Каждый год в декабре повторяется одна и та же картина. Во многих странах гражданские активисты — а нередко, и власти — требуют удаления из общественного пространства всяких напоминаний о Рождестве Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, замены их чем-то безрелигиозным. Украшения могут быть, но они в коем случае не должны напоминать о Младенце, Марии, волхвах или Ангелах; поздравлять “С Праздником” можно, желать “Счастливого Рождества” — нет. Христиане — и поддерживающие их политики — негодуют на такую “войну с Рождеством”, борьба идет с переменным успехом. В чем дело и о чем тут идет спор? Для того, чтобы понять это, нам придется подробно поговорить о том, что же такое Рождество и почему оно так важно в Европейкой истории и культуре.
Для чего людям праздники? Отоспаться, разгрести накопившиеся домашние дела, может быть, съездить куда-то… Нет, это не праздники, это просто выходные или каникулы. Чтобы объестся не слишком здоровой пищей и опиться еще более нездоровыми напитками? Ну, нездоровая пища и напитки доступны круглогодично. Ребенок, который ждет Нового Года, ждет чего-то другого. Подарков? Их тоже, но ими дело не ограничивается. Праздник — это что-то другое; и это что-то утрачено в нашей жизни и нуждается в восстановлении.
Это трудно выразить словами — можно, скорее, намекнуть — но праздник содержит что-то, что можно назвать “священным”, “подлинным”, “таинственным” и “чудесным”. Он проникает в другое измерение времени, и мы прикасаемся к основанию Вселенной и нашей жизни. Поэтому подлинный праздник религиозен в первоначальном смысле слова “религаре”, связывать, соединять.
Бывают светские, национальные праздники. Это серьезно усеченная версия того, чем в человеческой культуре традиционно является праздник, в нем нет вертикального измерения. Но горизонтальное в нем есть; люди вспоминают какие-то важные события национальной истории, и это воспоминание дает им сознание общности, единства — разрозненные индивидуумы обретают “мы”. “Мы” вспоминаем события нашей истории. “Мы” чтим наших героев. “Мы” вновь переживаем основание той общности, к который мы себя относим. “Мы” повторяем то повествование, через которое мы, как народ определяем свое место в истории. “Мы” сознаем свои обязательства перед предками. “Мы” передаем все это нашим потомкам.
Но обычно в истории человечества праздник имеет и вертикальное измерение — он связывает людей не только друг с другом, но и с мирозданием в целом — небом и океаном, звездами и облаками, горним ангелов полетом и гад морских подводным ходом. Он вводит людей в пространство того, что можно назвать Великим Повествованием — как возник мир? Для чего? Что с ним будет? Каково наше место в мироздании? Каков смысл рождения и смерти, радости и горя? Что мы можем знать, на что мы можем надеяться, как мы должны поступать?
Поэтому в любой культуре праздник тесно связан с Мифом — той формой Великого Повествования, которую эти культуры выработали. В этих мифах могло жить смутное предчувствие, томление, ожидание, чего-то подлинного, какие-то проблески света, который должен воссиять однажды — когда “придет Желаемый всеми народами” (Агг.2:7)
И Рождество Христово — праздник в абсолютном, подлинном смысле. Это небесное вторжение, прорыв в наш мир, из-за его пределов, совершенно иной реальности. Бог, смиренно склонившись, входит под своды Своего Творения. Он становится человеком, младенцем в утробе Своей Матери, потом — на Ее руках. Создатель всего это немыслимо огромного мироздания, Автор пространства и времени, ангелов и галактик, Владыка истории и каждой человеческой жизни, становится беспомощным дитятей — чтобы принести нам вечное спасение.
Тот, Кем и для Кого все создано, приходит, чтобы поселиться среди нас. Человеческая история, со всем ее неизбывным трагизмом, оборачивается историей спасения. Она разворачивается от Сотворения, через Падение человека и Искупление его Христом, к своему истинному финалу — когда мир будет исцелен и восстановлен в радости и славе бесконечно большей чем та, которая была первоначально утрачена.
Входя под своды храма, мы проходим через толщу пространства и времени и оказываемся там — вместе с волхвами, пастухами и ангелами, перед Младенцем и Матерью Его. Мы находимся в самом центре мироздания, в самой важной его точке — и видим, что наша жизнь полна глубокого и священного смысла. Мы оглядываемся друг на друга и видим, что мы разделяем самое важное, что только может быть; мы посвящены в величайшую из тайн, которая не перестает быть тайной оттого, что мы провозглашаем ее всему миру. Эта тайна объединяет нас с нашими братьями, сестрами, отцами и матерями по всей земле — как теми, кто совершает своей земной путь, так и теми, кто уже вышел из тела и водворился у Господа.
Эта тайна глубоко преображает жизнь каждого, но она глубоко меняет и целые страны и народы. Церковь — это не бункер, не бомбоубежище. Церковь — это вторжение в мир благодати Божией, это продолжающееся присутствие Христа в мире. Именно христианское возвещение явилось той закваской, которая создала европейскую цивилизацию. Именно христианская картина мира, в которой люди созданы по образу Божию, ответственны перед своим Создателем, искуплены Кровью Христовой и призваны к вечной жизни, лежит в основании того, что принято называть “европейскими ценностями”. Как писал в лондонском “Таймсе” один журналист — по его собственному признанию, атеист — “Наше общество сформировано и определено его христианским прошлым, даже если Бог изчез из него. Как иначе мы могли бы объяснить многие наши коллективные ценности, которые выглядят абсурдными в странах без христианской традиции? Провозглашение прав человека и святости жизни; подразумеваемое равенство всех людей; принятый в культуре упор на сочувствие, милосердие, а не только воздаяние. Эти концепции вовсе не возникли, как некая Афина, взрослыми и в полном вооружении, с либеральным мечем наперевес, в готовом виде в головах западных радикалов 1960-тых годов.”
Разумеется, христианский мир не был Царством Божьим на земле — но сами критерии, по которым мы судим наших предков, взялись именно из христианской традиции. Даже те, кто яростно выступал (и выступает) против нашей веры, чаще всего делают это от имени ценностей, ей же и воспитанных.
Но в пространстве веры, в пространстве смысла, радости, надежды и спасения мы пребываем по своей доброй воле; по злой воле из него можно выпасть — в пространство бессмыслицы, уныния, безнадежности и гибели. И мир, в котором мы живем — арена борьбы между теми духовными силами, которые хотят привести нас к спасению — и теми, которыми хотят отторгнуть нас от него. Это борьба идет за каждую человеческую душу — и именно души являются главной целью — но она также идет за то Великое Повествование, в рамках которого существует наша цивилизация. Одна из сторон этой борьбы — борьба вокруг Рождества. Зачем бороться с Рождеством и кому оно мешает? Чтобы понять это, рассмотрим историю этой борьбы.
История дехристианизации
Слово “дехристианизация” — как и сама деятельность — впервые появляется в истории Великой Французской Революции. Так называлась предпринятая в 1793-94 годах попытка уничтожить во Франции Христианство и заменить его так называемым “культом Разума”. Это движение, начавшееся в провинции, быстро достигло столицы. Французский историк Альфонс Олар так описывает “богослужение” нового культа, которое совершилось, по новому календарю, 20 брюмера II года республики (1-го ноября 1793): “В соборе Богоматери, где все христианские культовые эмблемы и изображения были задрапированы, воздвигнута была искусственная гора, увенчанная греческим храмом с надписью: Философии и четырьмя бюстами философов, Вольтера, Руссо, Франклина и, может быть, Монтескье. На самом алтаре горел «факел Истины». По горе двигались вереницы молодых девушек, одетых в белое, с трехцветными поясами, с цветочными коронами на голове, с факелов в руке. Затем из храма вышла красивая женщина, одетая в синий плащ, с красным колпаком на голове. Это было олицетворение Свободы, принимающей поклонение республиканцев, которые, протягивая к ней руки, пели гимн Мари-Жозефа-Шенье:
О, ты, святая Свобода, приди обитать в этом храме,
Будь богиней Франции!”.
Вскоре, 3-го фримэра II года Революции (24 ноября 1793 г.) парижские власти постановили, «чтобы все церкви или храмы каких бы то ни было религий и культов, которые только существуют в Париже, было немедленно закрыты» и чтобы всякий, кто потребовал бы их открытия, задерживался, как подозрительный. В ходе дехристианизации священников принуждали отрекаться от сана, церкви громили и грабили, иконы и кресты уничтожали и оскверняли. Проводились парады, карнавалы и церемонии почитания философов-просветителей и «мучеников Революции».
Наверное, Вы заметили странности в указании дат — дело в том, что ходе Революции был введен новый, республиканский календарь. Первый год революции, 1792, был объявлен началом новой эры, а отчет времени от рождества Христова — как и начало года с 1 января — отменялись. Отменялась и семидневная неделя с Воскресеньем. Месяц делился на десятидневки, и устанавливались праздники, посвященные революционным добродетелям. Представитель “Комитета Общественного Просвещения” при Конвенте, Мари-Жозеф Шенье, призывал: “Вырвите, детей Республики из-под ига теократии, которое еще гнетет их… Свободные от предрассудков и достойные представлять французскую нацию, вы сумеете утвердить на развалинах низвергнутых суеверий лишь одну вселенскую религию, которая не имеет ни тайн, ни таинств, единственным догматом которой является равенство, проповедниками которой являются наши законы, жрецами которой служат общественные должностные лица, которая заставляет воскурять фимиам лишь пред алтарем отечества, являющегося нашей общей матерью, нашим общим божеством”
Через какое-то время верх во Франции взяли менее экстремистские элементы, и бесчинства были прекращены, а затем Наполеон, стремясь укрепить свою власть, заключил соглашение (конкордат) с французской Католической Церковью.
Но для нас важно понять, какие идеи стояли за этой попыткой искоренения христианской веры в целой стране. Тогда большую роль сыграли — и продолжают играть по сей день — идеи так называемых философов-просветителей. Европейское Просвещение, интеллектуальное движение, сложившееся в XVIII веке, было очень неоднородным явлением, включавшим в себя очень разных людей и очень разные идеи, и было бы неверно считать его однозначно антихристианским. Тем не менее, оно помогло сформулировать альтерантивное Великое Повествование, которое, как и Христианство, определяло место человека в мире — и определяло по другому. Согласно взглядам “философов”, как их называли в то время, все человеческие установления — обычаи, государство, религия — подлежали оценке и пересмотру с точки зрения разума. Большинство из них не было атеистами, но враждебно относились к Церкви и любой религии Откровения вообще. Она виделась им опорой деспотизма, противным разуму суеверием, источником нетерпимости и вражды — большинство нападок на религию, которые мы слышим сейчас, были сформулированы уже тогда. Человечество, как его видели философы, растет, движется по пути прогресса, от варварства и дикости к Царству Разума — и Церковь мешает этому движению. Вольтер, например, восклицал “Следует сломать эту негодную религию”, имея в виду христианство.
С тех пор эта идея — Разум ведет человечество по пути прогресса, в то время как Религия ему мешает — заняла прочное место в европейском сознании, и наиболее ярким ее воплощением явился большевизм, который повторил бесчинства французских дехристианизаторов на качественно новом уровне. Как и во Франции, новые власти развернули борьбу с религиозными праздниками — прежде всего, Рождеством и Пасхой. Как и во Франции, начались кощунственные карнавалы и шествия, пародирующие христианское богослужение, празднование “комсомольской пасхи” и “комсомольского рождества”, в ходе которого комсомольцы издевались над христианскими символами и ломились в дома людей для “колядования”.
Но главные усилия предпринимались организованно и сверху — в новом мире не должно было быть места религиозным праздникам. Советская печать 20-тых годов полна яростных нападок на празднование Рождества и на его символ — рождественскую елку. Несознательные товарищи, которые продолжали украшать елку, подвергались резкой критике. Как писал Маяковский,
Купишь ёлку, так и то нету, которая красива,
а оставшуюся после вычески лесных массивов.
Что за радость?
Гадость!
Почему я с ёлками пристал?
Мой ответ недолог:
нечего из-за сомнительного рождества Христа
миллионы истреблять рожденных ёлок.
А другой пролетарский поэт, Кирсанов, провозглашал:
Ёлки сухая розга
Маячит в глазищи нам,
По шапке Деда Мороза,
Ангела — по зубам!
В детских журналах публиковались стишки вроде
Только тот, кто друг попов,
Ёлку праздновать готов!
Мы с тобой — враги попам,
Рождества не надо нам.
В 1929 году была предпринята попытка ввести (очевидно, в подражание французским революционерам) революционный календарь, в котором вводилась пятидневная неделя со скользящим выходным — так, чтобы рабочие отдыхали по очереди и обеспечивалась непрерывность производства. При этом особое внимание удалялось борьбе с “прогулами” в воскресные дни, и, особенно, в дни Рождества и других религиозных праздников. Этот календарь, однако, в 1931 году пришлось отменить.
Через какое-то время власти убедились, что искоренить елку не получится, и избрали другую тактику — замену празднования Рождества Новым Годом. Елку стало можно украшать, появились даже елки в Кремле — но они были тщательно очищены от любой христианской символики. В таком виде рождественская елка (которую стали называть “новогодней”) дожила до наших дней.
Зачем нам вспоминать все это? Потому что нынешние споры вокруг Рождества означают столкновение двух мировоззрений, двух Повествований, каждое из которых по-своему воспринимает историю и место человека в ней. Между “культом Разума” времен Французской Революции и современным атеистическим рекламным щитом в США, гласящим “Рождество — миф! Празднуйте Разум!” существует такое же непрерывное преемство, как между празднованием Рождества Христова в XVIII и в XXI веке.
Другое дело, что в наши дни попытки изгнать рождественскую (и вообще христианскую) символику из общественного пространства совершаются под несколько другими лозунгами, ставка на прямое насилие делается в гораздо меньшей степени, акты вандализма и кощунства бывают, но, скорее, не они являются главным инструментом. Плавное, постепенное выдавливание христианства из общественной сферы выполняется мерами судебного и бюрократического характера; “светскость государства” переопределяется таким образом, чтобы сделать незаконной практически любое публичное изъявление христианской веры и максимально сузить возможность для христианской общественной активности. В общем и целом, метод состоит в том, чтобы, во-первых, побудить общество согласиться с определенными правилами “светскости” и “нейтральности”, а потом (применительно к конкретными случаям) интерпретировать эти правила в максимально антихристианском ключе.
Например, в этом году американские христиане в некоторых школах собирали рождественские подарки для бедных детей по всему миру. Называлось это «Операция Рождественское Дитя» и устраивалось христианской организацией «Посылка Самарянина». Американская Гуманистическая Ассоциация потребовала прекратить эту деятельность как нарушающую принцип отделения Церкви от государства — и школы ее прекратили. Дети в развивающихся странах остались без подарков — зато светскость была соблюдена.
Давление со стороны антихристианских активистов приводит к тому, что школы, крупные компании, а, в ряде случаев, местные власти, избегают рождественских украшений и просят своих сотрудников не приветствовать друг друга словами “Счастливого Рождества”. Из праздничных украшений (как это было в СССР) удаляются все намеки на Христианство, а поздравления с Рождеством заменяются на обобщенное “с праздником”. Этот процесс идет с переменным успехом — где-то христианам удается отстоять Рождество, где-то — нет, но нам стоит обратить внимание на обоснования, которые при этом выдвигаются. Они нам хорошо знакомы — это ссылки на “нейтральность” и “мульткультурность”.
Противники рождественской символики говорят о том, что она создает некомфортную атмосферу для приверженцев других религий и мировоззрений. Нехристианам — умышленно или нет — дают понять, что это — христианская страна, или город, или компания, и что они здесь в меньшей степени «свои», чем добрые христиане. Это мультикультурная (у нас говорят «многонациональная») страна, поэтому оказывать явное предпочтение христианским символам — значит дискриминировать всех остальных. Поэтому, по убеждению мультикультуралистов, праздничные символы должны быть религиозно-нейтральными — или отсутствовать.
Интересно, что иногда сами представители нехристианских религий — в чьих интересах такая “нейтральность” якобы, наводится, выступают против. Например, британский мусульманский лидер Шейх Ибрагим Могра говорит что “полагать, что Рождество или рождественские украшения оскорбляют мусульман — полный абсурд… Мы с уважением относимся к Христианству”. Раввин Джонатан Сакс (еще недавно, в бытность свою главным раввином Британии) высказался так: “иудейская — и другие религиозные общины Британии — очень любят, когда христиане празднуют Рождество. Когда я иду на Трафальгарскую площадь и слышу Рождественские песнопения, меня это только радует”
Очень часто ссылки на “многонациональность” и “мноконфессиональность” выдают совершенно определенное исповедание — воинствующий секуляризм, одинаково враждебный к любой религии и одинаково чуждый любой конфессии. Поэтому всегда имеет смысл уточнять — от имени каких именно “многих конфессий” выступает наш оппонент и каким образом они уполномочили его представлять их интересы.
Другой довод, который выдвигают противники Рождества — особенно в США — связан с принципом разделения Церкви и государства. С точки зрения активистов, это принцип предполагает, что религиозные символы (например, изображения рождественского вертепа) не должны появляться в общественном пространстве, а государство не должно финансировать их установку. При этом возникает парадоксальная ситуация. Атеисты любят говорить о том, что вера в Бога так же наивна, как вера в Деда Мороза. Но никто из них не протестует против установки изображений Деда Мороза — или, в западном варианте, Санта-Клауса. Если считать Рождество трогательным традиционным мифом, почему бы не смириться с его изображениями?
Вернуться к Вертепу
Собственно, все эти секуляристкие доводы мы уже слышим и в нашей стране. Как нам реагировать на них?
Осознать, что перед нами стоит выбор между двумя картинами мироздания, между двумя Великими Повествованиями, каждое из которых хочет определять нашу жизнь. Одно из них обращается к подлинному разуму, о котором мы поем “воссиял мирови Свет Разума”. Другое — к тому “культу Разума”, который мы видели и во Французской и в Русской революции. Традиция, восходящая к Рождеству, создала нашу цивилизацию. Традиция, восходящая к Революции, накатывалась на нее волнами разрушительного безумия. И мы призваны вернуться к исцеляющей и спасающей реальности Рождества — войти в храм и поклониться Тому, кто является нашим Спасением, Господу нашему Иисусу Христу.
