— Отец Кирилл в передаче («Осторожно: богохульство!», Пятый канал, эфир 18 марта 2011 г. — ред.), в которой Вы приняли участие, Вы назвали современный мир постсекулярным. В каком смысле он может быть охарактеризован именно так?

— Социологи и религиоведы в последнее время с удивлением отмечают факт роста религиозности во всем мире. Причем это происходит не только в исламских странах, но и в тех странах, которые традиционно считались секулярными, например, во Франции. Франция – это самая секулярная страна в том смысле, что там религия максимально дистанцирована от общества. Если в некоторых землях Германии официально преподается Закон Божий в школах, то во Франции этого нет нигде вообще. Но даже там все больше и больше появляется людей верующих, и это заставило сегодня социологов и религиоведов обозначить эту ситуацию как постсекулярную. Современный постсекулярный мир – вовсе не антисекулярный. Прежде, скажем в эпоху средневековья, в каждой стране была одна доминирующая конфессия, и быть верующим значило принадлежать этой конфессии, исповедовать общую систему взглядов, догматических в том числе, быть практикующим верующим. Сегодня ситуация иная. Ныне возникают новые внеконфессиональные и ненормативные формы религиозной жизни, а религиозные представления людей, именующих себя верующими, характеризуются расплывчатостью и синкретичностью, в отличие от достаточно строгих вероучительных систем традиционных конфессий. Такой ситуации раньше никогда не было, сегодня же на такое положение вещей нужно смотреть как на реальность, в которой мы живем.

Социологические опросы, опубликованные Deutsche Welle, говорят, что в Германии больше 70% молодых людей в возрасте до 25 лет верят в то, что есть Бог, по крайней мере, высшее существо, верят, что есть некий промысел Божий о человеке, что грех наказуем, верят в загробную жизнь и загробное воздаяние, хотя большинство из них и не являются практикующими христианами. В связи с глобализацией разные религиозные традиции оказываются поставлены в ситуацию конкуренции, а люди должны совершать выбор. В такой ситуации Православная Церковь никогда не находилась; она всегда была «монополистом» — и в Византии, и в Российской империи, и в Советском Союзе.

— В этой же передаче Ваш оппонент фактически озвучил весь список тех недоумений и претензий по отношению к Церкви людей светских. В этой связи хотелось бы спросить, какие мифы о Церкви получили распространение в современном информационном пространстве?

— Я бы не сказал, что это мифы, дыма без огня не бывает. Мы же встречаем священников, которые живут не по заповедям. Мы видим, что для ряда из них то, что должно быть служением, превращается в бизнес. Мне кажется, если мы не будем бояться об этом говорить, это будет честная позиция и это будет привлекать людей. Когда мы пытаемся отрицать очевидное, это нас не красит. Надо говорить, что у церкви есть недостатки, есть грехи у людей, которые составляют тело церкви. Но есть нечто, что превыше всего этого. Я бы мог предложить следующую аналогию: есть музыка, и эту музыку исполняют музыканты, которые не всегда бывают симпатичными людьми, между ними бывают ссоры, например, за место в хорошем оркестре, но это не значит, что музыка не существует из-за этого. Человек может быть замечательным музыкантом, но при этом он может быть не очень симпатичным человеком. Конечно, с церковью сложнее, потому что у нас тем инструментом, на котором мы исполняем «небесную музыку», является душа. Конечно, хочется, чтобы священник был совершенным, от него этого ожидают, но к сожалению, это не всегда так.

— Как можно прокомментировать результаты телеголосования: около 38% респондентов считают богохульство неприемлемым, 42% — не видят в нем ничего страшного, 20% — не знают что это такое?

— Я думаю, что те, кто не видят «ничего страшного», просто не понимают, что это такое. Я полагаю, это связанно с тем, что в религиозных вопросах люди зачастую очень невежественны, причем это невежество не зависит от интеллектуального уровня. Порой приходится сталкиваться с тем, что люди интеллектуальные, ученые например, могут быть прекрасными специалистами в своей области, заниматься физикой элементарных частиц, разбираться в сложнейших проблемах космологии, при этом их взгляды на духовную жизнь весьма примитивны. Это может быть связано с тем, что многие из нас воспитывались в то время, когда практически отсутствовали какие-либо знания о религии, потом был период разгула оккультизма. И отсюда – наше религиозное невежество. А ведь эта сфера принципиально важна; религиозность – это главное, что делает человека человеком.

— Причина этой проблемы связана с недостатком миссионерских усилий Русской Православной Церкви или с тем, что общество, воспитанное в качественно иной культурной ситуации, не может воспринять религиозное мировоззрение?

— Тут очень много проблем. Я недавно участвовал в семинаре для преподавателей, посвященном преподаванию в школе основ православной культуры. Надо сказать, что многие учителя просто в шоке. С 1 апреля нужно уже идти к детям, а они еще толком не знаю, что говорить. Проводится эксперимент, но мы же на детях экспериментируем! Их это может травмировать, их отношения с духовным миром могут быть деформированы на всю жизнь. Хорошие учителя, задумывающиеся над тем, каков будет результат их преподавания, понимают, что на них лежит большая ответственность. Проблема возникает еще и в связи с тем, что современные молодые люди ориентированы на практический результат: нужно изучать математику и русский язык, потому что необходимо сдавать ЕГЭ. Если человек поступает на истфак, он будет заниматься историей, а зачем ему Закон Божий, если он не собирается идти в семинарию; ему это не интересно. С другой стороны, даже если ему это интересно, возникает следующий вопрос: а что мы можем ему предложить? Христианское мировоззрение сформировалось в эпоху средневековья, картина мира которого разительно отличалась от современной. Для людей того времени небо – это подножье Престола Господня, выражение «Господь на небесах» было наполнено совершенно конкретным и ясным смыслом. Сегодняшняя картина мира, с которой дети знакомятся в школе, принципиально иная: большой взрыв, вселенная размерами в миллиарды световых лет. Картина мира, подразумеваемая богословской традицией, противоречит современной картине мира, поскольку она сформировалась в ином контексте. Проблема не в том, что сама по себе религиозность вызывает отторжение, нет. Отторжение происходит на уровне различных картин мира.

Важнейшая проблема, которая неоднократно обсуждалась: происхождение человека. С точки зрения библейской традиции Господь соделывает человека особым творческим актом, с точки же зрения современной науки это происходит постепенно, эволюционно. И здесь, мне кажется, перед церковью стоит проблема осмысления того, что же в богословской традиции действительно сущностно, а что обусловлено воззрениями эпохи. Эта проблема понимается церковью как чрезвычайно актуальная. Достаточно сказать, что в перечне тем, сформулированных в качестве приоритетных для рассмотрения Комиссией по вопросам богословия Межсоборного присутствия, членом которой я являюсь, названа и проблема богословского осмысления происхождения мира и человека, проблема осмысления того, как данные современной науки соотносятся с библейской традицией. Проблема эта чрезвычайно сложная и, думаю, без ее разрешения конфликт между секулярным и религиозным мировоззрением неизбежен.

— Справедливо ли утверждать, что противоречие между картинами мира, о котором Вы говорите, носит характер столкновения религиозного мировоззрения и сциентистской цивилизационной парадигмы?

— Средневековая иерархия ценностей находила буквальное, зримое воплощение в картине мира той эпохи. В центре мира – земля, место воплощения Сына Божия, вокруг нее – небо, сфера неподвижных звезд, – подножие Престола Господня. Сегодня ситуация иная: земля не находится в центре мира, она не находится в центре галактики, галактика не находится в центре вселенной, потому что во вселенной нет центра. Думаю, это должно нас заставить что-то переосмыслить, в том числе и в нашем понимании Писания. Картина мира, которая была, например, в Византии, исходно – языческая; она, вообще говоря, могла быть совмещена практически с любыми религиозными воззрениями. Сегодняшняя наука, возникшая в эпоху Нового времени, принципиально отличается от науки античности и средневековья. Новоевропейская наука возникла как своего рода «новое богословие» – богословие Книги Природы, противостоящее традиционному богословию – богословию Откровения. Если прежде богословие основывалось на авторитете отцов и приверженности Преданию, то новая наука обратила свой взор к Книге Мира, к тому авторитетнейшему Тексту, который, как верилось на заре науки, создан Самим Творцом «мерою, числом и весом» (Прем 11:21). Создатели новоевропейской науки верили в то, что постигая закономерности мироздания, человек сможет приобщиться мудрости, способной позволить ему достичь почти божественного могущества и преодолеть последствие грехопадения – необходимость со скорбью питаться от земли и в поте лица есть хлеб свой (Быт 3:17-19). Так, например, Ньютон был убежден, что наука призвана привести нас к познанию Бога, «рассуждения о Котором на основании совершающихся явлений, конечно, относятся к предмету натуральной философии». Он полагал, что именно через постижение структуры мироздания человек может глубже понять замысел Творца. Отчасти это действительно так. Огромная сила науки обусловлена тем, что она дарует человеку теоретическое видение мира, а значит, в определенном смысле, позволяет увидеть мироздание «глазами Творца»: собственно, изначально само слово θεω-ρία – теория – означало Бого-вúдение, а новоевропейская наука возникла как богословие –θεολογία – Книги Природы. И не случайно Эйнштейн, сегодня воспринимающийся как олицетворение науки ХХ столетия, говорил: «Я хочу знать, как Бог создавал мир. Меня не интересует здесь тот или иной феномен, спектр того или иного элемента. Я хочу постичь Его мысли, всё остальное – детали».

Ставящая такую задачу теоретизирующая фундаментальная наука неизбежно приходит в соприкосновение с богословием, утверждающим, что ему ведом взгляд Творца, данный в Его Откровении. Это соприкосновение порой превращается в конфликт, – конфликт интерпретаций, – тогда, когда традиционные богословские положения приходят в столкновение с данными современного естествознания. Конфликт обостряется в связи с тем, что в отличие от множества религиозных традиций, с одинаковой убеждённостью претендующих на богооткровенность и обладание абсолютной истиной, наука едина; в первую очередь это относится к естественным наукам и математике. Фактически наука, прежде всего естественнонаучное знание, превратилась в новый сакральный институт современной цивилизации, по-настоящему её объединяющий. Конфликт возникает ещё и потому, что становясь на «точку зрения Бога», человек обретает способность не только постигать фундаментальные начала бытия и законы мироздания, но и преобразовывать и переделывать этот мир, а значит, в определенном смысле, может присваивать себе функции если не Творца, то по крайней мере демиурга. В связи с этим встают этические проблемы: любые ли исследования допустимы, есть ли пределы технологическому переустройству мира? Самый же главный вопрос — полна ли та научная картина мира, исходя из которой человечество сегодня определяет стратегию своего развития?

— Как можно охарактеризовать способ ведения полемики с Церковью ее оппонентов, в том числе на примере той теледискуссии, которая состоялась 18 марта на Пятом канале? Всегда ли критика адекватна и справедлива, насколько полноценно она отражает реальное положение дел в Церкви?

— Задача любого шоу заключается в том, чтобы привлечь аудиторию. Что привлекает аудиторию? Скандалы. Значит, надо создать скандал. Когда начинается какая-то дискуссия по тому или иному вопросу, изначально не ставится задача что-то решить. Я бы сказал, что бессмысленно вступать в такие дискуссии, потому что никакого результата, консенсуса, взаимопонимания не будет. Эта телевизионная «дискуссия» велась таким образом, чтобы максимально заострить спор. Причем ведущая по закону жанра должна была занимать нейтральную позицию, а тут она явно подыгрывала тому, кому симпатизировала. В этой ситуации остальные оказываются в положении манипулируемых, а манипуляция осуществляется простым нажатием кнопки на пульте: тебя либо выводят в эфир, либо нет. Но все-таки смысл участвовать в таких дискуссиях есть. Потому что если мы в них участвовать не будем, это будет свидетельствовать о том, что мы закрываемся от мира и нам нечего сказать, а те, кто нас обвиняют, правы. Претензии, которые были высказаны, являли собой стандартный набор, не содержащий ничего нового по сравнению с той атеистической пропагандой, которая была в 50–60-е годы. Ответы наши не были вполне услышаны, значит надо их повторить. Может быть кто-то увидит, что церковь пытается отвечать на эти вопросы, что она их не боится, и если есть какие-то недостатки, мы их можем обсуждать, мы можем приложить усилие, чтобы эти недостатки преодолеть. Самое главное, чтобы все поняли: не нужно противопоставлять церковь и общество. Те люди, которые составляют тело церкви, одновременно являются членами общества, и они имеют все те же права, что и остальные члены общества, в том числе право исповедовать свою веру, право на то, чтобы их не оскорбляли.

— Нет ли ощущения того, что Церковь в последнее время стала слишком медийной, в том смысле, что она активно присутствует в современном информационном пространстве? С одной стороны, это дает нам дополнительные апологетические и миссионерские возможности, с другой – несколько окрадывает нас самих, т.к. значительно уплощается масштаб обсуждаемых проблем, а сами дискуссии приобретают профанный характер?

— Я думаю, это зависит не от того, как и в какой дискуссии мы участвуем, а от того, есть ли нам что сказать или нет. Если нам есть что предъявить, дискуссию почти всегда можно перевести в содержательную плоскость. По крайней мере, можно попытаться это сделать. С одной стороны, действительно церковь не оправдывает многих ожиданий в нынешнюю информационную эпоху. Во время гонений казалось, что колоссальный духовный потенциал церкви не реализуется в силу внешних условий. Если нам дадут свободу, нам есть что сказать, мы станем подлинными духовными водителями нашего народа. Чаемая свобода настала, но этого почему-то не произошло. К сожалению, это очевидный факт. По различным социологическим опросам православными называют себя порядка 70% людей, при этом тех, кто регулярно ходит в церковь, исповедается, причащается не более 3%. Вот мера нашего влияния – 3%. Это для нас повод задуматься, задуматься над тем, насколько мы убедительны. Если мы утверждаем, что за нами стоит многовековая традиция, Откровение, мы должны этому соответствовать.

— Тогда, получается, правы те, кто утверждают, что претензии Русской Православной Церкви на особый статус в России беспочвенны, т.к. мы уже давно не составляем большинства?

— Они не беспочвенны, они коренятся в традиции. Эти претензии есть, потому что русская культура выросла в православном контексте, питалась его соками, но это еще не значит, что нам «автоматически» принадлежит «право первородства»; нет, сегодня мы должны еще приложить усилия чтобы оказаться достойными тех, преемниками кого себя считаем.

Беседовал Дионисий Адамия