Мы все находимся в состоянии катастрофы, которую богословы называют первородным грехом. Эту катастрофу можно описать с разных сторон, но, прежде всего, первородный грех есть утрата отношений с Богом. Человек создан так, что в центре его жизни должен находиться Бог; находясь в правильных отношениях с Богом, человек находится в правильных отношениях с самим собой, с ближними, с миром в целом.
Эти отношения подражают отношениям в Троице, где Отец, Сын и Святой Дух предвечно вверяют себя другу другу; наилучшим образом рая, для которого мы созданы, может служить счастливая семья, где люди любят друга, радуются друг другу и служат друг другу.
В грехопадении человек отторг себя от Бога, и, как планета, потерявшая орбиту, ныне полагает в центр своей жизни тех или иных идолов — чаще всего, самого себя, но иногда “великое дело” или “великого вождя” или еще что-то. Склонность ко всякого рода злу и безумию, которым отмечена человеческая история, есть результат этой утраты Бога как центра.
Грех порождает враждебность к Богу; для человека, желающего поставить в центре жизни самого себя (или созданных им самим идолов), Бог выглядит как угроза его идолам или его самостоятельности, самовластию, самореализации, самоублажению — всему “само”, вокруг чего вращается падший человек. Грех также неизбежно порождает враждебность к ближнему — все конфликты, начиная с семейных ссор и заканчивая мировыми войнами и геноцидом, порождены тем фактом, что мироздание слишком тесное место хотя бы для двух грешников, каждый из которых хотел бы его себе полностью. Как это прекрасно формулирует немецкий мыслитель Фридрих Ницше, “Если бы Бог существовал, как бы я вынес, что я не Бог? Следовательно, нет никакого Бога!” Но желание элиминировать из вселенной Бога — который мешает мне быть богом — также порождает желание избавиться и от ближнего — у которого есть свое мнение на тему, кто тут бог.
Падший человек желает употребить ближнего в качестве топлива для своего превознесения — у диктаторов это бывает заметно с какой-то детской простотой, у тех, кто лишен их возможностей проявляется в более символических формах, например, в составлении таких карт реальности, которые отводят “двуногим тварей миллионам” роль того уродского фона, на котором сияют наши достоинства — мы, элита, на фоне анчоусов, мы, белые люди, на фоне “черномазых”, мы, умники, на фоне тупиц, и так так далее и тому подобное в бесконечном множестве вариантов.
Грех, таким образом, есть состояние несовместимое с жизнью не в силу того, что Бог, по Своему произволу, так решил — а в силу природы самого греха. Например, если человек является циничным эгоистом, который пользуется другими людьми и предает их, он не сможет иметь счастливого брака и крепкой дружбы — не потому, что ему кто-то извне этого не даст, а по тому что он такой, каков он есть.
Грех оборачивается вечной гибелью, адом; иногда спрашивают, как всеблагой Бог может обрекать грешников на вечный ад. Он и не обрекает — грешники обречены на ад по своим личным качествам. В какие райские кущи их не запусти — они принесут ад с собой. Адское пламя — оно внутри, а не снаружи. Один человек, переживший клиническую смерть, описывал ад как бесконечное поле боя, где преисполненные гордыни, ненависти и ярости погибшие души тщетно пытаются ранить друг друга или удовлетворить страсти, которые — за неимением тела — они удовлетворить не могут. Трудно сказать, насколько достоверно само видение — но образ хорошо описывает суть дела — злоба, иногда клокочущая в сетях, где люди не могут друг до друга физически добраться, помогает это представить.
Активное вмешательство Бога, Его суд и гнев, тут состоит не в том, что Он ввергает в ад того, кто мог бы и войти в Царство, а в том, что он милосердно полагает предел злу и в итоге препятствует злым терзать добрых и творение вообще — каковая граница и предел переживается злыми как мука. Бог благ по отношению ко всему творению — в том числе, по отношению к сатане, демонам и погибшим душам.
Здесь нам стоит разграничить объективную благость Бога и субъективное восприятие ее творениями. Например, если лишить закоренелого садиста возможности терзать других людей, субъективно это будет восприниматься им как болезненное лишение; но объективно это будет благом — в том числе, и по отношению к нему самому, потому что это будет сдерживать его возрастание во зле. Объективно, лучше знать истину, чем не знать; лучше не творить зла, чем творить; лучше существовать, чем не существовать. Но самими злыми эти хорошие вещи — и истина, и невозможность творить зло, и даже существование воспринимается как мука. Как у Гоголя сказано: “Для человека нет большей муки, как хотеть отомстить и не мочь отомстить”. Объективно, с точки зрения Бога, лишить ненавистника возможности мстить — лучше и для других, и для самого грешника. Но для того, кто исходит бессильной злобой — это мука. Но причина этой муки — то, во что погибшие себя превратили, а не благость Божия.
Итак, на муку погибших обрекает отнюдь не Бог, но их собственный грех. В следующий раз мы поговорим о том, как Бог спасает людей от греха — и от муки вечной.
