Александр Ярославич никогда не был Новгородским князем в полном смысле этого слова. Сначала он вместе со старшим братом Феодором, будучи восьми лет от роду, был там как бы на воспитании (кормлении). Потом его отец Ярослав Всеволодович, став великим князем Владимиро-Суздальским, оставляет Александра в Новгороде своим наместником. После смерти отца от его брата, великого князя Святослава, в 1247 году он получает Переяславль, Зубцов, Нерехту, но живёт и княжит в Новгороде. А когда сам становится великим князем, то часто, возвращаясь в Великий Новгород для решения важных дел, уезжая, оставляет своих сыновей, сначала Василия, а потом Димитрия, князьями-наместниками. Этим он продолжает традицию своего отца (правда властвовать в Новгороде у того получалось хуже), оставляя город-республику под своей властью.
Благоверного великого князя Александра Невского без Великого Новгорода и Святой Софии, где воспитывалось его православное благочестие, понять невозможно. Но, чтобы лучше разобраться в особенностях взаимоотношений князя Александра Ярославича с Великим Новгородом, необходимо обратить пристальное внимание на традиции, развивавшиеся в Новгородской республике по отношению к княжеской власти как таковой. Уже в XII – XIII веках власть князя во Владимире и Великом Новгороде имела свои существенные особенности. У славян, как, впрочем, и у других европейских народов, вплоть до ахейцев Древней Греции или древних германцев, племенной старейшина, вождь и военноначальник-герой постепенно превращается во властного правителя с религиозно-жреческими функциями, в различной степени выраженными. Есть все основания полагать, что и славянские племена развивались по тому же пути. Правда, известный исследователь истории Древнего Новгорода В.Л.Янин придерживается несколько другого взгляда. Он, в частности, пишет: «К родо-племенной старейшине генетически восходят и вече, и посадник, и господа. В отличие от норманистских установок, возводящих установление правопорядка на Руси к призванию варяжской династии, мы видим в истории Новгорода победу традиционной, растущей из местных корней государственности над княжеской, её большую жизнестойкость и обладание более сильными возможностями». Безусловно, к становлению правопорядка на Руси, норманны вряд ли имели какое-либо отношение. Их призвание диктуется скорее желанием получить правителя стоящего над местными различного рода сообществами, стремящимися к власти и тем сеющими смуту по всей земле. Знакомство же с правопорядком, в прямом смысле этого слова, будет происходить по мере соприкосновения славянских племён с европейской христианской культурой. Пусть представляется затруднительным со всей серьёзностью относиться к преданиям о Гостомысле, но всё же стоит задуматься над высказыванием И.Я.Фроянова, который обращает внимание «на сообщения арабских писателей о царе одной из трёх групп руссов, именуемой «ас-Славийа» и локализуемой исследователями в области ильменских словен. На основании этих и других сообщений, — рассуждает И.Я.Фроянов, — можно заключить о существовании княжеской власти в словенском обществе ещё до появления варягов».
Представляет интерес древнейшая традиция северных племён относится к князьям как к потомкам богов. Традиция эта своими корнями уходит в верования Древнего Египта, легенды Древней Месопотамии и Греции. Трудно себе представить, чтобы словенские племена могли быть независимы от подобных представлений. И только христианская культура заставляет эти традиции переосмыслить. Князь в Великом Новгороде — не потомок богов и жреческие функции ему не принадлежат. Его нанимают на службу, оговаривая условия её прохождения. Без архиепископа, посадника, господы и веча он не может принимать никаких решений. Князь не распоряжается землями ни в городе, ни за его пределами. Он даже не имеет права суда.
Такое положение сложилось после того, как новгородцы помогли Ярославу Мудрому одержать победу над его братом Святополком. Уезжая из Новгорода в Киев, Ярослав пожаловал городу определённые привилегии, которые в точности не известны, но которые обязывался исполнять всякий князь, избранный новгородцами или ими принимаемый. Особенно явственно эта вольность стала проявляться после смерти Владимира Мономаха, при котором князья Древней Руси «знали своё место». В 1136 году князя Всеволода со всей его семьёй новгородцы посадили под арест на целых два месяца. Иногда князей изгоняли, а иногда отвергали ставленника великого князя, если он им казался «не по вкусу».
До середины XII века князь назначал посадника, но уже в 30 годы того же столетия эта важная должность становится выборной. После смерти архиепископа Нифонта, выбирать новгородцы стали и своего епископа. Избранник потом должен был получить рукоположение от митрополита Киевского и всея Руси и этим Новгород сохранял себя в единстве со всей Русской Православной Церковью и в рамках православия в целом, так как митрополит на Руси ставился в Константинополе. Кроме того, само получение от Царьградского патриарха архиепископского титула свидетельствует, возможно, о существовании особых доверительных отношений. Они сложились ввиду проявленной верности новгородского епископа каноническому праву в деле с митрополитом Климентом и, может быть, благодаря тем невидимым связям, которые были необходимы новгородским купцам для осуществления успешных торговых операций. Если вспомнить ещё и о том, что должность тысяцкого тоже с XII века становится избираемой, то получается полное впечатление реально действующей средневековой демократии. Понятно, что все решения готовились и проводились господой и объединениями наиболее богатых купцов, но, как представляется, другой демократии и не бывает.
Князь с дружиной нужен был Новгороду скорее как продолжение традиции, которая помогала чувствовать себя наравне с другими княжествами, и как защитника интересов, но он постоянно ущемляется в своих правах. Первая Новгородская летопись рассказывает о призвании в 1228 году князя Ярослава Всеволодовича: «Поеди к нам,… на всей воли нашей и на всех грамотех Ярославлих ты наш князь; или ты собе, а мы собе». И чем дальше, тем больше Великий Новгород пытается положить пределы князю в его политических и экономических притязаниях. Богатый город не хочет зависеть ни от Киевского великого князя, ни от великих князей Владимиро-Суздальской Руси. Ему придётся покориться Московской Руси, но своё значение он потеряет всецело только тогда, когда на берегах Невы (за господство над которыми будет воевать ещё Александр Ярославич) Пётр I поставит новую столицу. Слава Великого Новгорода потускнеет в силу потери им своего наиважнейшего значения как центра торговых путей, идущих на запад и восток. С нашей точки зрения, именно торговля определяла особенности социально-политического устройства Великого Новгорода. Интересно вспомнить, что ещё великий Платон считал непозволительным для граждан Афин заниматься торговлей, ибо, способствуя быстрому обогащению, она развращает и превращает правильно устроенное аристократическое общество сначала в государство чести и ценза, затем приводит к власти богатых олигархов, а затем, вслед за кратким периодом демократии, наступает тирания. История, конечно, гораздо сложнее, но всё же даже на примере одного Великого Новгорода можно усмотреть гениальную прозорливость великого философа.
Первая жена Ярослава Всеволодовича, половчанка, умерла за семь лет до рождения Александра. Предполагается, что матерью Феодора и Александра была вторая жена князя, дочь новгородского князя Мстислава Удалого и его жены Марии Котяковны, княжны половецкой. Это во многом объясняет, почему Ярослав Всеволодович привёз своих малолетних сыновей именно в Новгород.
Воспитанный с детства вместе со своим старшим братом Феодором в традициях Новгорода Великого, Александр Ярославич очень быстро вырос из границ местнических интересов княжества. И дело здесь не только в личном примере его великих предков, стремившихся к объединению Руси под единым началом, – князь был верным сыном Православной Церкви, которая делала славянские племена едиными в языке, культуре, вере и законе. Кроме того, город, наполненный различного рода рассказами путешественников и торговцев обо всём том, что происходило в мире, становится для молодых князей школой общемировой политики. А время было сложное. Казалось, что в этом христианском только по названию мире все воевали со всеми. XII – начало XIII века для Руси были временем беспрерывных междоусобных войн. Количество князей всё увеличивалось, а городов, способных удовлетворить их потребности, не становилось больше. Да и в Европе было никак не спокойнее. Германский император Фридрих II почти непрерывно враждовал с престарелым римским понтификом Григорием IX, умершем в 1241 году в возрасте 94 лет. После короткого перерыва власть в Риме перешла к бывшему генуэзскому кардиналу, который стал папой под именем Иннокентий IV (июль 1243 год). Спасаясь от Фридриха, он бежал в Лион под защиту короля Франции Людовика Святого, которого, кстати, по его значению для европейской истории, иногда, сравнивали с благоверным князем Александром Невским. Там папа Иннокентий собрал собор (1245 год), на котором были приняты некоторые решения, касающиеся православных христианского востока. Главным, конечно, была анафема германскому императору Фридриху. Но ещё были приняты решения о необходимости переговоров с восточными христианами о воссоединении, что, возможно, и было причиной адресованных в 1247 году Александру Невскому писем о соединении и совместном противодействии татарам, против которых западные епископы призывали организовать крестовый поход. Правда, собирать его на западе Европы было по большому счёту не кому. Восточная Европа, включая Венгрию, Чехию и Польшу, была уже разорена татарами, а Людовик IX, в перерывах между локальными войнами с англичанами, занимался подготовкой крестовых походов для освобождения Святой Земли. Но главной бедой для православной Руси в то время было завоевание рыцарями Четвёртого крестового похода Константинополя. На месте столицы всего православного восточного мира было организовано маленькое латинское королевство под управлением Балдуина II, тоже, кстати сказать, активного участника Лионского собора 1245 года. В это время патриарх Константинопольский находился в Никее, совсем рядом с бывшей столицей, при дворе императора Феодора II Ласкариса. А будущий узурпатор власти его сына и освободитель Константинополя (1260 год) Михаил Палеолог строил свои коварные и для Византии спасительные планы.
Для совсем ещё молодого Александра, победителя шведов на Неве и немецких рыцарей на Чудском озере, поездка в орду стала ярчайшим подтверждением правильности политики своего отца Ярослава Всеволодовича по отношению к татаро-монголам. Разорённая и утопающая в своих раздорах и на юге, и на северо-западе (даже после Батыева нашествия) Русь не могла ничего противопоставить своим врагам на востоке. Согласиться же на уговоры папы Иннокентия IV о присоединении к Римо-Католической церкви ради совместного крестового похода против орды — было для благоверного князя Александра психологически невозможно. Да и пример его отца Ярослава Всеволодовича, вероятно, отравленного в орде по подозрению в возможности заключения союза с Римом, делал чрезвычайно опасным ведение двойной игры с татаро-монголами. Ни литовскому князю Миндовгу, который притворно принимал католическую веру, ни великому князю Даниилу Романовичу Галицкому, который перед опасностью второго нашествия татар принял от Иннокентия IV королевскую корону в обмен на обещание объединительного крестового похода, — эти компромиссы не принесли никакой пользы. Во все времена различного рода спекуляции на вероучительных принципах ради политических выгод приводили только лишь к большим бедам. Великий князь Александр Невский в этом отношении оказался, можно сказать, почти единственным исключением. Его политика была направлена на то, чтобы восстановить, по возможности, русские города и объединить княжества под единой крепкой властью. Собственно здесь не было ничего нового. Его предшественники великие князья Киевские, а потом и Владимиро-Суздальские всегда к этому стремились, только во времена Александра Ярославича проблема эта оказалась вопросом жизни и смерти русской земли.
Проблема была не только в том, что города были сожжены. Татаро-монголы уводили с собой лучших русских мастеров и ремесленников, а это, в свою очередь, приводило к тому, что затруднительно было торговать и строить. Даже в Великом Новгороде, который татары не разрушали, на многие годы затормозилось каменное строительство. И великим делом князя Александра было сохранение этого города для Руси ради продолжения торговых и культурных отношений с западной Европой. Его победы были не ради побед самих по себе и защиты границ, но и для обеспечения торговых преференций на новгородских условиях. «И прислали немцы послов во Псков и Новгород, прося мира на всей воле новгородской и псковской, и тако заключили мир».
«Воле» Александра Новгород покорился не сразу. Но постепенно, ввиду возрастающих угроз и непреклонной воли князя. Новгородцы приглашают его не только для ведения войн, но и для подавления смут, и разрешения трудных задач по умирению гражданских выступлений против татарских сборщиков дани или тех, кто пришёл исчислить народ в интересах орды. Новгород и боготворил и ненавидел своего князя одновременно, но никакой политической альтернативы победителю шведов, орденских крестоносцев и литовцев в те времена не существовало. Новгородская «господа», осуществлявшая выбор средств, исходя из сугубо политико-экономических интересов, сама приглашала князя Александра для подавления народного недовольства сбором несправедливой дани и исчисления народа татаро-монгольскими баскаками.
В 1262 году в Новгороде князь Александр заключает мирный договор с литовским королём Миндовгом, который демонстративно отказался от католической веры, предав огню ( после победы при озере Дурбе в 1260 году) несколько рыцарей в жертву языческим богам. В том же году летом Миндовг совершает поход против ордена, но княжеская дружина во главе с девятилетним сыном Александра Невского опаздывает принять в нём участие, а осенью того же года великий князь, собираясь в свою последнюю поездку в орду, заключает мирные договоры с Ригой, Ливонским орденом, Любеком и островом Готланд.
В Сарай – Берке великий князь Александр Невский ехал, чтобы отмолить русских людей от призыва на войну монголов с иранским ханом Хулагу. Интересно, что эта война не нужна была Михаилу XIII Палеологу, который в 1261 году освобождает Константинополь от латинян Балдуина II, и делает всё возможное, чтобы обезопасить себя от нашествий с запада (переговоры с папой об объединительном соборе, дабы обезопасить себя от агрессии Карла Анжуйского) и востока. В то время иранский хан был удобным противовесом туркам сельджукам, которые традиционно угрожали Византии.
Трудно сказать, имел ли благоверный князь в виду эти трудности византийского императора, но близкий ему человек митрополит Кирилл III, бывший печатник при дворе галицкого князя Даниила Романовича, в 1246-1247 годах был в Никее у патриарха Константинопольского. Кстати, по пути, он вёл успешные переговоры о браке между Даниилом Романовичем и дочерью венгерского короля Белы IV. А в 1250 году привёз в жёны тогда ещё великому князю Владимирскому Андрею Ярославичу дочь великого князя Даниила Романовича.
В 1251 году в Великом Новгороде митрополит Кирилл впервые встречается с князем Александром. Тот, после смерти своего отца, получил в орде право быть великим князем разорённого и уже не имеющего никакого политического влияния Киева, в то время как его брат Андрей стал великим князем Владимиро-Суздальским. В этом была намеренная политика монголов сохранять себя от возможного объединения русских княжеств. После С.М.Соловьёва большинство историков, особенно западных, очень некритично рассматривая историю того времени, ставят в вину Александру Ярославичу его возможное участие в организации карательного похода Неврюя против князя Андрея. Однако как-то принято стало забывать, что в это время был ещё жив родной брат Ярослава Всеволодовича, который считал себя обойдённым в этой борьбе за велико-княжеский престол, да и Александр Невский никак не мог по времени успеть к организации похода Неврюя. Его последующие отношения с бежавшим после поражения в Швецию братом, совместная поездка в орду, никак не свидетельствуют о возможном предательстве.
В 1251 году, возвратившись из орды, он не поехал в Киев, а вернулся к себе в Новгород. Здесь сильно разболелся. В это же время умирает и его первая жена княгиня Александра. И чрезвычайно важная, даже можно сказать промыслительная встреча его с митрополитом Кириллом, его единомышленником и другом, тоже состоялась на берегах Волхова. Здесь, возможно, и оформляется окончательно этот судьбоносный для Руси план: ведя примирительную политику с монголами через принявшего крещение Сартака, обеспечить на выгодных условиях для Новгорода его торговлю с западными странами Европы. В этом отношении необходимо особенно отметить, что в 1261 году при активном содействии великого князя Александра митрополит Кирилл открывает в Сарае православную епархию. Там в это время уже было много русских людей, которые и по своей, и не по своей воле вели свои и чужие дела, и духовное попечение о которых было предлогом для строительства христианской православной жизни. Но и татаро-монголы до принятия ислама были достаточно веротерпимыми, и среди них много было христиан, пусть даже, в большинстве своём, несторианского направления.
В современной исторической литературе часто можно встретить обвинение великого князя Александра Невского в непомерной жестокости. Действительно и в западных и в отечественных источниках встречаются упоминания о жестоких средствах ведения войны и подавления сопротивлений различного рода. Скажем, в житии есть такое сообщение: «В то же время умножился народ литовский, и начали разорять волости Александровы… и побил он семь полков ратных за один выезд, множество князей их избил, а других взял в плен, слуги же его, издеваясь, привязывали литовцев к хвостам своих коней. И стали они с того времени бояться имени его». Таких мест о жестокости со стороны любых участников средневековых войн можно найти очень много. Время было достаточно жестокое. Но ведь и в наше, такое, казалось бы, гуманистическое время, несмотря на всю человеколюбивую лицемерную риторику, жестокость остаётся основным правилом ведения политики. Что же касается средневековья, то полезно вспомнить один случай из истории крестовых походов. Однажды крестоносцы, прогнав врагов, захватили в плен целый многочисленный гарем… До нас дошло «замечательное» воспоминание участника тех событий: этот благочестивый христианин написал: «Мы не сделали им ничего плохого. Только пронзили их копьями». Пусть вера в загробную жизнь часто не спасает от зла, но, как показывает исторический опыт, убеждённость в единственности физиологического существования человека делает зло циничным. Жестокость по отношению к врагам в известных нам случаях из жизни Александра Ярославича, была всегда оправдана высшими интересами. Нельзя сказать, что выбор средств у него соответствовал гуманистическому лозунгу «цель оправдывает средства», к его борьбе за спасение отечества скорее применима формула «цель средства определяет». Вот и автор жития пишет, как князь Александр, прогнав шведов, попытавшихся поставить город и крепость на реке Нарове, «срыл город до основания, а самих их – одних повесил, а других с собой увёл, а иных, помиловав, отпустил, ибо был он милостив свыше меры».
Культура той далёкой эпохи хотя и была христианской, но поведение большинства оставалось далёким от провозглашаемых евангельских ценностей. Нужна была сила и мужество, чтобы эти ценности отстаивать, необходимо, может быть, бесконечное время, чтобы каждому родившемуся на земле человеку можно было эти ценности распознавать и ими жить. Александр эту силу и мужество имел в избытке. «Князь же Александр, — пишет автор жития, — пришёл во Владимир после смерти отца своего с большим войском. И был грозен приезд его, и промчалась весть об этом до самого устья Волги. И стали жёны моавитские пугать детей своих, говоря: «Александр князь едет!».
Почитание благоверного великого князя Александра Невского начинается сразу, после его смерти. Не может не тронуть читателя житийное описание смерти благоверного князя, перед смертью принявшего схиму с именем Алексий. «Дети мои, — восклицает митрополит Кирилл, — знайте, что уже зашло солнце земли Суздальской! Уже не найдётся ни один подобный ему князь…!» И весь народ отвечал: «Уже погибаем!». И всех поразило чудо, бывшее при гробе, когда в зимнюю пору окоченелая рука великого князя сама взяла отпустительную грамоту из рук митрополита Кирилла. Свидетелем же этого поразившего всех чуда был монах Севастьян, эконом Рождественского монастыря во Владимире.
Автор жития, написанного, вероятно, около 1280 года, называет себя домочадцем и очевидцем жизни великого князя Александра. Митрополит Кирилл в послании к сыну Александра Невского ещё не называет его святым. «…ведай, сын мой князь, как великие князья, твои прадеды и деды, и отец твой, великий князь Александр, украсили Церковь Божию…» Но уже в Лаврентьевском списке летописи (рукопись 1377 года) князь Александр назван «святым» также как и «святый князь Володимер», крестивший русскую землю. И в XIV веке было видение во Владимире двух старцев, пришедших ко гробу Александра, чтобы помочь Дмитрию Донскому. В 1380 – 1381 годах при митрополите Киприане происходит во Владимире в монастыре Рождества Пресвятой Богородицы обретение мощей благоверного князя. Само описание этого события относится к XVI веку, но ничто не мешает нам говорить о реальности времени описываемого исторического факта, так как о его мощах есть упоминание в связи с пожаром 1491 года. К 1508 году относится фреска Благовещенского собора Московского Кремля, на которой благоверный князь Александр изображён с нимбом вместе с московским князем Иваном Калитой. Официальная канонизация великого князя Александра проведена на Московском соборе 1547 года, когда митрополит Макарий, бывший ранее Новгородским архиепископом, предложил установить празднование ему по всей России.
Если к выше сказанному прибавить и то, какой популярностью в России во все времена пользовалось житие благоверного великого князя Александра Невского, то можно с уверенностью констатировать естественное и неуклонное распространение его почитания среди благочестивого русского народа.
В самые трудные времена для России его имя всегда упоминалось как пример стойкого и мужественного защитника веры православной и отечества. Даже отрицавшие национальную историю и православные традиции в угоду классовым интересам большевики в годы Великой Отечественной войны вынуждены были вспомнить его имя и подвиги.
Образ благоверного князя Александра в схимнических ли одеждах или в доспехах воина, молящегося за землю русскую, стал навсегда для православного русского человека иконой благочестия и школой истинного патриотизма.
