Протоиерей Кирилл Копейкин. Знал ли Моисей математическую физику? (Часть 2)

Знал ли Моисей математическую физику?

Часть 1

Часть 2

Можно ли выйти за пределы догадок и предположений и сказать нечто определённое об онтологии мироздания? Как уже было сказано, современная наука, изучающая структуру мира, возникла как исследование синтагматики Книги Природы, дополнительной по отношению к другой Книге Творца — Библии. И именно в силу того, что объективирующая наука описывает не природу «саму по себе», но лишь определённую «проекцию» природы на измерительные приборы и системы отсчёта, т.е. занимается, по сути, исследованием отношений, она оказывается открыта для смысловой содержательной интерпретации. Поскольку же новоевропейская наука возникла как теология Природы, восполняющая богословие Откровения, то ее результаты могут и должны интерпретироваться в широком теологическом контексте. По нашему глубокому убеждению построение целостной картины мира, включающей, в том числе, и человеческую личность, невозможно без учета знания богословского, являющегося неотъемлемым элементом знания гуманитарного и представляющего собой вопрошание о человеческой сущности, не сводимой к биологическому или социальному существованию.

Протоиерей Кирилл Копейкин. Знал ли Моисей математическую физику?

Задача интерпретации естественнонаучной теории есть, по существу, задача герменевтическая и, следовательно, традиционно богословская: герменевтика — искусство толкования (первоначально, в античности, — толкования воли богов, позднее, в христианскую эпоху, — толкования Священного Писания). Интерпретация Книги Природы есть герменевтика второго Писания Творца, дополнительного по отношению к Библии. Похоже, что сегодня наука в известном смысле дошла до предела возможностей структурного «синтагматического» познания. В пользу этого свидетельствует утверждение об отсутствии так называемых «скрытых параметров», основывающееся на нарушении неравенств Белла в экспериментах по изучению парных корреляций связанных общим прошлым элементарных микрообъектов[1]. Отсутствие более глубокого структурного уровня означает, что обнаруживаемые нами структуры мироздания суть уже структуры онтологические. Сегодня мы, похоже, приближаемся к следующему витку спирали познания, когда синтагматический, семантический и прагматический способы прочтения Книги Природы смогут объединиться в некоем принципиально новом синтезе[2]. Соотнося обнаруживаемые объективирующей наукой структуры («законы») Книги Природы со структурами Книги Откровения, созданной тем же Творцом, мы можем попытаться осмыслить их в том историческом библейском богословском контексте, в котором возникала современная наука, и дать им смысловую содержательную интерпретацию, а значитприблизиться к преодолению пропасти между естественнонаучным и гуманитарным знанием и к разрешению проблемы сознания[3].

Если Библия это действительно откровение Бога, то значит она открывает взгляд на мир «с той стороны», со стороны Творца. Этот взгляд взаимо-дополнителен по отношению к взгляду науки, взирающей на мир «с этой стороны». Можно попробовать соотнести между собой эти два способа описания реальности обращаясь к экзистенциальному прочтению Шестоднева; для этого следует попытаться встать на позицию Творца и, принимая её как свою собственную, осмыслить синтагматику мироздания, наполняя экзистенциальным содержанием наше знание о «законах природы», чтобы оно стало эмоционально близким и личностно переживаемым. Способствовать такому экзистенциальному прочтению Шестоднева может, как это ни покажется странным на первый взгляд, именно то, что современная физика, описывающая структуру мироздания, — физика математическая.

Выдвинутый Галилео Галилеем (Galileo Galilei, 1564–1643) тезис о том, что «Книга Природы написана на языке математики», стал настолько привычным, что мы почти не можем помыслить какой-либо иной естественной науки. Между тем, в течение почти двадцати столетий — с IV в. до н. э. вплоть до почти XVI в. н. э. — мироздание описывалось на совсем ином, принципиально не математизируемом языке аристотелевской физики — языке философском, а значит — гуманитарном. Несмотря на кажущуюся «наивность» физики Стагирита (а само слово «наивный» восходит к лат. nativus — «врождённый, натуральный») принятый ею способ описания мира на деле оказался необычайно эффективным — он использовался, как уже было сказано (впрочем, с некоторыми изменениями, вроде теории импетуса), на протяжении почти двух тысячелетий. Более того, как показали опросы, обычные не «испорченные» профессиональным образованием люди как правило описывают мир в категориях именно аристотелевской физики. Связано это с тем, что используемые для описания природы философские понятия представляют собою, как выражался Гегель (Georg Wilhelm Friedrich Hegel, 1770–1831), «стёршиеся метафоры» (Жан-Поль (Jean Paul, Johann Paul Friedrich Richter, 1763–1825) называл философский язык «словарём увядших метафор»). Следы этой метафоричности позволяют наполнять философские понятия индивидуальными смыслами и, субъективно интерпретируя внешнюю действительность, переживать мир в себе[4].

Протоиерей Кирилл Копейкин. Знал ли Моисей математическую физику?

Одним из важнейших (и одним из самых многозначных) терминов греческой философии является λόγος. Греческое λόγος, традиционно переводимое как слово, имеет широчайший спектр значений, в том числе: I) речь, из-речение; условие, договор; рассказ, история, сочинение; положение в философском учении; дело; II) счёт (число); соотношение, пропорция, соразмерность; вес (пер.); забота (пер.); III) разум, разумное основание, причина, смысл, понятие[5]. Логос, этимологически восходящий к праиндоевропейскому корню *leg- — «собирать, подбирать», со-чета-ет элементы мироздания, артикулирует его (articulus — «сочленение, сустав, часть, момент, артикль»). «Логос — это сразу и объективно данное содержание, в котором ум должен “отдавать отчёт”, и сама эта “отчитывающаяся” деятельность ума, и, наконец, сквозная смысловая упорядоченность бытия и сознания; это противоположность всему безотчётному и бессловесному, безответному и безответственному, бессмысленному и бесформенному в мире и человеке», — пишет С. С. Аверинцев (1937–2004)[6]. Примечательно, что формулирование философских категорий происходит одновременно с формированием античной науки о языке, главной проблемой которой было исследование связи между предметом и его именем — связано ли имя вещи (òνόματα) с нею «по природе (φύσει)» или «по закону (νόμῳ)»; эта связь и осуществляется в λόγος’е. Позднее термин Логос проникает в библейскую богословскую традицию в значительной степени благодаря трудам Филона Александрийского (Φίλων τοῦ ‘Αλεξανδρείας, ок. 25 г. до н. э. – ок. 50 г. н. э.).

Протоиерей Кирилл Копейкин. Знал ли Моисей математическую физику?

В философию логос как понятие было введено Гераклитом Эфесским (Ἡράκλειτος ὁ Ἐφέσιος; ок. 544 – ок. 483 г. до н. э.), называвшим так всеобщую связь вещей: «Эту-вот Речь (Логос) сущую вечно люди не понимают и прежде, чем выслушать [её], и выслушав однажды. Ибо, хотя все [люди] сталкиваются напрямую с этой-вот Речью (Логосом), они подобны незнающим [её] даром что узнают на опыте [точно] такие слова и вещи, какие описываю я, разделяя [их] согласно природе [=истинной реальности] и высказывая [их] так, как они есть. Что же касается остальных людей, то они не осознают того, что делают наяву, подобно тому как этого не помнят спящие»[7]. Логос позволяет сущему стать зримым, явным, явить себя (άποφαίνεσθαι), причём явить совершенно особым образом — явить множественность в единстве, увидеть всё как одно: «Выслушав не мою, но эту-вот Речь (Логос), должно признать: мудрость в том, чтобы видеть всё как одно»[8].

Структура субъективного психологического знания о внешней действительности античными философами была, если так можно выразиться, «онтологизирована» и принята за структуру бытия. Аристотель (Ἀριστοτέλης, 384 – 322 гг. до н. э.), создавая свой понятийный аппарат, фактически отождествляет структуру простейшего субъективного суждения как связывание субъекта (subjektum — «лежащий в основе» — то, о чём мыслится в данном суждении) и предиката (praedicatum — «сказанный» — то, что мыслится о субъекте суждения, признак предмета мысли) с онтологическим «строением» вещи как объединения сущности (греч. ουσία — те из свойств вещи, которые нельзя изменить, чтобы она не перестала быть сама собой) или субстанции (лат. substantia — букв. под-ставка, субстрат, нечто, лежащее в основе) с качествами (греч. συμβεβηκός — то, что принадлежит вещи, но не входит в её сущность; то, что можно изменить так, чтобы вещь не перестала быть сама собой) или акциденциями (лат. accidentia — случайно появляющееся)[9].

В трактате «Категории» Стагирит перечисляет девять типов категорий (предикатов), которые могут сказываться о под-лежащем (субъекте) предложения: количество, качество, отношение, место (пространство), время, состояние, обладание, действие, претерпевание. Изначально κατηγορία — «обвинение» (κατα- — приставка, обозначающая противодействие, и ἀγορεύω — «выступаю с речью (на собрании)», от ἀγορά — «народное собрание»); исходный смысл «обвинения» был ослаблен Аристотелем до «утверждения, высказывания». Именно в этом, втором смысле Стагирит применил слово κατηγορία по отношению к наиболее общим характеристикам (признакам) вещей. Этим категориям в философской аристотелевской модели универсума придаётся онтологический смысл: сущее свидетельствует о своем бытии — «категоризирует»с(еб)я — различными способами. Однако, как показал выдающийся французский лингвист Эмиль Бенвенист (Émile Benveniste, 1902–1976), выделяя категории как универсальные предикаты бытия Аристотель на самом деле получает в результате лишь категории, специфичные именно для греческого языка[10]. Эти способы бытия существуют не самостоятельно, но лишь по отношению к сущности, существующей в подлинном смысле слова: «Ни одна из прочих [категорий] не существует в отдельности, все они высказываются о подлежащем (το υποκείμενο) [каковым является] “сущность” (ουσία)» (Физика I, 2, 185а 31–32)[11]. «Бытие же само по себе приписывается всему тому, что обозначается через формы категориального высказывания: ибо сколькими способами делаются эти высказывания, в стольких же смыслах обозначается бытие» (Метафизика V, 7, 1017а 26–29)[12].

Для Аристотеля исходным пунктом постижения реальности является чувственное восприятие, опыт, но опыт не в смысле эксперимента, а повторяющийся опыт, доведённый до универсализма[13], то «общее знание», которое требуется только объяснить, не «открывая» что-то новое. Все возможные способы объяснения и понимания исчерпываются, по Стагириту, четырьмя возможными моделями, которые называются «причинами»: материальной, формальной, действующей, и целевой (Метафизика V, 2, 1013а 24 – 1013b 3). Так, материальная причина (ΰλη, ὑποκείμενον, causa materialis) евхаристической серебряной чаши — серебро; её формальная причина (είδος, μορφή, causa formalis) — замысел мастера; действующая причина (αρχή της κινήσεως, causa efficiens) — труд мастера; целевая причина (τέλος ου ενεκα, causa finalis) — совершение Литургии, чем определяются форма и материал нужной для этого чаши. Опознание причин — важнейший момент философского познания мира, которое должно каждой вещи отвести своё собственное место и, классифицировав мироздание, объяснить чем именно является та или другая вещь и почему она ведёт себя так, а не иначе[14].

Протоиерей Кирилл Копейкин. Знал ли Моисей математическую физику?

Современная математическая физика, в отличие от «гуманитарной» аристотелевской физики, принципиально отказывается от «стёршихся метафор» философского языка, в силу своей метафоричности нагруженных отягощающими их смыслами, и описывает мир при помощи «стерильного» языка математики. Задачей новоевропейской науки является не просто упорядочивание готовых знаний, как то было у Аристотеля, но открытие новых законов — показательно, что эта метафора возникает именно в эпоху великих географических открытий. Фактически, физик создаёт внутри себя математическую модель внешней действительности, поэтому, строго говоря, теоретическая физика выдвигает не утверждения о внешней действительности, а утверждения о математической модели этой действительности, но поскольку это модель, то утверждения относительно модели являются и утверждениями о самой действительности. Главное преимущество такого подхода заключается в том, что он позволяет выйти за границы описания вещи как явления (что, собственно, было предметом аристотелевской физики) и приблизиться к описанию вещи самой по себе — именно это и является предметом теоретической математической физики. Кроме того, математика даёт возможность моделировать динамические законы путём математического моделирования времени. Наконец, удобство математической теории заключается в том, что мы сами, являясь творцами математики, создаём максимально прозрачный для нашей мысли мир: числа являются продуктом специфически человеческого творчества, их нет во внешнем мире, но на примере нашего внутреннего творения мы моделируем внешнюю действительность. Поэтому для экзистенциального наполнения формальных структур, обнаруживаемых теоретической физикой, следует попытаться постичь природу математики и причину того, что математическая модель оказывается способна столь точно моделировать мироздание. А точность эта потрясает! Как отмечает сотрудник Fermilab Алексей Буров (Alexey Burov, 1956– ), «сегодня перед человеческим взглядом раскрыты 45 порядков Вселенной, 1045. Девятнадцать порядков вниз, от размера человека до масштаба Хиггс-бозона, и двадцать шесть порядков вверх, от человека до самой Вселенной — таковы сегодняшние границы научной мысли, синтезирующей теорию и наблюдения. Таков раскрывшийся на сегодня масштаб самого человека. За прошедшее столетие число порядков примерно удвоилось: мы живем в уникальную эпоху. Всякая серьезная философия должна увидеть этот факт, оценить его значение, ответить на него, соотнести со своим учением о мире и человеке, их происхождении и смысле существования»[15]. Действительно, как такое возможно? Как слабый человеческий разум, занимающий, казалось бы, далеко не центральное положение во Вселенной, оказался способен охватить столь различающиеся по масштабу явления? Откуда в нас эта страсть к познанию, стремление непрестанно расширять горизонты вéдомого? «Трудно поверить, что дарвиновский процесс естественного отбора довёл наше мышление до такой степени совершенства, которой оно, судя по всему, обладает», — полагает выдающийся физик и математик лауреат Нобелевской премии Юджин Вигнер (Eugene Paul Wigner, 1902–1995)[16]. Примечательно, что о «непостижимой эффективности математики в естественных науках» заговорили именно в ХХ столетии после создания теории относительности и квантовой механики, выводящих далеко за пределы обычного «человекоразмерного» мира и практически утративших всякую связь с какой-либо наглядностью. Известный российский математик академик И. Р. Шафаревич, размышляя об удивительном параллелизме между созидаемым человеком математическим универсумом и сотворенным Богом мирозданием, приходит к выводу о том, что, «видимо, мы имеем здесь дело с фундаментальным явлением: человеческое мышление и структура [сотворенного Богом] космоса параллельны друг другу»[17]. И показательно, что Галилей, начавший читать Книгу Природы при помощи языка математики, настаивал: «Я утверждаю, что человеческий разум познаёт некоторые истины столь совершенно и с такой абсолютной достоверностью, какую имеет сама природа; таковы чистые математические науки, геометрия и арифметика; хотя божественный разум знает в них бесконечно больше истин, ибо он объемлет их все, но в тех немногих, которые постиг человеческий разум, я думаю, его познание по объективной достоверности равно божественному [sic!], ибо оно приходит к пониманию их необходимости, а высшей степени достоверности не существует»[18].


[1] См.: Bell J. S. John S. Bell on the Foundations of Quantum Mechanics / ed. by M. Bell, K. Gottfried, M. Veltman. Singapore, 2001.

[2] Копейкин К. В. Наука и теология: современный российский контекст // Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 15. 2013. Вып. 2. С. 266–289.

[3] См.: Копейкин К. В. Что богословие может дать науке сегодня? // Научное и религиозное познание мира: единство и отличия. М.: Научный эксперт, 2014. С. 17–28.

[4] Даже современная физика полна «стёршихся метафор»: «поле», «напряжение», «сила», «струна», «аромат (кварков)», «черная дыра», «червоточина», «кротовые норы» и т.п.

[5] См.: Древнегреческо-русский словарь / Сост. И. Х. Дворецкий под ред. С. И. Соболевского. Т. 1. М.: Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1958. С. 1034.

[6] Аверинцев С. С. Логос // Аверинцев С. С. София-Логос. Словарь. Киев: Дух i Лiтера, 2001. С. 116–117.

[7] Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. От эпических теокосмогоний до возникновения атомистики / отв. ред. И. Д. Рожанский. М., 1989. С. 189.

[8] Там же. С. 199.

[9] «Привычно считать, — писал М. Хайдеггер, — что определение вещности как субстанции с акциденциями соответствует нашему естественному взгляду на вещи. Неудивительно, что к такой привычной точке зрения на вещь примерилось и обычное отношение к вещам, а именно обращение к вещам и говорение о вещах. Простое высказывание состоит из субъекта (а субъект есть латинский перевод и, значит, уже перетолкование слова ύποκείμενον) и из предиката, в котором называются признаки вещи. Кто посмеет поколебать эти простейшие основания отношения между вещью и суждением, между строением суждения и строением вещи? И все же мы вынуждены спросить: строение простейшего суждения (связывание субъекта и предиката) — это зеркальное отражение строения вещи (объединения субстанции с акциденциями)? Или, быть может, строение вещи, представленное в таком виде, набросано в соответствии с каркасом суждения?.. Вопрос о том, что первично, что задаёт меру, строение суждения или строение вещи, до сей поры ещё не разрешен. И сомнительно даже, допускает ли вопрос в этом своем виде какое бы то ни было решение» (Хайдеггер М. Вещь и творение // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет / сост., пер. с нем., вступ. ст., примеч. А. В. Михайлова. М., 1993. С. 57–58).

[10] «Аристотель выделяет совокупность предикатов, которые можно высказать о бытии, и стремится определить логический статус каждого из них.… Такие типы являются прежде всего языковыми категориями и Аристотель, выделяя их как универсальные, на самом деле получает в результате основные и исходные категории языка, на котором он мыслит… В той степени, в какой категории, выделенные Аристотелем, можно признать действительными для мышления, они оказываются транспозицией категорий языка. То, что можно сказать, ограничивает и организует то, что можно мыслить… Классификация этих предикатов показывает нам прежде всего структуру классов форм одного конкретного языка» (Бенвенист Э. Категории мысли и категории языка // Бенвенист Э. Общая лингвистика / ред., вступ. статья и комм. Ю. С. Степанова. М., 1974. С. 107, 111).

[11] Аристотель. Физика // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 1981. С. 63.

[12] Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1976. С. 156.

[13] «Из чувственного восприятия возникает, как мы говорим, способность помнить. А из часто повторяющегося воспоминания об одном и том же возникает опыт, ибо большое число воспоминаний составляет вместе некоторый опыт. Из опыта же, т. е. из всего общего, сохраняющегося в душе, из единого, отличного от множества, того единого, что содержится как тождественное во всём этом множестве, берут своё начало искусство и наука: искусство — если дело касается создания чего-то, наука — если дело касается сущего» (Вторая аналитика, II, 19, 100a 3–9) (Аристотель. Вторая аналитика // Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1978. С. 345–346.

[14] См.: Деар П., Шейпин С. Научная революция как событие / пер. c англ. А. Маркова. М.: Новое литературное обозрение, 2015. С. 32–34.

[15] Буров А. Вера в разум и его культ // www.snob.ru/profile/27355/blog/63932. «Научное познание… живет верой в единосущность разума человека и Сверхразума, воплощённого во Вселенной, — подчеркивает он. — Это можно выразить библейски: человек есть сын Божий, способный видеть дела Отца и радоваться сему высшею радостью. Таков живой корень фундаментального научного познания, его пифагорейско-платоническая — а также и библейская — вера. Сказать, что эта вера движет горами, — сильно преуменьшить её дела… Вот есть два утверждения о происхождении человека: от обезьяны — и от Творца. Одно принято считать твёрдой научной истиной, другое — махровым предрассудком. Стараясь в самом деле не быть рабами предрассудков, спросим себя: которое же из этих представлений адекватнее раскрывшемуся космическому масштабу человека? Принято считать религиозный опыт строго субъективным в отличие от научного. Слова “религиозный опыт” рождают ассоциацию об уникальных непередаваемых личных переживаниях, видениях и откровениях. А нет ли здесь заблуждения, нет ли неоправданного сужения религиозного опыта? Неужели история в своих известных фактах не может ничего сказать об истинности или ложности тех или иных религиозных идей? Разве история не есть развёрнутый религиозный опыт, порождённый теми религиями, что лежат в основе цивилизаций? Рассматривая историю величайших научных открытий, обращая внимание на взгляды тех, кто совершал эти научные революции — от Пифагора до Дирака и Эйнштейна, — мы видели, что эти взгляды характеризуются определённой тождественностью их ядер, тем, что справедливо называть “пифагорейством”. Раскрывшиеся 45 порядков познания есть не что иное, как плод пифагорейской веры. Истина и заблуждение веры, как и науки, познается в опыте — и личном, и историческом. В истории человечества нет опыта веры, более величественного и одновременно совершенно объективного, как опыт фундаментальной науки, как опыт космического роста самого человека. Этот рост произошел не благодаря практическим нуждам, экономическим интересам, воле к власти, не благодаря общечеловеческому качеству любопытства. Все эти факторы — универсальны, а рост до 45 порядков происходил только в очень и очень специальных исторических и духовных обстоятельствах. Выслушайте тех, кто сам был на Олимпе, кому посчастливилось прочесть письмена Бога, и они не оставят сомнений: этот космический рост человека есть следствие вдохновенного огня весьма особой веры — пифагорейства. И если для кого-то этот опыт не свидетельствует об истине пифагорейства, то позволительно спросить: а что вообще могло бы свидетельствовать о ней — или против неё — с большей силой?.. Сама наука с космической силой свидетельствует о богосыновстве как о действительном отношении между человеком и Богом. Именно эта чудесная связь и есть глубочайшее основание мира».

[16] Вигнер Е. Непостижимая эффективность математики в естественных науках // Вигнер Е. Этюды о симметрии / пер. с англ. М., 1971. С. 184.

[17] Шафаревич И. Р. Пьер Ферма и развитие теории чисел (к выходу русского издания числовых трудов П. Ферма) // Вопросы истории естествознания и техники. 1993. № 4. С. 40.

[18] Галилей Г. Диалог о двух главнейших системах мира — птоломеевой и коперниковой / пер. А. И. Долгова. М.; Л., 1948. С. 89.

Продолжение…


Опубликовано 17.09.2015 | | Печать

Ошибка в тексте? Выделите её мышкой!
И нажмите: Ctrl + Enter