«После февральского переворота 1917 г., — пишет С. В. Фомин, — судьба Архиереев, известных своим добрым отношением к Г. Е. Распутину, была незавидна. Особенно ненавистен ниспровергателям Трона был митрополит Петроградский и Ладожский Питирим (Окнов). Поэтому и постигла его клевета»[1]. О том, какая клевета настигла владыку, необходимо говорить отдельно — это может быть темой специального исследования, в данном случае важно задаться вопросом: насколько правомерно подобное заявление и насколько корректен (либо некорректен) подобный к нему подход? Для решения поставленной задачи, по моему мнению, необходимо обратить внимание не только на факты биографии митрополита Питирима, но и на психологию восприятия его личности большинством современников, интересовавшихся церковной жизнью России.

Митрополит Питирим может быть назван типичным архиереем Синодальной Церкви. Родившийся в семье соборного протоиерея Лифляндской губернии, он достаточно рано выбрал иноческую стезю церковного служения (хотя первоначально и закончил Рижскую классическую гимназию). В 1883 году кандидатом богословия будущий архипастырь завершает обучение в Киевской духовной академии, тогда же принимая монашеский постриг и начиная путь «ученого монаха», преподавателя духовно-учебных заведений. В течение десяти лет он успешно занимается педагогической деятельностью, с 1891 по 1894 гг. являясь ректором С.-Петербургской духовной семинарии. Летом 1894 года отец Питирим становится епископом; хиротония происходит в столице.

За последующие двадцать лет он несколько раз переводится с одной кафедры на другую (что было распространено в Синодальный период), однажды вызывается к присутствию в Св. Синод. В 1911 году он вызывает неудовольствие синодального обер-прокурора В. К. Саблера и перемещается с «престижной» Курской епархии в считавшуюся менее «статусной» епархию Владикавказскую. О причинах этого перевода можно было бы говорить специально, но поскольку наша тема ограничена иными временными рамками, следует лишь отметить, что обыкновенно указывается на неудовлетворительную организацию владыкой канонизационных торжеств святителя Иоасафа Белгородского. Для нас важно иное: с конца 1913 года вл. Питирим уже стремительно идет вверх — первоначально становится архиепископом Самарским, затем, в июне 1914 года, — архиепископом Карталинским и Кахетинским, Экзархом Грузии и членом Св. Синода, а с 23 ноября 1915 года — митрополитом Петроградским и Ладожским. Ко времени назначения владыка уже награжден бриллиантовым крестом для ношения на клобуке и орденом святого Александра Невского.

Его ценят, уважают и примечают во дворце, с ним считаются влиятельные политики, его имя часто встречается в газетах. Короче говоря, митрополит Питирим становится политической фигурой, общественный вес и значение которого увеличивается тем больше, чем ниже падает авторитет царского правительства и чем громче звучат голоса думской либеральной оппозиции, не устающей твердить о «безответственных влияниях» и «темных силах».

В чем здесь дело?

Разумеется, в слухах, которые, во-первых, прочно связали имя вл. Питирима с именем Григория Распутина и, во-вторых, заставили увидеть в назначении нового столичного архиерея способ расправы с его предшественником — митрополитом Владимиром (Богоявленским), переведенным на митрополичью кафедру в Киев. Не терпевший его протопресвитер русской армии и флота Георгий Шавельский заявлял, что перевод первенствующего члена Синода на Киевскую кафедру был «фактом небывалым в истории Русской Церкви. Его не могли понимать иначе, как опалу. Так и было на самом деле»[2]. Причину перевода митрополита Владимира отец Георгий усматривал в резко отрицательном отношении владыки к Григорию Распутину.

Излагая далее основные вехи биографии вл. Питирима, протопресвитер полагал, что тот, оказавшись в 1911 году в опале и утратив расположение обер-прокурора В. К. Саблера (ранее ему благоволившего), начал искать нового покровителя и нашел его — в лице сибирского странника. Отец Георгий вспоминал (очевидно, со слов владыки Константина (Булычева), Могилевского архиепископа, которого хорошо знал во время Великой войны), что в бытность свою архиепископом Самарским вл. Питирим откровенно заявлял вл. Константину, что на этой кафедре он временно, а настоящее его место — в Петрограде[3]. Правда, до назначения в столицу архиепископ получил назначение на Кавказ, но это необходимо считать существенным продвижением по «архиерейской лестнице», шагом к заветной цели. Как известно, вскоре после этого, в ноябре 1915 года, он становится столичным митрополитом, одним из наиболее влиятельных архиереев Русской Церкви.

Нельзя сказать, что собратьями по Св. Синоду его приезд был встречен с радостью. Скорее наоборот. Все прекрасно понимали, что владыка получил белый клобук в обход многих более известных архиереев (тем более, что после смерти митрополита Флавиана главным кандидатом на получение митрополичьего клобука в православных кругах называли архиепископа Антония (Храповицкого), известного богослова и церковного деятеля Православной Церкви, убежденного сторонника восстановления патриаршества). Состоявший с киевским архипастырем в добрых отношениях и переписке, Антоний (Храповицкий) считался духовным руководителем Юго-Западной Руси и пользовался известным авторитетом среди украинского духовенства, знавшего о симпатиях, существовавших у митрополита Флавиана к владыке. Однако все сложилось иначе. Биограф Антония — архиепископ Никон (Рклицкий) дипломатично обходит этот щекотливый момент, указывая, что владыка не жалел о случившемся, «лишь скорбел, что глубоко им чтимого Царя вводят в заблуждение и Россия идет по опасному пути. Он, — пишет архиепископ, — предчувствовал приближение гибели»[4].

Итак, получалось, что назначение Питирима рассматривалось как результат введения в заблуждение Николая  II. Кто же мог это сделать? Ответ напрашивался сам собой: только те, кто не понимал (либо не хотел понимать) того вреда, который наносится Церкви переводом в Петроград Экзарха Грузии. За этими «непонимающими» стояла фигура сибирского «старца», видевшего (и не без оснований) в столичном архипастыре своего союзника и верного сторонника. Все, воспринимавшие Гр. Распутина негативно, неминуемо должны были стать в оппозицию митрополиту Питириму, а все, искавшие от «старца» милостей и почитавшие его, — поддерживать и приветствовать владыку на новом высоком поприще.

Таким образом, сразу же сложилась весьма странная ситуация: назначение в Петроград создало Питириму определенную репутацию еще до того, как он смог проявить себя в качестве правящего архиерея и крупного церковно-общественного деятеля. Он не воспринимался ни как «либерал», ни как «консерватор», — в нем видели человека, сделавшего карьеру благодаря «старцу». Насколько это было правдой, наблюдавших за церковной жизнью современников особенно не интересовало. Клеймо «распутинца» намертво пристало к владыке. Но если для большинства синодалов данное обстоятельство было равносильно предательству интересов Церкви, то для императрицы — совсем наоборот. Чем дальше, тем больше она очаровывалась владыкой, искала возможности увидеть его. В середине декабря 1915 года, например, она писала супругу, что намеревается пойти к обедне, так как чувствует себя лучше («сердце лучше») и не слишком холодно. Но, вероятно, другая причина заставила ее отметить данное обстоятельство: «Будет служить Питирим»[5].

Вот в чем было дело! В тот же день, вернувшись из храма, Александра Федоровна написала новое письмо супругу, указав, что Питирим «чудно служил», в конце службы сказав несколько слов и прочитав молитву за государя[6]. В те дни она не скрывала своего восторга, открывая для себя нового митрополита. А прийти в восторг было от чего: владыка стал другом ее «Друга», принимал его у себя, подчеркивал глубокое уважение к «старцу». «Аня [Вырубова — С. Ф.] была вчера у митрополита, — писала императрица своему державному супругу 16 декабря 1915 года. — Наш Друг тоже — они очень хорошо поговорили; затем он угостил их завтраком. Гр[игорий] был на почетном месте. Он относился к Григорию с замечательным уважением и был под глубоким впечатлением от всех Его слов»[7].

В устах императрицы это было лучшим комплиментом, указанием на то, что владыка «без лести предан». Не оценить подобное отношение к себе Питирим, разумеется, не мог. Контакты с Гр. Распутиным продолжались вплоть до убийства «старца». Митрополит, конечно, не стремился их афишировать, но все-таки совсем скрыть не мог. Уже после Февраля посещения «старцем» покоев Питирима в Александро-Невской лавре стали достоянием гласности. По воспоминаниям директора канцелярии обер-прокурора Св. Синода В. И. Яцкевича, став митрополитом Петроградским, Питирим окружил себя компанией лиц определенной окраски, обычным посетителем лавры и митрополичьих покоев стал Гр. Распутин. Первые именины Питирима были отпразднованы в присутствии наместника лавры архимандрита Филарета, Тобольского епископа Варнавы, секретаря владыки И. 3. Осипенко, обер-секретаря Св. Синода П. В. Мудролюбова, казначея Св. Синода Н. В. Соловьева и Григория Распутина. «Определенно говорили о происходивших в стенах лавры оргиях, с участием цыганских певиц и плясуний, выходивших из лавры особым ходом через Владимирскую церковь, — вспоминал далее В. И. Яцкевич. — Точно также говорят и о том, что Распутин во всякое время проникал в лавру особым ходом с проулочка около лавры»[8].

Здесь мы сталкиваемся со слухами: цыганские певицы, оргии, особые входы и выходы. Как относиться к заявленному, учитывая, что В. И. Яцкевич указывал и на более серьезные факты, — в частности на взятку, данную Питиримом Гр. Распутину («старец», якобы, получил от владыки 75 тысяч рублей за устройство его перевода в Петроград)?[9] Однозначного ответа нет. Однако, нужно иметь в виду, что слухи и сплетни дискредитировали имя столичного иерарха, тем самым способствуя и дискредитации всей Православной Церкви, воспринимавшейся в качестве «распутинской вотчины». Слухи формировали «общественное мнение», не только никем не разоблачаемые, но и регулярно подпитываемые новыми историями.

Были или нет на лаврских встречах «цыгане», полагаю, менее важно, чем то, что эти встречи время от времени происходили. К тому же это подтверждал не только В. И. Яцкевич, но также лаврские монахи и обслуживающий лавру персонал. Иеродиакон лавры Пантелеймон утверждал, что у Питирима вечерами собирались гости; когда приходил Гр. Распутин, покои владыки освещались и было видно многолюдное общество — «офицеры, дамы, сестры милосердия». В лавре бывали картежные игры и вообще там «занимались непотребством»[10]. Может, конечно, «непотребства» и случались. Но сам отец Пантелеймон вряд ли участвовал в вечерних встречах у митрополита, и потому адекватно оценить происходящее, скорее всего, не мог. Что-то слышал, о чем-то догадывался. Не более. Для нас важнее иное обстоятельство: сама оценка психологической ситуации, которая сложилась в лавре после назначения Питирима митрополитом Петроградским.

Чрезвычайно непростыми — конфликтными — были отношения вл. Питирима с обер-прокурором Св. Синода А. Н. Волжиным. Протопресвитер Г. Шавельский пишет, что А. Н. Волжин изначально, еще до назначения владыки на Петроградскую кафедру, понял его настроение и направление, почему-де и относился к нему резко неприязненно. Что способствовало такому пониманию, какие факты, слухи и сплетни, судить трудно. Верно одно: А. Н. Волжин не желал видеть владыку в Петрограде и стремился к тому, чтобы доказать государю его несоответствие высокому служению. Протопресвитер русской армии и флота полагал, что в развернувшейся борьбе обер-прокурор защищал права Св. Синода, церковную честь и правду, шел прямым путем, в то время как «митрополит преследовал свои эгоистические цели и пользовался преступными для митрополичьего сана средствами». Что это были за средства и как защищал А. Н. Волжин правду, — отдельная тема, — но в любом случае отметим, что по воспоминаниям современников, на заседаниях Св. Синода вл. Питирим молчал, с обер-прокурором был вежлив и почтителен, хотя в Царском Селе, в беседах с императрицей, чернил его, ложно истолковывая его слова и действия, восстанавливал против него А. А. Вырубову и «Друга» царей[11]. Январская (1916 года) поездка митрополита в Ставку к государю, осуществленная без уведомления первоприсутствующего члена Св. Синода и обер-прокурора, окончательно испортила его отношения с А. Н. Волжиным. Члены Св. Синода в большинстве своем так же были возмущены, узнав секрет поездки только тогда, когда царь передал обер-прокурору для синодального рассмотрения врученный ему Питиримом доклад о приходе. «Митрополит рассчитывал, что его проект тотчас же будет утвержден государем и вопрос о приходе, таким образом, будет разрешен, причем вся слава за это достанется ему одному. Расчет не оправдался. Митрополит мало знал государя, который в таких случаях был весьма консервативен и не любил решать по докладам отдельных лиц без участия тех учреждений, которым такие дела подлежали. Такой развязки митрополит не ожидал»[12]. Но это не остановило владыку: вопрос о приходе он решил обсудить максимально широко, опубликовав в светской газете «Новое время» соответствующую статью. Поступок был вопиющим: А. Н. Волжин доложил о публикации государю, получил разрешение объявить ему высочайшее неудовольствие и сделал это демонстративно и резко — в собственном кабинете, даже не предложив Питириму присесть.

Однако, разрыв отношений с обер-прокурором не стал и не мог стать концом церков- но-политической деятельности Петроградского архипастыря: его влияние неизменно росло, в то время как «ведомственные» возможности А. Н. Волжина были ограничены. Владыка стремился найти точки соприкосновения с различными общественными кругами и представителями политических партий. В январе 1916 года известный в прошлом революционер, а затем православный писатель и публицист, один из идеологов монархической государственности Л. А. Тихомиров принужден был констатировать, что «митрополит Питирим играет величайшую, неслыханную в его сане роль». Принимая министров и посещая их, Питирим проявлял себя в качестве деятеля сомнительной репутации: «не то граф Сен-Жермен, не то маркиз Карабас. Это необычайно оживленная деятельность Петроградского митрополита, — резюмировал Л. А. Тихомиров, — общеизвестными слухами объясняется его интимными отношениями к Григорию Распутину»[13].

Сравнение православного архиерея с итальянским алхимиком Калиостро, сделавшим обман своей профессией, и со сказочным персонажем, разбогатевшим благодаря ловкости своего кота, персонажем, чье имя со временем стало обозначать ловких беспринципных мошенников, — показательно само по себе и не нуждается в комментариях. В таких обстоятельствах надеяться на то, что Петроградский митрополит своей деятельностью укрепляет авторитет Церкви, мог только наивный человек, совершенно не понимавший реального состояния дел в империи. Л. А. Тихомиров таким человеком не был, как не был им и председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, которого владыка посетил вскоре после своей поездки в Ставку, в том же 1916 году.

Внимание столичного архипастыря к политическим делам, ранее никогда не наблюдавшееся, безусловно, не могло не удивлять М. В. Родзянко, как не могли не удивлять его уверения о желании «столковаться с народным представительством и работать рука об руку». Председатель Государственной Думы резонно выразил сомнение в том, что это осуществимо: вне обсуждения сметы Св. Синода никаких точек соприкосновения у депутатов с митрополитом не существовало. Он имел возможность сказать и по-другому: смету представлял в Думу обер-прокурор, а посему все контакты с депутатами осуществлялись чиновниками духовного ведомства, а не иерархами.

Более адекватным было бы обсуждение церковных реформ — на эту тему, в конце концов, митрополит и перешел. Реакция М. В. Родзянко оказалась для него неожиданной.

«Реформа необходима и, если вы, владыко, хотите заслужить благодарность русских людей, то вы должны приложить все усилия, чтобы очистить Православную Церковь от вредных хлыстовских влияний и вмешательства врагов православия. Распутин и ему подобные должны быть низвергнуты, а вам надлежит очистить свое имя от слухов, что вы ставленник Распутина». На вопрос Питирима, кто ему это сказал, М. В. Родзянко заявил, что слышал о том много раз, добавив: «вы сами себя выдаете». Этим разговор и завершился, собеседники простились. А уже вскоре слова владыки оправдались: И. Л. Горемыкин получил отставку, а пост премьера получил Б. В. Штюрмер[14]. С последним у Петроградского архипастыря сразу же сложились теплые отношения, руководитель правительства часто посещал Александро-Невскую лавру, выказывая владыке глубокое почтение, но не проявляя такового по отношению к другим синодальным членам, включая первоприсутствующего — митрополита Киевского Владимира (Богоявленского). Создавшееся положение для членов Св. Синода оказывалось нетерпимо, как нетерпимо оно было для А. Н. Волжина. Желая умалить власть Петроградского архипастыря и усилить влияние первоприсутствующего (а тем самым, опосредованно, и укрепить собственное влияние в духовном ведомстве), 1 марта 1916 года А. Н. Волжин добился высочайшего повеления, согласно которому «на будущее время доклады обер-прокурора Его Императорскому Величеству по делам, касающимся внутреннего строя церковной жизни и существа церковного управления, совершались в присутствии первенствующего члена Святейшего Синода, в целях всестороннего канонического их освещения». Чтобы все поняли, что это касается митрополита Владимира, в «Церковном вестнике», опубликовавшем повеление, был помещен большой портрет Киевского владыки, а ниже — восторженные слова по поводу принятого решения, знаменовавшего наступление новой и светлой эры в истории православия. Публикаторы указывали, что Церковь не забудет и «верного слугу царя» — А. Н. Волжина, ради церковного блага «великопостно» смирившего себя и тем снискавшего любовь и уважение всех искренно радующихся о Церкви[15].

Безусловно, это решение было ответом и на самовольную поездку Питирима (в январе 1916 года) в Ставку. Члены Св. Синода понимали, что это «смирение» позволит обер-прокурору парализовать действия Петроградского архипастыря, хотя, строго говоря, речь шла об усилении авторитета высшей церковной власти. Не случайно, уже 12 марта, перед началом заседания, члены Св. Синода благословили обер-прокурора иконой Покрова Пресвятой Богородицы и поднесли ему грамоту с выражением благодарной признательности за участие в деле установления нового порядка всеподданнейших докладов. В свою очередь, А. Н. Волжин, приняв икону, выразил членам Св. Синода глубокую благодарность за внимание к его трудам и за благословение[16].

Укрепилось ли после этого положение обер-прокурора и влияние митрополита Владимира? Разумеется, нет. В глазах императрицы они были «чужими», их следовало «сдерживать». Когда в мае 1916 года обсуждалась возможность высочайшего приема — для совместного доклада обер-прокурора и первоприсутствующего члена Св. Синода, — Александра Федоровна тревожно писала супругу: «Он [Гр. Распутин — С. Ф.] очень просит тебя, в случае, если ты захочешь принять Волж[ина] и Владимира], послать также и за Пит[иримом]»[17].

Волнения императрицы были напрасны: Николай II так их и не принял. Высочайшее повеление оказывалось трудно выполнимым на практике. Более того, когда государь назначил митрополита Владимира к присутствию в Св. Синоде на летнюю сессию 1916 года, Александра Федоровна вновь вспомнила о Петроградском архипастыре, заявив, что на месте Киевского владыки «следовало бы быть Питириму, Влад|имиру], — полагала императрица, — место в Киеве, он за последние месяцы прожил там всего неделю. Он вредит нашим во всем (выделено мной — С. Ф.). Питирим ничего не может принять в своем собственном городе, за каждым пустяком он принужден обращаться к Влад[имиру], так что духовенство не знает, кого считать своим начальством, — это очень несправедливо по отношению к нему. Прежний митрополит [Флавиан (Городецкий) — С. Ф.] имел больше такта и дольше оставался в Киеве, — следовало бы чем-нибудь помочь бедняге»[18].

«Беднягой» Александра Федоровна называла митрополита Владимира, намекая на то, что его следовало бы удалить из столицы, предоставив там всю церковную власть митрополиту Питириму, «своему» человеку. Не случайно, тем же летом 1916 года Л. А. Тихомиров записал о слышанном им известии: «митрополит Владимир будет уволен на покой, и тогда первенствующим в Синоде будет Питирим. Все неприятели Гришкины буквально искореняются, — подводил итог Л. А. Тихомиров. — Какое-то сатанинское владычество носится над несчастной страной»[19]. Было ясно, что в Царском Селе не успокоятся до тех пор, пока Петроградский архипастырь не получит первенство (хотя о непосредственных «временах и сроках» речь тогда не шла, их обсуждала только «стоустая молва»).

Разумеется, и А. Н. Волжин воспринимался как persona поп grata, о котором ничего хорошего не говорилось. Испортив себе репутацию в глазах императрицы, предложив епископу Варнаве (Накропину) подать в отставку после скандала с прославлением святителя Иоанна Тобольского[20], обер-прокурор никогда более не имел у Александры Федоровны доверия, «нашим» не был. Не прибавила ему популярности и поддержка предполагавшегося ходатайства Св. Синода об учреждении в России семи митрополий: «отец Григорий», проинформированный об этом замысле митрополитом Питиримом, счёл подобную реформу несвоевременной[21]. Вызывала резкое недовольство царицы и позиция А. Н. Волжина в вопросе о непримиримом враге «старца» епископе Гермогене (Долганове), проживавшем во время войны в подворье Киевского митрополита Владимира (Богоявленского)[22].

Всё это в конце концов привело Александру Фёдоровну к мысли, что «пока остаётся Волж[ин], дела не могут идти хорошо. Он совершенно неподходящий человек для занимаемого им поста, — писала императрица мужу 25 июня 1916 года, — это просто красивый светский человек и работает он исключительно с Владимиром]»[23]. Приблизительно то же самое заявила Александра Фёдоровна князю Н. Д. Жевахову, принимая его на аудиенции[24].Тем не менее, А. Н. Волжин оставался на своём посту ещё полтора месяца: видимо, «в сферах» не знали на что решиться (хотя уже 25 июня, заявляя Николаю II о неприемлемости А. Н. Волжина, императрица назвала имя Николая Павловича Раева — будущего обер-прокурора Св. Синода, сына С.- Петербургского митрополита Палладия, отметив, что «это прекрасный человек, близко знающий церковные дела с самого детства». Александра Фёдоровна просила мужа расспросить о нём Б. В. Штюрмера[25]).

25 августа 1916 года император принял Н. П. Раева[26], а спустя пять дней директор высших женских курсов стал обер-прокурором Св. Синода[27]. Вопрос был решен. Накануне назначения, 27 августа, Н. П. Раев посетил митрополита Питирима, который беседовал с ним в течение часа, после чего благословил чиновника иконой Божией Матери[28].

С тех пор образовался тандем: Петроградский владыка и синодальный обер-прокурор. Причем главную, основную роль играл Питирим, а Н. П. Раев — исполнял обязанности его помощника, являлся его ego. Императрица, очевидно благодаря митрополиту, относилась к обер-прокурору тепло, считала его чрезвычайно умным человеком и отличным администратором, бесподобно поставившим высшие женские курсы. Большинство информированных современников были другого мнения. Добрый и скромный, Н. П. Раев, тем не менее, по словам протопресвитера Г. Шавельского, имел заурядный ум и не проявлял больших знаний. Да и внешность у него была весьма комичной: яркий, черного цвета парик, выкрашенные в такой же цвет усы и бородка, нарумяненные щеки и лакированные ботинки. «Он производил впечатление молодящегося старика неприличного тона». Протопресвитер Г. Шавельский в своих воспоминаниях замечал: «в Синоде Раев был бесцветен, вне Синода <…> смешон»[29]. Но, главное, он был целиком в руках Петроградского митрополита, поддерживал все его начинания и инициативы, соглашался с каждым его мнением. В доме Н. П. Раева царил культ «удивительного, умнейшего, гениального» владыки. Единственное, на что была направлена деятельность обер-прокурора, — это на продвижение Питирима в первенствующие члены Св. Синода. Применявшиеся для достижения поставленной цели приемы воспринимались как примитивные, свидетельствующие о «нечистых» побуждениях владыки. Один из таких приемов — поднесение в сентябре 1916 года Александре Федоровне от имени Св. Синода грамоты и иконы по случаю двухлетнего ее служения в качестве сестры милосердия.

Спустя несколько дней после приема в Царском Селе, Петроградский архипастырь снова озаботился организацией высочайшего приема, на сей раз — в Ставке, у императора. 30 сентября 1916 года Александра Федоровна отправила Николаю II телеграмму с просьбой разрешить Н. П. Раеву и митрополиту Питириму посетить его и передать святой образ — от Св. Синода. Император согласился[30]. В дневнике Николая II о приеме церковной депутации ничего не говорится, он лишь отметил, что 5 октября 1916 года присутствовал на архиерейской обедне, которую служили митрополит Питирим и архиепископ Могилевский Константин (Булычев)[31]. Однако аудиенция состоялась: 4 октября Николай II принял митрополита Питирима, протопресвитера Г. Шавельского и Н. П. Раева. «Государь был чуткий, и эта церемония не могла произвести на него приятного впечатления».

Если верить протопресвитеру Г. Шавельскому, состоявшаяся днем позже служба митрополита чинам штаба не понравилась, поскольку «он служил нервно, играя и кривляясь»; неестественность чувствовалась во всем. Но центром всеобщего внимания стал тогда обер-прокурор — в черном парике, в военном мундире с чужого плеча, в обвисших штанах, грубых сапогах со шпорами и болтавшейся сбоку шашкой. В тот же день, за обедом, великий князь Георгий Михайлович, не удержавшись, сказал царю: «Ну и рожу же ты выбрал в обер-прокуроры!». «Да, здоровая образина!», — смеясь ответил царь[32].

Официальные же сообщения говорили, что совместная поездка обер-прокурора и митрополита Петроградского, «как первенствующего члена Св. Синода», предпринята для представления самодержцу первого совместного доклада — в соответствии с высочайшим повелением от 1 марта 1916 года! Предметом доклада должен был послужить и вопрос о составе предстоящей зимней сессии Св. Синода[33]. Получалось, что митрополита Питирима представляли в том качестве, которого он не имел, а митрополита Владимира, действительно первенствующего члена Св. Синода, откровенно игнорировали: ведь права совместных докладов А. Н. Волжин добивался для нейтрализации Петроградского архипастыря. Сложилось же все по иному: поскольку до 1 ноября митрополит Владимир был в Киеве, первенствующим газеты и «провозгласили» столичного владыку. Насколько можно судить, «первосвятитель» вопрос о составе зимней сессии не поднимал, ограничившись поднесением Николаю II иконы Спаса и благословенной грамоты по случаю годовщины принятия государем должности Верховного Главнокомандующего[34] . Кроме того, в ту поездку Питирим и Н. П. Раев добились возведения Варнавы (Накропина) в сан архиепископа. Это была демонстративная акция, доказательство всесилия Петроградского владыки и беспомощности нового обер-прокурора, который своим поведением сводил роль главы духовного ведомства к нулю. «В лице Раева члены Синода и чиновники увидели не обер-прокурора, а служку Петроградского митрополита, раболепно исполнявшего все желания и веления последнего»[35].

Да и могло ли быть иначе, если Питирим общественным мнением воспринимался не столько как православный иерарх, сколько как крупная политическая фигура, решавшая государственные вопросы вместе с другими представителями «темных сил» — Гр. Распутиным, А. А. Вырубовой и министром внутренних дел (с 18 сентября 1916 года) А. Д. Протопоповым?! Слухи и сплетни распространялись, дискредитируя императора и императрицу, характеризуя самодержавие как власть, подверженную «безответственным» влияниям. 1 ноября 1916 года в своей думской речи лидер конституционно- демократической партии П. Н. Милюков обвинил митрополита (равно как и премьера Б. В. Штюрмера, его секретаря И. Ф. Манасевича-Мануйлова и «Друга» царей — Гр. Распутина) в предательстве. Назвав перечисленных лиц «придворной партией», П. Н. Милюков по-немецки процитировал германскую газету, в которой назначение Б. В. Штюрмера называлось «победой придворного кружка, окружающего молодую императрицу»[36]. Речь произвела огромное впечатление на современников [37]. Поэтесса 3. Н. Гиппиус в дневнике отмечала, что П. Н. Милюков говорил об «измене» в придворных и правительственных кругах, перечислив имена царицы, Гр. Распутина, Б. В. Штюрмера, И. Ф. Манасевича-Мануйлова и митрополита Питирима[38]. По ее мнению, это была клика «дураков, шпионов, взяточников и просто подлецов». Приведенные П. Н. Милюковым факты и выдержки из немецких газет 3. Н. Гиппиус, как и многих других, очевидно убедили[37] .

Получалось, что столичный архипастырь, благодаря своей близости к сибирскому «старцу», считался чуть ли не изменником. Конечно, вл. Питирим и сам давал повод говорить о своем «всесилии», пытался участвовать в решении вопросов, которые его непосредственно не касались (например, 28 октября 1916 года ездил к министру юстиции с просьбой прекратить дело, начатое против И. Ф. Манасевича-Мануйлова, обвинявшегося в шантаже банкира[38]), но предателем никогда не был.

Надуманное обвинение дорого стоило его репутации: и до Февральской революции 1917 года, и позднее ничем не доказанные подозрения выставлялись как бесспорный факт. Милюковская схема активно использовалась и в годы Советской власти, когда считалось вполне корректным заявлять о предательстве и стремлении к сепаратному миру с Германией «темных сил» во главе с Александрой Федоровной, при этом не особо беспокоясь относительно того, что «похабный» мир все-таки был заключен не императорской властью, а большевиками. Увы, слухи во все времена исключительно живучи. «Болтают — писал в конце ноября 1916 года Л. А. Тихомиров, — будто сепаратного мира хотят Григорий Распутин и Питирим»[39]. К концу 1916 года в глазах общества митрополит Питирим представлял собой одиозную фигуру, «распутинца», чуть ли не одного из наиболее влиятельных лиц империи. А. А. Вырубова вспоминала, что после ареста (в марте 1917 года) одним из самых тяжелых оскорблений, которые вынесла ее мать от А. Ф. Керенского, была клевета о получении от владыки всех бриллиантов, которые она, Вырубова, имела[40].

Осенью 1916 года в столице ходили слухи, что, зная о негативном отношении «общества» к Петроградскому архипастырю, царь примет решение о переводе его из столицы или даже согласится отправить его на покой. Ближайшая действительность разбила все домыслы. На «Николу зимнего», в день тезоименитства императора, был опубликован высочайший рескрипт на имя Питирима. В нем заявлялось, что служение владыки «исполнено ревностью и трудами к возвеличению святой Церкви и престола», сам он назывался «пастырем добрым», доступным, сердечным и простым в обращении со всеми, кто прибегал к нему за помощью и поддержкой. В годы войны, говорилось в рескрипте, он показал особые заботы о религиозных потребностях воинов, объезжал с угрозой для жизни места расположения войск на Кавказе, лично их благословляя и ободряя. В воздаяние всех этих заслуг Николай II пожаловал Петроградскому архипастырю крест для предношения в священнослужении[41]. А вскоре после этого, в ночь с 16 на 17 декабря, во дворце князя Ф. Ф. Юсупова был убит Григорий Распутин. Узнав об убийстве «старца» член ЦК конституционно-демократической партии А. В. Тыркова заметила: «После рескрипта Питириму я предсказала: до конца января произойдут покушения. Это начало»[42], а месяц спустя уже Л. А. Тихомиров отметил в дневнике, что «в публике ходят слухи, будто убийство Распутина не единственное, замышленное каким-то сообществом. Называют, что должны быть убиты также Питирим и Варнава»[43]. В декабре 1916 года газеты пестрели разного рода сообщениями о совещаниях в покоях Петроградского архипастыря по вопросу о возможности служения панихид по «старцу», о порядке и месте его погребения. В епархиальных кругах, якобы, распространился слух о том, что после Нового года митрополит Питирим переезжает в Киев[44]!

На фоне таких толков, угроз и фантастических предположений митрополит пытался маневрировать, заниматься вопросами церковных реформ (насколько это было возможно), участвовать в политических делах. Он воспринимался как серьезная сила, — по сведениям будапештской газеты «Вилаг» (от 16 февраля 1917 года), владыка занял место Гр. Распутина. Его называли еще более, чем «старец», влиятельным «новым чудотворцем», гадая, то ли он «первый психолог», то ли «великий шарлатан». «К этому лицу, — писала газета, — перешло потомство Петра Великого, милость Николая II и странная, болезненная симпатия императрицы и ее свекрови. В митрополите заискивают самые высокопоставленные лица, в том числе Протопопов»[45].

 В этом сообщении, как и во многих других, правда была перемешана с вымыслом: «милость» царя и «симпатия» царицы к нему, действительно, перешли (хотя их преувеличивать не стоит[46]), но мать Николая II — императрица Мария Федоровна никаких особых чувств к Петроградскому архипастырю никогда не проявляла. Кроме того, значительным влиянием в «сферах» владыка пользовался и до убийства «старца». Понимая, что А. Д. Протопопов (бывший товарищ председателя Государственной Думы, 18 сентября 1916 года назначенный главой МВД) есть креатура «старца», митрополит Питирим наладил с ним дружеские отношения; министр и митрополит часто виделись, регулярно посещая друг друга. Секретарю митрополита А. Д. Протопопов однажды даже «подарил» сто рублей. Консультировал министр Питирима и по поводу возможного вызова И. 3. Осипенко в суд (в качестве свидетеля по делу И. Ф. Манасевича-Мануйлова, с которым тот в свое время кутил)[47]. Разумеется, такая «дружба» не могла не влиять на репутацию владыки. Негативное отношение к А. Д. Протопопову среди его бывших коллег по Думе, вызванное политическим поведением последнего, сказывалось и на вл. Питириме.

Политическая деятельность владыки, «дополненная» сплетнями и слухами о его влиянии и амбициях, заслонила в глазах современников его церковную деятельность, которая в большинстве случаев воспринималась субъективно и предвзято, хотя реформаторский потенциал владыки игнорировать было бы неверно. Человек, безусловно, неглупый, он понимал необходимость проведения преобразований, в том числе и обеспечения духовенства казенным жалованием. В условиях нарастания всеобъемлющего («системного») кризиса, Питирим ясно осознавал важность улучшения материального положения православных клириков, большинство которых остро нуждалось. В начале 1917 года была создана специальная комиссия под председательством Петроградского архипастыря, которая ускоренно работала над соответствующим проектом. На совещании, посвященном приходскому вопросу и материальному обеспечению духовенства и проходившем в столице империи с 21 января по 4 февраля 1917 года, в присутствии обер-прокурора Н. П. Раева, будучи председателем совещания, митрополит справедливо заявил: «Клир — надежный союзник государства. От того — будет ли он спокойно чувствовать и работать — будет зависеть, как будет вести себя и во время надвигающейся смуты»[48].

Это было верное понимание исторического момента, но увеличение жалованья могло рассматриваться только как паллиатив. Искренность желания митрополита провести реформирование материального обеспечения духовенства сомнений не вызывает, но, в то же время, не вызывает сомнений и то, что он во всех начинаниях обязательно учитывал отношение к делу в «сферах». Если там появлялся хотя бы намек на недовольство, он сразу отступал. И все же нельзя забыть, что он предлагал провести целую серию реформ. Именно вл. Питирим ставил вопрос о сокращении территориальных размеров епархий с одновременным увеличением числа епископских кафедр, о восстановлении митрополичьих округов и прекращении перемещений епископов с кафедры на кафедру (с одновременным уравнением их в материальном положении), о пенсионном обеспечении духовенства, о пересмотре школьных программ духовного ведомства; он говорил о необходимости учреждения архиерейских кафедр в столицах Западной Европы и переводе богослужебных книг на иностранные языки[49]. О том, что он желал разрешить вопрос о жаловании духовенства и провести немедленное преобразование православного прихода, говорилось отдельно. Однако, ни одно из преобразований в силу различных причин не было доведено до конца.

Вспоминая предреволюционное лихолетье, крупный синодальный чиновник С. Г. Рункевич с горечью констатировал: «конец 1916 и начало 1917 года были временем чрезвычайно тягостным для Церкви. Темные силы, безверные и беспринципные, пользуясь суеверным настроением царицы, при посредстве известного старца Распутина, овладели влиянием на царя и, выдвинув ничтожного и недостойного архиепископа Питирима на пост Петроградского митрополита и не менее ничтожных лиц на посты государственных представителей в церковном правительстве, вносили в церковную жизнь ужасающее разложение» [50].

Февральская революция положила конец служению вл. Питирима на Петроградской кафедре. Наступала новая эра, в жизни митрополита открывалась новая, трагическая, страница, связанная с унижениями и лишениями. Перефразируя евангельское изречение, можно сказать: и было падение его великое. Но это уже другая история.

Доклад профессора СПбПДА, доктора исторических наук С.Л. Фирсова на ежегодной Научно-богословской конференции в СПбПДА 7 октября 2010 г.

[1] Фомин С. В. Боже! Храни своих! М., 2009. С. 46. (Серия «Григорий Распутин: расследование»). В таком же ключе пишет о митрополите Питириме и К. Ю. Душенов, называя его верным царю иерархом и другом Распутина. К. Ю. Душенов подчеркивает, что владыка, «арестованный 2 марта 1917 года вместе с царскими министрами, уволенный из Синода, не допущенный на Поместный Собор», оказался человеком, сохранившим «незапятнанной свою пастырскую совесть». (Душенов К. Грехи клятвопреступления и цареубийство русского народа // http: // www.omelenko.com/publicistic/dushenov.htm.)

 [2] Шавельский Г., протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 1996. Т. 1.С. 374.

[3] Там же. С. 376.

[4] См.: Никон (Рклицкий), архиепископ. Митрополит Антоний (Храповицкий) и его время. Нижний Новгород, 2004. Кн. 2. С. 401 — 402. Правда, архиепископ Никон не скрывает недоброжелательное отношение столичных сфер к владыке Антонию, усилившееся после назначения Питирима в Петроград. «Случайно возвысившийся на положение первоприсутствующего в Синоде и достигший сана митрополита, м. Питирим питал особое нерасположение к владыке Антонию, в чем он горько каялся перед своей смертью <…>» (Там же. С. 402). То, что Питирима назвали первоприсутствующим, которым он никогда не был, весьма характерно: так современники воспринимали его перевод на столичную кафедру.

Среди тех, кто считался кандидатом на митрополичью столичную кафедру, помимо архиепископа Антония, называли архиепископов — Финляндского Сергия (Страгородского), Новгородского Арсения (Стадницкого), Литовского Тихона (Беллавина), Ярославского Агафангела (Преображенского). (См.: Шавельский Г., протопресвитер. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М., 1996. Т. 1. С. 378).

[5] Переписка Николая и Александры Романовых. М.: Пг., 1923. Т. III. С. 489. Письмо от 13 декабря 1915 года.

[6] Там же. С. 490. Письмо от 13 декабря 1915 года.

[7] Там же. С. 494. Письмо от 16 декабря 1915 года.

[8] Александро-Невская лавры накануне свержения самодержавия // Красный архив. Исторический журнал. 1936. Т. 4(77). С. 201.

[9] Там же.

[10] Там же. С. 205.

[11] Шавельский Г., протопресвитер. Русская Церковь пред революцией. М., 2005. С. 123, 124.

[12] Шавельский Г., протопресвитер. Русская Церковь пред революцией. С. 127.

[13] Дневник Л. А. Тихомирова 1915 — 1917 гг. / Составитель А. В. Репников. М., 2008. С. 199. Запись от 23 января 1916 года.

[14] Родзянко М. В. Крушение Империи // Архив русской революции. М., 1993. Т. 17. С. 116.

[15] Высочайшее повеление // Церковный вестник, издаваемый Миссионерским советом при Святейшем Синоде. Еженедельный журнал. 1916. № 8. Стб. 193.

[16] В Св. Синоде // Новое время. 1916. 13 (26) марта. № 14373. Воскресенье. С. 4.

[17] Переписка…Т. IV. С. 264. Письмо от 26 мая 1916 года.

[18] Там же. С. 378. Письмо от 19 июля 1916 года.

[19] Дневник Л. А. Тихомирова. С. 263. Запись от 11 августа 1916 года.

[20] Переписка… Т. III. С. 445. Письмо от 10 ноября 1915 года.

[21] Там же. Т. IV. С. 145. Письмо от 14 марта 1916 года; С. 320. Письмо от 17 июня 1916 года.

[22] Там же. С. 343 — 344. Письмо от 25 июня 1916 года.

[23] Там же. С. 344.

[24] «Он слишком параден для того, чтобы быть обер-прокурором Св. Синода, — сказала царица, — где требуются простые, скромные, верующие люди, где нужно общение с людьми, с которыми он и разговаривать не умеет». ([Жевахов Н. Д.]. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода князя Н. Д. Жевахова. М., 1993. Т. 1.С. 113.).

[25] Переписка… Т. IV. С. 344. Письмо от 25 июня 1916 года.

[26] Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 601. Запись от 25 августа 1916 года.

[27] [Высочайшее назначение] // Церковные ведомости. 1916. № 38. С. 335.

[28] См.: Новое время. 1916. 28 августа.

[29] Шавельский Г., протопресвитер. Русская Церковь пред революцией. С. 131 — 132.

[30] См.: Переписка… С. 85. Телеграммы от 30 сентября 1916 года.

[31] Дневники императора Николая II. С. С. 606. Запись от 5 октября 1916 года.

[32] Шавельский Г., протопресвитер. Указ. соч. С. 135 — 136.

[33] Совместный доклад обер-прокурора и Петроградского митрополита Н Новое время. 1916. 4 (17) октября. № 14577. Вторник. С. 3.

[34] См.: Поднесение иконы и грамоты от Святейшего Синода государю императору // Там же. 1916. 5 (18) октября. № 14578. Среда. С. 2.

[35] Шавельский Г., протопресвитер. Указ. соч. С. 137.

[36] См. подр.: Колоницкий Б. «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны. М., 2010. С. 289 и др.

[37] Гиппиус 3. Дневники. М„ 1999. Т. 1. С. 432. Запись от 4 ноября 1916 года.

[38] См.: [Лукоянов И. В.]. Комментарии // Колышко И. И. Великий распад: Воспоминания. СПб., 2009. С. 390.

[39] Дневник Л. А. Тихомирова. С. 307. Запись от 21 ноября 1916 года.

[40] Вырубова А. Воспоминания // Страницы моей жизни. Воспоминания А. А. Вырубовой, урожденной Танеевой. М, 2009. С. 103.

[41] Высочайший рескрипт, последовавший на имя преосвященного Питирима, митрополита Петроградского и Ладожского // Новое время. 1916. 6 (19) декабря. № 14640. Вторник. С. 4 — 5.

[42] Тыркова А. В. Петроградский дневник // Звенья. Исторический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 2. С. 327. Запись от 19 декабря 1916 года.

[43] Дневник Л. А. Тихомирова. С. 331. Запись от 28 января 1917 года.

[44] Из «Речи» // Биржевые ведомости. 1916.20 декабря. Вторник. С. 3.

[45]Цит. по: Фруменкова Т. Г. Высшее православное духовенство России в 1917 году // Из глубины времен. 1995. №5. с. 75.

[46] А. Д. Протопопов, отвечая на вопросы ЧСК Временного правительства, писал, что в его время (т. е. с сентября 1916 по февраль 1917 гг.) «на царя имел влияние Шавельский (протопресвитер), а влияние митрополита [Питирима — С. Ф.], по неизвестным мне причинам упало. (Показания А. Д. Протопопова // Падение царского режима Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 году в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Л., 1926. Т. IV.C. 40). Что имел в виду А. Д. Протопопов, когда говорил о падении влияния Питирима, не вполне ясно.

[47] См.: Там же. С. 40-41.

[48] Журналы заседаний комиссии по вопросу об улучшении содержании православного духовенства (черновики) // РГИА. Ф. 799. Оп. 31. Д. 306. Л. 19-об.

[49] См. подр.: Бородулина Л. С. Церковно-реформаторская деятельность митрополита Питирима // Вестник молодых ученых. 2006. № 2. (Серия: Исторические науки. 2006. № 1). С. 155.

[50] Цит. по.: Щеглов Г. Э. Степан Григорьевич Рункевич (1867 — 1924). Жизнь и служение на переломе эпох. Минск, 2008. С. 297.