Всего 15 лет после Октябрьской революции 1917 г. просуществовала община Федоровского собора, но за это время ее члены неоднократно подвергались репрессиям со стороны советских карательных органов – ЧК и ОГПУ. При этом с храмом была связана жизнь и деятельность нескольких почитаемых в Русской Православной Церкви новомучеников: освещавшего Федоровский собор в 1914 г. священномученика митрополита Владимира (Богоявленского), последнего настоятеля — священномученика архимандрита Льва (Егорова), прихожанок — мучениц Екатерины Арской и Киры Оболенской. Недавняя архивная находка позволила установить неизвестный ранее факт — в Федоровском соборе некоторое время служил и фактически руководил его общиной один из самых почитаемых верующими новомучеников – архиепископ Воронежский Петр (в миру Василий Константинович Зверев, 1878 – 1929). Владыка с весны 1927 г. находился в заключении в страшном Соловецком лагере особого назначения, одно время был там старшим архиереем и скончался на Соловках. В августе 2000 г. юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви прославил его в лике святых. Хорошо известно, что архиепископ Петр управлял Московской и Воронежской епархиями, но оказалось, что он непосредственным образом причастен и к Санкт-Петербургской.
В 1919 – 1921 гг. Владыка служил епископом Балахнинским, викарием Нижегородской епархии и являлся настоятелем Федоровского Городецкого монастыря. В конце октября – начале ноября 1920 г. он на пять дней приезжал в Петроград для освящения придела собора Федоровской иконы Божией Матери, при котором с дореволюционных времен существовало подворье Городецкого монастыря, которым Владыка также управлял. 29 октября епископ Петр служил вместе с Петроградским митрополитом Вениамином (Казанским) в Иоанновском монастыре, а 31 октября освятил придел в Федоровском соборе. В этот день в проповеди Владыка рассказал верующим о чуде, произошедшем 12 июля 1920 г. в г. Арзамасе, когда над местным храмом в небе во время службы было видение белого креста из облаков, а на нем распятого Иисуса Христа в терновом венце. Видение продолжалось 15-20 минут, причем очевидцы наблюдали даже капли крови на ранах Спасителя.
На проповеди епископа присутствовал священник храмов Александро-Невской Лавры Петр Иванович Шибакин (в дальнейшем принявший монашеский постриг с именем Иона и расстрелянный в 1937 г. в сане архимандрита). В конце декабря 1920 г. он поехал в Вязьму, где остановился у своего хорошего знакомого — послушника Предтеченского монастыря Федора Семенова. 7-8 января о. Петр служил в Екатерининской церкви Вязьмы, рассказал в проповеди об Арзамасском чуде и 12 января был арестован по доносу ЧК вместе с Семеновым. Последнего вскоре отпустили, а о. Петра 5 февраля перевезли в Смоленскую тюрьму, 22 апреля его дело переслали в Петроград. Местные чекисты, установив, что сведения о чуде стали известны в городе от епископа Петра (Зверева), потребовали от Нижегородского ЧК его ареста и доставки в Петроград. Владыка был схвачен 23 мая 1921 г. на подворье Феодоровского монастыря в Нижнем Новгороде по обвинению в «распространении непроверенных слухов религиозного характера». Его сразу же отправили в Москву и заключили в Бутырскую тюрьму.
Епископ Петр был очень популярен в Нижегородской епархии, и тысячи верующих стали писать ходатайства об освобождении Владыки в различные советские инстанции. Одно из таких коллективных обращений рабочих и служащих Сормовского завода попало к председателю ВЦИК М.И. Калинину, и тот 2 июня 1921 г. написал резолюцию: «Т. Уншлихт, если нет реального обвинения, то я думаю политически правильным его освободить». Однако петроградские чекисты сумели добиться передачи обвиняемого в их руки, и 14 августа епископа Петра перевезли в город на Неве. Более трех с половиной месяцев провел он в Петроградском доме предварительного заключения, где подвергался допросам.
29 октября было составлено обвинительное заключение по делу «Шибакина и Зверева», их признали виновными в «распространении нелепых слухов с целью дискредитации советской власти» и посчитали необходимым отправить в концлагерь. Однако 4 декабря 1921 г. Президиум Петроградской губернской ЧК решил на основании постановления ВЦИК дело прекратить и арестованных освободить. Епископ Петр и священник П.И. Шибакин вышли на свободу 6 декабря, после чего Владыка еще пару недель оставался в Петрограде, служа, в основном, в Федоровском соборе. 18 декабря епископ возложил набедренник на о. Петра Шибакина за Божественной литургией в Никольской церкви Иоанновского монастыря, а затем вернулся в Нижний Новгород. Следует отметить, что в данном архивно-следственном деле Архива Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области хранится большое количество документов, конфискованных при аресте епископа Петра, которые представляют собой ценнейший материал по истории Нижегородской епархии в период гражданской войны.[1]
Основная же волна репрессий накрыла членов причта и прихожан Федоровского собора, среди которых значительную часть составляли члены Александро-Невского братва, в начале 1930-х гг. Главный удар по еще проживавшим в городе монахам, связанным с ними мирянам и членам последнего братства органы ОГПУ нанесли в так называемую «святую ночь» с 17 на 18 февраля 1932 г. Ее краткое описание имеется в автобиографической книге А.Э. Краснова-Левитина: «…наступила светлая и страшная дата, страстная пятница русского монашества, никем не замеченная и сейчас почти никому не известная – 18 февраля 1932 г., когда все русское монашество в один день исчезло в лагерях. 18 февраля в Ленинграде были арестованы: 40 монахов из Александро-Невской Лавры …, 12 монахов Феодоровского собора, 8 монахов из «Киновии», отделения Александро-Невской Лавры за Большой Охтой, монахов и монахинь из различных закрытых обителей, живших в Ленинграде – около сотни. Всего 318 человек. Была арестована и привезена в Питер вся братия Макарьевой пустыни… Все были отправлены в Казахский край. Из всей этой массы знакомых мне людей вернулось только трое».[2]
Правда, воспоминания историка не совсем точны. Общее количество арестованных в ночь с 17 на 18 февраля составляло около 500 человек, в том числе более 40 членов Александро-Невского братства. Но даже такая массовая акция не смогла охватить всех монашествующих Ленинграда. В течение двух последующих месяцев агенты ОГПУ выявляли уцелевших монахов и представителей белого духовенства и мирян, связанных с братством или монастырями, арестовав еще около 200 человек.[3]
Сохранил А. Краснов-Левитин и драгоценные воспоминания об одной из последних служб в главном храме братства: «Я помню день 11 февраля 1932 г. Воскресенье. Я был у обедни в верхнем храме Федоровского собора. Литургию совершил настоятель архимандрит Лев. Это была неделя о мытаре Закхее. И после литургии отец Лев говорил на тему воскресного Евангелия. Рассказав о Закхее, влезшем на дерево, чтобы увидеть Христа, архимандрит сказал: «И мы, чтобы видеть Христа взбираемся на высокое древо, терпим многие лишения и несчастья. Чтобы видеть Христа, мы терпим многие муки…» А через несколько дней, 18 февраля, всю братию Федоровского собора арестовали. Из них, кроме Серафима Гаврилова, не вернулся никто. Все погибли в лагерях – взошли на высокое древо, откуда виден Христос!»[4]
Накануне арестов органы ОГПУ как минимум несколько месяцев вели наблюдение за членами Александро-Невского братства с помощью своих агентов. Поэтому вооруженные группы захвата были отправлены одновременно по десяткам адресов. На Конной ул., 8 арестовали восемь сестер, в Серафимо-Дивеевском подворье Старого Петергофа – пять сестер, игумена Варсонофия и иеродиакона Нектария, на квартире у настоятеля Федоровского собора о. Льва (Егорова) по адресу пр. 25 Октября, 156-8 – самого архимандрита и проживавших в то время с ним Е. Арскую и А. Афанасьеву, в квартире о. Вениамина (Эссена) – его самого и ночевавших там же иеромонаха Сергия (Ляпунова) и молодого послушника Льва Полякова. Были разгромлены несколько небольших общин сестер – на Растанной ул., 26-8, где проживали пять братчиц — Н.Н. Павинская, А.Е. Баланович, ее мать, сестра и Н.А. Мемнонова, на Гончарной ул. и др. На квартире старшей сестры одной из таких общин пенсионерки Пелагеи Ивановны Григоращенко агента ОГПУ кроме хозяйки случайно арестовали иеродиакона Афанасия (Карасевича). На арест о. Афанасия даже ордера не было, но агенты, пришедшие за Пелагеей Ивановной, забрали и его.
Этой одноразовой акцией аресты не закончились. 13 марта 1932 г. были арестованы еще несколько активных членов братства – проживавшие вместе на пр. 25 Октября (ныне Невском), 173-5 Клавдия Селюгина и Ольга Волкова, духовная дочь о. Льва Вера Клочкова и др., в том числе иеромонах Серафим (Суторихин). В своих воспоминаниях Н. Мещерский так писал о задержании о. Серафима: «Когда началось наше дело, он случайно избежал ареста. Он числился приписанным на Правом берегу Невы вместе с о. Серафимом Ляпуновым, но его тогда не было дома. Он остался на некоторое время на свободе и только через месяц был схвачен (14 марта 1932 г.). Он был вызван на Гороховую, 2 и там был сходу схвачен и препровожден в камеру».[5]
Все арестованные в ночь с 17 на 18 февраля были разбиты на несколько отдельных следственных дел, в среднем по 50 человек в каждом. И лишь в отношении Александро-Невского братства органы ОГПУ сделали исключение, сфабриковав огромное дело почти на 100 человек. Оно подразделялось на 2 части, каждая из которых имела свое обвинительное заключение. Первое было составлено на 41 человека, арестованного в Ленинграде, а второе – на 51 человека из «филиалов» братства на периферии, в том числе на 7 членов петергофской общины, 4 монахинь и послушниц пос. Вырица и 40 насельников Макарьевской пустыни. Этот монастырь, хотя и имел связи с Александро-Невским братством, никогда его «филиалом» не был, но реальная картина мало интересовала следственные органы, все храмы обители были закрыты.[6]
Основные же аресты, как уже отмечалось, прошли в Ленинграде. Описание их имеется в воспоминаниях Н. Мещерского: «В пятом часу кончился обыск, разрешили мне попрощаться с матерью, и мы пошли. В эту ночь было так много арестов, что машин не было. И мы пошли пешком по 10-й линии к набережной, на набережной он остановил первую же машину, проезжавшую там… нас с охранником посадили в кузов (гепеушник сел в кабину)и повезли в ДПЗ на улицу Войнова … Там была первичная регистрация, отбирали недозволенные вещи – из разговоров сотрудников я понял, что арестовано 500 человек (они говорили, что нужно заготовить 500 порций завтрака). Регистрировали нас комсомольцы – активисты и активистки, добровольцы. Отправили меня в общую камеру № 9 на 3-м этаже. Все там было забито до отказа. 18 коек – 60 человек. Когда я туда попал, там еще спали, и мне пришлось стоять несколько десятков минут, потому что негде было ни лечь, ни сесть. Спали на койках, под койками, между койками».[7]
Следствие по делу братства проводилось в ускоренном порядке. «Контрреволюционная деятельность» его членов представлялась следователям очевидной без необходимости добывать какие-либо серьезные доказательства. Поэтому допросы арестованных чаще всего проводились один-два раза и лишь в исключительных случаях трижды. Допрашиваемые вели себя по-разному. Некоторые давали обширные показания о себе и своих знакомых, стараясь убедить следователя, что ничего антисоветского в их образе жизни не было. Другие говорили лишь о собственных поступках и убеждениях. Некоторые же вообще отказывались сообщать какие-либо сведения.
Отца Льва (Егорова) допрашивали дважды – 29 февраля и 2 марта. На вопрос о политических убеждениях он ответил: «Стараюсь не мешать строительству социализма. Не сочувствую антирелигиозной политике советской власти». Архимандрит вообще отрицал существование братства, говоря, что оно распалось в 1922 г. Отрицал он и сбор средств в Феодоровском соборе для помощи ссыльным, а также все другие обвинения. Лишь после предъявления ему на втором допросе фотографии хора правого клироса собора он сообщил некоторые имена изображенных на ней, заявив, что остальных духовных детей назвать отказывается.[8]
Мужественно вел себя иеромонах Сергий (Ляпунов). На единственном допросе 29 февраля он бесстрашно заявил следователю: «Деятельность моя носила характер чисто религиозный, а потому называть имен своих знакомых не могу, так как считаю это противным моей совести. Дополнительно могу сказать, что в церкви, в евангелии есть законы, которые выше законов государственных. Эти божьи законы в некоторых случаях оправдывают неподчинение государственной власти и, в частности, в данном случае – советской в лице ОГПУ».[9] Лидия Мейер сказала, что из своих знакомых по братству назвать никого не хочет. Впрочем, подобным образом вели себя многие. Например, Тамара Шилинг заявила: «Из лиц, знакомых мне по совместному участию в хоре назвать никого не желаю».[10]
Отец Варлаам (Сацердотский) выбрал другую линию поведения. Он сообщил много фактов из истории братства, стараясь доказать следователю, что политической деятельностью оно никогда не занималось. В частности, на допросе 28 февраля архимандрит заявил: «Хотя и являлся с 1929 г. руководителем «братства» и общежития на Конной, я в своей деятельности не допускал ничего враждебного Соввласти и допускал руководство нелегальными религиозными организациями лишь потому, что не знал о противозаконности этого».[11][
К сожалению, очень обширные и в изложении следователя тенденциозные показания дал на трех допросах – 25, 29 февраля и 9 марта 1932 г. Н.А. Мещерский. Позднее Никита Александрович так вспоминал о методах дознания, применяемых к нему следователем Н.Н. Волковым: «Он мне рассказал, что он сотрудник института этнографии и занимается этим по совместительству, его интересует современное состояние религии. Он мол де хочет говорить как коллега с коллегой. Начал он с того, что застучал кулаком и закричал: «Говори, кто тебя постригал!» Я ему сказал, что я не монах, и что меня никто не постригал, и требовал, чтобы он не кричал, а то я не буду говорить. Он переменил тон, разговаривал вежливо, но все время были подвохи … На втором допросе он вел себя иначе. Предложил папиросы, чай с конфетами. Мне задал несколько вопросов малосущественных. Потом говорит: «У нас серьезная проблема, нам надо очистить Ленинград от людей, которые могут нам всадить нож в спину. Мы хотели бы, чтобы Вы нам помогли». Я ничего не ответил. В третий раз: «Я вижу, что Вы не разоружились. Значит, Вам придется поехать, хоть и недалеко (но я уже предвидел свою будущую судьбу). От того, как Вы будете себя вести, будет зависеть кара – будете ли Вы отвечать как один из руководителей, или только как привлеченный».[12]
В ходе допроса арестованный аспирант выделил среди членов братства «два течения» – последователи отцов Гурия (Егорова) и Варлаама (Сацердотского) – «наиболее фанатично и контрреволюционно настроенные» и духовные дети о. Льва (Егорова) – «признающие компромиссы и даже лояльные наружно к советской власти». Охарактеризовал Н. Мещерский и основные направления деятельности братства перед разгромом: «1. Организация богословского просвещения молящихся путем церковных богослужений сугубо уставного характера и специальных проповедей. 2. Подготовка богословски образованных церковных кадров путем индивидуальной и групповой обработки верующих, особенно молодежи. 3. Подготовка и организация тайно монашествующих для укрепления церкви и подготовки священников, которые не были бы связаны семьей. 4. Организация самодеятельности верующих путем устройства общенародного пения во время службы, специальных хоров и т.д. 5. Организация материальной и моральной помощи высланному духовенству».[13]
В тайном монашестве следственные органы обвиняли не только Н. Мещерского, но и чуть ли не каждого арестованного по делу братства мирянина, даже если тот имел семью. Так, например, Николаю Киселеву «инкриминировали, что будто бы он – тайный монах. Он говорил: «У меня есть дочь, я женат». А они: «Это мимикрия».14 В качестве служащего железной дороги Николай имел льготный проезд в летний отпуск, ездил в другие города, где встречался с различными священнослужителями. Так, например, в Москве он виделся с епископами Мануилом (Лемешевским) и Питиримом (Крыловым), в Твери – с архимандритом Николаем (Муравьевым-Уральским), в Белеве – с епископом Игнатием (Садковским) и его братом иеромонахом Георгием, в Киеве – с архимандритом Ермогеном (Голубевым) и схиархиепископом Антонием (Абашидзе), а в Витебске в 1928 г. навещал архиепископа Гавриила (Воеводина). Возвращаясь из поездок, Н. Киселев делился впечатлениями с членами братства.[15]
Узнав о его встречах, следственные органы были очень довольны. Они явно пытались сфабриковать дело влиятельной контрреволюционной организации, которая по их замыслу должна была иметь широкие внутрисоюзные и международные связи. В обвинительном заключении подчеркивалось: «Через соответствующие монашеские подворья в Ленинграде «братство» было связано с различными монастырскими центрами за пределами области. (Через Киевское подворье с киевскими монахами, Афонское – с Кавказом (Ново-Афонский монастырь)». В этой связи следователи обратили особое внимание на кавказские поездки архимандрита Варлаама (Сацердотского), а также показания архимандрита Алипия (Ивлева), что послушать «талантливые проповеди» иеромонаха Вениамина (Эссена) в Тихвинскую церковь приходили «польские ксендзы».[16]
Выявление связей членов братства с международной контрреволюцией казалось работникам ОГПУ особенно важным. Так как в действительности что-либо подобное полностью отсутствовало, за соответствующие связи были выданы чисто научные заграничные контакты двух близких к Александро-Невскому братству профессоров – энергетика и математика Николая Михайловича Егорова (он по делу 1932 г. осужден не был), а также известного ботаника Василия Васильевича Марковича, который в 1917-1921 гг. работал директором Сочинской опытной станции, а затем до 1925 г. заведующим ботаническим отделом Сухумской опытной станции. В 1921 г. он тайно принял монашеский постриг в рясофор в Симоно-Кананитском мужском монастыре на Новом Афоне, а в 1922 г. был тайно пострижен в мантию с именем Нестор.
Переехав в 1925 г. в Ленинград В.В. Маркович стал работать научным сотрудником Всесоюзного института растениеводства. В 1926-1928 гг. он находился в продолжительной заграничной командировке, изучая субтропические культуры в Китае, Индии, Японии, Палестине и на острове Ява. При этом Василий Васильевич два с половиной месяца жил на Святой Земле в подворье Палестинского православного общества и «на религиозной почве» познакомился там с главой Русской Духовной Миссии архиепископом Анастасием (Грибановским).[17]
В обвинительном заключении В.В. Маркович был также (наряду с о. Львом) назван «идеологом и обоснователем тайного монашества». Это далеко не так, хотя взгляды профессора со временем претерпели определенную эволюцию. Еще до революции он придерживался идей христианского социализма, а в 1924 г. написал «Устав христианской сельскохозяйственной трудовой общины», который позднее считал устаревшим и непригодным. В конце 1920-х-начале 1930-х гг. В. Маркович писал новые церковные уставы, толкования Евангелия, жития святых, а также подготовил и устав тайного монашества, основные пункты которого гласили: «1. Тайное монашество есть вынужденный путь христианского спасения в условиях советской действительности. 2. Идеалы тайного монашества те же, что и явного. 3. Тайное монашество не может быть мыслимо вне связи с православной церковью. 4. Постриг и пребывание в монашестве держится в строжайшей тайне. 5. Тайный монах не должен менять своего светского облика и отставать от культурного роста страны».[18]
Эти идеи профессора были близки архимандриту Льву (Егорову), с которым В. Маркович дружил и давал ему свои заметки для подготовки проповеди в Страстную седмицу. Поддерживал монах Нестор отношения и с другими членами братства, хотя в число его руководителей (как считали следственные органы) никогда не входил. Профессор тщательно скрывал свое монашество, при этом подолгу живя в Макариевской пустыни и помогая материально арестованным верующим, например, профессору А. Бриллиантову. Под влиянием В. Марковича тайный постриг принял только один человек – его помощница – лаборантка института растениеводства Нина Александровна Дмитриева. В 1929 г. она была пострижена в рясофор в Александро-Невской Лавре архимандритом Феодосием. Хотя Н. Дмитриева была в ходе следствия «изобличена как активный член Александро-Невского братства», она практически не имела к нему никакого отношения.[19]
Впрочем, по делу братства оказалось арестовано и осуждено еще несколько не состоявших в нем людей, в частности проживавшая в Александро-Невской Лавре и присутствовавшая на тайном постриге Нины монахиня Милитина (Клавдия Федоровна Постникова) – тетя архимандрита Феодосия. Кроме нее в число членов братства без особых оснований зачислили четырех членов причта Феодоровского собора монашествующих – упоминавшегося архимандрита Алипия (Ивлеву), иеромонахов Авделая (Кирпаня), Никандра (Чубаровского, служившего в соборе с 1922 г.) и иеродиакона Павла (Вихрова). Так, архимандрит Алипий являлся благочинным, имел около 120 духовных детей и лишь один раз служил в общине на Конной ул. и также однажды по назначению митрополита в Петергофской общине сестер братства.
В обвинительном заключении об о. Алипие говорилось следующее: «Убежденный монархист и член «Александро-Невского братства». Один из организаторов помощи высланному за к.р. деятельность духовенству, в проповедях призывает к борьбе с Соввластью, которую называет дьяволом, наполняющим землю. За период деятельности в Федоровском храме организовал вокруг себя группу молодых монахов из быв. людей. Участвовал на заседаниях руководителей братства».[20] Иеромонах Авделай и иеродиакон Павел были названы бродячими проповедниками, в последнее время примкнувшими к братству, хотя о. Авделай служил в Феодоровском соборе беспрерывно с 1916 г., а о. Павла назначил в этот храм в октябре 1931 г. Ленинградский митрополит Серафим (Чичагов).
Первоначально проведенные в ночь с 17 на 18 февраля аресты вообще захватили довольно много случайных людей. Среди них были не имевшие отношения к братству старые члены приходского совета Феодоровского собора – работники Октябрьской железной дороги Г.А. Маркеев и А.П. Петров, обычная прихожанка храма посудомойка Ирина Тимофеева и т.д. Все они, а также семь арестованных членов братства, против которых не нашли достаточно улик (Елизавета Коренева, Лев Поляков, Анастасия Кушлю, Александра Грацианова, Лидия Мейер, Тамара Шилинг и Ольга Пушечникова) были освобождены в марте 1932 г. без предъявления объявления.
В отношении остальных 92 человек следствие длилось лишь около месяца, и 15 марта 1932 г. начальник Полномочного Представительства ОГПУ в Ленинградском военном округе И. Запорожец утвердил обвинительное заключение на первую группу арестованных в области монашествующих, а 19 марта на основных активистов братства в количестве 41 человека. По подсчетам органов следствия из них 26 происходили из дворянства и чиновничества, а 6 из духовенства; 14 имели высшее образование и еще 21 окончили гимназии или патриотические школы; 18 обвиняемых являлись монахами и монахинями (в том числе тайными), большинство имело –возраст от 25 до 40 лет. Отсюда следовал вывод, что «в социальном отношении организация представляла собой ярко выраженное сочетание враждебных революции церковно-монархических элементов из среды различных общественных прослоек и групп, потерявших в революцию свое привилегированное положение».[21]
Суть обвинительного заключения сводилась к стремлению представить братство в виде мифической контрреволюционной организации, которая якобы со времени своего создания в 1918 г. непрерывно вела активную борьбу с советской властью. Это ясно сказано в конце документа: «…доказано, что «братство» в настоящее время, как и в первые годы своего существования, являлось передовым отрядом церковной контрреволюции, указывая православной церкви пути борьбы против пролетарского государства в условиях периода социализма».[22]
По версии следствия деятельность организации развивалась в следующих направлениях: «1. Насаждение тайного монашества как религиозно-политической силы в советских учреждениях, вузах и колхозах; 2. Организация тайно монашеских женских и мужских общежитий – «коммун»; 3. Создание церковных кадров и богословское воспитание молодежи; 4. Организация систематической материальной и моральной помощи репрессированному за к.р. деятельность духовенству; 5. Организация связей в различных областях СССР, а также за его пределами в среде церковников-белогвардейцев. В основном деятельность организации сводилась к объединению под религиозным покровом монархически настроенных элементов и созданию из них воинствующего ордена «истинно-православных людей» по типу «Союза Михаила Архангела» с прямым подражанием наиболее деятельным и реакционным орденам римско-католической церкви».[23]
В этих обвинениях реально существовавшая (но отнюдь не антисоветская) деятельность сочеталась с откровенным вымыслом вроде создания воинствующего ордена, да еще по католическому образцу. Резко преувеличивалась степень организованности братства, которое представлялось жестко централизованной структурой с постоянным руководством и строжайшей дисциплиной. Во главе организации якобы стояла мифическая «пятерка», а в целом «руководство носило деспотический характер с элементами не только контрреволюционной направленности, но и изуверства». Отмечался также «исключительный прозелитизм» членов братства, благодаря которому состав организации к 1932 г. значительно пополнился учащейся молодежью.[24]
Открытого суда не было. 22 марта 1932 г. выездная комиссия Коллегии ОГПУ вынесла подсудимым приговор – от лишения права проживания в Ленинграде и Ленинградской области на 3 года до 10 лет лагерей. К максимальному сроку наказания были приговорены архимандриты Лев (Егоров), Варлаам (Сацердотский), иеромонахи Сергий (Ляпунов), Вениамин (Эссен), Авделай (Кирпань), игумен Варсонофий (Веревкин) и монах Нестор (Маркович), к 5 годам лагерей – архиепископ Гавриил (Воеводин), иеромонах Серафим (Суторихин), иеродиакон Афанасий (Карасевич), некоторые наиболее активные братчицы – Вера Киселева, Ольга Костецкая, Вера Клочкова, Анастасия Аристова, Ольга Нелидова, Мария Маракушина, Наталья Хаккевец и др. Остальные в большинстве были осуждены на 3 года лагерей или ссылку на такой же срок в Казахстан. Из осужденных было сформировано несколько этапов – в Темниковский лагерь, Сиблаг, Карагандинский, Беломоро-Балтийский лагеря и Свирлаг. Н. Мещерский вспоминал, что вместе с ним 13 апреля на берега р. Свирь отправили отцов Серафима (Суторихина), Афанасия (Карасевича), Павла (Вихрова) и Николая Киселева, а уже 17 апреля их всех отправили на работу по сплаву леса.[25]
Судьба же осужденных в 1932 г. членов причта и прихожан Федоровского собора п сложилась по-разному. Большинство из них погибло в конце 1930-х гг. До недавнего времени оставалась неизвестной подлинная судьба архимандрита Льва (Егорова), так как органы госбезопасности сообщили родственниками ложную информацию о его смерти 25 января 1942 г. в лагере пос. Осинники Кемеровской области от несчастного случая на шахте. Эти сведения попали в опубликованные в 1990-е гг. биографические справки. Однако на самом деле все было иначе.
18 апреля 1932 г. архимандрит Лев поступил в отделение Черная речка Сибирского лагеря (Сиблага), расположенное в Кемеровской области. С конца месяца он трудился в шахте пос. Осинники под г. Новокузнецком. В марте 1934 г. Тройка Полномочного Представительства ОГПУ по Западно-Сибирскому краю приговорила его к увеличению срока заключения в исправительно-трудовом лагере на 2 года.[26] В марте 1936 г. о. Льва перевели в Ахпунское отделение Сиблага (на станцию Ахпун Таштагольского района Кемеровской области). Здесь он по-прежнему трудился в шахте, иногда по 14 часов в сутки возил вагонетки с породой.[27]
С лета 1937 г. в советских лагерях, как и по всей стране, была развернута массовая кампания арестов. Не пережил страшное время «большого террора» и о. Лев. Началась лихорадочная фабрикация следственных дел, и лагерное начальство посчитало, что заключенный Егоров вполне может сойти за члена «контрреволюционной фашистской группы». 2 сентября 1937 г. уполномоченный отдела охраны лагеря подписал постановление о привлечении его к уголовной ответственности и помещении в арестное помещение. В тот же день состоялся первый допрос. Несмотря на то, что применение пыток в то время было повсеместной практикой на допросах, и о. Лев им наверняка подвергался, он категорически отверг обвинение в контрреволюционной агитации среди заключенных и виновным себя не признал. При этом архимандрит не скрывал своих взглядов, мужественно заявив следователю: «Я по своим убеждениям являюсь глубоко религиозным человеком, посвятившим всю свою жизнь служению богу, и целью моей жизни является ведение религиозной пропаганды в массах, поэтому я вел, веду и всегда буду вести религиозную пропаганду среди окружающих меня людей». На предложение же назвать фамилии лиц, ведущих контрреволюционную подрывную работу в лагере, о. Лев ответил, что не может этого сделать: «…мне не известно кто этим занимается, но даже если бы я что-нибудь знал о лицах, ведущих к/р-подрывную работу в лагере, то все равно об этом ничего не сказал бы, так как по моим убеждениям мне чуждо всякое доносительство».[28]
Следствие было коротким. 13 сентября обвинительное заключение утвердил начальник отдела охраны лагеря, и в тот же день Тройка Управления НКВД Западно-Сибирского края приговорила отца Льва к высшей мере наказания. Священномученик был расстрелян 20 сентября 1937 г. Сведения о месте казни и захоронения в архивно-следственном деле отсутствуют.[29] Так погиб последний настоятель Федоровского собора — один из самых замечательных пастырей Санкт-Петербургской епархии, воспитавший несколько десятков глубоко верующих молодых людей, сохранивших преданность Церкви в пору самых жестоких гонений. Память о подвижнической деятельности архимандрита Льва долгое время жила в городе святого апостола Петра и после гибели пастыря, и сейчас его почитание возродилось вновь.
Осужденный по делу Александро-Невского братства в 1932 г. архиепископ Гавриил (Воеводин) отбывал срок в Мариинском лагере близ Томска и в Карагандинских лагерях, после освобождения поселился в Боровичком районе, где его арестовали 8 сентября 1937 г. по обвинению в руководстве «контрреволюционной организацией церковников». 10 декабря 1937 г. Особая Тройка Управления НКВД по Ленинградской области приговорила его к высшей мере наказания и 17 декабря Владыку расстреляли в Боровичах. Вместе с ним были осуждены и расстреляны несколько членов Александро-Невского братства, в том числе бывший келейник архимандрита Льва (Егорова) Алексей Иванович Правдин, святые мученицы княжна Кира Ивановна Оболенская и Екатерина Андреевна Арская.[30] Определением Священного Синода Русской Православной Церкви от 7 мая 2003 г. архимандрит Лев (Егоров) и две прихожанки Федоровского собора – Екатерина Арская и Кира Оболенская были причислены к лику святых новомучеников.
[1] Архив Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Санкт-Петербургу и Ленинградской области (АУФСБ СПб ЛО), ф. архивно-следственном дел, д. П-35570. [2] Краснов-Левитин А. Лихие годы. 1925-1941. Воспоминания. Париж, 1977. С. 222. [3] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-77283. [4] Краснов-Левитин А. Указ. соч. С. 207-208. [5] Мещерский Н.А. На старости я сызнова живу: прошедшее проходит предо мною… Л., 1982. Рукопись. С. 40. [6] Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 7179, оп. 10, д. 431, л. 6об. [7] Мещерский Н.А. Указ. соч. С. 103. [8] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-68567, т. 2, л. 7-11. [9] Там же, л. 63. [10] Там же, т. 4, л. 392. [11] Там же, т. 2, л. 25. [12] Мещерский Н.А. Указ. соч. С. 105. [13] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-68567, т. 4, л. 279. [14] Мещерский Н.А. Указ. соч. С. 51. [15] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-68567, т. 2, л. 101. [16] Там же, л. 85, 453. [17] Там же, л. 454-455; Антонов В.В. Александро-Невское братство и тайные монашеские общины в Петрограде // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. 2000. Вып. 23. С. 108. [18] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-68567, т. 2, л. 48, 446. [19] Там же, л. 447, 454; Антонов В.В. Указ. соч. С. 108. [20] АУФСБ СПб ЛО, ф. арх.-след. дел, д. П-68567, т. 2, л. 77, 78, 457. [21] Там же, л. 440-441. [22] Там же, л. 455. [23] Там же, л. 436-437. [24] Там же, л. 440, 441, 443. [25] Мещерский Н.А. Указ. соч. С. 107, 108. [26] Архив Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Кемеровской области, д. П-12221, л. 3, 5. [27] Там же, л. 8об-9об. [28] Там же, л. 10. [29] Там же. [30] Там же. С. 46-47; Архив Управления Федеральной службы безопасности Российской Федерации по Новгородской области, д. 1а/1307; Священник Владислав Кумыш. Новомученица Екатерина Андреевна Арская (1875-1937) // Церковный вестник. 2002. № 3. С. 41-42.
Доклад преподавателя СПбПДА доктора исторических наук Михаила Витальевича Шкаровского на конференции «Федоровский собор — храм и памятник династии Романовых», 23 марта 2013 года. Санкт-Петербург.
