Доклад на Традиционных педагогических чтениях, посвященных памяти И.С. Грачёвой. К 220-летию со дня рождения А.С. Грибоедова «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской…». Санкт-Петербург, Санкт-Петербургская академия постдипломного педагогического образования, 27 февраля 2015 г.

Для людей, занимающихся научно-исследовательской деятельностью или литературным творчеством, критика цензуры является вполне закономерным явлением. В Российской империи критика цензурных институтов и самих цензоров стала возможной только начиная с эпохи Александра II. В Русской Православной Церкви до этого времени критическое высказывания о состоянии церковных дел (в сфере духовного образования, по вопросу о материальном обеспечении сельского приходского духовенства и т.д.) были абсолютно невозможны. Традиционные ежегодные отчеты обер-прокурора Святейшего Синода свидетельствовали исключительно о росте и успехах Русской Православной Церкви.

Именно поэтому громом среди ясного неба прозвучали откровения сельского священника опубликованные анонимно в 1858 г. в Лейпциге в виде небольшой брошюры с непримечательным названием «Описание сельского духовенства». Впоследствии стало известно, что автором является священник Калязинского уезда Тверской губернии Иоанн Беллюстин [1]. Дерзкому пастырю грозило наказание в виде отправки в Соловецкий монастырь, который, как известно, одновременно являлся и тюрьмой [2]. Однако за священника, по некоторым сведениям, заступился сам император. И это заступничество стало решающим не только лично для отца Иоанна, но и для всей Русской Православной Церкви. Отныне в церковной среде заговорили о существующих многочисленных проблемах и необходимости их решения с помощью различных реформ [3].

Однако чаще всего разговоры о преобразованиях ограничивались частными беседами, независимо от ранга, заслуг и социального статуса заинтересованных лиц. Духовная цензура, главным органом которой являлся непосредственно Святейший Правительствующий Синод, всячески препятствовала проникновению на страницы периодических изданий и разного рода брошюр критической информации о церковных вопросах в невыгодном свете. Известный публицист эпохи великих реформ Д.И. Ростиславов (в прошлом профессор Санкт-Петербургской духовной академии) свою книгу с характерным названием «О православном белом и черном духовенстве в России» вынужден был публиковать анонимно в том же Лейпциге в 1866 г. Один из первых разделов этого масштабного исследования и пасквиля одновременно был посвящен духовной цензуре. Приводя из жизни много известных примеров о столкновениях авторов, издателей именно с духовными цензорами Ростиславов восклицает: «Вы браните светскую цензуру? Эх! Познакомьтесь с духовной, тогда первая вам покажется чудом снисходительности» [4]. По словам Ростиславова авторам приходилось выдерживать за свои слова и мысли настоящую Бородинскую битву каждый раз, когда хотели напечатать статью на церковную тему в авторском варианте. Редакторы периодических изданий отказывались принимать статьи о духовенстве, монашестве и т.п., т.к. они, за редким исключением, все были обречены на запрет. Вот слова одного из издателей: «Вы доставляете статью о духовенстве? Да что мне с нею делать? Вот, смотрите, у меня целые полки или целый ящик завален такими же статьями, да духовная цензура ни одной не пропускает» [5].

Вышеприведенное свидетельство подтверждается и материалами из фонда Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета (Российский государственный исторический архив. Ф. 807)6. Так, например, в «Журналах заседаний духовного цензурного Комитета» только за несколько первых месяцев 1864 года были запрещены к публикации следующие статьи: «По поводу вопроса об улучшении быта духовенства» для «Современного листка», «Русское белое духовенство» для «Отечественных записок», «К вопросу о преобразованиях в духовенстве» и «Очерк быта сельского духовенства» для газеты «Народное богатство». Повод для отказа в публикации, например, последнего очерка заключался в том, что статья представляла быт духовенства «в пошлом виде» и могла «служить только к унижению духовенства в глазах читателей» [7].

Стоит ли после этого удивляться, что известный публицист и общественный деятель, один из лидеров славянофильского движения И.С. Аксаков в 1865 г. о чрезмерной строгости духовной цензуры свидетельствовал так эмоционально: «Известно, что не только нет ничего строже цензуры духовной, но и что вообще, к прискорбию, нигде так не боятся правды, как в области нашего церковного управления, нигде младшие так не трусят старших, как в духовной иерархии, нигде так не в ходу «ложь во спасение», как там, где ложь должна быть в омерзении» [8].

Ситуация в сфере духовно-цензурного контроля никак не изменилась и к началу XX столетия. Известный отечественный богослов, профессор университета св. Владимира в Киеве протоиерей Павел Светлов по поводу значения и необходимости духовной цензуры высказывался совершенно определенно: «Духовная цензура – одно из самых вопиющих зол нашей церковно-религиозной жизни! <…> Всякая духовная цензура, самая безупречная, есть в принципе зло с христианской точки зрения. Это несомненная истина» [9]. Действительно, ему ли, как ученому, не знать, какие препоны и препятствия устанавливала высшая церковная власть для богословской и церковно-исторической науки, разрабатывавшейся в российских духовных академиях. В первую очередь имеется в виду известный указ-инструкция Св. Синода 1889 г. Данным распоряжением высшая церковная власть запрещала богословам и церковным историкам писать на острые и малоразработанные темы. Протоиерей Георгий Флоровский отрицательно оценил этот шаг К.П. Победоносцева, который и стоял за принятием данного постановления: «Создавалась привычка лукавого умолчания. Непринятых мнений держались про себя. В духовных школах и в богословской литературе устанавливается неискренний и неживой стиль. Основная неправда запретительного режима в этой неискренности и коренится. И в духовных школах система запрещений и приказов создала только дух запирательства и двуличия» [10].

Таким образом, поводов для отрицательного отношения к цензуре у писателей и читателей было предостаточно. Вместе с тем, ничем неприкрытая односторонняя враждебность и неприязнь к самому институту духовной цензуры является не вполне обоснованной и справедливой. В этом вопросе, как и полагается, имеется и обратная сторона, о которой свидетельствуют материалы все того же фонда Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета.

Материалы указанного 807 фонда позволяют получить достаточно серьезное представление о том, какие тексты поступали на просмотр, как работали духовные цензоры, на что они обращали внимание при чтении рукописей, на основании чего тексты не пропускались к печати [11]. Среди материалов фонда имеются «Журналы заседаний духовного цензурного комитета», а также тексты отзывов духовных цензоров за период с 1816 по 1894 гг. В большинстве случаев цензоры в своих кратких рецензиях ограничивались только общими словами. Если рукопись пропускалась, то тогда духовный цензор писал, что такое-то сочинение «не представляет ничего противного духовной цензуре и может быть одобрено к печатанию». Иногда цензоры, пропуская сочинение, указывали в своих рецензиях, что рукопись может быть напечатана, но за исключением тех мест, которые зачеркнуты «красными чернилами». Что именно зачеркнуто или исправлено в самой рецензии не указывалось. Не делалось это по той простой причине, что исправлений было слишком много или потому, что все пометки делались непосредственно в рукописи, которая возвращалась автору. В отрицательных отзывах всегда указывалась причина отказа. Зачастую цензоры позволяли себе приводить довольно пространные цитаты из просмотренных работ, чтобы наглядно продемонстрировать своим коллегам неприглядность рукописи. Иногда ограничивались простым заявлением, что текст не соответствует той или иной статье устава духовной цензуры 1828 г. [12]

В отдельных случаях, которые были прописаны в уставе, рукописи вместе с отзывами цензоров направлялись на рассмотрение в Св. Синод, который и выносил окончательное решение. Примечательно, что в каждом третьем случае, рукопись, уже одобренная комитетом, подвергалась в Синоде критике и запрещалась к публикации. В таких случаях член комитета, пропустивший злополучную книгу или статью, мог получить внушение или выговор, что, естественно, отрицательно отражалось на его дальнейшей деятельности и карьере. Так, например, согласно синодальному указу от 31 декабря 1856 г. следовало, что архиепископ Ярославский Нил (Исакович), ценнейшая коллекция минералов которого в настоящее время хранится в Санкт-Петербургском государственном университете [13], просмотрел и запретил печатать рукопись священника Василия Смарагдова «Жизнь, деяния и писания св. Григория Двоеслова». Причиной запрета послужило наличие в сочинении существенных ошибок, которые могли, по мнению высокопреосвященного цензора, «пред читателями наводить тень на самую чистоту и святость Церкви Вселенской, и потому подлежат строгому осуждению». Члену Санкт-Петербургского духовного цензурного комитета протоиерею Михаилу Богословскому, одобрившему рукопись при наличии в ней серьезных недостатков, было сделано замечание, а цензурному комитету, «представившему рукопись без ближайшего, очевидно, знакомства с внутренним ее содержанием, поставить сие на вид и внушить в подобных случаях быть на будущее время осмотрительнее» [14].

После каждого подобного упрека и замечания со стороны высшей церковной власти духовные цензоры только усиливали свое внимание и придирчивость к представляемым рукописям. Цензурирование текста становилось все более тщательным и иногда превращалось в разгадывание шарад. Так, например, 8 февраля 1857 г. на заседание столичного духовного цензурного комитета рассматривался отзыв протоиерея Иоанна Яхонтова о сочинении с многообещающим названием «История Православной Церкви». Рукопись, по словам цензора, состояла из «нескольких отдельных тетрадей, которые по всей вероятности, есть не иное что, как лекции умного наставника, записанные довольно рассеянными слушателями». Такой вывод отец Иоанн сделал на основании того, что в тексте встречается множество фраз, «как бы оборванных, недосказанных», много орфографических ошибок. Кроме того, «самый вид этих тетрадей, довольно засаленных и писанных небрежно, показывает, что они были употребляемы в школе». Цензор вполне справедливо сделал предположение, что автор сам вряд ли подал бы свое сочинение в таком виде. Поэтому итоговое суждение рецензента было вполне однозначным: «Особа, представившая эту рукопись в цензурный комитет, должна доставить их самому автору для окончательной обработки сочинения и издания его в свет, если угодно будет сочинителю» [15].

Еще один курьезный случай зафиксирован в протоколах духовного цензурного комитета за 1856 год. Цензор архимандрит Иоанн (Соколов) в своей записке от 17 июня сообщает, что он не может одобрить рукопись, представленную ему настоятелем Зеленецкого монастыря архимандритом Иаковом к печати по нескольким причинам. Во-первых, «потому, что она без головы и без имени», т.е. без всякого введения и объяснения, почему и к какой именно теме обращается автор. Во-вторых, и этот пункт рецензента наиболее интересен, «можно по содержанию и изложению догадываться, что это отрывок из ученических уроков пастырского богословия» [16]. Другими словами, получается, что настоятель монастыря представил на рецензию отрывок из ученической тетради по пастырскому богословию (причем отрывок мог принадлежать как ему, так и кому-нибудь из братии монастыря) и при этом даже не потрудился привести его в соответствующий вид, т.е. отредактировать, озаглавить и т.д.

Содержание отрицательных отзывов позволяет увидеть, что отклонялись не только сочинения «либеральной» направленности. Приводимые цензорами цитаты свидетельствуют, например, что отдельные авторы в своих сочинениях подвергали испепеляющей критике вообще все подряд, что шло в Россию с Запада. Так, в 1859 г. на рассмотрение в Санкт-Петербургский духовный цензурный комитет поступила статья «Очерк психологии» для журнала «Маяк». Цензор, ее рассматривавший, не пропустил статью к публикации. Весь текст был написан в направлении, которое можно выразить следующими словами самого автора: «Все то, что мы приняли от Запада на слово, надобно бросить, решительно, без жалости, с презрением бросить»17. Любопытна позиция цензора по поводу такого крайне отрицательного отношения к плодам западноевропейской цивилизации: «Апостол внушает нам — вся испытывающе добрая удерживать и, в пример, конечно, для нас, находил в самой области язычества то, что бросать никак не следует (Деян. 17, 23)» [18].

В том же 1859 г. еще одна статья «Моя поездка за город» для журнала «Домашняя беседа» была исправлена по указаниям цензора. Духовному цензору не понравилось, что автор в своем тексте превозносил деревенскую простоту, а слово «прогрессисты» использовал исключительно в отрицательном смысле. Цензор не согласился с таким суждением и потребовал от автора сделать примечание, что под прогрессистами в данном случае понимаются исключительно люди неверующие [19].

Очень часто, как это можно судить по сохранившимся отзывам, цензорам приходилось выполнять роль редакторов и корректоров и запрещать сочинения с многочисленными стилистическими и грамматическими ошибками. Так, согласно указу Св. Синода от 7 сентября 1859 г., рукопись «Сионский песнопевец» (перевод с греческого) была возвращена автору для внесения исправлений, т.к. была написана «не совсем чистым славянским языком, что от неправильной, в некоторых местах рукописи, расстановки слов затрудняется точное разумение смысла, и что вообще, склад речи в переводе неестественный и противный правилам славянского и русского языков»[20].

Иногда в комитет представлялись откровенно странные тексты. В качестве примера можно привести сочинение дворянки Варвары Раевской, которая занималась сбором пожертвований на строительство храмов. В середине 1850-х гг. она регулярно направляла в Санкт-Петербургский духовный цензурный комитет свои сочинения – разного рода письма, рассказы и т.д. Из имеющихся отзывов видно, что далеко не все эти рукописи были пригодны для печати. Однако одно сочинение Раевской – «Отрывки из памятных записок сборщицы» – было одобрено комитетом, но, согласно действовавшим внутренним инструкциям, было направлено на дополнительную проверку непосредственно в Синод [21].

В подобных случаях Св. Синод назначал своего внутреннего рецензента, которым чаще всего становился один из архиереев. Рукопись Раевской была направлена на рассмотрение архиепископу Ярославскому Нилу (Исаковичу). Как видно из поступившего вскоре отзыва, владыка Нил очень внимательно просмотрел сочинение. Общий вывод был неутешительным для автора, но вполне справедливым, насколько можно судить по приведенным выпискам. По мнению высокопреосвященного цензора, автор в своей рукописи многочисленные рассказы (около 70-ти) из своей жизни о разных чудесах и исцелениях излагает хаотично. Историческую достоверность многих рассказов цензор поставил под вопрос. Некоторые рассказы, больше походившие на записанные сплетни, к церкви и вере вообще не имели никакого отношения. Поэтому владыка, подводя итог, обратился к автору с указанием привести рассказы хотя бы в хронологический порядок. Рассказы, не имеющие отношения к духовной жизни, рекомендовалось совсем исключить из сборника. Также необходимо было исключить и некоторые нескромные высказывания Варвары Раевской о самой себе, такие как, например, следующее: «Много надеюсь на право спасения за мое девство и … что труды сбора взяла я с намерением поддержать благородство своей фамилии…» [22].

Таким образом, при внимательном изучении сохранившихся архивных материалов одного из духовных цензурных комитетов, деятельность духовных цензоров нельзя не признать не только полезной, но и чрезвычайно необходимой. Нисколько не отрицая того факта, что цензура ограничивала возможности, например, церковным ученым для развития русской богословской науки, вместе с тем, духовные цензоры сводили до минимума количество некачественных и низкопробных публикаций, всячески оберегая читателя иногда от откровенных глупостей.

Карпук Д.А.