Десять заповедей, данных еврейскому народу Моисеем, ничего не говорят о любви к Отечеству. Но вторая каменная скрижаль, на которой записаны заповеди, относящиеся к ближним, начинается словами о почитании родителей. Заповедь эта не была чем-то новым и необычным в то время. Почитание родителей мы находим во всех древнейших культурах, и родословные, с которыми сталкивается читатель на первых страницах Библии, показывают, какое важное значение придавал древний человек своему происхождению. Распространение сынов Ноевых «по родословию их, в народах их» (Быт 10:32) есть гимн осуществлению Божия благословения наполнять землю. Потомки Сима, Хама и Иафета делятся «по племенам их, по языкам их, в землях их, по народам их» (Быт 10:31). В этом перечислении упоминается почти всё, что необходимо для опознавания человеком своей принадлежности к Отечеству. Общность происхождения, язык, земля обитания и, наконец, обладание тем, что народность делает народом. Правда, понятие это не расшифровано. Оно раскрывается в дальнейшем библейском повествовании на примере формирования национального и религиозного самосознания еврейского народа.
Наиболее характерным примером обоснования патриотических чувств в рамках языческого мировоззрения является версия о происхождении Рима от потомков Энея, получившая своё окончательное оформление в «Энеиде» Вергилия. Эней, сын Анхиса и Афродиты (лат. Венера), последний герой Трои, уносит из горящего города своего престарелого отца и богов отечества (пенаты — penates, от penus, penetralia — внутренняя, потайная часть жилища, храма). В римской мифологии божества-хранители. Отеческие хранители домашнего очага. Пенаты римского народа считались одной из главных святынь Рима, залогом его непобедимости и вечности. Находились во внутренней части храма Весты. Их имена и изображения хранились в тайне от непосвящённых, и приближаться к ним могли только лишь жрецы и весталки. После длительного путешествия Эней со своими друзьями прибывает в Италию, где в тяжёлой борьбе с Турном, вождём местного племени, добивается руки дочери царя латинов Лавинии. Его сын от первого брака с Креусой, по одной из версий дочери троянского царя Приама (греч. Ascanius, лат. Julus), является основателем древней римской династии Юлиев, к которой причисляли себя и Юлий Цезарь, и Август Октавиан, Юлием Цезарем усыновлённый. Таким образом, Октавиан получал полное право присвоить себе титул «Августа», главного жреца Римской империи, так как род его начинался от богини Афродиты, или, в латинском контексте, Венеры. Отсюда вытекает и весь идейный смысл «Энеиды». Прославление империи Августа, наследника древних римских царей, имевших своей прародительницей богиню Венеру. В «Энеиде» Анхис, отец Энея, умерший на Сицилии, по поводу чего получают своё происхождение знаменитые Троянские игры, показывает своему сыну, пришедшему в подземный мир всех потомков, которые будут управлять Римом, царей и политических деятелей. Его речь заканчивается словами, прославляющими римское военное, политическое и юридическое искусство в противовес искусству греческому.
Выкуют тоньше другие пусть оживлённые меди, Верую ещё, изведут живые из мрамора лики. Будут в судах говорить прекрасней. Движения неба Циркулем определят, назовут восходящие звёзды. Ты же народами править властительно, римлянин, должен! Помни — твои суть искусства: законы для мира, Ниспроверженных щадить, низлагать горделивых.Таким образом, мы видим, что «Энеида» Вергилия не просто является похвалой Августу Октавиану и обоснованием божественного происхождения его империи, но и произведением патриотическим и глубоко национальным. По мысли автора, римский император является только выразителем и представителем римского народа. В патриотических воззрениях римского народа троянское происхождение царей от Венеры перемешивается с италийскими представлениями о происхождении их от Марса и Реи Сильвии, матери Ромула и Рема, по одной из версий внучки Энея. Вергилий, несомненно, пытался художественно объединить здоровую и мужественную италийскую народность с некоторым грубоватым оттенком, с утончённым и культурным троянским миром. Этот классический пример вполне может рассматриваться как общее место в историческом развитии всех без исключения народов. Основное здесь — происхождение от великих героев древности и божественная санкция. Сама идея божественного происхождения героев имеет, вероятно, ещё месопотамские корни. По крайней мере, Гильгамеш, этот допотопный царь Урука, стремится получить бессмертие, которым обладают только боги. В этом смысле Библия на первых же своих страницах проводит чёткую границу между горделивым предприятием людей по устроению своего земного владычества в рассказе о «Вавилонской башне» и Богочеловеческим созиданием истории спасения, начинающимся с обетовании Аврааму. «Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твое; и будешь ты в благословение. Я благословлю благословляющих тебя, и злословящих тебя прокляну; и благословятся в тебе все племена земные» (Быт 12: 2,3). Но это величие имеет совсем другой характер. Оно духовного происхождения. Поиски Авраамом земли обетованной, которую обещает дать ему сам Господь, необходимо понимать в контексте Библейского же учения о приоритете духовного единства людей над единством кровным, родовым. Уже Адаму и Еве, пребывающим ещё в раю, заповедано: «Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт 2:24). Неслучайно и родословие Иисуса Христа у евангелиста Луки заканчивается словами: «…Еносов, Сифов, Адамов, Божий» (Лк 3:38). Сама по себе внешняя схожесть в стремлении получить Божественную санкцию на величие в Священном Писании и в языческой истории говорит только лишь о важности для древнего человека религиозного принципа. В Древнем Египте считали, что «мораль как и река Нил начинаются на небесах». Божественную санкцию имел и закон царя Хаммурапи в Месопотамии. А нимфа Эгерия даровала нравственные нормы легендарному правителю Рима Нуме Помпилию. Моисей же даёт евреям закон как народу избранному не по его праведности, а как будущему исполнителю Божественной воли в истории. Земля, к которой приближается племя рабов, бежавших из Египта и только что получивших по вере Моисея Божественный закон, описана образами хоть и связанными с земными представлениями, но явно превосходящими человеческое воображение. И в этом никак нельзя не заметить намёк на иное, небесное происхождение той последней цели, к которой должны стремиться те, которых Бог изъял из рабства. Та же самая цель прослеживается и в установлении над Израилем царской власти. Сама по себе она имеет языческое происхождение, потому и израильтяне обращаются к пророку Самуилу с просьбой: «…итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов» (I Цар 8:5). На огорчение Самуила, потому как израильтяне недовольны были несправедливым управлением его сыновей, Господь отвечает: «Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтобы Я не царствовал над ними» (I Цар 8:7). В эпоху «Судей» израильские племена осознавали себя управляемыми самим Богом, выведшим их из рабства египетского, и их стремление создать чисто земную структуру управления обществом по примеру живущих рядом языческих народов воспринимается Богом как недостаток веры и стремление вернуться в рабство. Самуил предупреждает народ о тех тяготах, которые ему придётся нести, но старейшины израильские настаивают на своём: «…нет пусть царь будет над нами; И мы будем как прочие народы: будет судить нас царь наш, и ходить пред нами, и вести войны наши… И сказал Господь Самуилу: послушай голоса их и поставь им царя» (I Цар 8:20, 22). С одной стороны, Саул помазанный Самуилом по слову Господню не просто царь, ибо «Бог дал ему иное сердце» (I Цар 10:9), но с другой, он остаётся человеком свободным поступать по своей воле и его царствование не долговечно и не прочно. Отсюда становится понятным, что действие Божие не исключает человеческой деятельности. Библия раскрывает перед нами тему строительства земного града, что вполне может и не противоречить Божественному замыслу. Но если человек, даже сознавая своё сотрудничество в деле Божием, возгордится, отвернётся от Бога и будет полагаться только на себя, то он сам наведёт на себя проклятие. Об этом и говорит 126 псалом, выражая тем самым израильский патриотизм и иерусалимскую гражданственность:
«Если Господь не созиждет дома, Напрасно трудятся строящие его; Если Господь не охранит города, Напрасно бодрствует страж».Вся история израильского народа и не только израильская, есть ярчайшее подтверждение этих слов. Евангельская проповедь Иисуса Христа начинается словами «покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф 4:17). Самые глубокие притчи связаны с раскрытием смысла проповедуемой духовной реальности человеческой жизни. И после воскресения Христос беседует со своими учениками о Царствии Божием. «…В продолжении сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием» (Дн. 1, 3). Парадоксально то, что Его ученики и по воскресении продолжают думать, что Христос под крещением их Духом Святым (Дн 1:5) подразумевает помазание на дело восстановления величия земного могущества Израиля. «…Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю», — спрашивают они Его (Дн 1:6). На самом деле государство не обосновывается Божественной санкцией, оно является следствием человеческого греха, поэтому, по мысли B.C. Соловьёва «не надо требовать, чтобы государство создало Рай на земле, достаточно того, чтобы оно воспрепятствовало возникновению ада». Целью же Христа является именно возвращение человека в Рай, который нужно понимать как бытие человека вместе с Богом. И эта задача решается только лишь посредством обращения Бога к человеческому сердцу, через проповедь и жизнь по вере. Однако введение человека в мир духовных ценностей не делает его бестелесным и безосновным для мира материального. Христос спасает человека, конечно же, не посредством социально политических структур и не от этих структур, всегда ограничивающих свободу человеческого творчества. Он находит его в этих структурах, обращаясь к его сердцу. Это утверждение отнюдь не является свидетельством проповедуемого равнодушия и безответственности за окружающую действительность. Наоборот, Христос утверждает приоритет личной ответственности человека за окружающую его жизнь, и границы этой ответственности расширяются в зависимости от развития его святости. Святость преодолевает не только национальные границы, но и границы пространственные и временные. Благотворительные структуры, как, например, город для попечения о больных и бедных, построенный святым Василием Великим, который простой народ называл Василиадой, имеют гораздо большую ценность, когда вдохновляются не просто чиновничьей обязанностью, а происходят из инициативы любящего сердца. Это и объединяет того, кто действенно любит, с теми, кого он любит, и их с Богом. Сам этот пример становится не только образцом, обучающим благотворительности, но освящающим человеческую жизнь путём, приводящим к Богу. Но если мы говорим о личной ответственности православного христианина за окружающий его мир, то ничто не может помешать нам говорить об ответственности семьи за воспитание детей как будущих членов гражданского общества и, отсюда, и об ответственности самого гражданского общества за состояние нынешнего мира и за человеческую историю вообще. Сегодняшнее, чрезвычайно тесное объединение мира, осуществляемое посредством новейших информационных технологий и финансово-экономических связей, поднимает нашу ответственность за дарованный нам Богом мир на очень опасную высоту. Глобализация, сама по себе имеющая благородную цель сближения людей, народов, религий, — на самом деле ещё больше отчуждает одних от других, потому что в основе своей имеет чисто материальные экономические цели, игнорирует цели духовного объединения как недостижимые или мешающие обогащению одних за счёт других. Такое объединение не может быть долговечным и не может включить в себя всю палитру, всё многообразие современного человечества, без подавления их религиозного, культурного и национального своеобразия. И это делает современный мир очень уязвимым для искушения идеей Великого инквизитора, так впечатляюще описанного Ф.М. Достоевским. По словам самого Спасителя, человечество объединяется им в Себе, если способно принять Христа как высшую освящающую ценность. «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня…» (Мф 10:37). Здесь опять же провозглашается приоритет духовных ценностей над родовыми, кровными, но, в данном случае, пример очень конкретен и сужает возможное единство людей до границ Церкви Христовой. На первый взгляд, самым огорчительным образом распадается возможное единство человеческой общности, гражданского общества, семьи, вплоть до внутреннего мира самой личности. Но и обретение этого мира, по мысли самого Христа, должно происходить по этой же лестнице только в обратную сторону. От человека к человечеству. Это можно было бы назвать духовной глобализацией по Евангелию. Опыт такой глобализации был предпринят в Римской империи. «В дни императора Юстиниана I (527-565) в высших слоях римского общества окончательно сложилась теория о единственной мировой империи единого вселенского христианства. В единой Римской империи с одним императором во главе может существовать лишь одна кафолическая Церковь; повсюду, где существует эта единственная Церковь, там властвует император; он отвечает также за единство Церкви — это было политическим девизом Юстиниана»[1]. Именно император Юстиниан посредством своей знаменитой законодательной реформы стал проводить политику введения церковных канонов в ранг государственных законов, чем и разрушил незаметно для себя тонкую диалектическую грань, прочерченную Евангельским провозвестием между спасением по закону и спасением по благодати. Наследие Византии попытались вплести в ткань своей политической жизни в Древней Руси и императорской России, но получилось совсем не должное сужение идеи до границ православного государства. Неполноценность этого положения на Руси всегда сознавали и, потому, время от времени, на поверхности политической жизни возникали мало реальные и, потому, опасные мечты о Балканах, Константинополе и Святой Земле. Со времён же Петра I синодальное устройство церкви, через государственный бюрократический аппарат, настолько исказило её внешнюю структуру, что стало уместным говорить о схожести с англиканской моделью, где король или королева — глава и государства и церкви. К счастью, по промыслу Божию, собор Русской Православной Церкви 1917-1918 года успел восстановить патриаршество, а Церковь смогла, несмотря ни на что, сохранить каноническое управление, и тем спасти её единство и присутствие в ткани народной жизни. Такое историческое, политическое заблуждение могло иметь место только в силу смешения понятий земного и Небесного Отечества. Чтобы понять это во всей глубине, достаточно вспомнить слова Христовы из 23 главы Евангелия от Матфея: «…И отцем себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». Но, в то же самое время, в беседе с самарянкой Христос подчёркивает свою принадлежность к иудейской нации: «Вы не знаете чему кланяетесь; а мы знаем, чему кланяемся, ибо спасение от Иудеев» (Ин 4:22). Кроме того, Иисус не отказывался платить подати в пользу Римской империи. То же самое можно сказать и в отношении апостола Павла. Он, «еврей от евреев» (Фил 3:5), сознавал себя римским гражданином и требовал суда римского императора. Но можно говорить и о большем. О внутреннем, интимном отношении к своему земному отечеству Христа и его ученика апостола Павла. «И когда приблизился к городу (имеется в виду Иерусалим), то, смотря на него, заплакал о нём и сказал: о, если бы и ты хотя в сей день узнал, что служит к миру твоему!» (Мф 19:41-42). У апостола же Павла мы находим ещё более парадоксальное утверждение: «Я желал бы сам быть, — пишет человек, посвятивший всю свою жизнь проповеди Христа среди язычников, — отлучённым от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян…» (Рим 9:3-4). И эту любовь к своему народу исповедует тот, кто в послании к Галатам отрекается от себя и своей жизни во имя Христа Спасителя. «И уже не я живу, но живёт во мне Христос…» (Гл 2:20). Отсюда только и можно сделать единственно правильный вывод о том, что истинная любовь к своему Отечеству заключается не столько в том, чтобы стремиться к возрастанию его имперского могущества, а в том, чтобы видеть его на истинных путях духовного развития. Другое дело, что духовно основательный и культурно обоснованный народ не может быть слабым. Говорят, что однажды Александр Македонский в гневе потребовал отчёта у одного пирата: «По какому праву он наводит ужас на море?» На что тот ему ответил: «А по какому праву ты терроризируешь мир?» Вероятно, надо признать, что и тот и другой получили санкцию на свои преступления от того множества людей, которые по тем или иным причинам им покорились. Нельзя не вспомнить, что все революционеры, начиная с Робеспьера, призывая массы к революции, обзывали оппонирующие им государственные режимы «шайкой разбойников». Сегодня трудно найти национально или религиозно однородный народ. Таковым не был и Древний Рим, что заставило Цицерона назвать государство общенародным делом. Тем более таковым не является нынешняя Россия. Более того, всё настойчивее в умах людей возникает вопрос, где граница между «шайкой разбойников», рядящихся в красивые одежды, и этим самым общенародным делом, которое можно было бы назвать цивилизованным государством. В своё время очень взвешенный ответ дал блаженный Августин. «Государственный народ, — пишет он, — есть такое множество разумных существ, которое объединено общим отношением к тому, что оно любит». «Следовательно, — прибавляет Августин, — чтобы решить, каковым является народ, следует уразуметь (понять. Прим. авт.), что он любит»[2]. По мысли блаженного Августина, народ тем лучше, чем выше его идеалы. Таким образом, отечество для нас это не только «организованная нация, получающая завершение своей организации в государстве», — как утверждал Лев Тихомиров, — настоящее Отечество начинается с объединяющей любви людей разных национальностей и религий к одним и тем же нравственным, эстетическим и религиозным ценностям. Например: единый Бог, жизнь, верность, собственность, земля, красота, утверждающая жизнь и раскрывающая её смысл… Понятно, что представление об этих основополагающих ценностях должно развиваться, сублимироваться. Понятно также и то, что они должны быть идеологией законотворчества и законы их должны защищать. Общность происхождения и преемственность передачи промежуточных итогов осмысления непреложных культурных ценностей и создаёт то жизненное пространство, которое мы называем Отечеством, а любовь к которому — патриотизмом. Язык нашей культуры на протяжении 1000-летия формировался мировоззрением православной Церкви, поэтому национальные и религиозные общности, входящие в нынешнее государство Российское, имеют объединяющей особенностью пропитанность русской классической литературой, искусством и единой исторической судьбой. Мы способны говорить на одном языке в широком смысле этого слова. Таким образом, кажется вполне корректным, что географическое, экономическое и политическое единство должно и ещё единиться и сублимироваться языком культуры, ценности которой наднациональны и надрелигиозны. Для православных христиан России особое значение имеет очень взвешенное и точное заключение о патриотизме, принятое на поместном соборе 2000 года и изложенное в документе «Социальная концепция Русской Православной Церкви». Здесь, в частности, говорится: «Патриотизм православного христианина должен быть действенным. Он проявляется в защите отечества от неприятеля, труде на благо отчизны, заботе об устроении народной жизни, в том числе путём участия в делах государственного управления. Христианин призван сохранять и развивать национальную культуру, народное самосознание». Народ есть та самая природа, начальный материал, который необходимо возделывать, культивировать, имея в виду высшие духовные цели и ценности и бережно сохраняя его самобытность.
[1] Эрнст Суттнер «Христианство востока и запада». Москва, 1999. С. 43 [2] Алексеев Н.Н. «Идея «Земного града» в христианском вероучении». Путь, № 5, октябрь-ноябрь, 1926. // Сборник материалов VI Тихвинских межрегиональных образовательных чтений, 2012 год.
