Трудным испытанием стали годы II Мировой войны для Болгарской Православной Церкви, в этот период существенно обострились противоречия между деятельностью Церкви в качестве защитницы национальных интересов (что было характерно для церковного развития Болгарии со второй половины XIX века) и каноническими нормами. В социалистический период деятельность Болгарской Церкви в годы войны оценивали негативно и откровенно предвзято. Так, например, в академическом сборнике болгарских историков «Православие в Болгарии» она называлась «существенным элементом монархическо-фашистской диктатуры».[i] Еще один болгарский исследователь — С. Джавезов определил деятельность Болгарской Церкви в годы войны, как «парадокс лицемерия»: «Церковь — носительница мира и любви между народами, — осуществляла цензуру, оказала духовную и моральную поддержку господствующему классу в реализации его завоевательной политики».[ii]Между тем, архивные документы свидетельствуют, что реальная картина событий была другой. При этом в Болгарии сложилась уникальная ситуация: Болгарская Церковь единственная из Православных Церквей Восточной Европы полностью передала свои документы за военный и послевоенный периоды в государственный архив, где они полностью доступны для исследователей. Болгарские ученые 1990-х — 2000-х гг. обращались к истории своей Православной Церкви в годы II Мировой войны, однако ограничивались статьями или сравнительно небольшими главами в обобщающих трудах; специальной монографии по данной теме написано не было.

Современная история Болгарской Православной Церкви началась 27 февраля 1870 г. — в этот день фирманом турецкого султана Абдул-Азиза она была восстановлена в форме экзархата, устав которого был принят в 1871 г. на I Церковно-Народном Соборе в Константинополе. Управление духовно-религиозными делами всецело предоставлялось Болгарскому экзарху, на которого были возложены и некоторые светские обязанности, как на представителя болгар перед султаном и иностранными державами. При этом оставался открытым вопрос о принадлежности к новой, стремящейся к автокефалии Церкви ряда епархий, на которые претендовал и Вселенский Патриархат. Так возник острый конфликт, в результате которого Синод Константинопольского Патриархата 16 сентября 1872 г. принял акт о наложении схизмы на Болгарскую Православную Церковь, что привело к почти полной изоляции экзархата в межцерковных отношениях.

После русско-турецкой войны 1877 — 1878 гг. согласно решениям Берлинского конгресса 13 июля 1878 г. территория Болгарского экзархата была разделена между четырьмя государствами: княжеством Болгария, Турцией, Сербией и Румынией. Однако большинство болгар расценивали границы экзархата как линии, отмечавшие территорию их будущего государства. Так Болгарская Православная Церковь стала основным средством сохранения единства болгар (без учета их гражданства) и восстановления значительно более обширных границ страны в рамках Сан-Стефановского мирного договора от 3 марта 1878 г., превратив это в национальную идею. Данная ситуация нашла отражение и в т.н. Тырновской конституции страны 1879 г., где граница болгарской церковной области отличалась от государственной. Кафедра экзарха и после политического освобождения Болгарии осталась в Стамбуле (Константинополе).

Балканские войны 1912 — 1913 гг. привели к значительному сокращению территории экзархата: Охридская, Битольская, Велесская, Дабарская и Скопленская епархии отошли к юрисдикции Сербской Православной Церкви, Солунская (Фессалоникийская) — Элладской Православной Церкви, а приходы в Южной Добрудже — Румынской Православной Церкви. Экзарх Иосиф I (Йовчев) в 1913 г. переехал в Софию, но в Стамбуле было оставлено наместничество, которым до его ликвидации в 1945 г. управляли болгарские архиереи. После кончины в 1915 г. Владыки Иосифа I новый экзарх избран не был, и Болгарская Православная Церковь 30 лет управлялась местоблюстителями — председателями Священного Синода: в 1915 — 1916 гг. митр. Софийским Парфением, в 1919 — 1920 гг. митр. Доростоло-Червенским Василием, в 1920 — 1927 гг. митр. Пловдивским Максимом, в 1927 — 1930 гг. митр. Врачанским Климентом и в 1930 — 1944 гг. митр. Видинским Неофитом. В результате поражения Болгарии в I Мировой войне 1914 — 1918 гг. экзархат сохранил за пределами страны лишь Одринскую епархию в турецкой Восточной Фракии. В 1921 — 1922 гг. II Церковно-Народный Собор разработал новый устав экзархата, который 24 января 1923 г. был одобрен Народным собранием, но так и остался неутвержденным. После свержения 9 июня 1923 г. правительства А. Стамболийского реформа устава ограничилась законодательными распоряжениями, которыми в прежний устав был внесен ряд поправок в основном о составе Синода и выборах экзарха.[iii]

Послевоенные условия давали Болгарской Православной Церкви возможность освободиться от неопределенных обязанностей «гаранта национального единства» и «защитницы национально-религиозного пространства», однако этого не произошло. Переговоры с Константинопольской Патриархией о ликвидации схизмы при посредничестве Иерусалимского Патриарха в 1932 и 1936 гг. закончились неудачей. Одной из причин был отказ Болгарской Церкви признать подчинение фактически отошедших от экзархата епархий юрисдикции Вселенского и Сербского Патриархатов, а также официально перенести кафедру экзарха из Стамбула в Софию.

Некоторые из членов Болгарского Священного Синода даже предлагали изменить название Болгарская Православная Церковь на Православная Болгарская Церковь, полагая, что это смещение акцента позволит проживавшим в соседних странах этническим болгарам сохранить связи с экзархатом, который стремился защитить их права. Таким образом, национальные приоритеты у болгарских иерархов еще преобладали над каноническими, что способствовало продолжению изоляции экзархата от остальной части православного мира.

Лишь три Православные Церкви установили евхаристическое общение с Болгарским экзархатом: в 1922 г. — Румынская, в 1924 г. — Зарубежная Русская и в 1930 г. — Сербская. От Румынской и Сербской Церквей Болгария получала Святое миро. Особенно активно перед началом II Мировой войны развивались связи с Сербской Православной Церковью. Так в 1939 г. два болгарских митрополита участвовали в закладке храма св. Саввы в Белграде, а в апреле 1940 г. Болгарский Синод подарил Сербскому 0,5 кг. розового масла для предстоящего мироосвящения.[iv]

Многовековые связи Болгарской и Русской Церквей сохранялись и после Октябрьской революции 1917 г. Так в 1922 г. Болгарский Синод определил внести в ектении, произносимые во время совершения литургии, моления о благостоянии Российской Православной Церкви и всего русского народа. В 1920-е — 1930-е гг., несмотря на настоятельные просьбы польских властей, Болгарский Синод решительно отказался признать автокефалию Польской Православной Церкви и сделал это, лишь получив согласие Московской Патриархии в 1948 г.

Следует отметить, что до окончания I Мировой войны Болгарская Церковь мало занималась благотворительной и просветительской деятельностью, так как главное внимание уделялось поддержанию церковных связей с болгарами в Македонии и Фракии. Это во многом стало причиной заметного роста в стране числа католиков и протестантов, которые первыми создали церковные благотворительные учреждения. Только с 1930-х гг. Православная Церковь начала обращать внимание на указанную деятельность. Так, например, весной 1941 г. слушателями основанных в 1940 г. в Пловдиве миссионерских курсов было создано миссионерское общество св. апостола Павла, одной из главных целей которого являлась борьба с сектантской пропагандой.[v]

При этом Болгарская Церковь со времени I Мировой войны находилась в кризисе, вызванном неумением приспособиться к деятельности в границах существенно сократившегося после окончания войны государства. Кроме того, Церковь раздирали глубокие противоречия — последствия борьбы партийных, политических, государственных интересов и междоусобной борьбы духовных элит. Одним из самых громких скандалов была афера с выходом в 1939 г. брошюры митрополита Варненского и Преславского Иосифа «И я сам — коммунист» и проведенным по этому случаю полицейским дознанием.[vi]

В 1938 г. паства Болгарской Православной Церкви насчитывала около 4,5 млн. человек (84 % населения страны были православными и 13 % — мусульманами), имелось 3000 приходов, которые окормляли 2486 священников, 600 из которых имели незавершенное среднее образование. В стране было лишь четыре духовных учебных заведения: Софийская и Пловдивская Духовные семинарии, открытый в 1939 г. Богословско-пастырский институт в Черепишском монастыре и учрежденный в 1923 г. богословский факультет Софийского университета им. св. Климента Охридского, на котором обучались 110 студентов. Основателем богословского факультета был профессор-протоиерей (затем протопресвитер) Стефан Цанков — один из крупнейших православных теологов первой половины XX века. В болгарских школах в обязательном порядке преподавали Закон Божий, а в 1938 г. во всех гимназиях был введен новый курс «Религия и история Болгарской Православной Церкви», хотя законоучителей остро не хватало.[vii]

Помимо управлявших епархиями 13 правящих архиереев имелось 5 викарных епископов. Наместником-председателем Священного Синода, как уже отмечалось, с 1930 г. был митрополит Видинский Неофит (Караабов). Кроме него в состав Синода входили еще 10 митрополитов: Софийский Стефан, Пловдивский Кирилл, Велико-Тырновский Софроний, Врачанский Паисий, Доростольский и Червенский Михаил, Неврокопский Борис, Варненский и Преславский Иосиф, Сливенский Евлогий, Ловечский Филарет и Старо-Загорский Павел (после смерти которого в ноябре 1940 г. на эту кафедру был избран Владыка Климент).[viii]

В целом Болгарской Церковью управляло относительно молодое поколение архиереев, занявшее свои кафедры в 1920-е гг., получившее за границей высшее богословское образование (в основном в России) и имевшее богатый преподавательский или церковно-административный опыт. Среди них наиболее яркой фигурой был митрополит Стефан (Стоян Георгиев Шоков). Он обучался в Киевской Духовной Академии, Протестантском университете в Женеве и Католическом университете во Фрибуре, преподавал на Богословском факультете Софийского университета, в 1922 г. занял Софийскую кафедру, а в 1926 г. стал членом Свящ. Синода. Владыка считал себя духовным сыном экзарха Иосифа I и в области международной и внутриболгарской деятельности стремился следовать его заветам. С начала 1920-х гг. митр. Стефан являлся постоянным участником ежегодных всемирных церковных конференций, затем стал членом Всемирного союза за мир от Болгарской Церкви, активным участником работы Международного Красного Креста и в 1930-е гг. уже был признанным авторитетом в международном христианском миротворческом и экуменическом движениях.[ix]

После I Мировой войны в болгарской армии не было института военного духовенства, по предложению правительства 6 июля 1939 г. Синод назначил начальником военного духовенства Пловдивского митрополита Кирилла, предоставив ему свободу в выборе диакона и прислужника для себя. В ноябре — декабре 1940 г. по настоянию Военного министерства Синод постановил, что специальная комиссия должна составить программу преподавания вероучения в болгарской армии гарнизонными священниками. Однако заметных усилий в этом деле проявлено не было. Последняя решительная попытка восстановления института военного духовенства произошла 18 ноября 1941 г., когда военный министр Т. Даскалов утвердил «Устав военного духовенства в военное время», согласно которому учреждалась военно-духовная служба в составе начальника этого духовенства, военных священников и диаконов. Однако большая часть этого документа осталась на бумаге, Синод интересовали совсем другие вопросы.[x]

Отношения Болгарского экзархата с правительственными органами власти традиционно были достаточно напряженными и нередко конфликтными. Так 14 ноября 1939 г. при открытии сессии Синода митр. Неофит сообщил об обескураживающих результатах встречи с премьер-министром Богданом Филовым в связи с утверждением церковного бюджета: Филов не согласился с запрашиваемым увеличением кредита на содержание клира и церковных учреждений. Это дало повод митр. Стефану поставить на обсуждение вопрос о существовании «ненормальных отношений» органов власти с Церковью. По мнению Владыки, некоторые государственные руководители стремились обезличить Болгарскую Церковь и пагубным образом поставить ее в полную зависимость от Дирекции исповеданий Министерства иностранных и религиозных дел, поэтому именно органы власти стоят за участившимися нападками на Церковь в печати.[xi]

Следует упомянуть, что Богдан Филов (1883-1945), являвшийся профессором археологии и председателем Болгарской Академии Наук (в 1937-1944 гг.), с осени 1939 по сентябрь 1944 гг. занимал пост премьер-министра и одновременно с 11 апреля 1942 по 14 сентября 1943 гг. был министром иностранных и религиозных дел. Другим главой этого министерства в военный период, с 15 февраля 1940 по 11 апреля 1942 гг., являлся Иван Попов.

На заседаниях 24, 25 и 27 ноября 1939 г. Синод произвел «полную инвентаризацию» церковно-религиозной жизни, включая проблемы в общении с гражданской властью. По мнению (вероятно, несколько преувеличенному) болгарского историка Светлозара Елъдрова, это «трехдневное синодальное заседание осени 1939 г. коренным образом преобразовало жизнь Болгарской Православной Церкви и стало началом наиболее славного, но и наименее изученного периода ее новейшей истории».[xii]

Заседание сопровождалось очень откровенной дискуссией. Тон ей задал митр. Стефан, заявивший, что после освобождения Болгарии Церковь была сознательно поставлена на задний план и постоянно находилась в конфликте с государством. Владыка призвал добиваться церковной автономии во всей полноте, без компромиссов, и, исходя из этого, коренным образом переработать устав экзархата, провести Церковно-народный Собор и создать неприкосновенный центральный денежный фонд на случай возможного отделения Церкви от государства. Несмотря на различные позиции, в ходе дискуссии архиереи сошлись во мнении, что Болгарская Церковь является не государственной, а народной и ее сила исходит от народа, а не от благоволения и субсидий государства, и поэтому необходимо участие Церкви во всех сферах общественной жизни. По свидетельству С. Елъдрова: «Так впервые за 30 лет болгарские архиереи снова имели смелость высказать страшную идею отделения Церкви от государства». С целью подготовки отделения Синод начал разрабатывать программу сбора необходимых моральных и материальных ресурсов.[xiii]

На своей сессии в декабре 1939 г. Синод принял новую редакцию устава экзархата (в которой глава Болгарской Церкви уже именовался не экзархом, а Патриархом) и подготовил ее для утверждения органами государственной власти. Работа над основными направлениями программы создания моральных и материальных основ новой миссии Церкви в обществе была завершена летом 1940 г. 27-28 июля две специально созданные комиссии представили свои доклады на обсуждение Синода. Одна из них предлагала ввести изучение Закона Божия в качестве основного предмета в средних учебных заведениях. Этот вопрос был частично решен в 1938 г., но Болгарская Церковь дополнительно настаивала на четырехчасовом курсе в неделю, ее участии в подготовке учебной программы и праве выпускников Богословского факультета Софийского университета преподавать данный предмет. Все эти предложения были представлены в правительство.

Кроме того, было решено организовать во всех епархиях курсы подготовки регентов детских хоров, разработать общую программу работы с детскими православными содружествами, открыть дома христианской учащейся молодежи (а в перспективе создать Союз христианских содружеств), сиротские приюты, детские дома, клубы, бесплатные трапезные, создавать всевозможные братства, воскресные училища и т.д. На июльской сессии Синода также обсуждались вопросы борьбы с сектантством, реформы монастырской жизни, участия приходского духовенства в кооперации, дисциплины клира и др. Основные идеи докладов комиссий и синодальные решения по ним были изложены в окружном послании епархиальным архиереям от 30 июля 1940 г. и с этого времени стали осуществляться на практике.[xiv]

Принятые на основе докладов комиссий конкретные решения Синода по существу представляли единую долгосрочную программу работы с различными социальными слоями, нацеленную на возвращение утраченных позиций и престижа Болгарской Церкви. Социальная деятельность и миссионерская работа были поставлены во главу угла деятельности Церкви, целью которой стало завоевание прочных позиций и авторитета во всех сферах общественной жизни.

4 мая 1940 г. в Болгарии вступил в силу «Закон о гражданской мобилизации», и в ноябре того же года митр. Паисия вызвали в Военное министерство, где заявили о необходимости оказания содействия духовной мобилизации Болгарской Церковью. Выслушав сообщение митрополита об этой беседе, Синод решил использовать ситуацию для укрепления позиции Болгарской Церкви и подготовить доклад для правительства о ее нуждах, а также отправить послание духовенству об усилении деятельности с учетом новых общественных потребностей. Оба документа, в которые вошли основные моменты июльской программы Синода, были приняты в окончательной редакции 29 ноября 1940 г.

Так в докладе министру иностранных и религиозных дел содержались следующие пункты:

1. Участие государственных служащих в богослужениях; 2. Участие Церкви в воспитании молодежи, в частности, необходимость отвести ей основную роль в проектируемой государственной молодежной организации «Бранник»; 3. Законодательное ограничение деятельности сект; 4. Строительство храмов при государственной и общественной поддержке в тех селах, где их нет; 5. Устройство часовен и назначение штатных священников в больницы и тюрьмы; 6. Выделение всем приходам участков земли; 7. Введение гарнизонных священников; 8. Принятие такой программы религиозного обучения, «которая создаст единое целостное религиозно-нравственное мировоззрение в душе ученика».

В подобном духе было составлено и послание Синода к пастырям (отпечатанное в 5 тыс. экземплярах); их призывали создать условия для «целостной мобилизации духовных сил нашего народа».[xv]

В ходе осуществления этой «программы духовной мобилизации» произошла существенная активизация общественной деятельности Болгарской Церкви (во многом вопреки ожиданиям органов гражданской власти). Так в 1939/1940 учебном году только в Софийской епархии имелось 631 активно работавшее детское, ученическое и студенческое христианское содружество. Многие епархиальные издания в несколько раз увеличили свой тираж и т.д.[xvi] Укрепление позиций Церкви и сплочение иерархов позволили отстоять ее независимость от государства, и в период II Мировой войны Болгарский экзархат нередко проводил самостоятельную и несовпадающую с государственным курсом внутреннюю и международную деятельность.

Следует отметить, что для Болгарской Церкви в 1930-е гг. была характерна ярко выраженная антивоенная позиция. Статьи, резко осуждавшие войну, неоднократно публиковал секретарь Синода и редактор официального печатного органа «Церковного вестника» протопресвитер Стефан Цанков, но самым последовательным и энергичным сторонником мира на страницах этого журнала был Софийский митрополит Стефан. С началом II Мировой войны в первом же военном номере «Церковного вестника» было заявлено: «Страшное зло пришло!» В последующих номерах журнала выражалась надежда на восстановление мира и давался совет Болгарии сохранять нейтралитет. По мере разрастания войны Владыка Стефан опубликовал в «Церковном вестнике» серию статей, ставших своеобразным манифестом христианского миролюбия: «Антихрист», «Второе пришествие» и «Признаки конца света».[xvii]

Широкую известность приобрели четыре статьи митр. Стефана, опубликованные в 1939 — 1940 гг. в журнале «Духовная культура». Первые две — «Русская трагедия» и «Современное новоязычество» — были посвящены антирелигиозной сущности российского большевизма и германского национал-социализма, причины которой Владыка видел в вековой борьбе между христианской и языческой идеями: «Фашизм, национал-социализм, большевизм — это нынешние формы нового язычества, более агрессивного и опасного, чем старое». Говоря о жестоких гонениях на Русскую Православную Церковь, митрополит все же выражал уверенность в ее силах, и, отмечая, что она еще займет подобающее ей значительное место в жизни России, предвидел возможное улучшение отношения советского государства к Русской Церкви: «Но она является единым могучим объединяющим центром всех творческих сил нации. Даже всемогущий Сталин, — ужас для всякого коммуниста, в одной своей речи высказал много положительных мыслей о Православной Церкви в прошлом… Религиозные гонения все еще продолжаются, но эти признания диктатора звучат во многих ушах. Возблагодарим Бога, что последняя надежда России и славянства — ее Святая Православная Церковь — жива. А если она жива, то будет жить и русский народ…»[xviii]

Вторая статья была полностью направлена против нацизма и разоблачала несостоятельность его основных принципов — от расизма до социальной этики. Владыка возмущался гонениями на протестантов и католиков и приветствовал их сопротивление «новой национал-социалистической религии с ее новым тройственным догматом крови, расы и почвы».[xix] В двух других статьях — «Церковь, война и мир» и «Два света» — доказывалось, что война — это абсолютное зло и не имеет никаких оправданий.[xx]

Однако официальная позиция Синода была более умеренной и исходила из традиционной христианской доктрины, что война является относительным злом при добронамеренных целях. Эти взгляды проявились на страницах «Церковного вестника» уже в 1940 г., а в следующем году в болгарской церковной публицистике, освещавшей проблему войны, произошла резкая перемена, связанная с вступлением в войну самой Болгарии.

Вскоре после начала II Мировой войны 15 сентября 1939 г. Болгария заявила о своем нейтралитете, однако через год склонилась к союзу с Германией. 7 сентября 1940 г. был подписан Крайовский договор, по которому Румыния передала Болгарии Южную Добруджу (т.н. Кадрилатеру — четырехугольник) — территорию площадью 7,6 тыс. км кв. с населением 378 тыс. человек. Священный Синод поздравил царя Бориса III с мирным решением проблемы. Болгарским архиереям казалось, что экзархат начал восстанавливать свою прежнюю территорию и вновь выполнять функцию гаранта национального единства.

1 марта 1941 г. правительство премьер-министра Б. Филова подписало договор о присоединении Болгарии к Тройственному пакту, и в тот же день на ее территорию вступили немецкие войска, которые 6 апреля совершили нападение на Югославию и Грецию. Болгария в боевых действиях не участвовала, но после военного разгрома этих стран, по соглашению с Германией, 6 мая 1941 г. оккупировала восточную часть Македонии (т.н. Вардарскую Македонию), Вранский и Пиротский округи Сербии и два небольших района Косова общей площадью 28,25 тыс. км кв. и населением 1260 тыс. человек, а также греческую Западную (Беломорскую, Эгейскую) Фракию с прилегавшими островами Тасос и Самофракия.

Здесь было организовано болгарское военное, гражданское и духовное управление, однако окончательное определение юридического статуса этих территорий было отложено до конца войны. В сущности, единственным межправительственным документом на этот счет являлось письмо представителя немецкого правительства Клодиуса болгарскому руководству от 27 апреля 1941 г., в котором говорилось об обязанностях Болгарии гарантировать права Германии на полезные ископаемые оккупированных болгарами областей Югославии, но о передаче этих областей в состав Болгарии ничего сказано не было. Правда на немецких картах периода войны они обозначались как болгарские, и таким образом международное юридическое оформление этих территорий со стороны «стран оси» считалось предрешенным. В конце 1941 г. германское командование также передало болгарским войскам охрану части Южной Сербии с центром в г. Ниш, причем административное и хозяйственное управление этой территорей осталось за немцами (фактически болгарский оккупационный корпус занял ее 1 января 1942 г.).[xxi] В декабре 1941 г. правительство Болгарии «символически» объявило войну Великобритании и США, но, несмотря на давление Германии, отказалось вступить в войну с СССР и удалить из Софии советскую дипломатическую миссию.

Уже в присоединении Болгарии к Тройственному пакту редакция «Церковного вестника» увидела «перст провидения», отмечая, что немецкий народ призван создать новый мировой порядок и идти с Германией — единственный правильный и спасительный путь, по которому болгарам необходимо следовать.[xxii] А после вступления болгарских войск в Македонию митрополит Неофит проводил аналогию между царем-освободителем Александром II и А. Гитлером — оба якобы были избраны провидением для восстановления правды и справедливости в отношении болгарского народа. Статья Владыки успела выйти в короткий период существования болгарского «идеала геополитики» — страна находилась в союзе как с русскими, так и с немцами.[xxiii]

Болгарская Православная Церковь восприняла присоединение новых областей как освобождение исконных болгарских территорий и восстановление «тела нации», разорванного на части в 1878 и 1912 — 1918 гг., назвав эти события «болгарской Пасхой». Провозглашалось, что национальная Церковь восстановила свою каноническую юрисдикцию над всеми епархиями, «которые принадлежали ей на основе божественного и человеческого законов». 29 апреля 1941 г. Синод уполномочил митр. Неофита посетить царя и лично поздравить его с историческим событием. В специальных меморандумах, составленных митрополитами Паисием и Кириллом по указанию Синода от 30 апреля, выражалась благодарность Германии и Италии за помощь в национальном объединении Болгарии и высказывалась надежда, что и не освобожденные еще болгарские земли не останутся вне границ страны: «Болгарская Церковь… приносит глубокую благодарность и признательность благородному и храброму немецкому народу и его великому вождю г. Адольфу Гитлеру и с молитвенным умилением вспоминает все жертвы, павшие на бранном поле во имя правды и за народ». Меморандумы были лично вручены послам указанных стран вместе с чеками (немцам — на 100 тыс. левов и итальянцам — на 50 тыс. левов) — даром Синода для раненых воинов.[xxiv]

Эйфория от освобождения Македонии временно овладела даже митрополитом Стефаном, выступавшим до этого времени с яркими антивоенными проповедями. 6 мая 1941 г. он возглавил молебен в связи с воссоединением болгарских земель на площади перед собором св. кн. Александра Невского и произнес перед собравшимися вдохновенную речь о подвигах болгарских войск и их союзников, после которой духовенство и народ пропели многолетие фюреру Адольфу Гитлеру и итальянскому королю Виктору-Эммануилу II.[xxv]

Но хотя Священный Синод и направил упомянутые меморандумы правительствам Германии и Италии, одновременно в ряде статей церковной печати подчеркивалось, что акт национального объединения Болгарии был поддержан СССР. Выражение любви к России не исчезло из посланий и проповедей болгарских митрополитов даже после нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 г. Многие архиереи советовали болгарским властям оставаться вне войны с СССР и теперь любыми способами освободиться от связей с Германией.[xxvi]

После вторжения немецких войск в СССР митр. Стефан вновь стал резко негативно относиться к войне, правда теперь органы цензуры уже не разрешали публиковать ему русофильские статьи. 9 июня 1942 г. Владыка с гневом писал в своем дневнике: «Адская эпоха!.. Самые лучшие люди могут впадать в истерию, которой обладает злосчастный фюрер! Но где культура, великая цивилизация немецкого народа, если он поставил руководить людьми фюрера? Не была ли это только маска культуры на варварском обличие тевтонской расы?.. Я давно объявил войну войне, но «один в поле не воин»… Многие мои статьи, в которых объективно рассматривались вопросы мира, цензура не пропустила, и полиция делает мне внушения, чтобы я перестал писать и мыслить об этих деликатных вопросах… Невыносимое рабство».[xxvii]

Критика большевистского режима не затрагивала братского отношения Болгарской Церкви к Московскому Патриархату, и эти симпатии были взаимными. Не случайно портрет Софийского митрополита Стефана — единственного из европейских православных иерархов — появился в изданной в 1942 г. Московской Патриархией пропагандистской книге «Правда о религии в России». Владыка Стефан и в годы войны занимал активную гражданскую позицию, открыто выступая против политики сближения и сотрудничества с нацистской Германией.

В частности, он единственным из православных архиереев Восточной Европы публично протестовал против нападения на Советский Союз, называя в своих проповедях германскую агрессию «величайшим грехопадением, прелюдией ко второму пришествию» и обвинял тех, кто начал это невиданное братоубийство. За подобные выступления митрополит неоднократно подвергался нападкам на страницах профашистской болгарской печати. После расстрела 1 июня 1942 г. сотрудничавшего с советской военной разведкой генерал-майора Владимира Заимова Владыка Стефан не побоялся совершить заупокойную службу по нему.[xxviii]

Однако среди болгарского духовенства были и прогермански настроенные священнослужители. Во второй половине 1930-х гг. различные ведомства III рейха, прежде всего МИД и Министерство церковных дел, пытались вовлечь Болгарскую Церковь в сферу своего влияния. В частности, в начале 1938 г. через научный фонд Александра Гумбольдта МИД пригласил несколько молодых болгарских богословов в качестве стипендиатов для учебы и преподавания на протестантских теологических факультетах немецких университетов «с целью обеспечения на них преобладающего германского культурного и научного влияния». С этого года болгарских богословов активно начали приглашать читать лекции в немецких университетах. Так, например, профессор (с июля 1940 г. ректор) Софийского университета протопресвитер Стефан Цанков 29 мая 1940 г. прочитал в Берлине доклад «Основополагающие начала национального характера Болгарской Православной Церкви» и в тот же день был удостоен звания почетного доктора Берлинского университета, а в августе 1940 г. он выступил с докладом «О единстве Церкви как проблеме в новой православной теологии» на конференции Лютеранской Академии в Зондерсхаузене.[xxix]

В области научных контактов с Болгарской Церковью особенно большую активность проявлял директор Института изучения Восточной Европы в Кенигсберге профессор Ганс Кох, который был главным церковным экспертом для целого ряда немецких ведомств. С 1936 г. Г. Кох выпускал ежеквартальный научный журнал «Куриос» (посвященный исследованию истории и современного состояния различных конфессий в Центральной и Восточной Европе), на издание которого Министерство церковных дел ежегодно выделяло 1 тыс. рейхсмарок. С марта 1940 г. профессор несколько месяцев работал в Германском научном институте в Софии и 5 июля того же года представил в МИД доклад о своих связях с православными иерархами (в том числе с 4 болгарскими митрополитами), отметив, что он считает себя «союзником Восточных Церквей в научном отпоре Ватикану». Согласно приказу Рейхсминистерства науки, воспитания и народного образования ряд других ведущих немецких профессоров также сообщили о своих тесных научных связях с Болгарской Церковью: Бенц, Штанде, Литцмак, Гайлер и Зееберг.[xxx]

Еще одним инструментом влияния было Немецко-болгарское общество, нередко выдававшее стипендии православным богословам. 11 октября 1940 г. оно переслало в Министерство церковных дел диссертацию болгарского доктора богословия Панчовского («близкого доверенного лица дружественного немцам митрополита Пловдивского Кирилла») «Православное церковное юношеское движение в Болгарии» с просьбой выделить часть денег для ее публикации в Германии (большую часть расходов общество брало на себя). Запрашиваемые деньги выделили, и в конце 1940 г. диссертация была издана. Общество также пересылало болгарским митрополитам издававшуюся в Германии богословскую литературу (при этом половину денег на пересылку в 1941 и 1942 гг. выделил митрополит Берлинский и Германский в юрисдикции РПЦЗ Серафим Ляде). Кроме того, немецкими ведомствами использовалась международная служба Германской Евангелическо-Лютеранской Церкви, имевшая хорошие связи с несколькими болгарскими профессорами-богословами.[xxxi]

Интересно отметить, что 1 апреля 1941 г. Болгарский Синод рассмотрел запрос инославного военного духовенства немецкой армии о разрешении совершать службы в болгарских православных храмах. В ходе дискуссии мнения архиереев разделились, например, митр. Евлогий считал, что католикам разрешить можно, а лютеранам — нет; митр. Михаил был против разрешения, а Владыки Паисий и Кирилл — за. В итоге общее решение принято не было, и каждый митрополит действовал по своему усмотрению.[xxxii] Болгарское же приходское духовенство и монашество очень сдержанно относилось к присутствию немецких войск в стране. Так, например, Рильский монастырь категорически отказался оказать содействие штабу германской армии в Болгарии.[xxxiii]

В стремлении оказывать влияние на Болгарскую Православную Церковь ведомства III рейха первоначально соперничали с Англиканской Церковью и Ватиканом. С большой тревогой восприняли в Германии визит 11-17 мая 1940 г. в Болгарию делегации Англиканской Церкви во главе с епископом Гибралтарским Гарольдом, которая была принята королем Борисом III и присутствовала вместе с членами болгарского правительства на праздничном богослужении в софийском Александро-Невском соборе. В сообщениях германского посольства из Софии в свой МИД от 11 и 30 мая 1940 г. говорилось, что в переговорах с англиканами со стороны Болгарской Церкви участвовали шесть человек: митрополит Софийский Стефан (прозападно ориентирован, но внешне нейтрален), митрополит Пловдивский Кирилл (прогермански настроен и враждебен англичанам), митрополит Старо-Загорский Павел (русофил, враждебный англичанам), митрополит Врачанский Паисий (довольно дружественен немцам и враждебен англичанам), секретарь Синода епископ Никодим (проанглийски настроен) и профессор С. Цанков, который считался лояльным и к англичанам, и к немцам.

Главным вопросом межцерковных переговоров была давно обсуждавшая проблема признания Болгарской Церковью рукоположения англиканских священнослужителей, однако она не получила практического разрешения. Еще 10 мая представители Болгарской Церкви на своем совещании приняли следующие решения: 1. Англиканская делегация не является достаточно легитимной для заключения соглашения; 2. Болгарская Православная Церковь также не имеет полномочий для ведения завершающих переговоров, так как отсутствует согласие других Поместных Православных Церквей в целом и Русской Церкви в частности, а также согласие низшего болгарского клира, который еще не был опрошен Синодом.

По мнению немецкого посольства, болгарские архиереи осознавали, «что в современной ситуации всякий шаг навстречу англичанам сразу будет расценен как признание нейтралитета, и не только со стороны Рейха, но и собственного народа». В ходе двухдневных переговоров церковных делегаций болгары ограничились тем, что выслушали точку зрения англикан, задали им ряд богословских вопросов и заявили, что англиканские предложения будут рассмотрены Священным Синодом.[xxxiv]

Тревожили германские ведомства и связи Болгарии с Ватиканом, в частности, прошедший с большим успехом прием Папой Пием XII 22 июля 1941 г. в Риме болгарского премьер-министра Б. Филова и министра иностранных и религиозных дел И. Попова. При этом в Софии в тот период уже был апостольский легат — епископ Мацли. В ноябре 1941 г. в одной из итальянских газет появилась статья о соглашении, якобы заключенном Ватиканом с председателем Болгарского Синода митр. Неофитом (выступившим в качестве администратора и доверенного лица Православной Церкви на территории СССР) относительно «объединения» Русской Православной и Католической Церквей. Ватикан выразил готовность предоставить богослужебные предметы, церковную утварь и другие вещи, необходимые для возрождения церковной жизни в России, а митр. Неофит будто бы выразил согласие с тем, что вновь рукоположенные в России православные священники будут соблюдать обет безбрачия при условии утверждения Ватиканом ныне существующего там женатого духовенства. Это сообщение не имело никакой реальной основы, однако оно вызвало четырехмесячную активную переписку германского МИДа с Рейхсминистерством церковных дел.[xxxv] К 1942 г. не без вмешательства немцев болгарские контакты с англиканами и Ватиканом фактически прекратились.

Одной из важнейших проблем, которыми занималась Болгарская Православная Церковь в годы II Мировой войны, было административно-церковное управление занятыми болгарскими войсками территориями. С Южной Добруджей вопрос удалось решить относительно легко: ее 27 духовных округов до 1913 г. входили в состав Варненской и Доростольской епархий и теперь решением Синода от 10 сентября 1940 г. были вновь присоединены к ним. Через несколько дней митрополиты этих епархий стали командировать на новые территории первых священников. 30 сентября Министерство иностранных и религиозных дел выделило государственный кредит размером 1,7 млн. левов на содержание 80 священников, доставку богослужебных книг, церковной утвари, облачений и на сохранение исторических памятников в Южной Добруджи.[xxxvi]

Митрополит Доростольский и Червенский Михаил обследовал приходы отошедшей от Румынии территории и 19 ноября 1940 г. сообщил на заседании Синода о плохом состоянии храмов и их отсутствии в десятках сел; в тот же день было решено оказать приходам Добруджи требуемую помощь. Также Владыка установил, что за 20 лет румынского правления не было построено ни одной новой церкви. В связи с этим Синод обратился в министерство с предложением о начале их строительства.[xxxvii] Позже выяснилось, что для реинтеграции новых духовных округов нужно значительно больше средств, чем первоначально предполагалось. В частности, приходов в Южной Добрудже оказалось не 80, а 120, и, следовательно, необходимо было увеличить количество священников. Однако так как в остальной части Болгарии тогда не хватало 300 иереев, Синод 22 ноября 1940 г. решил просить у государства дополнительный кредит на содержание 180 новых священников и еще 2 млн. левов на ремонт старых и строительство новых храмов.[xxxviii] В конце концов, получить эти средства не удалось. К январю 1944 г. в Южной Добрудже действовало лишь 98 церквей и 9 часовен (монастырей не было), которые обслуживали 55 постоянных священников и 19 командированных.[xxxix]

Священный Синод считал, что и в отношении других занятых территорий Болгарская Церковь лишь восстанавливает историческую справедливость, возвращая себе то, что принадлежало ей до 1913 г. Однако существенная разница между реальной ситуацией и желанием восстановить свою юрисдикцию на всех занятых территориях препятствовала попыткам Болгарской Церкви проводить там последовательную единообразную политику. Синод вскоре понял, что в Македонии и Эгейской Фракии невозможно полностью применить меры, используемые в Южной Добруджи.

Первый вариант проекта духовной администрации на занятых югославских и греческих территориях был принят на чрезвычайном заседании сокращенного состава Синода 25 апреля 1941 г. Он предполагал восстановление существовавшей до 1913 г. структуры экзархата, т.е. воссоздание шести епархий: Маронийской (с включением двух городов — Софлу и Фере, оккупированных немцами), Струмичско-Серской, Скопле-Велешской (с включением части итальянской зоны Македонии), Охридско-Битольской (с включением другой части итальянской зоны Македонии), Солунской (Салоникской) и Одринской (Эдирненской, Андрианопольской). Это была своего рода программа-максимум, направленная на распространение юрисдикции Болгарской Церкви на все болгарское население Балкан, в том числе на территориях, оккупированных итальянскими, немецкими войсками, и даже в Турции. При этом предписывалось всем болгарским священнослужителям, когда-то эмигрировавшим из Югославии и Греции, вернуться в свои епархии, а на остальные приходы предполагалось назначить новых священников.[xl]

Первоначальный проект был представлен на отзыв премьер-министру и в Министерство иностранных и религиозных дел и после критической оценки переработан Синодом. В результате, в соответствии с его решением от 29-30 апреля летом 1941 г. в Эгейской Фракии и Македонии были созданы четыре епархии: Маронийская (временное управление которой поручили митрополиту Пловдивскому Кириллу), Струмичско-Драмская (под управлением митрополита Неврокопского Бориса), Скопле-Велешская (под управлением митрополита Велико-Тырновского Софрония) и Охридско-Битольская (под управлением митрополита Ловечского Филарета). Управление Пиротским, Босилеградским и Царибродским округами в соответствии с существовавшим до 1913 г. положением было передано митрополиту Софийскому Стефану. Еще один небольшой район Югославии — 9 сел к западу от реки Тимок — был присоединен к Видинской епархии (митр. Неофит организовал там 3 прихода).

Оккупированная немцами Салоникская, а тем более Эдирненская епархия образованы не были. Однако и в четыре новоучрежденные епархии вошли некоторые захваченные итальянскими и немецкими войсками территории, что создало большие сложности — на этих территориях болгарская духовная администрация не могла полноценно функционировать. Принимая второй вариант проекта учреждения духовной администрации, Синод оговорил возможность после стабилизации ситуации в Македонии и Эгейской Фракии вернуться к данному вопросу и окончательно урегулировать проблему. Однако этого не произошло; учрежденная летом 1941 г. временная духовная администрация в основном сохранялась вплоть до осени 1944 г.[xli]

Синод сразу же решил принять меры для пополнения рядов духовенства на новых территориях; первоначально он рассчитывал командировать туда 200 священников и канцелярских чиновников из Болгарии, а также использовать 500 местных священников (преимущественно македонцев), которые остались окормлять свои приходы. В окружные центры планировалось командировать 30 архиерейских наместников, которые должны были выбрать из подведомственных им священников членов Епархиальных советов. Расходы на устройство четырех новых епархий были определены в 500 тыс. левов, которые предполагалось получить от государства.[xlii]

12-16 июня Синод заслушал доклады управляющих новыми епархиями и назначил специальную комиссию для рассмотрения поднятых вопросов, которая вскоре представила доклад «О церковном устройстве и управлении епархиями в новоосвобожденных землях». Его основная идея заключалась в том, что эти епархии станут неотъемлемой частью Болгарской Церкви, и их устройство и управление должно осуществляться на основе устава экзархата.[xliii]

Церковную жизнь на занятых территориях существенно осложняла проводимая болгарским правительством политика дискриминации сербов, греков и румын. Так из Восточной Македонии за время войны было выселено 45 тыс. сербов, а из оккупированной болгарскими войсками части Косова еще около 25 тыс. сербов. При этом изгнание коснулось и части сербского духовенства (в том числе обоих служивших в Македонии архиереев). Некоторые греческие священнослужители тоже были высланы или уехали сами. Также активно проводилась болгаризация всех сторон общественной жизни. Если в Македонии, где официально считавшиеся болгарами македонцы составляли подавляющее большинство, духовная администрация Болгарской Церкви была встречена местными жителями в основном лояльно, то в Эгейской Фракии, где преобладало греческое население и духовенство, ситуация оказалась иной. В 1918 — 1926 гг. из Греции в Болгарию переселилось 120 тыс. болгар, их земли заселили сотни тысяч греческих беженцев из Малой Азии, и национальная ситуация в Эгейской Фракии коренным образом изменилась.

В целом Болгарская Церковь занимала гораздо более терпимую позицию по отношению к грекам и к сербам, чем правительство страны, хотя весной 1941 г. именно министр иностранных и религиозных дел Иван Попов порекомендовал председателю Синода митр. Неофиту не совершать таких действий, которые могли бы негативно отразиться на авторитете Церкви. Оставшиеся на занятой территории священнослужители неболгарского происхождения для продолжения религиозной деятельности должны были подписать декларацию лояльности Болгарской Церкви. Согласившиеся получали жалование из государственного бюджета наравне с болгарским духовенством. Это было сделано по ходатайству болгарских иерархов, считавших такую меру принципиально важной. Не подписавшие декларацию греческие священники могли совершать лишь ограниченное число церковных обрядов на греческом языке: венчание, крещение и отпевание; таким образом, они все-таки получали возможность выжить. На чисто греческих приходах разрешалось служить литургию на их родном языке, в то время как на смешанных болгарский и греческий языки использовались попеременно.

Такое терпимое отношение во многом было следствием нежелания болгарских иерархов портить отношения с руководством Элладской Православной Церкви и Константинопольского Патриархата, от которых зависело решение вопроса о снятии с Болгарской Церкви схизмы (уже в июне 1941 г. Синод отмечал, что наступил благоприятный момент для отмены схизмы, и в этой связи предполагалось прибегнуть к посредничеству немецкого правительства и провести зондаж у Константинопольского Патриарха и в греческом государстве). Однако такая толерантная позиция не встретила поддержки у правительства в Софии, которое хотело выслать неподписавших декларацию греческих священников вместе с семьями или поместить их в отдаленные монастыри. Из болгарских архиереев это намерение правительства разделял лишь один митрополит Варненский Иосиф, остальные сопротивлялись его реализации.

Управлявшие епархиями в Эгейской Фракии митрополиты Кирилл и Борис даже спасли жизнь некоторых греческих священников, обвиненных в поддержке партизан и приговоренных к смерти. Во время голода Владыка Кирилл просил болгарского губернатора Эгейской Фракии увеличить пищевое снабжение греческого населения, приравняв его к болгарскому. Владыка Борис в свою очередь демонстративно проявлял уважение к канонам и не занимал архиерейский трон при совершении литургии в тех храмах, где он не был избран приходским советом правящим архиереем. Благодаря усилиям этих митрополитов на занятых территориях были в значительной степени сохранены греческие и старославянские надписи на церковных изображениях и греческие богослужебные книги в храмах.[xliv]

Толерантность, с которой Болгарская Церковь относилась к местному населению и духовенству в новых епархиях, нередко приводила к серьезным проблемам и конфликтам в отношениях с болгарскими военными и административными органами власти. Так, например, 13 августа 1943 г. по указанию областного директора Раева был отстранен от должности протосингел Скопле-Велешской епархии архимандрит Стефан (Николов), обвиненный в том, что он содействовал крещению еврейки Елены (Эстер) Берах и ее семьи и помог уехать им из страны. Этот случай был лишь подходящим поводом для разрешения уже давно напряженных отношений между Раевым и церковной администрацией. Управлявший епархией митр. Софроний 23 августа отправил Синоду письмо о незаконности данного акта, так как увольнять архиерейских наместников могли лишь церковные власти. Синод, в свою очередь, выразил резкий протест ряду министерств. В конце концов было принято компромиссное решение, и в октябре архим. Стефана назначили на работу в Синодальную канцелярию в Софии.[xlv]

Происходили и другие подобные инциденты. Также в 1943 г. приходской священник Стоимен Дамянов из с. Бурилчево Кочанчского округа был арестован полицией по подозрению «в сотрудничестве с антигосударственными элементами». 18 октября о. Стоимен обратился с ходатайством к митр. Софронию с просьбой предпринять меры для прекращения издевательства со стороны полицейских органов над духовными лицами. Накануне Владыка уже имел безрезультатный разговор с Раевым по этому случаю, и теперь переслал ходатайство священника в Синод.[xlvi]

Позиция болгарских архиереев позволила большому количеству греческих священнослужителей остаться и окормлять своих соотечественников в Эгейской Фракции. За период с мая 1941 г. по сентябрь 1944 г. в качестве жалования и пенсий греческому духовенству в Маронианской и Драмской епархиях было выплачено 9641 тыс. левов, а всего на содержание церквей и духовенства в занятых Македонии и Эгейской Фракии Болгарская Церковь потратила 109 597,5 тыс. левов. Устройство церковной жизни на новых землях требовало больших финансовых затрат, на которые Болгарская Церковь не была способна без государственной поддержки. В этой связи в августе 1941 г. Народное собрание выделило дополнительный бюджетный кредит на церковные нужды в занятых областях.[xlvii]

На заседании 3 июля 1941 г. Синод обсудил дополнительно собранные сведения о нуждах новых епархий. Оказалось, что там имеется 1153 прихода (и еще 120 в Южной Добрудже), то есть почти половина от общего количества находилась в основной части страны. Часть приходов (особенно в Эгейской Фракии) подлежала укрупнению, и Синод посчитал, что для нормальной церковной жизни на новых землях нужно 800 священников. Поэтому вместе с обеспесением 30 новых священников для Южной Добруджи и 60 иереев дополнительно для вакантных приходов Синод запланировал на 1942 г. увеличение расходов бюджета почти на 37 млн. левов (с 95650 тыс. в 1941 г. до 132370 тыс. левов). Таким образом, общее число священнослужителей экзархата должно было вырасти с 2564 до 3454. Кроме того планировалось принять на учебу в Духовные семинарии всех болгар и македонцев, не завершивших свою учебу в семинариях Югославии, Греции и Румынии.[xlviii]

Одной из основных проблем новых земель было заполнение вакантных священнических мест, что являлось постоянной трудностью для Болгарской Церкви и на прежней территории государства. Скоро стало ясно, что только возвращением прежнего клира экзархата в четыре новые епархии проблему не решить. Поэтому уже с лета 1941 г. туда стали командировать священников, ранее никогда не служивших в новых епархиях. В связи с этим Народное собрание одобрило выделение еще одного кредита для обеспечения 375 болгарских священников и диаконов, которые были распределены по приходам и монастырям в Македонии (280) и Эгейской Фракии (95).

Эти священнослужители в обязательном порядке временно командировались из Болгарии для контроля местного духовенства (многие из них входили в состав образованных архиерейских наместничеств) и через четыре-пять месяцев должны были заменяться новыми (в качестве материального стимула они получали жалование на 10 % больше чем в Болгарии). Конечно, не все священники хотели временно оставлять свои приходы в Болгарии, и в целом эта акция создавала условия для кадровой текучки и беспорядков. Чтобы навести дисциплину Синод 1 июля 1943 г. возложил на митрополитов Бориса, Филарета и Евлогия задачу систематизировать правила пополнения клира в Македонии и Эгейской Фракии.

6 июля Синод постановил к осени произвести полную замену отслуживших указанный срок священников новым духовенством, а 8 июля 1943 г. утвердил разработанные тремя митрополитами «Правила командирования священников из старых приделов Царства в новоосвобожденные земли». В этом документе предусматривалось следующее: все священнослужители Болгарской Церкви в возрасте до 50 лет, за небольшим исключением (мобилизованные военные священники, непригодные по состоянию здоровья и т.д.), будут командированы на четыре месяца в новые епархии. Отказ от командировки был равносилен отказу от приходской службы. На этом заседании Синод утвердил и первые квоты командированных священников из старых епархий.[xlix]

При этом старались отправлять наиболее образованных и деятельных священников. Те, кто добровольно оставался на занятых территориях больше положенного срока, получали дополнительные льготы: им повышали на 30 % жалование, выплачивали наградные за выполнение «специальных заданий» в «новоосвобожденных землях», передавали в пользование бесхозные земли, имущество выселенных сербов и интернированных евреев (часто это имущество продавалось по символическим ценам). В конце июля 1943 г. Синод одобрил список кандидатур на священнические места в новых областях и, кроме того, решил осенью произвести перемены в составе духовенства болгарских колоний за границей для обновления и усиления церковной работы в них.[l] К моменту завершения оккупации в сентябре 1944 г. в Македонии и Эгейской Фракии все еще служило около 160 командированных болгарских священников, что составляло более 8 % от их общего числа в стране. Это создавало дополнительные трудности для Болгарской Церкви, продолжавшей испытывать острую нехватку духовенства. Когда эти 160 священников вернулись, Синод сразу распределил их по вакантным приходам.[li]

Болгарские архиереи также старались как можно чаще приезжать на занятые территории. Так, например, 8-12 мая 1943 г. Большое количество греческих общин на побережье Эгейского моря посетили митрополиты Софийский Стефан и Врачанский Паисий, а уже 4-12 июня митрополит Пловдивский Кирилл совершил поездку в Эгейскую Фракию.[lii]

Интегрирование священнослужителей новых епархий в состав духовенства Болгарской Церкви было узаконено «Правилами подданства на освобожденных в 1941 году землях», одобренными Советом Министров 5 июня 1942 г. Согласно этому документу все югославские и греческие подданные болгарского происхождения по письменному заявлению (поданному до 1 апреля 1943 г.) получали болгарское гражданство. Правила давали возможность экзархату ходатайствовать о субсидировании государством обеспечения священников как болгарского, так и неболгарского происхождения.[liii]

Местных священнослужителей новых епархий активно привлекали к участию в органах церковного управления. Уже с мая 1941 г. их начали назначать членами временных Епархиальных советов, однако согласно уставу экзархата эти органы должны были избираться, и окружным посланием от 17 августа 1942 г. Синод назначил проведение двухстепенных выборов. 4 октября 1942 г. во всех новых духовных округах избрали по три священника и три мирских выборщика, которые через полгода провели выборы членов постоянных Епархиальных советов. Новоизбранные советы были утверждены указом Синода от 24 июля 1943 г.[liv] Осталось не выполнено еще одно положение устава экзархата — выборы епархиальных архиереев, но это объяснялось внутренней причиной: острой борьбой по вопросу завершения канонического устройства Болгарской Церкви путем созыва Церковного Народного Собора и выборов Патриарха.

Существовавшая в Македонии до войны Битольская семинария была закрыта еще в апреле 1941 г., однако значительная часть ее учащихся для завершения образования была послана в болгарские Духовные семинарии. Так в 1942/43 году в Софийской семинарии училось 25 семинаристов из Македонии и 5 из Южной Добруджи, освобожденных от военной повинности. Несколько студентов болгарского и македонского происхождения с занятых территорий были приняты на богословский факультет Софийского университета. В целом же Болгарская Церковь так и не смогла полностью контролировать церковную жизнь на «новоосвобожденных землях».

Включение в состав Болгарской Церкви новых епархий в Македонии и Эгейской Фракии и сотрудничество на этих территориях церковной администрации с военными и гражданскими чиновниками дало основание Синоду летом 1942 г. поставить перед правительством вопрос о проведении Церковного Народного Собора, восстановлении существовавшего в X — XIV веках Болгарского Патриархата и выборах Патриарха «в связи с окончательным объединением болгарского народа». Вторая Мировая война стала причиной изменения отношения болгарских архиереев к проблеме схизмы. Иерархи понимали, что фактическое восстановление юрисдикции экзархата над Македонией и Эгейской Фракией не будет гарантировано без канонического признания Болгарской Церкви другими Поместными Православными Церквами и отмены наложенной Константинопольским Патриархатом схизмы.[lv]

В связи с этим 12, 18 и 19 июня 1942 г. на заседании Синода развернулась дискуссия. Большая часть архиереев предлагала срочно избрать Предстоятеля Церкви — Патриарха или экзарха, возможно даже без согласия правительства, другие (митрополиты Кирилл и Стефан) считали необходимым сначала выбрать канонических архиереев для новых епархий, так как без участия македонцев нельзя избирать Предстоятеля. Митр. Михаил также полагал, что при посредничестве правительства и возможной поддержке Германии можно будет добиться отмены схизмы. После бурных дебатов 23 июня единогласно было принято решение:

1. Неотложно приступить к выборам Патриарха при участии всего болгарского народа; 2. Просить правительство дать на это согласие; 3. Дать необходимые распоряжения относительно постепенного окончательного устройства епархий в новоосвобожденных землях; 4. Просить правительство согласиться с выборами епархиальных избирателей в новых епархиях.[lvi]

26 июня делегация из трех митрополитов посетила премьер-министра, а 1 июля — царя для ознакомления с решениями Синода. Оба первых лица государства в принципе выразили согласие, но конкретных мер для их осуществления не предложили. Поэтому 2 июля Синод постановил написать письма в правительство (о скорейшем утверждении нового устава экзархата) и в Министерство иностранных и религиозных дел (о разрешении выборов епархиальных избирателей в новых епархиях), а также направить новую делегацию к премьер-министру для обсуждения конкретных вопросов утверждения устава и выборов Патриарха (качестве кандидатов на пост главы Церкви в тот момент назывались митрополиты Неофит, Стефан и Паисий).[lvii]

В тот же день делегация митрополитов посетила Б. Филова, подарила ему Библию в знак благодарности за разрешение правительства преподавать в гимназиях курс «Религии и истории Болгарской Православной Церкви», однако практически на все свои просьбы получила отказ. Не было отменено решение Совета Министров об отмене на время войны официального празднования девяти великих церковных праздников (в качестве выходных дней оставили только Рождество, Крещение и Пасху), не поддержал Филов и ходатайство архиереев ввести обязательное преподавание Закона Божия (два часа в неделю) во всех средних учебных заведениях Болгарии. Решение же вопроса об утверждении нового устава экзархата и выборах Патриарха было «отложено в долгий ящик». В этот же период воспитанников духовных учебных заведений попытались призвать в армию, но Синоду удалось отстоять их освобождение от воинской обязанности.[lviii]

Следует отметить, что планы восстановления Патриаршества существовали и до 1942 г. Так, в докладе германского посла в Софии А. Бекерле в МИД от 20 апреля 1942 г. «О состоянии и правовой форме Болгарского Патриархата» отмечалось, что за соответствующими планами Синода стоит личное честолюбие Софийского митрополита Стефана, при этом члены Синода связывают ликвидацию схизмы с восстановлением существовавшего в древности Болгарского Патриархата. Посол также сообщал, что Болгарская Церковь не обладает заметным влиянием на политику государства, и в Министерстве иностранных и религиозных дел в настоящее время не считают осуществимым план воссоздания Патриархата.[lix]

В другом докладе германского посла от 22 сентября 1941 г. говорилось: «Влияние Болгарской Церкви на широкие массы болгарского населения без сомнения очень сильно. В отличие от правительства, которое после роспуска партий не имеет связей с широкими слоями, Болгарская Церковь своей церковной деятельностью охватывает последнего крестьянина». Далее Бекерле указывал, что Болгарская Церковь сейчас имеет две главных цели: «выйти из схизмы и получить собственный Патриархат», однако он также отмечал: «Я не считаю, что отмена схизмы является достижимой, так как со стороны Греческой Церкви она и в настоящее время используется в качестве сильнейшего оружия в борьбе культур во фракийских и македонских областях». При этом посол считал, что упразднение болгарской схизмы не соответствует немецким интересам, а вот «дружественный Германии Болгарский Патриарх» был бы для немцев «очень важен».[lx]

В отношении III рейха среди иерархов Болгарской Церкви не было единства, посетивший Софию в начале осени 1941 г. представитель германского МИДа доктор Герстенмайер в своем докладе от 24 сентября писал, что два возможных кандидата на пост Патриарха — митрополиты Кирилл (Марков) и Паисий (Анков) дружественны Германии и надеются не ее поддержку в воздействии на Константинопольского Патриарха по вопросу отмены схизмы и канонического признания их Церкви. Третий же кандидат, митрополит Софийский Стефан, панславянист и враждебен Германии. Интересно отметить, что во время встречи с Герстенмайером митрополиты Кирилл и Паисий подняли вопрос о желании Болгарской Церкви оказать помощь в возрождении Русской Церкви материально и путем отправления в Россию духовенства. В конце беседы посланец Берлина достаточно ясно дал понять Владыкам, «что германская инициатива в вопросе Патриархата зависит от того, как активно и интенсивно Болгарская Церковь впредь будет участвовать в находящейся в ее собственных интересах антибольшевистской пропаганде».[lxi]

Со стороны представителя германского МИДа это была только игра, настоящей целью которой было использование вопросов о восстановлении Патриаршества в Болгарии и об отмене схизмы для подчинения Болгарской Церкви. Лишь относительно лояльное к Православию Рейхсминистерство церковных дел писало 1 декабря 1941 г. в МИД, что восстановление древнего Болгарского Патриархата неизбежно, подчеркивая: «Это важно для Болгарии, где народ и Церковь глубоко идентичны. Дружественный немцам православный Болгарский Патриархат, несомненно, имел бы ценность для Германии. И после его воссоздания также был бы решен вопрос еще формально существующей схизмы».[lxii]

Однако германское посольство в Софии еще в сентябре 1941 г., как уже отмечалось, сообщило в свое министерство, что «упразднение схизмы вовсе не находится в немецких интересах».[lxiii] В МИДе придерживались такой же точки зрения. Его чиновники не хотели усиления Болгарской Церкви, и так заметно выросшей за счет присоединения в 1941 г. части сербских и греческих епархий.

[i] См.: Аврамов К. Българската православна църква и антифашистката борба през годините на Втората световна война // Православието в България (Теоретико-историческо осветление). София, 1974. С. 207-224.

[ii] См.: Джавезов С. Възгледите на Българската църква за войната и мира // Атеистична трибуна. 1986. № 1. С. 72-81.

[iii] Косик В.И., Темелски Хр., Турилов А.А. Болгарская Православная Церковь // Православная энциклопедия. Т. V. М., 2002. С. 637-638.

[iv] Елдъров С. Православието на войне. Българската православна църква и войните на България 1877-1945. София, 2004. С. 256.

[v] Гласник. Београд. 1941. № 5. С. 117.

[vi] Елдъров С. Указ. соч. С. 228.

[vii] Калканджиева Д. Българската православна църква и «народната демокрация» (1944-1953). Силистра, 2002. С. 77, 205; Скурат К.Е. История Поместных Православных Церквей. М., 1994. Т. 1. С. 241-309; Bryner E. Die Ostkirchen vom 18 bis zum 20. Jahrhundert. Leipzig, 1996. S. 102; Bundesarchiv Berlin (ВА), R5101/22173, Bl. 36, 66.

[viii] Централен държавен архив — София (ЦДА), ф. 791к, оп. 1, е. х. 65, л. 35.

[ix] Гришина Р.П. Общественно-политическая деятельность Софийского митрополита Стефана в 20-30-е годы XX в. // Балканские исследования. Вып. 17. Церковь в истории славянских народов. М., 1997. С. 300-309; Бълхова М.И. Правда об экзархе Стефане // Церковь в истории России. Сб. 3. М., 1999. С. 195-198.

[x] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 62, л. 245-246, е. х. 64, л. 239, 660; Елдъров С. Указ. соч. С. 222-223.

[xi] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 62, л. 135-142.

[xii] Елдъров С. Указ. соч. С. 228.

[xiii] Там же. С. 234; ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 62, л. 155-159, 181-186.

[xiv] Там же, л. 267-278, е. х. 65, л. 3, 11-16; Църковен вестник. 20.09.1940.

[xv] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 62, л. 65-78, е. х. 65, л. 38-40; Църковен вестник. 3.01.1941.

[xvi] Елдъров С. Указ. соч. С. 242.

[xvii] Църковен вестник. 1.09.1939, 8.09.1939, 13.10.1939, 20.10.1939, 3.11.1939.

[xviii] Духовна култура. 1939. № 3-4. С. 65-71.

[xix] Там же, № 5-6. С. 144-153.

[xx] Там же, 1940. № 3-4. С. 68-88, № 5-6. С. 129-140.

[xxi] IfZ, MA 515.

[xxii] Църковен вестник. 14.03.1941.

[xxiii] Там же. 18.04.1941; Елдъров С. Указ. соч. С. 214.

[xxiv] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 67, л. 42, 49-50; Църковен вестник. 16.05.1941.

[xxv] Църковен вестник. 9.05.1941.

[xxvi] ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 16, л. 14.

[xxvii] Лазов Д. Екзарх Стефан I. Живот, апостольство и творчество. София, 1947. С. 255.

[xxviii] Калканджиева Д. Указ. соч. С. 38, 41; Правда о религии в России. М., 1942. С. 277-278, 293.

[xxix] ВА, R5101/22173, Bl. 155, 251, R5101/21950, Bl. 187.

[xxx] Ebd., R5101/22177, Bl. 33, 56, 65, 77.

[xxxi] Ebd., Bl. 59-61, 73, 94, 109, 114, 122, 132.

[xxxii] ЦДА, ф. 791к, оп. 2, е. х. 67, л. 2-3.

[xxxiii] Бойкикева К.-А. Болгарская Православная Церковь. Исторический очерк. София, 2005. С. 178.

[xxxiv] ВА, R5101/22177, Bl. 1-3, 21-22, 28.

[xxxv] Ebd., Bl. 125-127, R5101/22412, Bl. 109.

[xxxvi] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 64, л. 213-214, 234, 246.

[xxxvii] Там же, е. х. 65, л. 48.

[xxxviii] Там же, л. 50.

[xxxix] Там же, оп. 2, е. х. 163, л. 52, 56.

[xl] Там же, оп. 1, е. х. 66, л. 174-176; ВА, R5101/23177, Bl. 71.

[xli] Ebd., Bl. 131; Стоянова В. Църковно-административната уредба на Македония и Тракия и изборът на патриарх на Българската православна църква // Минало. София. 1994. № 4. С. 55-65.

[xlii] Елдъров С. Указ. соч. С. 245.

[xliii] ЦДА, ф. 1318к, оп. 1, е. х. 2264, л. 1-6.

[xliv] Там же, е. х. 2263, л. 5-6.

[xlv] Там же, ф. 791к, оп. 1, е. х. 69, л. 343-345, 377, оп. 2, е. х. 227, л. 2-20.

[xlvi] Там же, оп. 2, е. х. 228, л. 1-3.

[xlvii] Там же, оп. 1, е. х. 66, л. 209, 227.

[xlviii] Там же, д. 67, л. 158-161.

[xlix] Там же, е. х. 70, л. 65, 72-74.

[l] Церковное обозрение. Белград. 1943. № 7. С. 6.

[li] ВА, R5101/22177, Bl. 159; Слиjепчевиħ Ђ. Македонско црковено питанье. Минхен, 1969. С. 42.

[lii] Църковен вестник. 21.05.1943. С. 175, 28.05.1943. С. 189, 16.07.1943. С. 237.

[liii] Държавен вестник. 10.06.1942.

[liv] ЦДА, ф. 791к, оп. 1, е. х. 68, л. 366, 483-489, 499-501.

[lv] Калканджиева Д. Указ. соч. С. 302.

[lvi] ЦДА, ф. 791к, оп. 2, е. х. 10, л. 19-49.

[lvii] Там же, л. 62-63.

[lviii] Там же, л. 11-12, 18, 60, 64, 78.

[lix] ВА, R5101/22177, Bl. 10-11, 18.

[lx] Ebd., Bl. 117.

[lxi] Ebd., R901/69300, Bl. 67.

[lxii] Ebd., R901/69301, Bl. 29.

[lxiii] Ebd., R901/69300, Bl. 132.