных языках», а о «разных способах языкоговорения».
[2] Лучше перевести это место так: «Вы знаете, что, когда вы были язычниками, вас как бы невольно тянуло к немым идолам»
[3] Более адекватный перевод: «Поэтому я хочу, чтобы вы поняли, что никто из говорящих Духом Божиим не произнесет: «Анафема Иисус!» И никто не может сказать: «Господь Иисус!», как только Духом Святым».
[4] Любопытно, что слова «тело» и «целое» близки по звучанию. А в белорусском языке, например, тело так и пишется: «цела».
[5] С. Хоружий. К феноменологии аскезы, М 1998, с.47.
