Галина Ивановна Николаева рассказывает о своем блокадном и военном детстве, окружающих людях, о доброте, которая помогает выжить в любых условиях.
Напомним, что 27 января 1944 года произошло снятие блокады Ленинграда.
Когда война началась, мне было 10 лет. Летом 41-го наша семья была на даче, а в тот день мы с мамой почему-то приехали в город. Идем по Невскому — что такое, тучи народа у репродукторов, слышим, что объявили войну. Для нас, детей, это было пока непонятно. Детские сады, школы стали эвакуировать. Мы, девчонки, радовались: все вместе, вкупе. Увезли нас в Малую Вишеру под Ленинградом. Сначала было ничего, потом все начали страдать по своим родителям, по дому. Некоторые девочки писали домой, чтобы их забрали. Моя мама приехала и меня увезла. Когда мы вернулись в город, уже шли бомбежки сильнейшие, вокзалы были разрушены, поезда по расписанию не ходили.
Осенью 41-го еще было терпимо, давали пайки, нашей семье хватало. В это время детей постарше призвали в дружину, выдали противогазы, дали наставления. И мы дежурили на лестницах: гасили фугаски, если они падали, провожали жителей в бомбоубежище. Когда разбомбили Бадаевские склады, с продуктами стало плохо. К зиме стало еще хуже, просто ужасно. В домах не было ни электричества, ни воды, ни отопления. За водой сначала ходили в прачечную, потом пришлось ходить и дальше, т.к. в прачечной замерзало все, к кранам было не подойти — кругом лед.
К бомбежкам постепенно привыкали, в бомбоубежище не хотелось спускаться. Один раз родителей не было дома, я осталась с племянником. Вдруг — тревога, он не пошел в убежище, сказал, спать хочу. В ту бомбежку у нас вылетели все стекла.
Хлеба стали давать мало — 125 грамм. В домах появились буржуйки, трубы от которых выводили в форточку. Эти 125 грамм резали на маленькие кусочки и сушили в буржуйках сухарики.
Мы с племянником часто бегали в кинотеатр «Художественный», смотрели фильм «Фронтовые подруги». В один из дней мы возвращались из кино и зашли в спортивный магазинчик около кинотеатра «Колизей». Племянник нашел там бумажник. Дома мама посмотрела: там паспорт, все карточки от начала месяца. Какой-то юный мальчик все это потерял там, в спортивном магазине. Наша семья всегда была верующей, мама сказала: дети, какое счастье, что тут есть паспорт и адрес, мы должны это вернуть. Мы все — моя сестра, племянник, я — пошли пешком через Неву, по адресу к Финляндскому вокзалу. Это было суровое время, зима. Молодого человека дома не оказалось, мы оставили свой адрес. Он пришел к нам потом, и мы вернули ему все эти карточки.
В апреле 1942-го у нас мама умерла. Мы с ней ходили на Васильевский остров проведать ее брата, думали, что-то он нас не навещает, весточки никакой не дает. Когда пришли, нам сказали, что он умер, жена его тоже умерла, детей увезли в детский дом. Мама, конечно, была очень расстроена. Мы вернулись домой, и она слегла, а через десять дней умерла. В домах было холодно, мы маму долго не хоронили. Нам было жалко ее. После смерти мамы нас осталось трое: моя сестра двадцати двух лет, мой племянник и я.
Люди поддерживали друг друга во время блокады, помогали чем могли. Когда мама ослабла, а я была более менее, я возила ее на работу на саночках. И многие своих родных возили на работу на саночках.
В блокаду люди были очень добрые, старались поддержать, помочь друг другу. Правда, у меня несколько раз отнимали хлеб. Вырывали и сразу в рот, чтобы тут же съесть. Когда с продуктами стало плохо, сестра как-то раз дежурила в очереди. За ней стояла женщина, пианистка, как потом выяснилось. И вдруг эта женщина говорит: пойду маму проведаю дома, не умерла ли она там. Женщина ушла, а когда вернулась, продукты закончились. Женщина расплакалась: мама совсем голодная, ее надо поддержать. Сестра успела получить продукты. Она отрезала долю пайка этой женщине, талоны не взяла. Когда мы вернулись в город после войны, наша квартира была занята. В нее въехал какой-то военный, много мебели ввез туда, ковры. А нас в квартиру не пустил. Через полгода его выселили в 24 часа из нашей квартиры, и мы вернулись в свой дом. У нас все было украдено, ничего не осталось. Эта пианистка принесла сундук, который у нас был вместо комода.
В 1942 году была хорошая теплая весна, город начали убирать, он сделался чистым.
Как-то нас позвали за грибами, и мы поехали. Не понимая ничего в грибах, мы набрали мухоморов, посолили их и наелись. И всех нас увезли в больницу. Сестра была в очень тяжелом состоянии, племянник и я — полегче. Врачи спасали нас, как только могли. Когда мы вышли из больницы, сестре сказали или сдать меня в детский дом, или эвакуироваться с двумя детьми. И в августе 1942-го нас эвакуировали по Ладоге, по дороге жизни, на баржах. На этих баржах очень много погибало людей, перед нами разбомбили несколько барж. Когда нас встретили на берегу, все очень радовались, что мы живы и баржа наша уцелела. Много было всего.
Потом нас повезли в Сибирь, многие умерли от голода по дороге.
В поезде была одна женщина, жена какого-то большого военного чина. Мы ей понравились, и она сообщила, что нас везут в Сибирь, но если мы ей доверимся, она заберет нас в Ярославскую область, а по дороге будет о нас заботиться. Она действительно о нас очень заботилась, в эвакопунктах получала на нас провизию. Остаток войны мы пробыли в Ярославской области, в городе Рыбинске. Нас взяла одна женщина к себе в дом, и мы у нее жили. Сестра работала в Рыбинском ремесленном училище, часто приходилось работать ночами. Там была девочка, одна без родителей. Сестра взяла ее к нам. Еще она подобрала у булочной бабушку, которую выгнали на улицу. Вот мы и жили все вместе. Когда закончилась война, за нами приехал муж моей сестры. И мы оказались в Ленинграде уже после войны.
Записал Вадим Лозовский
