В начале XX века первенствующим членом Святейшего Правительствующего Синода Русской Православной Церкви, предстоятелем столичной Санкт-Петербургской митрополии, священноархимандритом Свято-Троицкой Александро-Невской лавры являлся удивительный, по отзывам очень многих современников, человек – митрополит Антоний (Вадковский), который «был исключительно светлой личностью, чуждою всякого напускного благочестия; человек с высокими взглядами на светскую науку и культуру, на редкость отзывчивый к чужому горю и страданию, в высшей степени деликатный и гуманный»[1].

Благословленный святителем Феофаном Затворником: детские годы

3 августа 1846 г. у священника Василия Иовлевича Вадковского в селе Царевка (Гремячка) Кирсановского уезда Тамбовской губернии родился третий сын, которого назвали Сашкой. В первой и пока что, к сожалению, единственной полной биографии митрополита Атония, читаем, что он рос кротким, тихим, бесконечно добрым ребенком, редко принимал участие в играх, помогал матери своей, Ольге Никифоровне, в исполнении разных работ по дому и большому хозяйству.

Золотая пора каждого человека – детство – протекала своим чередом и не было чего-то сверхвыдающегося и запоминающегося. Все было буднично и прозаично, если бы не несколько эпизодов. Однажды при объезде своей епархии епископ Тамбовский Феофан (Говоров) заехал в село, где совершал свое священническое служение Василий Вадковский. Ольга Никифоровна поставила всех своих детей рядышком, но будущий святитель и Затворник обратил особое внимание только на Александра, благословив его, положив на его головку свою руку[2]. Удивительно, бывший ректор Санкт-Петербургской духовной академии (1857-1859) благословил будущего ректора (1887-1892).

В детстве Саша дружил со своим ровесником и земляком из села Малая Моршевка той же Тамбовской губернии Васей Богоявленским. Однажды Василий, который был младше Александра на два года, вместе со своими родителями приехали в гости к Вадковским. Более замкнутый и застенчивый Василий испугался старших братьев Вадковских, которые были уже семинаристами, и забился под телегу в сарае. Саша, которому тогда было десять лет, пожалел его, купил мороженого на 1 к. и угостил мальчика, после чего тот уже больше не боялся[3].

Кто бы мог подумать, что спустя многие десятилетия этот застенчивый мальчик Василий, будучи уже митрополитом Владимиром, в 1912 г. станет приемником Антония (Вадковского) на Санкт-Петербургской кафедре, а в 1918 г., являясь митрополитом Киевским, примет мученическую кончину и будет канонизирован Русской Православной Церковью как священномученик.

«Чай весь вышел, и денег нет ни копейки»: студенческие годы

Будучи сыном священником, Александру Вадковскому было предопределено пройти традиционную для выходцев из духовного сословия в синодальный период истории Русской Церкви образовательную стезю. Сначала местное духовное училище – для Александра это Тамбовское, которое он закончил в 1860 г., потом местная семинария – Тамбовская, полный курс обучения в которой он завершил в 1866 г. А дальше для большинства выпускников духовных семинарий начиналась самостоятельная жизнь. Необходимо было, если не являешься старшим сыном в семействе, найти себе приход, что чаще всего означало – «невесту с приданным», старшую или единственную дочь какого-нибудь священника, у которого не было сыновей. Лишь единицам, как правило двум-трем выпускникам семинарий, выпадало счастье поступить на казенный счет в одну из четырех духовных академий. Естественно, что туда поступали лучшие по успехам в учении и поведению – это была будущая элита Русской Церкви. Именно из академий чаще всего выходили будущие архиереи, миссионеры, богословы и профессора духовных академий, преподаватели духовных семинарий, настоятели церквей при дипломатических миссиях и посольствах за границей, чиновники синодальных ведомств и т.д.

Александру Вадковскому удалось закончить семинарию одним из первых и на казенный счет поступить в 1866 г. в Казанскую духовную академию. Правда, надо отметить, что как в академии, так и до этого – в училище и семинарии – Александру приходилось терпеть материальную нужду. Отцу сложно было обеспечить и оплатить обучение всем своим многочисленным сыновьям. Поэтому Александр, подобно своим братьям, в семинарии брал детей для репетирования, за каждого из которых получал один рубль в месяц. На это и жил. Материальная нужда не покидала и в годы обучения в академии. Так, в 1867 г. он получил от родных 8 рублей, которые оказались как нельзя кстати. В ответном письме Александр пишет о своих злоключениях: «Получая понемногу из двора, я кое-как пробавлялся чаишком. Вдруг представьте, в одно прекрасное утро я нахожу, что у меня чай вышел весь и денег нет ни копейки. Просто тоска взяла меня. Я положил было уже отвыкнуть от чая и действительно дня два не пил. Вдруг приносят два объявления, и я из бедняка сделался, можно сказать, богачом»[4].

В духовной академии Александр обучался в удивительное и интересное время. Страна бурлила. Сначала отменили крепостное право. А потом, как из рога изобилия, последовали судебная, земская, военная реформы. Преобразовательный импульс не мог не затронуть и традиционно консервативную и закрытую сферу — церковную. Уже прошло практически десять лет как на всю империю громыхнула громом средь ясного неба брошюра священника Иоанна Беллюстна «Описание сельского духовенства», в которой весьма реалистично были обрисованы многочисленные изъяны в церковной жизни[5]. Утверждения простого священника из Тверской епархии уж как-то контрастировали с отчетами обер-прокурора и первых духовных лиц империи. И ждали бы батюшку исправительные келии Соловецкой обители, если бы не Высочайшее заступничество государя императора Александра II.

А брошюра зажила своей собственной жизнью, послужив началом активной и, надо сказать, далеко не бесполезной дискуссии на предмет состояния Русской Церкви. На страницах периодической светской и церковной печати появляются критические и аналитические статьи и это несмотря на то, что духовная цензура пока обладала большими ресурсами и как могла, подобно плотине, сдерживала ословившиеся крики многочисленных священнических душ. В таких условиях, государство и церковь не могли не реагировать и, как результат, в 1860-х гг. последовал целый ряд важных реформ и преобразований в духовном ведомстве. Одна из таких реформ затронула и духовные школы, когда в 1867 г. был принят новый семинарский устав, а в 1869 г. – академический.

Именно в такой насыщенный период получал свое высшее образование Александр Вадковский. Конечно, реформа высшей духовной школы еще обсуждалась и выкристаллизовывалась в разного рода комиссиях и кабинетах церковных иерархов, но в просторных аудиториях академии уже носились новые веяния. Наверняка, вместе с товарищами Саша Вадковский неоднократно обсуждал плюсы, а больше, конечно, минусы существующего режима. Каждый предлагал свое видение лучшего преобразования. Именно здесь Вадковский мог увидеть, что одни его товарищи рассуждают спокойно и рассудительно, а другие – горячие головы – готовы все менять просто так, ради самого процесса, нисколько не заботясь ни о благе Церкви, ни о пользе для самой богословской науки. Увидеть, почувствовать саму атмосферу студенческого волнения изнутри было тем важнее, что спустя три десятилетия Вадковскому, уже в сане митрополита пришлось усмирять студенческие волнения в четырех академиях и многочисленных семинариях по всей территории Российской империи. Это был важный и нужный опыт.

Митрополит Антоний, вспоминая годы обучения в Казанской духовной академии, впоследствии говорил: «Здесь, в Академии, положено начало моей духовной самодеятельности; здесь я получил зачаток той нравственной устойчивости, которая поддерживала меня во всех моих несчастиях; здесь же сложился окончательно мой внутренний человек с известным складом миросозерцания, с известным воззрением на задачи и цель человеческой жизни. Академия, — духовная мать моя, научила меня находить для себя во всех превратностях жизни точку опоры в той области, которая не знает ни смерти, ни разрушения, ни уничтожения: в области духа»[6].

Профессор «несчастных» и «прицепных» наук: научно-исследовательская и профессорская деятельность в Казанской духовной академии

1870 г., год выпуска А.В. Вадковского совпал с серьезными преобразованиями и изменениями в сфере высшего богословского образования. В Казанской академии был введен так называемый «Толстовский» (по имени обер-прокурора Св. Синода графа Д.А. Толстого) академический устав 1869 г. В связи с этим в академии открылось значительное количество новых кафедр. Академический совет под председательством ректора архимандрита Никанора (Бровковича), впоследствии архиепископа Одесского, заместил почти все эти кафедры студентами-выпускниками XIII курса, выбрав наиболее способных и талантливых. В числе последних оказался и А.В. Вадковский, успешно защитивший кандидатское сочинение на тему: «Отношение арианства к неоплатонизму, преимущественно у александрийских иудеев»[7].

На долю Александра Васильевича досталась кафедра гомилетики и пастырского богословия, науки, которые, по отзывам современников, на тот момент времени находились крайне слабо разработанными. Вплоть до 1869 г. эти дисциплины, «не имели специальных для себя преподавателей, и по усмотрению местного начальства переходили от одного преподавателя к другому, которые, имея свои постоянные, законные специальности, смотрели на пристегнутые к ним науки, как на побочные, тяготились ими, пробавлялись про чтении их кое-чем и старались при первой возможности избавиться от них»[8].

Александру Васильевичу пришлось самостоятельно разрабатывать определенные ему дисциплины практически с нуля. Для этого приходилось едва ли не сутками сидеть за книгами и готовиться к лекциям, которых на неделю приходилось три-четыре. Труд, конечно, титанический, но молодой доцент с ним справился. Лекции по истории проповеди апостольского времени и главным образом золотого века церковной проповеди – свв. Василия Великого, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского и др. излагались Александром Васильевичем с таким одушевлением, в таких образцово-литературных, художественных очерках, что производили на всех глубокое впечатление и привлекали в аудиторию к нему не только студентов церковно-практического, но и богословского и церковно-исторического отделений. Один из первых слушателей Вадковского позже вспоминал: «Читал он не громко, но ни одно слово не ускользало от слушателей. Тетрадь лекций, которую он приносил с собой, лежала почти без употреблений, по большей части он говорил без тетради, и одинаково красиво, как и по ней. Лекции его были изящно обработаны»[9].

В рамках своей дисциплины молодой преподаватель деятельно принялся за изучение памятников церковной проповеди. Плодом этого изучения, кроме восполнения лекций солидным научным материалом, явилось солидное количество статей, напечатанных главным образом в «Православном собеседнике». Впоследствии все труды по гомилетике вошли в общее собрание сочинений под названием: «Из истории христианской проповеди. Очерки и исследования Антония, епископа Выборгского, ректора Санкт-Петербургской духовной академии. СПб., 1892». Кроме того, с 1875 г. А.В. Вадковский работал в возглавляемой проф. П.В. Знаменским комиссии по описанию рукописных и старопечатных книг библиотеки Соловецкого монастыря, переданных КазДА. С 1879 по 1883 г. Александр Васильевич состоял редактором академического журнала «Православный Собеседник».

«Если люблю, то и больную люблю»: семейная жизнь и принятие монашества

Александр Васильевич часто посещал одного своего товарища по учебе, уже женатого. В его доме он и познакомился с сестрой жены своего друга – Елизаветой Дмитриевной Пеньковской. «Это была девица деловитая, серьезная, чуждая суетностей, предпочитавшая библиотеки модным магазинам и семейный очаг местам общественных развлечений»[10].

Знакомство завершилось женитьбой. Но это была не совсем обычная история. Дело в том, что избранница молодого Вадковского была слаба здоровьем и говорила будущему мужу, что вряд ли проживет больше 7-8 лет, на что Александр  отвечал: «Пусть эти годы будут наши», «Хотя и существует пословица, что муж любит жену здоровую, но вздор это. Если люблю, то и больную люблю»[11].

Действительно, в 1879 г., спустя семь лет после женитьбы, Вадковский овдовел. К этому времени у него были старший сын Борис и дочка Лидия. Второй сын Игорь умер еще во младенчестве. После смерти любимой супруги молодой преподаватель пригласил одного из студентов академии Ивана Васильевича Беляева – впоследствии экзарха Грузии Иннокентия – для занятий со своими детьми. Однако недолго пришлось заниматься студенту Ивану с чадами своего наставника. В ноябре 1882 г. оба ребенка умерли от дифтерита.

Какие душевные муки переживал А.В. Вадковский после смерти супруги и детей может понять только тот, кто сам испытал подобное. Душевная боль и страдания после смерти детей были тем сильнее, что их приходилось переживать и преодолевать в полном одиночестве. «Строгий карантин для предупреждения заноса дифтерийной заразы в какой-либо семейный дом заключил его на шесть недель в стенах опустелой квартиры»[12].

Владыка Иннокентий впоследствии вспоминал об этом периоде из жизни А.В. Вадковского: «Я почитал особою честию предложение профессора Вадковского и, конечно, охотно согласился. Детей было двое, а профессор был уже вдовым. Старший – мальчик Борис 8 лет, умный и впечатлительный; младшая девочка – Лидия 6 лет, нежная, скромная и необычайно застенчивая. … Эти занятия, шедшие необычайно успешно, при чем ученики-дети поражали меня, студента учителя, своей даровитостью и прилежанием, продолжались недолго. Дифтерит, против которого тогда еще не было открыто целительных прививок, унес одновременно в могилу моих учеников, отняв у отца последнее утешение земли – любимых детей. Трудно описать страдания осиротевшего профессора; над трупами малюток он не только плакал, нет, — он так рыдал, что мне, их учителю и его ученику, вдвойне было жаль не столько детей, взятых Господом, сколько этого безнадежного одинокого отца, у которого было взято все, чем красна и мила обычная, серая, будничная жизнь человеческая. Часто вдвоем мы потом посещали, большею частью вечером. Эти детские могилы на кладбище, пели за певчих с причтом панихиду по ним, подолгу просиживали около этих могил на скамейке»[13]. Никто тогда и представить не мог, что ученику придется повторить путь своего учителя. У Ивана Беляева потом тоже будет семья, но спустя некоторое время он потеряет и супругу, и детей… А с Вадковским они останутся близкими друзьями. Иван, потом уже владыка Иннокентий, будет находиться у смертного одра митрополита Антония (Вадковского) в 1912 г., а когда умрет сам в 1913 г., его похоронят рядом с учителем на Никольском кладбище Александро-Невской лавры…

В сложившихся условиях Александр Васильевич принял решение о монашеском постриге, о чем сообщил правящему архиерею – архиепископу Палладию (Раеву). И если владыка радовался этому решению, то Вадковский начал сомневаться и даже собирался идти к архиерею с отказом, но тот, словно почувствовав возникшие сомнения, предупреждает этот приход и отказ тем, что посылает Вадковскому подарок – монашеское облачение! И что теперь делать молодому ученому: «Как я пойду теперь к архиепископу с отказом? У него очевидно и мысли нет о возможности такого отказа. И что мне делать с этим его даром? Отнести ему обратно и сказать: на, возьми; мне не нужно этого дара? Нет, так нельзя; это было бы нечто в роде недостойной шутки…»[14].

4 марта 1883 г. архиепископом Палладием А.В. Вадковский был пострижен в монашество с именем в память о глубоко почитаемом им архиепископе Казанском Антонии (Амфитеатрове), при котором Александр Васильевич учился в академии и провел первые годы своей службы. На следующий день состоялась диаконская хиротония, а 6 марта – в Неделю Торжества Православия – был рукоположен в сан иеромонаха. 14 ноября того же года Антоний (Вадковский) уже был возведен в сан архимандрита.

Принятие монашества открывало перед архимандритом Антонием новые горизонты, а учитывая то обстоятельство, что он принял ангельский образ не на студенческой скамье, а спустя уже определенное время, т.е. обладая определенным научно-исследовательским и педагогическим опытом, то продвижение вперед по карьерной административно-управленческой лестнице должно было осуществляться скорее. Что, собственно и произошло. 12 декабря 1883 г. советом академии отец Антоний был избран и позднее утвержден Св. Синодом в звании экстраординарного профессора. С 12 декабря 1884 г. он уже инспектор Казанской академии.

Дальнейшему карьерному росту молодого и талантливого архимандрита способствовало собрание архиереев Волго-Вятского края, состоявшееся в 1885 г. Архимандрит Антоний был избран секретарем данного собрания, часто выступал с сообщениями и репликами, был автором проекта одного из итоговых документов, а именно «Пастырского послания епископов к православным их паствам». Все это было отмечено небезызвестным обер-прокурором Св. Синода К.П. Победоносцевым, по протекции которого и осуществился в том же 1885 г. перевод архимандрита Антония в столицу – на пост инспектора Санкт-Петербургской духовной академии.

Не без душевного волнения покидал будущий митрополит вскормившую его Alma Mater. Впоследствии, в 1891 г. он пожертвовал в академическую библиотеку 287 книг, а в 1899 г. прислал в академию 5000 рублей для образования студенческой стипендии его имени[15].

«Монашеский бум»: инспекторство и ректорство в Санкт-Петербургской духовной академии, рукоположение в архиерейский сан

Переезд из провинциальной Казани в столицу империи нельзя не назвать большим успехом. Однако, переезжая в Петербург, архимандрит Антоний, не мог особо рассчитывать на радушный прием. С одной стороны, он не был «своим», с другой – он был монахом. Дело в том, что за предыдущие два десятилетия сформировалась и окончательно оформилась традиция, когда профессорско-преподавательский состав каждой из четырех академий формировался на 90-95% исключительно за счет своих собственных выпускников, выпускники других академий чаще всего воспринимались как чужаки и навязанными церковным начальством. Кроме того, 1860-1870-е гг. – время обер-прокурорства графа Д.А. Толстого, который на многие ключевые посты продвигал белое духовенство. В целом, нельзя сказать, что это была негативная и отрицательная сторона его правления. Однако, например, в Санкт-Петербургской духовной академии за период ректорства единственного белого священника протоиерея Иоанна Янышева не было совершено ни одного монашеского пострига. Подобная ситуация наблюдалась и в других академиях. Все это не могло не вызвать беспокойства со стороны высшей церковной иерархии. Приход Победоносцева в 1880 г. коренным образом изменил ситуацию. Белые священники-ректора были заменены монашествующими, академический устав 1884 г. существенно ограничил права академических советов и т.д. Все это вызвало ропот и неудовольствие со стороны академических профессоров[16].

И вот в такой чрезвычайно сложной и напряженной ситуации в столицу приезжает «чужак» и монах — архимандрит Антоний (Вадковский). Вся ситуация должна была привести к серьезному конфликту. Однако мягкий и деликатный характер «пришельца», благородство, любовь к просвещению и благодушие ко всем окружающим не только рассеяли предубеждение, но очень скоро и породнили нового инспектора, как с преподавателями, так и со студентами[17].

За период пребывания в столичной академии в жизни архимандрита Антония произошли серьезные изменения. Назначенный в августе 1885 г. инспектором Санкт-Петербургской духовной академии, 15 апреля 1887 г. он становится ее ректором. А 3 мая 1887 г. архимандрит Антоний в Троицком соборе Александро-Невской лавре был рукоположен во епископа Выборгского, викария Санкт-Петербургской епархии, которую с 1860 по 1892 гг. возглавлял митрополит Исидор (Никольский). 24 октября 1892 г. Антоний был назначен на новооткрытую Финляндскую и Выборгскую кафедру с возведением в сан архиепископа. Впоследствии многие из злопыхателей и недоброжелателей Антония говорили, что эту кафедру специально учредили для Вадковского, тогда как до этого времени все эти территории входили в состав Санкт-Петербургской епархии. 27 октября 1892 г., Антоний был назначен присутствующим членом Св. Синода.

Изумительная нравственная высота и мудрость ректора епископа Антония очаровывала очень многих. И все по той простой причине, что «в основу своей деятельности он положил христианские идеалы любви и всепрощения, доверия и морального долга и этого же требовал от других. Ни малейшей фальши в отношениях к студентам, он глубоко и искренно любил их. Он говорил, как думал и чувствовал. Лучшим методом проникновения в человеческую душу он считал беседу. Его убеждение, дышащие жаром любви беседы, произносимые с изумительным ораторским искусством, заставляли дрожать “живые струны” их сердец, напряженно работать мысль и невольно увлекали на все светлое их волю, ум и чувства. Это были импровизаторские, вдохновенные беседы по малейшему поводу академической жизни… Наиболее характерной чертой ректорства Преосвященного Антония была поставленная им цель перед академией выпускать не только ученых богословов, но и церковных деятелей»[18].

Последнее положение было осуществлено в полной мере, когда 29 ноября 1887 г. по благословению митрополита Санкт-Петербургского Исидора и при содействии ректора духовной академии епископа Антония (Вадковского) и доцента иеромонаха Антония (Храповицкого) под патронатом «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви»[19] было организовано общество студентов-проповедников[20].

Из аудиторий, после соответствующей подготовительной работы, столь важной и необходимой на начальном этапе, студенты столичной академии пошли на фабрики, заводы, ночлежки, тюрьмы… Это было «хождение в народ» церковного православного юношества. Насколько адекватным был этот ответ на социалистическую пропаганду, судить сложно, но порассуждать на эту тему с привлечением, как опубликованных источников, так и архивного материала, можно и нужно, но только отдельно. Вне всякого сомнения, это было полезно как для юношей, так и для слушателей. Церковный амвон, просторный зал, затхлая комната, тюремная камера становились местом, где каждый желающий студент мог не отвлеченно-схослатически, а живо, действенно, просто и доступно поговорить о смысле человеческой жизни, об истинности православного учения… Предметов для бесед всегда было предостаточно. Серьезная интеллектуальная подготовка (что говорить, если в Санкт-Петербургской духовной академии наряду с классическими древними языками – греческим и латинским – изучали санскрит) совмещенная с юношеским задором, руководимая бдительным, но любящим и отеческим взором академического руководства, не могли не принести своих плодов.

Любопытно отметить, то в списке студентов-проповедников, подвизавшихся в Обществе в разное время встречаются знакомые многим православным имена, такие как Василий Иванович Белавин и Иван Николаевич Страгородский, впоследствии Святейшие Патриархи Тихон и Сергий; Василий Павлович Казанский, впоследствии митрополит, священномученик; Иван Александрович Кочуров, впоследствии протоиерей, священномученик; Николай Кириллович Чуков и Сергей Алексеевич Тихомиров, впоследствии митрополиты[21].

Скромно, но верно продвигались студенты СПбДА под руководством наставников в деле распространения религиозно-нравственного просвещения. Не многие из них пошли на революционные баррикады в 1905 г., подобно многим своим сверстникам крикунам. Они скромно, но верно делали свое дело. Проф. Н.Н.Глубоковский так впоследствии вспоминал об этих временах: «Студенты ограничивались своими специальными академическими кружками (пастырским, проповедническим) и вели скромную работу, видимо, столь благовидную и памятную, что уже при большевиках, когда разрушались чтимые часовни и осквернялись чудотворные иконы, один из них, потом митрополит Петроградский Вениамин (Казанский, мученически убиенный в 1922г.) получил дорогую митру и всегда при обозрении приходов был провожаем целыми толпами народа с пением и горящими свечами, пока ему не запретили угрожающе даже переезд за Неву на Охту…»[22].

Впоследствии один из студентов академии этого времени говорил, что годы ректорства епископа Антония могут считаться лучшим периодом в ее истории[23].

С 1887 по 1892 г. в академии владыкой было пострижено в монашество 20 человек, что можно назвать настоящим «монашеским бумом». Поскольку такого еще не было со дня основания академии, чтобы за короткий срок «ангельский образ» приняло столько учащихся[24]. Одним из пострижеников епископа Антония был и Иван Страгородский (в монашестве Сергий), будущий Патриарх Московский и всея Руси.

Во время прощания в ноябре 1892 г. с владыкой Антонием, которого назначили на новооткрытую Финляндскую кафедру, на торжественном собрании в актовом зале от лица профессорской корпорации выступил заслуженный профессор Иван Егорович Троицкий (1834-1901), который говорил о радости сквозь слезы: «Мы не можем не радоваться о вашем возвышении, но не можем и не скорбеть о своем лишении. Умом мы признаем благовременность, полную законность и справедливость первого, но сердце протестует против роковой необходимости последнего. И ум и сердце по своему правы; но нам от этого не легче, и мы буквально радуемся сквозь слезы»[25].

На церемонии прощания, уже после торжественной части, за обедом, старейший преподаватель академии Евграф Иванович Ловягин (1822-1909), который преподавал в академии с 1847 года, свидетельствовал, что на его памяти сменяется уже 10-й ректор, и по достоинствам ума и характера владыка Антоний должен занять место в одном ряду с митрополитом Макарием (Булгаковым) (1816-1882) и протопресвитером Иоанном Янышевым (1826-1910).

Впоследствии, когда Антоний был уже столичным митрополитом, он неоднократно входил в академические дела. И, несмотря на то, что временами отношения между правящим архиереем и профессорско-преподавательской корпорацией были напряженными, владыка Антоний с большой любовью и теплотой относился к академии, профессорам и студенчеству. Вот как об этом пишет проф. Н.Н.Глубоковский, вспоминая свои встречи с митрополитом: «Владыка твердо и убежденно формулировал свои основания, сказав прямо: я доживаю жизнь, видел ее на всех ступенях, сам поднялся до самого верха и знаю там все непосредственно, но – верьте мне! – нигде нет среды выше и чище, чем ваша – академическая. И это было не случайным порывом, а являлось глубоким убеждением, которого святитель не скрывал, провозглашая его публично и торжественно. Так, на празднике столетия С.-Петербургской духовной академии (18 декабря 1909 г.) митр. Антоний в своей импровизированной приветственной речи, взойдя на эстраду, громко и твердо заявил перед многочисленною избранною публикой, что это – “святая Академия”»[26].

Доктор Оксфордского и Кембриджского университетов: церковно-общественная деятельность и архиепископство Финляндское

В октябре 1892 г., согласно указу Св. Синода, была образована Финляндская кафедра, и тем же указом был назначен первый ее архиерей – архиепископ Антоний. Ситуация в великом княжестве Финляндии, если говорить о религиозном положении, была напряженной. Большая часть местного населения исповедовала лютеранство. Количество православных верующих и, соответственно, приходов было незначительным. За 6-летний период пребывания Антония на кафедре (с 1892 по 1898 гг.) число приходов в Финляндии возросло всего с 23 до 37, было создано два журнала на русском и на финском языках, начала работу комиссия по переводу богослужебных книг на финский язык. В Выборге была обустроена духовная консистория. Антоний создал первый женский монастырь в Финляндии, но главным своим делом, исходя из специфики религиозной жизни финнов-лютеран, он считал церковное просвещение. В этом отношении надо признать вполне успешным проект по созданию церковно-приходских школ, которых было 70 и это на 37 приходов! Таким образом, с архиепископа Антония начался процесс постепенного обращения финнов в Православие. Дело проходило очень медленно, но все же успехи были.

В 1893-1896 гг. архиепископ Антоний возглавлял образованную в связи со стремлением и горячим желанием многих современников присоединить старокатоликов к Русской Церкови синодальную комиссию по старокатолическому вопросу.

В этот же период, а именно 4 мая 1893 г. ученый совет Казанской духовной академии по совокупности трудов присудил архиепископу Антонию степень доктора богословия. Св. Синод, своего рода ВАК Русской Церкви в синодальный период, утвердил это решение только в 1895 г. Сложно сказать, чем была вызвана подобного рода медлительность. Но само дело является лишним подтверждением того ущербного положения, которое сложилось в Церкви к этому времени. Так называемое ученое монашество должно было быть главной опорой и фундаментом русского богословия, переживавшего тогда период становления. Высшее церковное начальство всячески приветствовало принятие монашеского пострига студентами духовных академий. И особенно велика была радость, когда постриг принимал действительно талантливый и способный студент или выпускник. Однако, ученые труды такого ученого монаха, как правило, и ограничивались его кандидатской диссертацией, написанной на студенческой скамье. В лучшем ученому монаху удавалось защитить магистерскую диссертацию, которая чаще всего являлась той же кандидатской, только немного дополненной и исправленной.

Дальнейшее передвижение по карьерной лестнице явно не способствовало научным штудиям. И, как правило, все творчество такого ученого монаха, подававшего большие надежды в самом начале своего пути, в конечном итоге сводились в лучшем случае к двум-трем сборникам разных слов, поучений, наставлений. Польза для богословской науки в таких случаях была минимальна. Антонию (Вадковскому) в этом отношении несколько повезло. До принятия монашество он успел активно потрудиться на научно-исследовательской ниве. А вот уже начиная с его инспекторства в Казанской академии и вплоть до самой кончины серьезных научных работ больше не было, были только, слова, поучения, проповеди… Степень доктора богословия была присуждена за упоминавшийся выше труд «Из истории христианской проповеди».

В июне 1897 г. архиепископ Антоний представлял Русскую Церковь в Великобритании на торжествах по случаю 60-летнего юбилея правления королевы Виктории. Владыке пришлось участвовать в многочисленных встречах с представителями епископат и богословами англиканской церкви. По словам современников, русский архиерей произвел большое впечатление[27]. Оксфордский и Кембриджский университеты удостоили его дипломами доктора теологии и доктора права[28].

«Во дни смуты»: во главе Санкт-Петербургской митрополии

В конце 1898 г. скончался митрополит Санкт-Петербургский Палладий (Раев), тот самый, который когда-то постригал Александра Вадковского в монашество. Мог ли он тогда, несколько десятилетий назад подумать, что его преемником по столичной кафедре будет его же постриженик – Антоний (Вадковский). Вряд ли, но неисповедимы пути Господни!

25 декабря 1898 г. Антоний  был переведен на Санкт-Петербургскую и Ладожскую кафедру, назначен постоянным членом Св. Синода и возведен, разумеется, в сан митрополита. Чуть позже, 9 июня 1900 г., был назначен первенствующим членом Св. Синода. Это назначение, с одной стороны, было ожидаемым. С другой стороны, кандидатами назывались и экзарх Грузии, архиепископ Флавиан и старейший митрополит Киевский Иоанникий[29].

Редактор одного из самых популярных тогда в России духовных журналов «Странник» профессор СПбДА А.П. Лопухин писал: «Мы не знаем в нашей новейшей церковной истории такого случая, чтобы вступление на высшую святительскую кафедру кого-либо из наших церковных иерархов было встречено и приветствуемо такими единодушными, полными душевной и духовной радости, сочувствуем и приветом, как был встречен и приветствуем высокопреосвященнейший митрополит Антоний решительно всеми: и столичным духовенством с Петербургскою академиею во главе, и его паствою, и всем интеллигентным русским обществом, как в столице, так и по всей России»[30].

Начало XX века стало одним из самых насыщенных, драматичных периодов в истории России, в истории Русской Церкви. Остается только догадываться, что переживал и через что приходилось проходить первенствующему члену Св. Синода. Ведь от его решения зачастую зависело очень и очень многое в судьбе Церкви. Иногда митрополит проявлял инициативу, как в деле о графе Л.Н. Толстом, иногда приходилось только ждать и надеяться, как в деле созыва Поместного собора и восстановления патриаршества.

Отдельный вопрос представляет собой деятельность митрополита в годы первой русской революции 1905-1907 гг. Что тогда нужно было делать? Замкнуться и отстраниться от протекающих в обществе, в том числе церковном, процессов или пойти на баррикады, куда некоторые церковные деятели не только пошли сами, но и активно призывали других? У каждого в 1905 г. и в последующие годы был свой, как ему казалось единственно правильный, ответ. В связи с этим и позицию митрополита Антония, который как мог, сдерживал горячие порывы новоявленных церковных реформаторов, каждый оценивал по-своему. Кто-то говорил о его мудрости и стойкости, кто-то те же действия квалифицировал как проявление слабости, трусости и т.д.

Один из проповедников в 1912 г., уже после смерти владыки, говорил о его мудрости и дальновидности: «Во дни недавней смуты, когда взволновался океан народной жизни, и самому кораблю церковному волны угрожали потоплением, люди малодушные и маловерные осуждали тебя, требовали, чтобы ты развернул хоругвь и повел народ… Куда? Против кого? На междуусобие? Нет, ты был спокоен и в твоем спокойствии обретали покой и другие»[31].

В годы смуты владыка, чуждый политический настроений, подвергался жестоким нападкам, как со стороны «левых», так и со стороны «правых». Несколько архиереев даже попытались добиться удаления митрополита Антония из Синода. У них, правда, ничего не получилось, а владыка кротко и со смирением переносил выпавший ему крест, и это его кроткое терпение делало его как-то выше и невольно преклоняло пред ним даже его противников и врагов.

Митрополит Антоний не поддался на провокации и в условиях всеобщих беспорядков отказался от предлагавшихся ему, иногда радикальных преобразований. Хотя, конечно, он прекрасно понимал, будучи человеком просвещенным, что в Церкви накопилось очень много проблем и нестроений, решать которые необходимо незамедлительно. Именно об этом он говорил в ходе полемики, развернувшейся в первой половине 1905 г. с казавшимся тогда всемогущим и непобедимым К.П. Победоносцевым. Именно об это он говорил на заседания Предсоборного Присутствия, которое было открыто с разрешения императора Николая II и проходило под председательством митрополита в 1906 г.

Как бы то ни было, чрезмерное нервное напряжение, попытка удержать церковный корабль на плаву в условиях разыгравшейся бури привело к подрыву и без того далеко не идеального здоровья митрополита. Поэтому в последние несколько лет своей жизни владыка очень много времени проводил на лечении на юге страны.

В жизни каждого человека есть яркие и показательные эпизоды, емко раскрывающие основные черты характера. В жизни святых и подвижников, также есть такие моменты, будь-то праведный удар Арию, совершенный святителем Николаем Чудотворцем или тысячедневное стояние на камне преподобного Серафима Саровского (для прославления и канонизации которого в 1903 г. митрополит Антоний (Вадковский) приложил много усилий). Однако, как в жизни первого особый трепет у почитателей вызывает эпизод, когда святитель тайно подбрасывал узелки с золотом обнищавшему человеку с тремя дочерьми, так в жизни второго умиляет смирение и прощение преподобным Серафимом тех разбойников, которые избили его до полусмерти, выпытывая, где тот хранит свои сокровища. В жизни митрополита Антония также был такой эпизод, который сводился к следующему.

По делу о заговоре с целью покушения на Александра III, где проходил Александр Ульянов, проходил и один из воспитанников СПбДА М. Новорусский. Его приговорили не к смертной казни, а к длительному сроку заключения в Шлиссельбургской крепости. Митрополит Антоний знал его еще по академии. Однажды владыка посетил узника и, побеседовав с ним, пришел к выводу, что тот уже раскаялся. Тогда митрополит обратился к императору с просьбой о помиловании. Просьба эта была удовлетворена. Новорусский, освобожденный из Шлиссельбурга, приехал в Петербург, провел несколько дней в покоях митрополита Антония, а потом отправился в Выборг и жил жизнью мирного обывателя. Вот как об этом позже вспоминал сам «узник»: «Здесь я пробыл в гостях 2 ночи и три неполных дня. Митрополит был деликатен до последней степени. Я не слыхал ни расспросов, ни залезания в душу, ни указаний. Я был только гостем, а он – любезным хозяином. Сдержанность его, очевидно, была приобретена долгой практикой. Он, никогда, бывало, не скажет лишнего. Говорит медленно и как бы взвешивает каждое слово. Таким образом с ним можно было бы прожить не один месяц, и все-таки не разгадать его»[32].

Будучи священноархимнадритом Александро-Невской лавры, митрополит Антоний много внимания уделял обустройству этой обители. При Антонии лавра после долгого перерыва вернулась на путь научно-просветительского служения Церкви. Близкий науке по своему профессорству в академии, нашедший себе просвещенного помощника в лице наместника, владыка Антоний оставил после себя в лавре образцовые устроенные учреждения по сохранению старины: богатое древлехранилище и научно-оборудованный архив[33].

«Победу христианству принесла не сухая проповедь, а страдания мучеников»: кончина владыки

2 ноября 1912 г. после продолжительной и тяжелой болезни митрополит Антоний скончался. Владыка, согласно многочисленным свидетельствам современников, был глубоко смиренным и простым человеком. Всякая пышность и всякое величание были чужды его духу. «Печать крайней простоты легла на все обычаи и привычки владыки-митрополита. Были отменены выезды на четверке лошадей, цугом, стали крайне редки парадные обеды; для владыки готовился самый простой стол, а вместо шелковых и бархатных ряс он всю жизнь носил только простую шерстяную рясу черного цвета. Его тяготили официальные праздничные поздравления и земные «метания» духовенства, и они также были отменены»[34]. Каждый мог получить у него помощь и поддержку.

Митрополит Антоний в каком-то смысле являлся полной противоположностью многим своим собратьям-современникам. Он скорее тяготился своим положением, комфорта особенного не любил, а денег никогда не копил, кроме трех тысяч рублей на погребальные издержки после своей кончины. Указанная сумма находилась в особом конверте, который, однако, после его смерти был обнаружен пустым с надписью: «Деньги эти истрачены»[35].

После кончины митрополита Антония осталось его удивительное и потрясшее многих завещание. Все Санкт-Петербургские митрополиты второй половины XIX века были погребены в особой усыпальнице. Митрополит Антоний завещал похоронить его в очередной могиле на братском кладбище среди иноков лавры. Почивший архипастырь просил похоронить его в простом деревянном гробу, а на могиле поставить простой деревянный крест[36]. Завещание было исполнено. Похоронили владыку в простом сосновом даже не окрашенном гробе, в очередной братской могиле, над которой поставили простой дубовый крест со скромной надписью «Митрополит Антоний», с датами его жизни и кончины. Также согласно воле почившего владыки на гроб не было возложено ни одного венка[37].

Можно только предположить, каким контрастом выглядели священнослужители, участвовавшие в отпевании владыки Антония в своих дорогих и роскошных белых облачениях на фоне неокрашенного соснового гроба. В погребении приняли участие 21 архипастырь, 26 архимандритов и митрофорных протоиереев и около 150 священнослужителей[38]. Такого количества иерархов при отпевании владык, по словам одного из современников, никогда еще не было[39]. Никогда означает, за всю историю Русской Православной Церкви со времен крещения Руси святым равноапостольным князем Владимиром!

Митрополит, который всю свою жизнь поучал, прежде всего, делами, а только потом словами, и здесь не отступил от своего принципа и завета: «Мы, пастыри, должны другим проповедовать Царство Божие. Но проповедывать нельзя того, чего сам не познал. Итак, нам, пастырям и проповедникам, надо, прежде всего, возобладать над всем нечистым в самих себе, изгнать его из себя со всеми греховными недугами, чтобы воссияла на нас жизнь Царствия Божия. Из грешных нам надо стать святыми, из нечистых чистыми, из темных светлыми»[40]. Еще в годы своей преподавательской деятельности в Казанской академии владыка был твердо убежден в том, что важно не слово, а дело, что «победу христианству принесла не проповедь, не красноречие, а примерная жизнь праведников, страдания мучеников»[41].