В столичный духовный цензурный комитет поступали рукописи, книги, брошюры, статьи, географические карты, эстампы, картины и т.д. от частных лиц, из организаций, типографий, светских и духовных учреждений. Секретарь комитета равномерно распределял поступавший материал между членами комитета, каковых было четыре человека. До февраля 1858 г. это были, как правило, профессора Санкт-Петербургской духовной академии, с марта того же года – учёные монахи в сане архимандрита. Иногда авторы передавали рукописи, минуя секретаря, напрямую цензорам («по знакомству»). Особенно это было характерно для столичных писателей и издателей. Именно с ними духовным цензорам приходилось лично общаться и зачастую непосредственно решать щекотливые вопросы. К рукописям иногородних авторов можно было подходить с большей формальностью, если, конечно, автором был не епархиальный архиерей или великосветский чиновник.
Косвенные данные позволяют говорить о негласном, а иногда и гласном «разделении труда» между духовными цензорами. Например, 1 марта 1858 г. состоялось заседание всех вновь назначенных членов цензурного комитета под председательством ректора Санкт-Петербургской духовной академии архимандрита Феофана (Говорова). Чтобы оптимизировать процесс цензурирование статей для светских и церковных периодических изданий (как журналов, так и газет) было принято постановление, согласно которому каждому из членов комитета поручалось курирование отдельных изданий:
- архимандриту Фотию (Романовскому) поручалось просматривать статьи для журналов «Христианское чтение», «Русский педагогический вестник», «Издание археологического общества» и «Журнал Министерства народного просвещения»;
- архимандриту Сергию (Назаретскому) – «Чтения для солдат», «Художественный листок и светопись», «Земледельческую газету» и «Сын Отечества»;
- архимандриту Феодору (Бухареву) – «Духовная беседа», «Современник», «Отечественные записки» и «Звездочка»;
- архимандриту Макарию (Малиновскому) – «Северная пчела», «Санкт-Петербургские ведомости» и «Библиотека для чтения»[1].
Представленный перечень позволяет увидеть, во-первых, редакции каких светских изданий чаще всего присылали статьи религиозного содержания. Во-вторых, нужно иметь в виду, что в вышеприведенный небольшой список вошли далеко не все периодические издания, редакции которых время от времени контактировали с духовным цензурным комитетом. Например, только за указанный 1858 г. в журналах столичного комитета встречаются отношения из редакций таких периодических изданий как «Журнал Министерства внутренних дел», «Училище благочестия», «Тобольские губернские ведомости» и «Русский инвалид». В дальнейшем количество цензурируемых журналов и газет только увеличивалось.
Спустя некоторое время (которое не регламентировалось) после поступления рукописи цензоры представляли свои отзывы-рецензии в комитет, на основании которых и выносилось окончательное суждение-вердикт. Что касается времени, то иногда между подачей сочинения и вынесением решения проходило от нескольких дней до нескольких лет. Любой автор из числа долговременно ожидающих «счастливчиков» мог с полным основанием утверждать, что духовная цензура вырабатывала у своих просителей небесно-ангельское терпение. Правда, иногда авторы достаточно настойчиво и систематично донимали членов комитета запросами о судьбе своих рукописей. Справедливости ради надо отметить, что в отдельных случаях решение выносилось достаточно быстро, а иногда уже в день подачи рукописи в комитет. Особенно, если тексты приходили на цензуру из центральных государственных и церковных учреждений, таких как Министерство внутренних дел, Министерство иностранных дел, канцелярий Св. Синода и обер-прокурора.
Время рассмотрения рукописи во многом, разумеется, зависло от занятости цензора и объема текста. Иногда нужно было просмотреть простое объявление, например, о продаже книги. На это уходило минут 5-15. А иногда приходилось штудировать 300-400 страниц рукописного текста. Очевидно, что в таком случае нужно было потратить не один день. Согласно данным ежегодных отчетов обер-прокурора Святейшего Синода о состоянии и положении Русской Православной Церкви, в 1856 г. в Санкт-Петербургском духовном цензурном комитете было рассмотрено 145 рукописей, 1 периодическое издание, 28 книг, 12 брошюр, 5 стихотворений, 123 статьи, 59 картин. Из них было одобрено 95 рукописей, 27 книг, 12 брошюр, 1 повременное издание, 2 стихотворения, 114 статей и 53 картины[2]. В 1857 г. в том же комитете на рассмотрении находилось 190 рукописей, 70 книг, 38 брошюр, 101 статья, 1 периодическое издание, 27 листов, 1 атлас и 44 картины. Цензуру прошло только 122 рукописи, 35 книг, 38 брошюр, 87 статей, 1 периодическое издание, 23 листа, 1 атлас и 9 картин[3].
За строгими формулировками (запретить, отказать и пр.) уставов и указов скрываются простые люди со своими взглядами, интересами, литературными вкусами и предпочтениями. Трудно не согласиться с исследователем гражданской дореволюционной цензуры Н.Г. Патрушевой, которая в отношении светских цензоров сделала следующее замечание: «На практике личные качества того и или иного цензора имели очень большое значение, так как от этих чиновников зависела подчас не только судьба литературного произведения, но и судьба автора, издателя, работников редакции и типографии. Одно и то же произведение разные цензоры могли оценить по-разному, потому что руководствовались они не столько законом, сколько личным усмотрением, секретными циркулярами и указаниями начальства»[4].
В качестве наглядного подтверждения верности этого утверждения и для духовной цензуры можно привести следующий эпизод, сведения о котором сохранились на страницах журналов заседаний Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета за 1858 г.
В мае месяце у цензора архимандрита Сергия (Назаретского) возникли некоторые сложности с рецензированием даже не серьезного научно-богословского трактата, а простого стихотворения «Бат-Шеба». Стихотворение предназначалось для публикации в популярном тогда журнале «Сын Отечества» и было предоставлено редакцией на просмотр в комитет духовной цензуры из-за своего религиозного содержания. Предметом стихотворного произведения была покаянная молитва Израильского царя Давида по случаю его прегрешения с женою Урии.
В данном случае духовный цензор нашел несколько причин, чтобы запретить печатать этот стихотворный труд. Во-первых, в изложении библейской истории автор вышел за рамки библейского текста. Во-вторых, автор использовал такие выражения, которые, по мнению отца Сергия, «приличнее было бы опустить в важном духовном сочинении». В-третьих, стихи были написаны таким размером (и в этом цензоры также должны были обязательно разбираться!), каким обычно писались «легкие стихотворения». Другими словами, судя по количеству нареканий в отзыве, стихотворение было признано абсолютно непроходным, поэтому итоговая резолюцию цензурного комитета была вполне ожидаемой: «Возвратить рукопись автору без одобрения к напечатанию»[5].
Можно предположить, что свою миссию в отношении стихотворения отец Сергий считал выполненной. Именно поэтому повторное представление уже в июне того же стихотворения, но уже в исправленном виде (было изменено даже название с «Бат-Шеба» на «Вирсавия») стало для духовного цензора полной неожиданностью. Автор стихотворения (имя которого в сохранившихся делах комитета не упомянуто) со всей серьезностью отнесся к критическим замечаниям цензора и по возможности использовал их при исправлении своего текста. Однако и в таком, теперь уже значительно улучшенном виде, стихотворение вызывало у цензора некоторое смущение. Поэтому он, внеся очередную порцию изменений и исправлений (цензор в третий уже раз изменил название стихотворения на «Притча пророка Нафана»), предложил рассмотреть и вынести итоговое решение о возможности публикации стихотворения на всеобщем обсуждении всех членов духовного комитета.
Надо сказать, что подобного рода процедуры происходили очень редко. Но, в принципе, они были предусмотрены цензурным уставом, чтобы, действительно, в особо затруднительных и деликатных случаях итоговое рассмотрение сочинения осуществлялось всеми членами комитета. Чаще всего в таких случаях другие члены комитета соглашались с мнением цензора, инициировавшим вопрос и уже просмотревшим рукопись.
На этот раз всё было иначе. Два цензора – архимандриты Фотий (Романовский) и Макарий (Малиновский) – согласились со своим коллегой. Каждый из них собственноручно написал небольшую записку-рецензию, завершавшуюся одной и той же фразой: «Во всем согласен с мнением цензора, рассматривавшего означенное стихотворение». И только архимандрит Фёодор (Бухарев) высказал другую точку зрения.
Во-первых, отец Фёодор не увидел повода для очередного изменения названия стихотворения, тем более что вновь придуманное заглавие «Притча пророка Нафана» относилось только к части, а не ко всему стихотворению. Во-вторых, отдельные строфы (3, 5, 6, 7), смутившие отца Сергия, отец Фёодор счел возможным оставить без изменений, потому что описание красоты (остаётся только догадываться, как именно выражался автор в этих местах о красоте) не противно чувству и духу целомудрия, доказательством чего служит, например, вся библейская книга «Песнь Песней». Падение царя Давида, по мнению отца Фёодора, автор указал просто, без излишних деталей и в полном согласии с библейским повествованием. Ну и наконец, в-третьих, самое интересное, отец Фёодор нашел «неприличным и для автора даже обидным — без крайней нужды изменять или поправлять его речь, как, например, заменить слово “покаянно” словом “умиленно”, или поправлять резкое выражение о бесчеловечном богаче: “что лев пресыщенный в берлоге”». И в заключение своего и без того довольно резкого отзыва, направленного против не зарвавшегося автора, а своего собрата, отец Фёодор несколько категорично заявил, что он находит вредным и, более того, противным силе духовно-цензурного устава, «чтобы чрез подобные оскорбления авторской чести отталкивать писателей от занятия духовными предметами»[6].
Можно только догадываться о причинах такого демарша архимандрита Фёодора, но этот эпизод, свидетельствовавший о разногласиях среди самих цензоров, был едва ли единственным и настолько серьёзным за несколько лет. Дело же вполне закономерно закончилось принятием мнения большинства, а само стихотворение (с серьезными цензурными исправлениями) и имя его автора можно поискать на страницах «Сына Отечества» за 1858 г.
Итоговые вердикты могли быть самыми разными. Например, цензор мог просто запретить сочинение, а мог запретить и обратить внимание церковного руководства на автора, точнее на его взгляды. Особенно это касалось представителей духовенства и их епархиального начальства. Однако последнее происходило очень редко и только в самых крайних случаях. Иногда сочинителю указывалось, что он может внести в свою «несгораемую рукопись» исправления и предоставить работу повторно. Бывали случаи, когда цензоры, пропуская ту или иную рукопись, указывали в своих рецензиях, что сочинение может быть опубликовано за исключением тех мест, которые зачеркнуты красными чернилами самими цензорами. Но что именно было зачеркнуто, исправлено и т.д., в рецензиях не указывалось или за многочисленностью исправлений или за обыкновенной ненадобностью, ввиду того, что все пометки делались непосредственно в тексте рукописи. Если цензору не к чему было придраться, то сочинение пропускалось, и тогда следовала самая радостная для автора фраза, что рассматриваемая рукопись «не представляет ничего противного духовной цензуре и может быть одобрено к печатанию».
Наибольший интерес для исследователя представляют отрицательные отзывы. Во-первых, потому что они посвящены сочинениям, которые так и не появились в печати. Во-вторых, именно в отрицательных рецензиях цензор давал хоть какие-то характеристики рукописям. И именно эти характеристики, в свою очередь, позволяют хотя бы отчасти судить о литературных вкусах и взглядах духовных цензоров, о принципах цензурирования и т.п.
Если отзыв цензора о рукописи был положительным, то автор направлялся в типографию, чтобы отдать текст в набор. Однако прощаться с цензурой и цензором ему было еще рано. Дело в том, что после печати книги (брошюры, журнальной или газетной статьи и т.д.) типография обязана была представить определенное количество экземпляров (в середине XIX в. надо было представлять 6 экз.) в цензурный комитет, где духовный цензор должен был сравнить печатный и рукописный варианты текста. И только если оба варианта совпадали, цензурный комитет выдавал соответствующий разрешительный билет, который позволял автору (или книгопродавцу) забрать книжную продукцию из типографии.
Согласно уставу духовной цензуры, во всех книгах, которые прошли цензурирование именно по духовному ведомству на второй странице всегда указывалось кем и когда книга была одобрена к печати. Другими словами, даже после выхода книги в свет цензор продолжал нести персональную за неё ответственность. Стоит ли после этого удивляться, что публичная личная ответственность очень часто заставляла духовных цензоров самих опасаться за свою карьеру, и, как результат, оценивать каждую рукопись по всей строгости цензурного законодательства.
Доклад на конференции «Культура. Музей. Образ», Институт истории СПбГУ, 28 октября 2014 г.
[1] РГИА. Ф. 807. Оп. 2. Д. 1358. Л. 127.
[2] Извлечение из отчета по Ведомству духовных дел православного исповедания за 1856 г. СПб., 1857. С. 55.
[3] Извлечение из отчета по Ведомству духовных дел православного исповедания за 1857 г. СПб., 1859. С. 58.
[4] Патрушева Н.Г. Цензура в России во второй половине XIX века в воспоминаниях современников // Цензура в России: история и современность. Сборник научных работ. Вып.1. СПб., 2001. С. 95.
[5] РГИА. Ф. 807. Оп. 2. Д. 1358. Л. 95об.-96.
[6] РГИА. Ф. 807. Оп. 2. Д. 1358. Л. 113-114.
