В Кресте Христовом есть какая-то неприступная непостижимая для человеческого ума тайна, но одно понятно даже самым простым из нас. Видимо, человек оказался в такой греховной «пропасти», в таком отчаянном положении, что для того, чтобы ему помочь Богу пришлось пройти через ЭТО. И поэтому именно возле Распятия как-то стыдно упрекать своего Бога за те трудности, которые случаются с нами на пути к Нему…
Преподаватель СПбПДА протоиерей Евгений Горячев в своей статье разбирает, почему мучения, перенесенные Богочеловеком в последние дни Его земной жизни, Христианская Церковь называет непревзойденными, беспримерными, неповторимыми.
«Распятого за нас при Понтии Пилате, и Страдавшего, и Погребенного…»
Помню, как на исповедь ко мне пришла молодая и очень красивая девушка. Она сказала, что не может больше оставаться православной христианкой и должна уйти из Церкви. Я спросил о причине. «Понимаете, все, что я читаю дома или слушаю в храме на проповедях, заставляет меня от многого отказываться и конца этому аскетизму не видно. А я? Посмотрите на меня. Разве я могу прожить без той радости, которую мне обещают мои юность и красота. Время торопит, и если я потрачу свою молодость на бесконечные посты и этические запреты православия, о чем я буду вспоминать, когда состарюсь?» Конечно, у всех священников для таких случаев есть свои духовные «заготовки». Можно было бы сказать этой девушке о том, что не только скорбь о грехах и аскетическая сосредоточенность присутствуют в Православии, что есть и ликование о Боге, пережив которое уже не успокоишься и ни с чем его не перепутаешь. Или, например, о том, что Бог не пошлет тебе испытаний выше твоих сил и т. д. Но мне пришло на ум другое. «Хорошо, сделайте, как Вы хотите, только прежде чем окончательно уйдете, постойте у Распятия. Всмотритесь в него как можно внимательнее, а потом скажите Тому, Кто там изображен, то, что сказали сейчас мне, и тогда уходите». Она задумалась, видимо, мысленно проделывая то, о чем я ее попросил, а потом вдруг произнесла: «Я все поняла. Я остаюсь. Остаюсь в Церкви». Она не объяснила, что именно она поняла, а я не спрашивал; но когда мне в жизни бывает невыносимо, я делаю то же самое. В Кресте Христовом есть какая-то неприступная, непостижимая для человеческого ума тайна, но одно понятно даже самым простым из нас. Видимо, человек оказался в такой греховной «пропасти», в таком отчаянном положении, что для того, чтобы ему помочь, Богу пришлось пройти через ЭТО. И поэтому именно возле Распятия как-то стыдно упрекать своего Бога за те трудности, которые случаются с нами на пути к Нему… Впрочем, этот пастырский случай не исключает для нас возможности поговорить о Страстях Христовых значительно пространнее, теперь уже не только в психологическом, но и в интеллектуальном ключе.
Распятого…
Цицерон называл казнь на кресте самым ужасным человеческим изобретением. Распятый умирает мучительно долго; всякий раз, пытаясь вдохнуть достаточно воздуха, он опирается на гвозди, пробившие его руки и ноги в области нервных окончаний; наконец, когда все силы заканчиваются (иногда спустя трое суток), человек умирает от удушья. Поэтому перебить голени распятому было, как ни странно, актом милосердия, а не жестокости. Смерть в этом случае наступала почти сразу, буквально в течение нескольких минут. Христос, чрезвычайно ослабленный страданиями предшествующих суток, умер, как мы помним, в сам день казни, в пятницу, за несколько часов до начала субботнего покоя. При этом, согласно пророчеству: «кость Его не сокрушилась», в то время как смерть двух распятых с Ним разбойников солдаты профессионально ускорили (ср. Ин. 19, 36).
Для иудеев эта казнь считалась не только самой ужасной, но и самой позорной. Дело в том, что из всех казней, предписанных Моисеевым законодательством, самой распространенной была смерть от побития камнями. Кровь – символ жизни – священна. Даже проливаемая санкционировано, по приговору религиозного суда, кровь должна сберегаться; кровопролитие во время казни должно было быть по возможности минимальным, поэтому «камни смерти» в библейской культуре были предпочтительней, например, того же распространенного у язычников обезглавливания. Повешение, как известно, вовсе бескровно, но для евреев оно проклято: «Проклят всякий повешенный на дереве» (Втор. 21, 23). Распятие – древняя финикийская казнь, усовершенствованная римлянами, и пришедшая вместе с их легионами на землю Израиля, приравнивалась иудеями к повешению. Следовательно, Христос распятый прошел через квинтэссенцию боли и позора одновременно. И вот здесь начинаются споры.
Христианская Церковь называет мучения, перенесенные Богочеловеком в последние дни Его земной жизни, непревзойденными беспримерными неповторимыми, причем как в физическом, так и в духовном плане. Но у многих скептиков часто возникал и продолжает возникать вопрос: в чем же эта «непревзойденная неповторимость»? Ведь то, чего не знал по обстоятельствам своего времени Цицерон, теперь хорошо знает любой мало-мальски просвещенный образованный человек. Стоит прочесть одну-две монографии по истории пыток, и сразу же станет понятно, что есть такие этнические изуверства, которые невыносимо даже описывать, не то что их переносить. Кроме того, людей в истории распинали задолго до Иисуса, распинали при Иисусе и (хотя это грустно признавать) продолжают распинать по сей день; правда, намного реже, но ведь распинают, причем не всегда за дело, т. е. заведомо невиновных. Так в чем же тогда уникальность именно Евангельского распятия? Краткий христианский ответ на этот вопрос действительно краток: люди все время распинали и до сих пор распинают людей, и только однажды они распяли Богочеловека. Если же говорить подробнее, то беспримерность Страстей Христовых, как догматическое credo Церкви, можно выразить и пояснить двумя богословскими цитатами. Одна из них принадлежит философу, другая святому.
«Люди различной моральной высоты страдают различной мерой страданий. Кто страдал больше: Чехов, Блок, Достоевский или целые тысячи сытых упитанных обывателей? Или кто страдал больше: все люди вместе взятые или Тот, Кто принял в душу Свою все страдания мира? У Кого от борения и муки выступил кровавый пот на челе? Можно не верить в Христа как в Бога, но всякий должен признать, что в Гефсиманском саду и на Голгофе открылась такая бездна страданий, которой не было раньше, и которой больше уже никогда не было…» [1].
Преп. Силуан Афонский высказывается на эту же тему еще более выразительно: «Чем совершеннее любовь, тем святее жизнь; чем горячее любовь, тем пламеннее молитва; чем полнее любовь, тем полнее познание;чем больше любовь, тем больше страданий душе»[2].
Недосягаемая моральная высота, непостижимая мера любви, присутствующие в личности Иисуса из Назарета – вот то, что позволяет христианам настаивать на уникальности Его богочеловеческих страстей не только духовного, но и телесного свойства; ибо двойственность природы (даже у обычного человека) предполагает влияние души на тело и наоборот.
Распятого за нас…
Есть одна психологическая закономерность, связанная с идеей чего-то для нас нежелательного. Чем неприятнее дело, тем сильнее нам хочется от него уклониться. Зная, что где-то нас унизят, оскорбят, причинят боль (контора соцобеспечения, компания хулиганов-одноклассников, зубной врач и т. д.), мы стремимся туда только вынужденно и никогда добровольно. Есть, конечно, феномен мазохизма, но сейчас мы говорим о норме, а не о патологии. А норма проста: подальше от неприятного, подальше без мучительного. Так думают все люди, и если бы нам грозила самая большая неприятность на свете – жесточайшая насильственная смерть, естественно, мы всеми силами старались бы ее избежать или хотя бы отсрочить. А теперь посмотрим, как это человеческое свойство применимо к Спасителю.
Иисус Христос так же, как и мы, чувствовал боль, так же, как и мы, ужасался пространства приближающейся к Нему смерти («Душа Моя скорбит смертельно…», «Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия…» ср. Мр.14, 34; Мф. 26, 39), но при этом Он не только не уклонялся от самого страшного в Своей жизни времени, но утверждал, что именно «на час сей Он и пришел в мир» (ср. Ин. 12, 27).
Здесь для нас вновь начинается область сакрально-непостижимого. Даже религиозные люди (безбожники и вовсе не в счет) никогда до конца не смогут понять, как одно трагическое злодеяние – грехопадение человека, упраздняется другим, еще более трагичным – распятием Сына Божьего?! Фраза «для того, чтобы был жив человек, однажды придется умереть Богу» парализует и одновременно покоряет наше сознание магией своей величественной невмещаемой глубины. Одно мы можем утверждать со всей определенностью: Господь Иисус Христос не только «грядет на вольную страсть», не только говорит, что нет никаких внешних или внутренних причин, заставляющих Его поступить со Своей жизнью так, а не иначе («Никто не отнимает ее у Меня, но Я Сам отдаю ее». Ин. 10, 18), но и свидетельствует о том, что все это делается Им во имя нашего спасения (ср. Ин. 14, 3). Отсюда такое невероятное снисхождение Мучимого и Распинаемого к Своим мучителям и распинателям: «Отче! Прости им, ибо не знают, что делают» Лук. 23, 34.
Страдавшего…
Часто, сталкиваясь с необъяснимыми и чрезмерными с их точки зрения страданиями, светские люди восклицают: «Если бы Бог был, этого бы не случилось. Но если Он все-таки есть и это случилось, значит, Он абсолютно безжалостен»! Действительно, тайна иных индивидуальных или коллективных страданий бывает столь же непостижима, что и тайна самого Распятия. Бог не отвечает нам на каждый наш вопрос о причине тех или иных человеческих бедствий. Мы верим, что правильные ответы где-то есть и однажды прозвучат во всеуслышание, но в этой жизни наши собственные ответы почти всегда гадательны. Однако Превечный Бог делает здесь, во времени нечто большее, чем то, о чем мы Его спрашиваем. Не отвечая прямо о причинах конкретных несчастий, Христос, воплотившись, входит в самую гущу всех человеческих бед. Входит в «боль и стон этого мира», как один из нас; становится рядом с человеком и на место человека в моменты самых больших и ужасных страданий.
Возьмем хотя бы один пример. Первые христиане, пребывая в Духе Святом, часто презирали страх истязаний и насильственной смерти даже перед лицом самых изощренных мучителей. Впрочем, была и иная, чисто рациональная попытка объяснить природу этого религиозного бесстрашия. Некоторые исследователи эпохи мучеников считали, что на твердость многих, пострадавших от императорских гонений, повлияла не чудесная Божественная помощь, а лишь их собственное языческое происхождение и воспитание. Дескать, с детства приученные к крови и боли язычники (Муций Сцевола), ставшие христианами, долго не теряли этого навыка и в Церкви. Мы не можем сейчас авторитетно включиться в этот исторический спор, но мы можем объективно утверждать, что в более поздние эпохи большинство христиан шло на смерть и пытки уже не столь геройски. Мученики других эпох, в том числе и самой недавней, тоже не отрекались от своего Бога и в истязаниях, и перед расстрелом, но при этом боялись они расстрела и истязаний так же, как и все остальные простые смертные[3].
Иногда, сравнивая самого Иисуса Христа с первыми церковными мучениками, нам кажется, что они (страшно произнести) были даже в чем-то мужественнее и героичнее. Ведь они терпели то невыносимое, что невыносимо даже описывать, но при этом, порой даже подсмеиваясь над своими палачами («переверните на другую сторону – мясо подгорает»); в то время как Христос на кресте – стонет от боли, просит пить, наконец, произносит слова, свидетельствующие о крайней степени Своего отчаяния: «Около девятого часа возопил Иисус громким голосом: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). Конечно, такое сравнение неуместно, и «немощная» смерть Христа важнее для нас всякого беспрецедентного стоического мужества; ибо на самом деле и этот «немощный» образ умирания Богочеловека явлен нам – исключительно нас ради… Все люди за редким исключением боятся страданий, боятся смерти; религиозные люди, помимо этого, ужасно страшатся богооставленности. И вот, все эти страхи Христос берет на Себя, пропускает через Себя, делает их Своими. Поэтому после того, как произошли Новозаветные события, в этом мире больше нет ни одного заслуженного человеческого ужаса, который бы, увы, незаслуженно, но ради этих же людей не испытал бы на Себе наш Господь!
Однако и здесь древнее лукавство (ср. Иов. 1, 9) диктует малодушным людям свои сомнения. «Допустим, — говорят они, все так и есть, как учит ваша христианская Церковь, допустим. Но ведь Иисус заранее знал не только о своем страдании, но и о конечном счастливом избавлении от него – воскресении из мертвых. Так не достойнее ли вашего чудотворца из Назарета любой простой человек, который ничего не знает о своем будущем и даже ничего от него не ждет для себя лично, но при этом все равно шагает на амбразуру, бросается за ребенком под колеса поезда и пр., словом, страдает и жертвует своей жизнью за других, лишь потому, что не может поступить иначе»? Вопрос нелегкий, но и небезответный.
Несомненно, Бог учтет всякое бескорыстное самопожертвование, однако следует помнить, что и высшая жертва собственной жизнью может в конечном итоге не спасти человека. Если в основе самоотдачи лежит, например, тщеславие («на миру и смерть красна»), а не любовь, то нет такому жертвователю «в том никакой пользы» (ср. 1Кор. 13, 3). Но допустим, и мотив, и сам поступок нравственно безупречны, в чем же тогда разница между Крестом Христовым и, образно выражаясь, амбразурой Александра Матросова? Разница колоссальная! Все самые искренние и чистые герои мира (компендиум ЖЗЛ) не могут дать другим людям ничего кроме красивого жертвенного поступка и дальнейшей памяти о нем. Это много, никто не спорит; но, увы, и тех, кто спасен чьим-то самопожертвованием, и тех, кто спустя века помнит чужую отвагу и восхищается ей, равно как и самих великих героев ждет в итоге только одно – преисподняя… «Что толку во всем этом, — спрашивал еще Соломон, — если всем и всегда одно»? (ср. Екл. 9, 2-3). Без того, что делают Спасительные Страсти Христовы для подлинного человеческого будущего, все прочие тварные дерзновения «как пыль перед лицом ветра»!..
И Погребенного…
Сын Божий идет на Крест в соответствии с таинственным Божьим замыслом, но при этом в пространство смерти входит Тот, Кто «смерти не сотворил», ибо Он – Сама Жизнь, онтологически противоположная смерти. И поэтому только Бог ведает ТО, что ЭТО для Него означало…
При Понтии Пилате… И наконец, последнее, чего не следует забывать, говоря на эту тему. «Сын Человеческий идет, как написано о Нем, но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается…» (Мр. 14, 21). Христовы Страсти спасительны, но не для всех. Висеть на Кресте и прибивать ко Кресту не одно и то же… Любой православный литургический возглас заканчивается одинаковым утверждением: «Христос Истинный Бог наш… помилует и спасет нас, яко Благ и Человеколюбец». Это не просьба – «помилуй», и не надежда – «надеюсь, что спасет», это именно утверждение – «помилует и спасет», потому что Он Благ и Человеколюбив. Что это – ошибка? А как же подвиг, как же последний «неведомый путь между страхом и надеждой»? Нет, конечно. Нет никакой ошибки. Это чистая правда. Бог спасет все, что может быть спасено, потому что Его природа – абсолютное Добро, Он просто не может иначе. И поэтому Господь действительно спасет и помилует всех нас, если только все мы (или только некоторые из нас) не станем активно сопротивляться и мешать Ему в этом!.. «Я приму вас всех, с вашими беззакониями и страстями, с вашей суетностью и несовершенством… Я приму вас всех. Но как вы посмотрите Мне в глаза»?!
Имена Понтия Пилата, Иуды, Каиафы, образы иудеев, требующих распятия своего Машиаха, и римских солдат, совершающих эту отвратительную казнь, уже давно сделались нарицательными. «Не я ли, Господи?» – по-прежнему звучит в нашем мире, по-прежнему вырывается из миллионов человеческих уст, но ответа нет, во всяком случае такого, который бы сразу записывал отдельного вопрошающего в «сыны погибели». Ответа нет. Бог уже все сказал и все сделал. Больше того, мы уже в общем-то все о себе знаем через голос нашей христианской совести, и лишь с небольшой отсрочкой ждем, когда это знание окончательно подтвердят божественные глаза Распятого…
Фото из архива СПбПДА и открытых источников
[1] Владимир Эрн. Катастрофический прогресс.
[2] В оригинале эта фраза звучит иначе: «Чем больше любовь, тем больше страданий душе; чем полнее любовь, тем полнее познание; чем горячее любовь, тем пламеннее молитва; чем совершеннее любовь, тем святее жизнь». Наша стилистическая правка не меняет общего смысла высказывания, но лишь подчеркивает тему страданий.
[3] Вспомните замечательный образ несмелого священника из «Силы и славы» Грэма Грина.
