Известный историк литературы и цензор XIX в., профессор Петербургского университета Александр Васильевич Никитенко в своем дневнике от 16 марта 1834 г. записал со слов протоиерея Феодора Сидонского о том, как митрополит Московский «Филарет жаловался Бенкендорфу на один стих Пушкина в «Онегине». Там, где он, описывая Москву, говорит: “и стая галок на крестах”. Здесь Филарет нашел оскорбление святыни. Цензор, которого призывали к ответу по этому поводу, сказал, что “галки, сколько ему известно, действительно садятся на крестах московских церквей, но что, по его мнению, виноват здесь более всего московский полицмейстер, допускающий это, а не поэт и цензор”»[1].
К сожалению, именно из подобного рода анекдотов и трагико-комических эпизодов и состоит история цензуры духовного ведомства Российской империи в XIX – начале XX столетий. Серьезных исследований по данной теме, как это ни странно, до сих пор нет. Можно, конечно, упомянуть труды авторов дореволюционной эпохи Тимофея Васильевича Барсова[2] и Алексея Николаевича Котовича[3]. Правда, первый доводит свое исследование до начала XIX в., а второй – до 1855 г. Последующий период в научно-исследовательской литературе до сих пор вообще не рассматривался.
Между тем, сами современники неоднократно говорили, что духовная цензура является одной из самых строгих и грозных в стране. Ввиду этого, безусловно, рассмотрение вопроса не только институционализации, но и изучение влияния духовной цензуры как на духовную, так и на светскую литературу является весьма актуальным и чрезвычайно интересным. Также стоит отметить, что в Русской Православной Церкви с декабря 2009 года[4] действует Коллегия по рецензированию при Издательском Совете РПЦ, которая, насколько можно судить по официальным документам, размещаемым на сайте издательства, по сути осуществляет внутрицерковную цензуру, причем не только предварительную, но и карательную. Все вышесказанное позволяет говорить об особой актуальности изучения материалов дореволюционной духовной цензуры.
Согласно единственному уставу духовной цензуры, принятому в 1828 г., духовные цензурные комитеты учреждались при духовных академиях. Центральными комитетами, вполне ожидаемо, являлись столичные: Санкт-Петербургский и Московский. Полномочия двух других, Киевского и Казанского, при соответствующих академиях, были незначительными[5].
Поэтому исследование вопроса о состоянии духовной цензуры в России во второй половине XIX в. вполне логично начать с изучения деятельности именно Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета, материалы которого в настоящее время содержатся в 807 фонде Российского государственного исторического архива (РГИА).
Фонд Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета состоит из двух описей. В первую опись входят дела с 1816 по 1840 гг., во вторую — с 1841 по 1894 гг. Всего в данном фонде содержится 1810 дел.
Все дела в описях 807 фонда располагаются в хронологическом порядке и все они разбиты по годам, что делает изучение материалов данного фонда весьма удобным.
Все материалы за каждый год можно разделить на три группы[6]:
- журналы заседаний духовного цензурного комитета – главный и наиболее ценный источник;
- большая часть дел, в которых по тематико-проблемному и хронологическому (по месяцам) принципам сшивались прошения просителей, отношения различных светских и духовных структур, непосредственно рецензии и отзывы членов комитета;
- журналы, в которых записывались поступающие рукописи, а также журналы, где фиксировалась выдача билетов, дававших право печати разрешенных комитетом рукописей книг, журналов, брошюр и т.д.
При внимательном изучении дел за 1856-1857 гг.[7] выявлено, что материалы фонда позволяют:
- составить общий список поступивших, рассмотренных, разрешенных и запрещенных изданий;
- установить специфику отношений (зачастую весьма напряженных) светских и духовных цензурных ведомств;
- на основании положительных, а в большей степени отрицательных рецензий:
а) определить методику работы духовных цензоров; б) отчасти реконструировать общий уровень представляемых в комитет сочинений; в) выявить личностные профессиональные характеристики каждого из цензоров в отдельности.
Порядок работы столичного духовного цензурного комитета сводился к следующему. В комитет поступали рукописи, книги, брошюры, статьи и т.д. от частных лиц, из организаций, типографий, учреждений как духовных, так и светских. Секретарь комитета распределял поступавший материал между членами комитета. Иногда авторы передавали рукописи, минуя секретаря, напрямую цензорам. Спустя некоторое время, которое не регламентировалось, цензоры представляли в комитет свои отзывы-рецензии, на основании которых комитет выносил окончательное суждение-вердикт. Если сочинение запрещалось, то рукопись возвращали автору. Правда, иногда автору указывалось, что он может внести в свое сочинение исправления и предоставить работу повторно. Если рукопись получала разрешение, то ее также возвращали просителю с соответствующей резолюцией комитета.
В большинстве случаев цензоры в своих кратких рецензиях ограничивались только общими словами. Если сочинение пропускалось, то тогда следовала самая радостная для автора фраза, что такое-то сочинение «не представляет ничего противного духовной цензуре и может быть одобрено к печатанию».
Зачастую цензоры, пропуская то или иное сочинение, указывали в своих рецензиях, что сочинение может быть опубликовано за исключением тех мест, которые зачеркнуты «красными чернилами». Но что именно зачеркнуто, исправлено и т.д. не указывалось или за многочисленностью исправлений или за обыкновенной ненадобностью, ввиду того что все пометки имелись непосредственно в рукописи, которая возвращалась автору.
В отдельных случаях, которые прописаны в уставе духовной цензуры, рукописи вместе с отзывами цензоров направлялись на рассмотрение в Св. Синод, который и выносил окончательное решение. Но случалось так, что рукопись, одобренная комитетом, подвергалась критике в Синоде. И тогда член комитета, пропустивший злополучную книгу, брошюру и т.д. мог «заслужить» внушение или выговор.
Так, согласно Синодальному указу от 31 декабря 1856 г. за №13577, следовало, что архиепископ Ярославский Нил просмотрел и запретил печатать представленную Петербургским духовным цензурным комитетом рукопись священника Василия Смарагдова: «Жизнь, деяния и писания св. Григория Двоеслова». Причиной запрета послужило наличие в сочинении существенных ошибок, которые могли «пред читателями наводить тень на самую чистоту и святость Церкви Вселенской, и потому подлежат строгому осуждению». Цензору протоиерею Михаилу Богословскому, одобрившему рукопись при наличии в ней серьезных недостатков было сделано замечание, а цензурному комитету, «представившему рукопись без ближайшего, очевидно, знакомства с внутренним ее содержанием, поставить сие на вид и внушить в подобных случаях быть на будущее время осмотрительнее»[8]. К сожалению, в синодальном постановлении не было указано ни одного из замеченных преосвященным цензором «серьезных недостатков».
Время от времени работа цензоров, судя по рецензиям, напоминала работу детективов, когда приходилось проводить небольшие расследования на основании, конечно, содержания, внешнего вида и других характеристик представляемых рукописей.
Так, в 1857 г. 8 февраля рассматривался отзыв протоиерея Иоанна Яхонтова о сочинении «История Православной Церкви». Рукопись, по словам цензора, состояла из «нескольких отдельных тетрадей, которые по всей вероятности, есть не иное что, как лекции умного наставника, записанные довольно рассеянными слушателями». Такой неожиданный вывод отец Иоанн делает на основании того, что в рукописи встречается большое количество фраз, «как бы оборванных, недосказанных», много орфографических ошибок. Кроме того, «самый вид этих тетрадей, довольно засаленных и писанных небрежно, показывает, что они были употребляемы в школе». Цензор вполне справедливо делает предположение, что автор сам вряд ли подал бы свое сочинение в таком виде. Поэтому приговор рецензента однозначный: «особа, представившая эту рукопись в цензурный комитет, должна доставить их самому автору для окончательной обработки сочинения и издания его в свет, если угодно будет сочинителю»[9].
Даже поверхностный обзор содержания журналов заседаний цензурного комитета за рассматриваемый период позволяет сделать вывод, что большая часть представляемых сочинений можно отнести к областям:
- богослужебной (акафисты, молитвы),
- проповеднической (слова, поучения, проповеди архиереев, священнослужителей),
- назидательной (брошюры о поведении в храме, о христианских добродетелях и страстях, об основных вероучительных положениях и т.п.).
Встречается довольно много упоминаний о стихотворениях на библейские сюжеты. Что же касается серьезных богословских и церковно-исторических трудов, то их количество в рассматриваемый период было незначительным. При этом случаи положительных рецензий в отношении серьезных богословских сочинений – роскошь. Едва ли не половина таких работ отсеивалась.
Если говорить о положительных отзывах, то можно упомянуть о том, что в 1857 г. на рассмотрении у архимандрита Кирилла находилась рукопись известного церковного историка, в прошлом также духовного цензора, епископа Макария (Булгакова) «История русского раскола», которая, естественно, была одобрена[10]. В январе того же года протоиерей Иоанн Яхонтов представил рецензию на сочинение протоиерея Космы Чередеева «Биографии Тверских иерархов», которое охарактеризовал как «труд усердный, добросовестный и для истории Российской Церкви полезный и потому может быть одобрен к печатанию»[11].
Что же касается отрицательных отзывов, то они представляют для исследователя особую ценность. Для исторических сочинений, вполне предсказуемо, камнем преткновения была пресловутая «объективность», понимаемая авторами и цензорами нередко совершенно по-разному.
Так, в ноябре 1857 г. протоиерей Иоанн Яхонтов рассматривал по поручению канцелярии обер-прокурора Св. Синода рукопись «Исторические записки о Камчатской епархии». В сочинении излагалась история распространения христианской веры в пределах Камчатки, приводились сведения о деятельности русских миссионеров и гражданских чиновников. Цензор уже в самом начале упрекнул автора в отсутствии ссылок на источники. В связи с этим протоиерей Яхонтов поставил под сомнение достоверность некоторых данных, помещенных в сочинении, сравнивая некоторые из них со сплетнями, а не с историческими сведениями. Главное, почему сочинение подверглось жесточайшей критике, заключалось в следующих словах: «Нельзя не заметить также, что почти все лица, упоминаемые в рукописи, изображаются преимущественно с невыгодной стороны, а о подвигах их сказано слишком мало. Такие лица, как священник Ермолай, архимандрит Иоасаф Хатунцевский и протоиерей Никифор, могли бы быть изображены с большею любовью, известия, бросающие тень на их славу, должно было принимать с большею осторожностью, а добрые их качества и подвиги описать с большею подробностию»[12]. Данное исследование с отрицательным отзывом было возвращено в канцелярию обер-прокурора.
В сентябре 1856 г. протоиерей Михаил Богословский не пропустил рукопись «Преосвященный Михаил, архиепископ Рязанский и Муромский», поскольку там имелись некоторые места в пользу старообрядцев, а также ввиду того что «проповедническая деятельность Преосвященного Михаила среди Мордвы, Мещеряков и Татар выставлена не в таком благоприятном свете, как изображаются подвиги отечественных веропроповедников, ублажаемых нашею Церковию»[13].
Как уже отмечалось, согласно уставу духовной цензуры 1828 г., главными духовными цензурными комитетами являлись комитеты в Санкт-Петербурге и в Москве. Духовные цензурные комитеты в Киеве и Казани рассматривали небольшие сочинения авторов только из своего региона. В случае же если на рассмотрение представлялась серьезная научная работа или сочинение с весьма сомнительными выводами, тогда подобного рода труды отправляли на рецензию в столичные комитеты. В августе 1857 г. на рассмотрение в Санкт-Петербургский комитет из Киевского духовного цензурного комитета поступило сочинение Аркадия Шамраевского «Опыт исторического обозрения мер, предпринимаемых правительством, к предупреждению и пресечению преступлений против веры в России». Рассмотрение было поручено цензору и профессору Санкт-Петербургской духовной академии В.Н. Карпову, который к 28 сентября представил свой вердикт. Из отзыва явствует, что рецензент явно расположен как к автору, так и к теме исследования: «Сочинение Аркадия Шамраевского, заключает в себе сведения справедливые и суждения основательные. Но встречаются выражения неточные и сведения не подтвержденные ссылками на источники. Так как сочинение это, по важности предмета, должно быть представлено на рассмотрение Св. Синода, то надобно просить автора, чтобы он сделал некоторые исправления и дополнения в своем сочинении, по крайней мере, в указанных цензором местах, и потом снова представил его в Комитет Духовной цензуры»[14]. Данный отзыв интересен и важен тем, что является свидетельством того, что иногда члены цензурного комитета очень доброжелательно относились к авторам и делали многое от них зависящее для публикации действительно важных и нужных исследований.
Любопытно, что в журналах цензурного комитета в приложении к пункту по вышеуказанной рукописи приведена справка, в которой дается подробное изложение указа Св. Синода от 31 августа 1850 г. за №9273, согласно которому духовной цензуре указывалось «при рассмотрении частичного рода исторических сочинений, более или менее духовного содержания, каковы: путешествия к св. местам, описания св. мест, монастырей и т.п. также древних церковных древностей, равно и описаний стихами священных предметов, — пропускала к напечатанию только такие, в которых заключаются предметы нужные, полезно-любопытные или назидательные, чтобы обращала внимание на соблюдение приличного образа изложения, и чтобы все сочинения, в которых заключаются сказания о разных, неизвестных нашей Церкви, чудесах, представляла с мнением Св. Синоду»[15]. Особый интерес из данного указа представляет фраза «приличный образ изложения». Что же является приличной, а что неприличной формой Синод, естественно, не объясняет, оставляя все на усмотрение цензоров и свое собственное.
Крайне негативное отношение к духовной цензуре, сформировавшееся в светской и духовной литературе XIX – XX вв., вполне понятно и объяснимо и отчасти оправданно. Вместе с тем, адекватное понимание роли духовного цензурного ведомства в деле развития церковной и светской литературы возможно не на основании нескольких личных, а значит субъективных, высказываний, а только на основании полномасштабного и всеобъемлющего анализа имеющихся в наличии архивных источников.
Внимательное изучение архивных материалов фонда Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета всего лишь за два года позволяет увидеть многогранную деятельность цензоров. С одной стороны, им необходимо было строго следовать уставу духовной цензуры и не пропускать сочинения, в которых бы искажалось православное вероучение. Здесь нужно было быть тем более осторожным, т.к. значительная часть рукописей отправлялась для окончательного утверждения непосредственно в Св. Синод. Невнимательное отношение к своим обязанностям могло стоить цензору очень и очень дорого, если говорить о карьерном росте.
С другой стороны, обнаруженные материалы показывают, что цензоры зачастую выступали на стороне авторов и поэтому, если обнаруживали какие-либо недочеты и ошибки, указывали на них и при условии их исправления пропускали сочинения к публикации, способствуя тем самым развитию богословской и церковно-исторической литературы.
В-третьих, имеющийся в наличии материал показывает, что строгий подход цензоров к представляемым на рассмотрение рукописям был более чем оправдан, ввиду того что многие сочинения действительно были очень низкого уровня. И увеличение подобного рода низкокачественной продукции ни в коем разе не принесло бы пользы ни Церкви, ни читателям.
Впрочем, все вышесказанные суждения носят промежуточный характер. Для более масштабных выводов необходимо дальнейшее внимательное и тщательное изучение сохранившихся источников.
Тезисы доклада преподавателя Санкт-Петербургской православной духовной академии Д.А. Карпука нанаучной конференции «Лаборатория историка: Источник и метод», Москва, 21 – 22 ноября 2012 г.
[1] Никитенко А.В. Записки и дневник: В 3 т. Т.1. – М.: Захаров, 2005. С.325. [2] Барсов Т.В. О духовной цензуре в России // Христианское чтение. 1901. № 5. С. 691-719; № 6. С. 966-998; № 7. С. 110-130; № 8. С. 238-257; № 9. С. 390-404. [3] Котович А. Духовная цензура в России (1799-1855 гг.). СПб.: Типография «Родник», 1909. – XVI с., 608с., XIII с. [4] Определение Священного Синода от 25 декабря 2009 года об издательской деятельности // http://izdatsovet.ru/doc/index PHP?ELEMENT_ID=801 (Дата обращения: 20.10.2012). [5] Сборник законоположений и распоряжений по духовной цензуре с 1720 по 1870 гг. СПб., 1870. С.54-55. [6] Наибольший интерес и самую большую ценность и значимость представляют, конечно, журналы заседаний комитета. Именно там содержится информация обо всех делах, которые были на рассмотрении в комитете. Причем эта информация касается не только рассмотрения рукописей и выдачи билетов на печать, но имеются упоминания обо всех изменениях в составе комитета. Есть журналы, из которых можно почерпнуть, кто из членов и когда был уволен или назначен в состав комитета. Встречаются прошения членов комитета, причем даже письмоводителей из числа учащихся академии, на отпуск на летнее каникулярное время. В журналах за рассмотренный период при разборе рукописей всегда полностью приводились отзывы цензоров. Особую ценность представляет то немаловажное обстоятельство, что все записи в журналах, хотя и делались разными лицами, но всегда разборчивым почерком. Сложности с прочтением возникали только в тех случаях, когда приводились заглавия книг на иностранных языках, например, на греческом. [7] Чтобы получить общее представление о деятельности Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета в 1856-1857 гг., можно обратиться к официальной статистике, которая была опубликована в ежегодных отчетах обер-прокурора о состоянии и положении Русской Православной Церкви. В 1856 г. в Санкт-Петербургском духовном цензурном комитете было рассмотрено: 145 рукописей, 1 периодическое издание, 28 книг, 12 брошюр, 5 стихотворений, 123 статьи, 59 картин. Из них были одобрены: 95 рукописей, 27 книг, 12 брошюр, 1 повременное издание, 2 стихотворения, 114 статей и 53 картины. См.: Извлечение из отчета по Ведомству духовных дел православного исповедания за 1856 год. СПб.: Синодальная тип., 1857. С.55. В 1857 г. в столичном комитете на рассмотрении находилось: 190 рукописей, 70 книг, 38 брошюр, 101 статья, 1 периодическое издание, 27 листов, 1 атлас и 44 картины. Одобрено было: 122 рукописи, 35 книг, 38 брошюр, 87 статей, 1 периодическое издание, 23 листа, 1 атлас и 9 картин. См.: Извлечение из отчета по Ведомству духовных дел православного исповедания за 1857 год. СПб.: Синодальная тип., 1859. С.58. [8] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.16.-16.об. [9] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.22.-22.об. [10] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.42.об. Вопрос обсуждался на заседании Комитета 30 марта 1857 г. [11] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.3. [12] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.185.Об. [13] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1356. Л.141.-141.об. [14] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л.146.об. [15] РГИА. Ф.807. Оп.2. Д.1357. Л. 148 – 148об.
