Церковь и государство в России 300 лет назад

В данной статье предполагается рассмотрение некоторых аспектов истории Русской Православной Церкви и церковно-государственных отношений в России первой трети XVIII века. Одной из сторон данной проблематики является изучение жизни, деятельности, взаимоотношений между собой и со светской властью российских иерархов. В сферу повествования входит архиерейский собор в период царствования Петра I и, отчасти, Екатерины I. Следует сделать несколько замечаний по поводу самого термина «архиерейский собор». В церковной практике понятием «Собор» принято обозначать собрание (совещание) духовенства и мирян или же только архиереев для решения вопросов веры, благочестия, церковного суда и управления. В историографии под термином «архиерейский собор» нередко подразумевается состав (совокупность) всех иерархов Церкви определенного периода. В таком смысле определение существует сейчас в Русской Православной Церкви для обозначения многочисленности священнослужителей, участвующих в одном Богослужении. В том же смысле, как предложено выше определение «архиерейский собор» (или «архиерейский корпус») используется некоторыми историками.[i] Надеюсь, не произойдет путаницы с понятием Архиерейский (или Освященный) Собор как собрания (совещания) архиереев, потому что с конца XVII века вплоть до начала XX века такие Соборы не будут иметь места в российской истории. Здесь намеренно не используется термин «Освященный Собор», так как он включает в себя не только архиереев, но и пресвитеров, диаконов и монашествующих, а в область данного повествования входят только архипастыри. Следовательно, в статье не рассматривается личный состав архимандритов, игуменов, настоятелей монастырей, и других священнослужителей в целом. Но будет необходимым сказать о нескольких следственных делах, связанных с настоятелями монастырей, поскольку они непосредственно связаны с архиерейскими процессами. История высшего черного духовенства в России  за указанный период оказалась неразрывно связана с мировоззрением Петра Великого, с его семейными отношениями и, конечно, во многом с его реформами. В этом вопросе, как будет замечено в дальнейшем, зачастую личное пересекалось с государственным, человеческие ценности — с политикой. В ходе кардинального изменения Петром I жизни русского общества, церковные преобразования были наиболее значимой частью этого процесса. В начале XVIII века изменяются отношения между Церковью и государством, их взаимодействие. Однако высшая духовная власть тоже приобретает новые формы. Петровские реформы, впрочем, как и все реформы в истории общества, сразу же приобрели своих противников, которые были и среди духовенства. Действия и разговоры «недовольных» людей, иногда объединявшихся друг с другом и как-то, хоть и пассивно, проявлявших себя, вызывали отпор у государственной власти, что приводило к политическим процессам. Одно из основных мест среди них занимали архиерейские процессы. Они то и явились предметом   изучения для выяснения позиций, взглядов и намерений обеих сторон. Наряду с этим, немаловажное место занимает уточнение некоторых биографических данных или выяснение новых фактов относительно личной жизни и общецерковной деятельности некоторых архипастырей. Главное место уделено архиереям, участвовавшим в судебных процессах в качестве обвиняемых, и, следовательно, задействованным в общем ходе политической борьбы. Основой для исследования послужили материалы, собранные в архивах Санкт-Петербурга и Москвы. Это материалы, связанные со священнослужителями, привлеченными в начале 20-х годов по делу Царицы Евдокии, дело митрополита Игнатия (Смолы) и игумена Симона, персоналии, задействованные в розыске по делу Царевича Алексея, сведения, связанные с именем епископа Досифея (Глебова), Киевского митрополита Иоасафа (Краковского) и Киево-Печерского архимандрита Иоанникия (Сенютовича). Необходимо сделать несколько замечаний об особенностях следственных дел, как исторического источника. В данном случае мы всегда имеем дело с официальной версией того или иного преступления. Само понятие «преступление» определяется светской властью, в очень редких случаях — властью церковной, а исследователь вынужден принимать это, как данное, и может лишь высказать свое мнение по поводу степени и правомерности наказания. Очень часто в распоряжении историков остаются только сведения, взятые из показаний свидетелей и допросов обвиняемых по данному делу. Иногда свидетели высказывали явную ложь в угоду кому-то или желая скрыть свои беззаконные деяния. Наше отношение к допросам обвиняемых еще более неопределенное. Естественно исследователь склонен доверять показаниям, полученным в самом начале следствия, потому что, в дальнейшем, после многих пыток допрашиваемый не один раз менял свои показания, и не всегда допрос после пыток был правдивее первого. Человек был готов признать за собой любую вину, лишь бы избежать пыток и мучений, о тяжести которых достаточно известно в исторической науке. Все манифесты, объявления вины преступника и последующих наказаний – все является выражением мнения государственной власти по данному вопросу. Но не всегда следствие выясняло истину. А историки имеют только эти официальные сведения, так как других косвенных данных почти не сохранилось. Кроме следственных дел, в меньшей степени привлечена в данной статье переписка митрополита Иова, хранящаяся в «Софийском собрании». А так же опубликованные документы отечественных и зарубежных архивов, собранные Н.Г.Устряловым и изданные в качестве Приложения к его VI тому «Истории царствования Петра Великого» в 1859 году. Отчасти использованы документы, собранные Г.В.Есиповым и опубликованные М.П.Погодиным в Чтениях ОИДР в 1861 году. По делу архиепископа Феодосия Яновского существует публикация Г.В.Есипова, где архивный материал использован не полностью, и работа И.Я.Морошкина на основе описей Синодального архива. Еще раз отмечу, что в основном материалы по архиерейским процессам петровского времени находятся в РГАДА и РГИА. В работах историков XVIII века тема церковной реформы Петра I и отношения высшего духовенства к ней была практически закрыта. Слишком свежи еще были воспоминания об этом. Следствия и суды по делам некоторых недовольных церковной политикой государства архиереев возникали вплоть до царствования Екатерины II. Смелой попыткой высказаться отрицательно по отношению к петровским преобразованиям в духовной сфере русского общества явилась знаменитая «Записка…» Н.М.Карамзина.[ii] Его смелость, с которой он написал свой труд Императору Александру I, выражена уже в самом эпиграфе: «Несть льсти в языце моем» (стих из 138 псалма). Говоря о Петре I, историк отмечал, что «страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия», царь унижал россиян, насмехаясь над древними «навыками» России, и вводя иностранные.[iii] Даже для такого прославленного историка это было довольно смелое суждение. Карамзин критиковал реформу церковной власти и объявление Петром I себя главою Церкви, отмечая, что с тех времен духовенство в России упало, и первосвятители стали угодниками Царей. Вывод автора был бескомпромиссный: «Власть духовная должна иметь особенный круг действия, вне гражданской власти, но действовать в тесном союзе с ней…»[iv]. Несмотря на такое серьезное начало резкой критики церковной реформы Петра Великого, продолжателей этого у Карамзина не оказалось. В дальнейшем, на протяжении всего Николаевского царствования историки не занимались вопросом церковно-государственных отношений. По этой теме в кругах историков наступило затишье лет на сорок. Первой и, пожалуй, наиболее крупной в то время работой по изучаемой теме, а конкретно по Кикинскому и Суздальскому розыскам 1718 года (соответственно о царевиче Алексее и царице Евдокии) явился труд Н.Г.Устрялова, VI том его «Истории царствования Петра Великого».[v] Интересно приложение к данному тому, в котором опубликовано множество документов, найденных исследователем в Российском Секретном архиве МИДа и в Венском Тайном Государственном архиве. Этот том является, по существу, первой биографией царевича Алексея. Автор провел колоссальную источниковедческую работу и подробно, с наибольшей объективностью, изложил события того времени в строгой хронологии. На основе переписки царевича Алексея с разными лицами создается цельное представление о нем, и развенчивается народное мнение об Алексее, как о благочестивом, набожном, невинно пострадавшем человеке.[vi] Опубликованы царский манифест, мнения духовных и светских чинов по этому делу, объявление вины и решение о наказании царевича и его приближенных, любовника царицы Евдокии Степана Глебова, а также епископа Досифея. В 1861 году в ЧОИДР публикуются материалы о царевиче Алексее, вновь открытые Г.В.Есиповым, со вступительной статьей и пояснениями М.П.Погодина.[vii] Здесь дается небольшая предыстория Кикинского и Суздальского розысков, объясняется создание Канцелярии Тайных Розыскных дел специально для расследования по делу царевича Алексея Петровича и царицы Евдокии Федоровны. Поименно названы присутствующие лица на заседаниях Канцелярии, и даже указано, откуда они получали «денежное вознаграждение» за свою деятельность. Это были деньги от продажи конфискованных у осужденных лиц пожитков.[viii] На основе подобранных в этом издании документов складывается, вслед за публикацией Устрялова, негативное впечатление о личности царевича Алексея и о его близком окружении.[ix] Очень важным в данной публикации является открытие для широкого круга историков такой стороны жизни царевича, как его дружеские отношения с Киево-Печерским архимандритом Иоанникием Сенютовичем и более того с Киевским митрополитом Иоасафом Кроковским. Это первые сведения о розыске над Киевским архиереем, можно сказать, что пострадавшим невинно по делу царевича. [x] Упоминается о родственной связи духовника царевича Якова Игнатьева с Ростовским епископом Досифеем, оба были осуждены по Кикинскому розыску.[xi] Устрялов и Есипов стали первыми историками, кто по данной теме начал проводить работу с документами архивов. В основном это были дела Государственного архива России и ряда зарубежных архивов. В дальнейшем Есипов несколько расширил круг своих интересов и в 1862 году опубликовал статью о последних годах жизни, следственном деле и ссылке первенствующего архиерея начала 1720-х годов архиепископа Феодосия (Яновского).[xii] Автор сообщает интереснейшие сведения, характеризующие нрав этого человека, основное внимание уделяется обвинениям в адрес Феодосия и расследованию его злодеяний. Своего рода это одна из первых биографий этого архиерея, которая сразу же вызывает неприятное впечатление о нем, так как Есипов сконцентрировал свое внимание на негативных поступках архиепископа.[xiii] Историк начинает изложение, характеризуя то время и личность самого царя Петра. Говоря о церковной реформе, он отмечает, что «…Петр уже решился соединить в особе своей власти духовную и царскую…»[xiv]. Автор описывает участие Феодосия во «всешутейших соборах» самодержца, смело высказывая свою мысль о том, что «это учреждение, бессмысленное и безнравственное, ложиться пятном на частной жизни Петра».[xv] Далее обстоятельно рассказана история следствия и суда над первенствующим одно время иерархом. Однако архивный материал использован этим историком не в полной мере, и необходимы еще некоторые уточнения и дополнения. Следует упомянуть еще одну его работу. Это статья в «Русских Достопамятностях», где дается интереснейшая биография Досифея, епископа Ростовского, и Царицы Евдокии.[xvi] Описана любопытная история дружественных отношений с Ростовским архиереем светлейшего князя А.Д.Меншикова. Довольно оригинально по своему содержанию было тогда исследование М.И.Семевского по истории Суздальского розыска и жизни царицы Евдокии Лопухиной.[xvii] Автор с нескрываемым сочувствием относился к судьбе Евдокии и оправдывал основных пострадавших по розыскам 1718 года. Он лично побывал в Суздальском Покровском и Московском Новодевичьем монастырях, где узнал некоторые сведения о жизни царицы. Акцентируя внимание на том, что Евдокия Федоровна была последней царской супругой из русского дворянского дома, Семевский чрезмерно идеализировал ее. Он не совсем верно отмечал бедное существование бывшей царицы в монастыре, месте ее заточения. Историк основной упор делал на религиозность Евдокии, сравнивая ее судьбу с женой Василия III Соломонией Юрьевной Сабуровой, отправленной в тот же монастырь за свое бесплодие.[xviii] Такое возвышенное отношение Семевского к Евдокии пробуждает и у его читателей сочувствие к действительно нелегкой участи первой супруги Петра I. Позднее проявление интереса к делу царевича и заточению Евдокии во многом связано с тем, что историки только в конце 50-х и начале 60-х годов XIX века, в период либерализации политической жизни России, получили возможность работать с архивными материалами по данной теме. Но этот всплеск очень скоро утих. Все же тогда еще мало говорили, а тем более писали о политике Петра I по отношению к Церкви. В рамках таких ограничений в 1868 году вышел труд И.А.Чистовича о церковных деятелях петровского времени.[xix] В его работе прослеживается если не сочувственное, то очень терпимое отношение к церковной реформе Петра, к тому же автор симпатизирует главному лицу своего сочинения – Феофану Прокоповичу. Ранее, историк опубликовал документы, связанные с делом Евдокии Федоровны — показания игумена Симона.[xx] Чистович попытался определить религиозные предпосылки церковной реформы, объяснил состояние русского богословия в начале XVIII века и явное влияние на него католицизма, а наряду с этим и появившиеся идеи протестантского толка. Автор писал: «Вообще, наше богословие, в ту пору, когда жил и учительствовал Стефан [митрополит Рязанский Стефан Яворский], не имело еще определенных понятий о спорных предметах между католиками и лютеранами, и было почти сплошь пересадкою католического богословия на русскую почву, исключая двух-трех существенно важных пунктов, которые уже поняты были, как разности, отличающие Восточную Церковь от Западной».[xxi] Относительно самой реформы церковного управления историк писал, что если при Патриаршестве глава Церкви как бы равнялся лицу Государеву, то теперь Петру I это казалось неправильным.[xxii] Главный вывод о цели реформы Чистович сделал следующий: «А потому он [Петр I] решился ввести Церковь в общий порядок государственной жизни, подчинил ее общей системе государственного правления, как одну из ее ветвей, и духовное правительство сделать коллегией наряду с прочими коллегиями».[xxiii] Таким образом, историк высказал мысль о том, что церковь стала государственным институтом. Приведу еще одно положение Чистовича о каноничности образованного при Петре Синода: «С канонической точки зрения патриаршая и синодальная формы церковного правления равно законны; но на стороне народа и духовенства была вековая привычка к одноличному управлению в Церкви».[xxiv] Для полноты историографического обзора необходимо привести мнение одного и церковных авторов XIX века относительно канонической законности Синодального правления. В «Собрании мнений и отзывов Филарета, митрополита Московского» (Т.VI. М., 1886.) есть суждение этого владыки о том, что хорошо было бы не уничтожать патриарха, и не колебать иерархии, но восстановить патриарха было бы не очень удобно, едва ли был бы он полезнее Синода. «Очень не велика разность в том, что в России первенствующий член Св. Синода не называется патриархом».[xxv] Кроме того, митрополит Филарет Дроздов с уверенностью говорил, что Синод имеет характер Собора. Время конца XIX – начала XX века в исторической науке связано с негативным отношением к петровской реформе. Характерен в этом смысле V том Сочинений Ю.Ф.Самарина, увидевший свет в 1880 году, куда вошло его известное исследование о Стефане Яворском и Феофане Прокоповиче.[xxvi] Хотя диссертация на эту тему была защищена автором задолго до того, еще в 1844 году, но по цензурным соображениям не была разрешена к печати. Явно отрицательное отношение историка-философа к церковной реформе Петра прослеживается на страницах его сочинения. Свой труд автор начал с «основы основ». Объясняя причины и предпосылки церковной реформы Петра I, он высказал главные принципы, на которых должны строиться отношения между Церковью и государством. Православное, а следовательно, и свое богословское понимание о церковно-государственных отношениях историк объяснял в сравнении с католицизмом. Самарин писал, что государство не может лишить Церковь ее свободы и независимости. Светская власть имеет силу только над внешней стороной Церкви, так как последняя основана на незыблемой твердыне и никакой внешней силой побеждена быть не может. Далее автор утверждал: «… не государство дает духовную власть, и потому не может и отнять ее, не может иметь законного участия в ее действиях»[xxvii]. Как будет отмечено дальше, именно это основное правило нарушит Государь и вмешается в дела законного церковного самоуправления. Говоря о католическом влиянии на Россию, историк отмечает, что Православная Церковь на Руси никогда не стремилась, в отличие от Католической Церкви, стать государством. Она всегда была веротерпимой.[xxviii] Речь шла о наказаниях за преступления против веры. Митрополит Стефан Яворский в «Камне веры», так же, как в свое время игумен Иосиф Волоцкий в «Просветителе»[xxix], в главе «о наказании еретиков» отстаивал смертную казнь для вероотступников. Самарин назвал это «неизгладимым пятном на памяти М. Стефана».[xxx] Историк однозначно обвиняет русское общество рубежа XVII-XVIII веков в принятии католических идей и делает отсюда вывод о религиозной направленности петровских реформ. Он писал: «… влияние [на русское общество] происходило от одностороннего начала – от католицизма, поэтому противодействие могло уклониться в противоположную односторонность. Эта возможность перешла в действительность, вследствие личности Петра Великого».[xxxi] Таким образом, автор видит в реформе протестантский характер, обусловленный противоборством с католичеством, которое Петр не любил, а точнее, относился к нему крайне враждебно (вспомним тот факт, когда царь дал свободу всем вероисповеданиям в России, а иезуитов выгнал из страны).[xxxii] Таково богословско-историческое объяснение Самариным церковной реформы. Можно, конечно, сослаться на то, что автор являлся славянофилом, но все же во многом в его работе отразился дух того времени, а именно неудовлетворенность петровскими преобразованиями. Необходимо здесь упомянуть и о трудах Л.А.Тихомирова.[xxxiii] В среде светских дореволюционных историков высказывания Тихомирова были наиболее смелыми и довольно категоричными. Как известно, он являлся убежденным монархистом, идеологом русской национальной идеи. Отсюда и его отношение к Петру I, как к великому самодержцу и провозгласителю России Империей. Но историк отмечал политические перегибы правителя и превышение его царских полномочий по отношению к Церкви. Автор писал: «Чувствую потребность оговориться, что, представляя себе ошибки Петра Великого, я глубоко почитаю его гений и нахожу, что он, не в частностях, а по существу, делал в свое время именно то, что было нужно».[xxxiv] Отмечая отрицательные явления, историк говорил: «Значительная доля иерархии, без сомнения, была враждебна реформе Петра и мешала ей своим влиянием на народ. Петр имел право, как самодержец, принять меры к обузданию всякого сопротивления. Но он перешел в этом всякие границы. Не говоря о том, что последний патриарх был тише воды ниже травы, а в иерархии образовалась уже огромная партия реформы, не говоря о том, что местоблюститель патриаршего престола не мог заслужить со стороны Петра никакого упрека, если не упрекать иерархию в Православии, оставляя уже в стороне все эти обстоятельства, которые с точки зрения самого придирчивого властителя, обеспечивали от всякой оппозиции, Петр, во всяком случае, превышал свои права. Он, как царь, мог не слушать епископов или казнить их. Но перестраивать Церковь для подчинения ее государству не имел ни малейшего права».[xxxv] В отличие от более лояльного к синодальной форме правления Ю.Ф.Самарина, Л.А.Тихомиров обвинил учреждение Синода в неканоничности, и писал о необходимости для России «ясного светоча Церковного авторитета».[xxxvi] Впоследствии ему вторили и церковные авторы. Например, архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) прямо писал: «Воинство [т.е. Церковь] нуждается в военачальнике, а его у нас нет».[xxxvii] Обращу внимание, как за полвека изменилось мнение самих иерархов по вопросу законности синодального правления. В начале XX столетия, на основе суждений, связанными с Предсоборным Присутствием 1906 года, светские и церковные авторы стали более бескомпромиссны в вопросе церковной реформы, ратовали уже за восстановление патриаршества. Архиепископ Антоний Храповицкий, в отличие от митрополита Филарета Дроздова, в 1912 году отмечал: «Что патриаршество было упразднено вовсе не по тем основаниям,  которые  приведены  в  Регламенте,  как  сознательная   ложь (и все-таки они заучиваются в школах),- а только для того, чтобы устранить главного защитника церковного строя, несовместимого с еретическим и языческим укладом новой жизни».[xxxviii] Есть и более категоричные его высказывания: «Кто же не знает, что такое учреждение [Синод] не каноническое? Что оно не утверждено было при своем основании двумя патриархами, да если и было утверждено всеми четырьмя, то это говорило бы только о незаконном действии патриархов, а не о канонической законности синодального управления, так как никакие патриархи не могут утвердить и авторизовать учреждения, неведомого святому Православию и придуманного единственно для его ослабления и растления».[xxxix] Таков был взгляд известного иерарха начала XX века на реформу Петра Великого и церковно-государственные отношения в его царствование. В то же время наблюдались попытки оправдать действия Петра и его помощников по церковной реформе. Характерна в этом смысле статья Б.Титлинова о Феофане Прокоповиче в Русском Биографическом словаре, где автор с нескрываемым сочувствием писал о деятельности этого церковного деятеля XVIII века.[xl] Историк отмечал, что этот иерарх был человек, «упившийся разумом, один из образованнейших, просвещеннейших людей своего времени».[xli] Далее Титлинов писал, что вокруг Феофана сформировался кружок представителей нового русского просвещения, с которыми сам Прокопович был в самых близких дружеских отношениях.[xlii] Апологетом Петровской церковной реформы был П.В.Верховской. Свои взгляды на личность царя, на Синод и Духовный Регламент, на деятельность некоторых иерархов он изложил в своем капитальном труде, который стал, пожалуй, основным в дореволюционной историографии церковной реформы Петра Великого.[xliii] Историк обозначил в нем все стороны церковных преобразований в первой четверти XVIII века, сделал подробный историографический анализ работ отечественных и зарубежных авторов. Верховской, с явно западническими взглядами, отмечал, говоря о предпосылках реформы, что они появились задолго до нее. Уже до Петра произошел культурный перелом к западу. Во время петровской реформы, писал автор, иерархия показала себя безгласной. «Поэтому не столько Петр, сколько именно условия исторической жизни России, издавна подготовленные и ярко сказавшиеся в конце XVII в., составляли атмосферу, в которой трудно и почти бесполезно было действовать людям старого закала, подобным Адриану [Российский Патриарх с 1690 по 1700 г.]».[xliv] Подробно изучая вопрос о составлении Духовного Регламента и первоначальном устройстве Духовной Коллегии, П.Верховской акцентировал внимание на следующем: «Мысль о Духовной Коллегии явилась в 1718 году под влиянием увлечения успехами проведения коллегиальной системы в центральных учреждениях. Поэтому в Духовном Регламенте вполне обратилась идея Духовной Коллегии, как одной из аналогичных светских государственных коллегий. Единственная разница по Регламенту состояла в том, что члены Духовной Коллегии должны были быть духовного сана».[xlv] Далее автор делает вывод о том, что разрушение власти духовной, в сущности, было явлением планомерным, целью которого было подчинение всей иерархии и духовенства светской власти, с предоставлением первой исключительного пастырства, но и то под контролем второй.[xlvi] Несмотря на одобрительные высказывания историка в пользу церковной реформы, он все же в завершении своего исследования делает довольно категоричные выводы о том, что учреждение Духовной Коллегии признается моментом, когда соборность исчезла в Русской Церкви. Сама Церковь прекращает свое существование, как самостоятельный юридический институт, и постепенно превращается в Ведомство Православного Исповедания.[xlvii] На одной из страниц своего труда Верховской высказал еще более резкое суждение: «Я положительно утверждаю,- писал он,- что со времени Петра Великого Россия не есть уже православное государство. Россия есть просто – государство».[xlviii] К вышесказанному следует добавить, что из дореволюционных работ по данной теме немаловажными являются работы С.Г.Рункевича по истории учреждения Синода и взаимоотношений архиереев с Петром Великим.[xlix] Подборка фактов относительно упадка нравственности у русского духовенства в работе автора по истории Церкви довольно тенденциозна. Он возвеличивает все деяния Петра, указывая, что тот возвысил Россию в глазах Европы, а вот Патриарх и архиереи были невежественны и не отличали «Божьего» и «кесарева».[l] Огромная заслуга этого историка в том, что им был собран и опубликован значительный архивный материал. О многих архиереях петровского времени мы можем узнать именно из их переписки, опубликованной Рункевичем. В послереволюционной историографии, в 1920-е годы, а особенно в сталинское время среди историков было распространено мнение об оппозиции Петру I, как оппозиции бояр и духовенства.[li] А.Дмитрев в своей работе писал, что Церковь вплоть до Петра I получала жалованные грамоты, которые давали ей важные привилегии. К концу XVII века крупные торговые люди, или, как они еще назывались тогда, «гости», пользуясь своим политическим влиянием, добились в Московском государстве весьма значительных льгот. Но перед ними, как «бельмо в глазу», стояло привилегированное церковное землевладение и мешало им с успехом обогащаться.[lii] Автор отмечал, что «всешутейшие соборы» Петра являли собой «осмеяние феодального духа Церкви, который стоял помехой на пути развития торгово-дворянской монархии».[liii] Говоря об основных силах политической борьбы в петровское царствование, Дмитрев считал, что «тайные сокровенные нити стрелецкого восстания приводят нас в покои феодальной боярской знати, и сам главный вождь этой феодальной реакции, патриарх Адриан, приказывая своей споручной братии возбуждать стрелецкую массу во имя защиты веры, в то же время деятельно сносился с главнейшими заговорщиками из среды боярства…»[liv]. Автор не остановился на этом в своих рассуждениях и утверждал, что в отстаивании ношения бород и в нежелании носить немецкие одежды сказывались не традиционные причины сохранения старины, а экономические причины борьбы оппозиции с Петром I. Дмитрев писал о заговоре «кучки реакционной феодальной знати», сгруппировавшейся вокруг сына Петра, царевича Алексея, и заточенной в монастырь жены Петра Евдокии Лопухиной. Петр, желая найти выход из такого положения, искал себе в том помощников. И, как сделал вывод Дмитрев, нашел их. Позволю себе привести здесь довольно большую цитату из работы этого автора. Он писал: «Петр нашел себе этих надежных людей не в Московской Руси, а на Украине. В Киеве, центре недавно покоренной московским самодержавием Украины, уже давно существовала ученая корпорация православного монашества, которая ожидала только случая, чтобы применить свои способности на поле российского царизма, и из узкой сферы воспитателей и профессоров духовного юношества выйти на широкий путь славы и почета под эгидой победоносного московского самодержавия. Проникнутые духом иезуитизма, льстивые и раболепные, усвоившие себе плоды западноевропейской схоластической науки, чуждые привязанности к вотчинным привилегиям, которых не имели, эти иезуитствующие властолюбивые монахи как нельзя лучше приходились к новой роли пионеров церковного полицейского режима, охраняющего российский императорский абсолютизм… В руки этих новых подхалимов российской торгово-дворянской монархии Петр и отдал всю высшую иерархическую власть в Церкви».[lv] Думаю, данное мнение не нуждается в комментариях. Делая вывод, А.Дмитрев заключает, что целью реформы явилось стремление приспособить Церковь к желаниям дворянства.[lvi] Такие и подобные им высказывания появлялись в советской историографии вплоть до 50-х годов, когда вышла в свет монография Н.Б.Голиковой, основанная на массивном материале фонда Преображенского приказа, по политическим процессам при Петре Великом.[lvii] Автор предоставила нам возможность по-новому взглянуть на дело Талицкого, показала связь Талицкого  с  Тамбовским епископом Игнатием, более подробно раскрыла истоки процесса 1707 года над епископом Исаией. Голикова отметила, что речи против Петра I и его политики, целью которых было вызвать общее недовольство, угрозы царю, желание ему смерти или плохие на него предсказания, утверждение, что Петр I не истинный царь, а узурпатор и антихрист, сочувствие противникам царя, порицание его поведения, осуждение мероприятий правительства, жалобы на налоги, жалобы на введение иноземных обычаев, разговоры о пренебрежении царя к Православной религии, употребление царского имени в брани – все это являлось распространенным видом политических преступлений, которые можно объединить в один термин «непристойные речи».[lviii] Автор впервые в историографии предоставила возможность говорить о более демократическом составе антипетровской оппозиции. По представленным архивным документам можно судить о широкой социальной базе протеста против петровских преобразований. По вопросу о наказаниях за преступления Голикова сделала интересное замечание о том, что Петр I старался, как возможно, больше ограничить употребление смертной казни. Царь заявлял: «на беспорядки и преступления надлежит конечно налагать наказание, однако ж и сберегать жизнь подданных сколь возможно».[lix] Это было новым для российского законодательства. В дальнейшем интерес к настоящей теме возобновился только в 1980-х годах. Работа Л.Н.Семеновой в журнале «Вопросы научного атеизма» на основе «Описания…» Синодального архива повествует в основном о деятельности архиепископа Феодосия Яновского, о церковных землях и деятельности Синода до смерти этого иерарха.[lx] В статье В.Шульгина выдвигается мысль о том, что дело Царевича было заговором, идеологической базой которого была Церковь.[lxi] В 1990-е годы делом царевича и Суздальским розыском занимался С.В.Ефимов. В своей статье на основе документов РГАДА автор дает сведения о личной жизни царицы Евдокии Федоровны и об отношениях с Петром I.[lxii] Этим историком отвергается версия заговора против Царя. Однако Д.О.Серов в своей работе делает предположение о существовании военного заговора вокруг фигуры С.Глебова (обвиняемого по Суздальскому розыску),[lxiii] но доказательств этому не достаточно. У обоих авторов, у Ефимова и Серова, ярко выражено их негативное отношение к духовности Петра Великого. Они обвиняют его в нецерковности и противности духу Христианства.[lxiv] В заключение историографического обзора отметитм, что история розысков 1718 годов нуждается в некоторых уточнениях, остаются практически неизученными розыски 1700-1701 и 1707 годов. Кроме того, существует много неясных моментов, связанных с деятельностью ряда архиереев петровского времени, биографии многих из них нуждаются в подробном изучении. Опубликовано не достаточное количество архивных материалов по истории церковно-государственных отношений в период царствования Петра Великого. Указанная тема несколько выходит за рамки правления Петра I. Это объясняется тем, что Феодосий Яновский, осужденный при Екатерине I, был все же архиереем петровского времени, а история его падения началась до смерти Петра. Кроме того, интересно проследить смену характера архиерейских процессов в послепетровское время.

Общая характеристика архиерейского собора петровского времени

К концу XVII века на такой огромной территории, которую в то время занимало Московское государство, было 23 кафедры, не считая Киевской митрополии (присоединена в 1686 году). В конце патриаршего периода была 1 патриаршая, 13 митрополичьих, 7 архиепископских и 2 епископских кафедры. Согласно «Спискам…» П.М.Строева, в Русской Церкви с 1690 по 1725 год насчитывалось 24 епархии, не считая викариатств. [lxv] Но при этом Строев писал о Могилевской и Луцкой епархиях, как о входивших в состав Московской Патриархии. Однако, как указал А.В.Карташев, в 1711 году Луцкая кафедра была обращена в униатскую, когда епископ Луцкий и Острожский Кирилл Шумлянский был изгнан униатами с кафедры, после чего, как отмечает сам исследователь, православных владык там не было. Могилевская же кафедра, наряду с другими Малороссийскими епархиями, кроме Киевской, была передана русскому Патриарху польским правительством только номинально. Эти епархии оставались в пределах Польши и не могли иметь своих епископов, там были униатские архиереи.[lxvi] К этому добавим, что Тамбовская кафедра была упразднена в 1699 году. При Петре Великом в 1707 году учреждена в Сибири Иркутская епархия (вторая в Сибири, после Тобольской). Прежде чем начать речь о составе архиерейского собора, следует оговориться, что будут указаны только те иерархи, над которыми была совершена архиерейская хиротония непосредственно в единоличное правление царя Петра I. Естественно, тех архиереев, которые были рукоположены до воцарения Петра и продолжали при нем свое служение, или же жившие и активно действовавшие при Петре, но рукоположенные в епископы уже после смерти императора,- всех их намного больше. Тем не менее,  именно  те  духовные  лица, которые  стали  архиереями  при Петре Великом, составляют особый интерес. В царствование Петра I (т.е. в период с лета 1689 по январь 1725 года) рукоположенных в святительский сан было 60 человек.[lxvii] К этому числу архиереев можно отнести еще четырех человек: три грека (Парфений Небоза, архиепископ Холмогорский и Важеский, бывший митрополит Лаодикийский, определен на кафедру в 1703 году; Иоанникий, митрополит Ставропольский до 1719 года, затем митрополит Коломенский; Филофей, архиепископ Смоленский, бывший митрополит Охридский, изгнанный турками, определен на русскую кафедру в 1722 году, но в 1728 году по доносам отрешен от должности на покой[lxviii]) и один, как можно предположить, серб (Ефрем Янкович, митрополит Суздальский, бывший митрополит Сербский, определен на русскую кафедру в 1708 году). Нет сведений о том, когда эти четыре архиерея были рукоположены в епископский сан, но мы можем отнести их к общему числу всех 60 российских архиереев, учитывая то, что они были определены на российские кафедры именно в царствование Петра Великого. Таким образом, можно говорить о 64 иерархах петровского времени. Отдельно от общего числа всех архиереев следует сказать о Патриархе Адриане. Он взошел на патриарший престол в июле 1690, т.е. уже в непосредственное царствование царя Петра, причем в самом его избрании произошел конфликт между ним и Царем. Петр I хотел видеть Патриархом Псковского митрополита Маркелла, чему не противились остальные архиереи; но средние слои духовенства (архимандриты и игумены) предлагали поставить Адриана (бывшего в то время митрополитом Казанским). За Адриана была почитавшая его мать Петра I Наталья Кирилловна Нарышкина. На Церковном Соборе все эти разногласия выявились, но дело решили в пользу Адриана.[lxix] В дальнейшем, Патриарх не одобрял новаторские стремления молодого царя. В итоге, он оказался последним Патриархом царской России. Давая общую характеристику составу архиерейского собора, следует начать изложение  с вопроса о происхождении  иерархов, рукоположенных при Петре I. Сведения о происхождении архиереев, в основном, были взяты из статей Русского Биографического словаря, из работы С.Г.Рункевича о русских архиереях и их отношениях с царем, где автор приводит те сведения, которых нет у других исследователей, а также из работ других историков, писавших по иерархиям каких-либо отдельных епархий. Из всех 60 иерархов (я исключаю малоизвестных греческих и сербского архиереев) определенно известны по своему социальному положению только 23 человека. Не удалось пока ничего узнать о 35 архиереях. И в двух случаях были обнаружены разногласия среди историков. Это относительно социального происхождения Сибирского митрополита Антония Стаховского и Черниговского архиепископа святого Феодосия Углецкого.[lxx] Учитывая разные мнения в литературе по данному вопросу, все-таки возможно отнести этих двух иерархов к тем, чье происхождение известно, при этом считая Антония Стаховского как принадлежащего к духовному званию, а Феодосия Углецкого – к дворянскому. Архиереев, происхождение которых известно, учитывая Антония Стаховского и Феодосия Углецкого, можно разделить на следующие группы. Из 25 иерархов: 6 человек – выходцы из духовного звания (есть упоминания о детях священников или просто указано, что из духовного звания, один – сын церковника, есть сын епископа); 2 человека по своему происхождению казаки (один из них – митрополит Димитрий Ростовский); один архиерей из семьи мещанина-торговца (это Феофан Прокопович). Самую многочисленную группу составляют выходцы из дворянских родов, как русских, так и украинских. Таких архиереев известно 15 человек. В Русском Биографическом словаре о Сарском епископе Феодосии указано, что он является князем Вадбольским.[lxxi] Из малороссийского шляхетства вышли Стефан Яворский, Иоанн Максимович, Иродион Жураковский; из польской шляхты – Феодосий Яновский. Ростовский епископ Досифей Глебов происходил из дворовых людей Лопухиных. Это довольно интересная деталь его биографии, именно он будет одним из основных подсудимых по делу царевича Алексея и царицы Евдокии. Вопрос о национальной принадлежности архиереев петровской эпохи занимает немаловажное место в характеристике всего архиерейского собора. Здесь необходимо отметить то отношение, которое было у Петра Великого к малоросскому и великоросскому епископату. Как сказал об этом А.Карташев: «Он [Петр I] положил начало целой системе, на ряд десятилетий,- передачи Русской Церкви в руки киевских ученых именно потому, что они были школьно подготовлены и по методам западноевропейской латинской школы».[lxxii] Петра очень заботила малограмотность русских священников, о чем он писал в свое время Патриарху Адриану,[lxxiii] и поэтому он больше полагался на ученое духовенство из Малороссии. Это общее мнение историков по данному вопросу. Но также вероятно и то, что Петр I ставил на русские кафедры малороссов, как людей плохо знающих внутреннюю русскую жизнь. Точнее говоря, царь видел недовольство своими реформами со стороны значительной части духовенства, а малороссы, как, возможно, казалось Петру, не станут им сочувствовать, так как они не замешаны в русских делах и своим посвящением будут всецело обязаны царю. Поэтому виды Петра на малороссов были не только в плане их учености, но и в плане их непричастности к оппозиционным кругам. Но при этом, как отметил А.Карташев, Петр I ошибся в некоторых малороссах. Например, в Стефане Яворском, который, будучи сторонником царя, потом принял противоположную позицию.[lxxiv] Из 64 иерархов определенно известно о национальности 34 человек. В литературе великороссами указано 12 человек, малороссами – 17. Предположительно, есть один архиерей родом из Валахии. Как уже упоминалось, было три архиерея грека, один – серб. Подробнее скажем о греке Филофее, архиепископе Смоленском и Дорогобужском. Он родом из Константинополя. Как написано о нем в Русском Биографическом словаре, в звании митрополита он управлял Охридской епархией, но в 1714 году отрешен за неправильные сборы денег с архиереев, впал в долги и уехал в Россию, изгнанный турками. Получил доступ к Петру I. 13 февраля 1722 года назначен архиепископом Смоленским. Ему, как иностранцу, дали помощника по управлению и переводчика. В 1726 году он был обвинен в неисполнении синодальных указов, симонии, казнокрадстве, дозволении постригать в монашество девиц пятнадцатилетнего возраста и в прочих проступках. Однако его тогда простили и оставили в Смоленске. Но в 1728 году по новым доносам он был отрешен от должности на покой в Московский греческий монастырь, где жил до смерти 3 мая 1735 года.[lxxv] Из этих сведений видно, что греческий архиерей-изгнанник получил назначение на русскую кафедру исключительно по воле царя. Очевидно, Петр Великий старался опереться не только на малороссов, но и на архиереев-иностранцев. Другой грек Иоанникий успешно способствовал преобразованиям царя. До 1719 года он был на Ставропольской кафедре, затем стал митрополитом Коломенским и Каширским. Его подпись есть, в числе других архиереев, под Духовным Регламентом. В 1723 году он завел школу при Коломенском архиерейском доме, где обучались более 100 человек.[lxxvi] Кроме перечисленных национальностей, в петровскую эпоху были еще два поляка – Феодосий Яновский, происходивший, как отмечалось уже, из польской шляхты[lxxvii], и Лаврентий Горка.[lxxviii] Все приведенные выше сведения еще не дают возможности говорить о господстве малороссийских иерархов в Русской Церкви при Петре Великом, вернее об их численном превосходстве. По известным данным получается, что малороссов больше, чем великороссов, но еще не учтены другие архиереи, национальность которых в источниках не указана. Чтобы все-таки выяснить общую картину, можно попытаться установить национальную принадлежность иерархов по косвенным признакам: по фамилии, по месту рождения, месту жительства до пострига, по месту монастыря, где принимался постриг и т.п. Руководствуясь этим, можно заключить, что великороссов было больше (33 человека), чем малороссов (24 человека). Конечно, это все предположительно. Если говорить о национальности по монастырю, из которого состоялось рукоположение в архиерея, то бывали случаи, когда малороссы приезжали в Россию и уже здесь становились игуменами и архимандритами монастырей. Используя такие данные, замечу, что из великоросских монастырей в архиерейский сан было рукоположено 40 человек, из малороссийских– 16. Один был взят из монастыря на Валахской земле. Вопрос о хиротонии архиереев петровской эпохи наиболее полно освящен в историографии. По всем иерархам есть сведения об их святительской хиротонии, кроме трех греков и серба. Согласно Строеву, из архимандритов было рукоположено в архиереи 43 человека, 6 человек – из игуменов, 4 – из иеромонахов. Кроме того, из наместников монастырей принял хиротонию Филофей Лещинский, митрополит Сибирский. Из экономов – Варлаам Косовский, епископ Иркутский. Святой Иннокентий Кульчицкий, епископ Иркутский, был рукоположен из префектов Заиконоспасских. Из уставщиков Александро-Невского монастыря – Боголеп Адамов, епископ Великоустюжский. Однако у Строева нет сведений о хиротонии трех архиереев: Могилевском епископе Сильвестре, князе Четвертинском, и двух Луцких епископах Дионисии и Кирилле. Из Русского Биографического словаря узнаем, что Сильвестр рукоположен из игуменов Четвертинского монастыря.[lxxix] Дионисий Жабокрицкий и Кирилл Шумлянский остаются неизвестными по своей хиротонии. За период царствования Петра I переводы архиереев с кафедры на кафедру были довольно часты. Причины этого были различны. При рукоположении в сан архиерея и при переводе иерарха на другую кафедру основное место занимала личная воля царя. Намерения Петра относительно того или иного архиерея играли решающую роль при перемещении иерархов в другие епархии. Сразу можно выделить группу архиереев, которые были поставлены или перемещены на определенные кафедры по воле Петра I, как люди авторитетные, больших способностей, нужные  царю в  проведении его  политики. Такими  иерархами  оказались Дмитрий Ростовский, Иоанн Максимович, Иннокентий Кульчицкий, Георгий Дашков, Феофан Прокопович, Стефан Яворский, Феодосий Яновский и Иродион Жураковский. Большая часть архиереев не переводились за время своего святительства в другие епархии. Таких архиереев около сорока человек. У восьми человек причины перевода остаются пока неизвестными. Есть архиереи, причиной перемещения которых послужили их личные о том хлопоты: Казанский митрополит Сильвестр Холмский-Волынец, Лаврентий Горка и Игнатий Смола. Причины увольнения с кафедры тоже были различны. Примерно 8 архиереев были уволены или по личной просьбе, или по старости на покой. По воле царя за свои противные действия были отрешены от управления епархиями и наказаны: Нижегородский митрополит Исаия, Тамбовский епископ Игнатий, отчасти, Киевский митрополит Иоасаф и Ростовский епископ Досифей. Именно об этих архиереях пойдет дальнейшая речь, так как с их именами связаны целые политические процессы. Приведя несколько примеров, можно сделать вывод, что во многих случаях причиной перевода или увольнения архиереев с их кафедр являлась причастность этих иерархов к кругам общества, враждебным царю и его реформам. Те иерархи, которые сочувствовали начинаниям Петра и помогали ему в его реформах, дольше находились на своих кафедрах и почти никуда не перемещались (Новгородский митрополит Иов, Казанский митрополит Тихон, Астраханский митрополит Самсон, Нижегородский епископ Питирим и др.). Таким образом, хиротония, назначение на кафедру и увольнение из епархии совершалось по воле царя, хотя это должно быть внутренним делом Церкви. На кафедры поставлялись не те, которых хотел местоблюститель или в дальнейшем Синод, а непосредственные кандидатуры Петра I. Архиереи только исполняли пожелания царя и совершали хиротонию над лицами, ему угодными. Такая тенденция была ярко выражена в жизни Церкви петровской эпохи. От близости иерархов к царю зависело их архиерейское служение, их назначения и их деятельность в своих епархиях. Отношения архиереев с Петром зависели от того, поддерживают ли они его преобразования или нет. В историографии много внимания уделено взаимоотношениям царя с малороссами Стефаном Яворским, который постепенно перешел в лагерь недовольных мероприятиями Петра, с Феофаном Прокоповичем, оставшимся до конца верным царю, с Феодосием Яновским, который изменил политике императора после его смерти; и с великороссами Афанасием Любимовым, митрополитом Иовом и Митрофаном Воронежским. Сторонником и защитником петровских реформ был Сибирский владыка Иоанн Максимович, посвятивший Петру некоторые свои сочинения, за которые царь благодарил святителя.[lxxx] Иоанна даже назвали панегиристом реформ Петра I.[lxxxi] Однако в свое время он был оклеветан в том, что помогал Мазепе, но царь добился правды и узнал о невиновности этого архиерея.[lxxxii] Сочувствовал деятельности Петра, как можно предположить, Воронежский архиепископ Арсений Костюрин. Он был любим царем и сопутствовал ему в некоторых походах.[lxxxiii] Был предан Петру и вел с ним переписку Астраханский митрополит Самсон. Он увещевал участников бунта в Астрахани в 1705 году. Бунтовщики хотели его убить, как верного царю.[lxxxiv] Хорошо был известен царю Пахомий Шпаковский из Валахии, которому Петр доверял различные поручения по сношениям с Турцией.[lxxxv] Епископ Георгий Дашков, пользовавшийся благоволением Петра I, после смерти царя принял деятельное участие в отмене Верховным Тайным Советом постановлений Петра Великого по церковным делам.[lxxxvi] Епископ Алексей Титов выше всего ставил чистоту веры и, боясь, что новшества Петра повредят этой чистоте, разделял взгляды своего друга Стефана Яворского, видевшего в царевиче Алексее надежду России. Однако Рункевич говорил, что это не так, и Алексей Титов был просто оклеветан Феофилактом Лопатинским, поэтому и смещен (понижен). Впоследствии Епископ Алексей всячески старался ослабить неблаговоление к нему царя Петра.[lxxxvii] Такова краткая характеристика Архиерейского собора петровского времени, позволяющая представить ту атмосферу, в которой происходили события, описанные дальше в настоящей работе. Высказанные замечания помогут лучше понять положение, в котором находились высшие церковные круги в эпоху крутых перемен в жизни Русской Церкви.

Архиерейские процессы до 1718 года

Первым крупным политическим процессом, на котором был обвинен и осужден архиерей, было, так называемое, дело Григория Талицкого. Талицкий проповедовал, что Петр I является пришедшим антихристом, доказывая это, в частности, тем, что он – восьмой царь на Руси, а также рядом других фактов. Этот проповедник был знаком с Тамбовским епископом Игнатием и Суздальским митрополитом Илларионом, а также с некоторыми московскими боярами и посадскими людьми. Епископ Игнатий открыто сочувствовал и поощрял подпольные писания Талицкого. Он читал его тетради. А когда слушал из уст самого автора эти писания, то проливал слезы от умиления.[lxxxviii] Розыск и суд по делу Григория Талицкого были большими. Царь Петр и Ромодановский хотели, чтобы Освященный Собор во главе с Патриархом Адрианом в 1700 году расстригли епископа Игнатия, но этого пока не произошло. После смерти Патриарха дело затянулось. Но в 1701 году 12 архиереев во главе со Стефаном Яворским, местоблюстителем Патриаршего престола, объявили учение Талицкого ложным (так как час кончины мира, о чем проповедовал Талицкий, никто, кроме Бога-Отца, не знает). Епископа Игнатия расстригли и сослали в Соловецкий монастырь.[lxxxix] Надо заметить, что сегодняшние сведения о жизни и судьбе епископа Игнатия очень скудны, за исключением сведений о деле Талицкого. Например, в Синодальных списках архиереев не говориться о том, что епископ Игнатий был причастен к делу Талицкого и сослан на Соловки.[xc] Однако П.Строев сообщает, что с 1687г. по 1697г. он был архимандритом Солотчинского монастыря, 21 ноября 1697г. хиротонисан в епископа на Тамбовскую кафедру, но 23 августа 1699г. – отлучен и сослан в 1701г. на Соловки. Умер расстриженный епископ 26 марта 1718г.[xci] Этот архиерей, открывающий собой в истории эпоху архиерейских процессов, доживет до третьего такого архиерейского следственного дела. Кикинский розыск начнется, когда Игнатий будет еще жив. Следует также сказать, что епископ Игнатий не обошелся в своей жизни, как и многие тогда архиереи, без доноса на него. Здесь не имеется в виду дело Талицкого. Сейчас известно, что в 1700 году бывший крестовый поп епископа Игнатия объявил за собой в Чудовом монастыре «государево дело» и обвинил своего архипастыря в незаконной трате казны.[xcii] Подробности дела остались не выяснены, но важен сам факт такого доноса в канун тяжелых для этого архиерея испытаний. В данной контексте будет интересна дальнейшая история, связанная с епископом Игнатием, а, вернее, с его именем, после суда над этим иерархом. В 1702 году появилось одно анонимное письмо на имя царя. Это столбец, содержащий в себе следующее: «Извещая Тебе Великому Государю Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержцу Помазаннику Божию яко Самому Богу на Страшном и нелицеприятном Суде на Втором Христовом Пришествии «еже ей, ей» в правду в том Моисеевского монастыря на попа Карпа Парфеньева, как был Твой Великого Государя гнев праведно на Тамбовского владыку Игнатия, и в прошлом 701 году по Твоему Великого Государя указу сан с него снят, и апреля в 9-й день после утрени он поп Карп сообща того монастыря с Игуменьей Евникией пели молебен в церкви и свечи пред всеми местными иконами ставили алтынные, а говорили они так, сей де молебен отпоем со слезами за обидящего нашего Государя, что де он Государь затеял наступать на наш монашеский и священнический чин, ругает не только де на наш, но и на архиерейский, чего де прежде сего при прежних Царях и век не бывало, и не слыхано бывало де какая и вина на освященный чин придет, иное де гражданскому суду в поругание отнюдь не отдавали, но ведал де той чин крайний архиерей и Бог де Его Государя за то смиряет, а все де он Государь слушает иноземцев, и про то дело знает того монастыря старица Евфросинья Алексеева по прозванию Брызгало; и Ты изволь Великий Государь взять и о сем деле допросить, и она тебе Государю скажет подлинно. Да в прошлом же в 701 году после Святой Недели в скорых числах по Твоему Великого Государя указу и по приказу Преосвященного Стефана Митрополита Рязанского в Москве велено описать церкви Божии, что в них есть всякой церковной утвари и казны и записать в книги и заручить тех церквей за священниковыми с причетники руками податей книги в Духовный Приказ судье старцу Иосифу, а у него священника Карпа в церкви Божией Моисея Боговидца было Никитского Сорока староста Вознесенский поп, что за Никитскими воротами Савин Иванов с десяцким, и описав всю церковную утварь налицо, и начал его попа Карпа тот староста спрашивать, нет ли де батюшка (…) церковных денег, и он поп Карп неведомо для чего не сказал ни копейки про церковные деньги, а в ту пору было тех церковных денег с лишком сто рублей. Да он же поп Карп сообща с той же игуменьей в прошлом 698 [?] году января в 1-й день самовольством своим поставили для своей без дела корысти лавку на Твоем Государеве проезжем переулке возле ограды монастырской во весь переулок и отдали ту лавку в наем, а берут по одиннадцати рублей с полтиной, а в церковь Божию тех денег не дают, делят по себе, а церкви Божией от той лавки стали очень тесно, и православным всяких чинов людям ход отняли, и от церкви Божией Моисея Боговидца всех отогнали, потому что стало трудно, за той лавкой пройти нельзя, а обходить далеко. Прикажи Великий Государь того попа Карпа во всем допросить. В том то мой извет Тебе Великий Государь на него попа Карпа, чтоб и иным попам воровать было неповадно». На обороте письма написано: «Князь Иван Борисович, подать бы тебе сие письмо Самому Великому Государю тотчас не мешкая и не распечатывая, а если не подашь, и на тебя будет другое письмо изветное».[xciii] Автор письма так и остался неизвестен историкам. Возможно, это человек, хорошо знающий попа Карпа и его служебные дела, к тому же недовольный им по личным соображениям, потому что кроме доноса в осуждении царя автор письма пишет и о чисто местных проблемах (постройка лавки в неудобном месте). Автор письма так и не был установлен на следствии. Похоже, к этому даже и не стремились, что является несколько странным. Тем не менее, 18 апреля 1702 года царь указал через Ромодановского взять попа Карпа, игуменью Евникию и старицу Евфросинью Алексееву Брызгало в Преображенский Приказ и там допросить по подметному письму.[xciv] На допросе поп Карп показал, что летом 1701 года игуменья велела ему отпеть молебен и поминать на нем Игнатия, епископа Тамбовского, и говорила, что тот епископ прислал к ним в монастырь на милостыню денег, а про свечи перед местными иконами он не помнит. Он пел молебен с дьяконом Иаковом, который и поминал о здравии и спасении епископа Тамбовского. На молебне присутствовали все сестры. После молебна игуменья дала им за труды гривну на собор.[xcv] Но сам Карп перед иконами алтынных свеч не ставил и про Государя с игуменьей не говорил.[xcvi] По остальным пунктам обвинений в адрес попа Карпа продолжать не станем, так как они не являются необходимыми в изучении темы настоящей статьи. Игуменья Евникия на допросе сказала, что прошлым летом, когда в Москве были все митрополиты [имеется в виду, вероятно, Собор архиереев в 1701г. по поводу расстрижения Тамбовского епископа Игнатия] к ней пришел мирянин и дал денег на милостыню. Он велел отпеть молебен о здравии и спасении митрополита Игнатия, а какого именно митрополита она не помнит. Игуменья велела петь молебен попу Карпу и сказала поставить трехкопеечные свечи, а не алтынные. За молебен она дала Карпу гривну на собор, остальные деньги раздала старицам. Но про молебен со слезами и про царя она ничего не говорила. Про старицу Евфросинью игуменья сказала, что та жила в монастыре неистово, у нее в подполе нашли солдата. За это Евфросинья была сослана в Суздальский Покровский монастырь, откуда она убежала и два года жила у солдат в Преображенском или Семеновском полку. Затем ее вернули в монастырь. Она несколько раз уходила оттуда, после чего игуменья стала ее смирять и грозить выгнать совсем из монастыря. Но Евфросинья с бранью сказала, что если она ее выгонит, то та ее сожжет, как Талицкого. Об этом слышали сестры, которые в келье с Евфросиньей находились.[xcvii] Старица Евфросинья показала на допросе, что игуменья после молебна ходила по кельям, давала деньги сестрам и велела молиться о митрополите Игнатии, а сестры на это отвечали недовольством и упрекали игуменью в совершении такого молебна. Когда игуменья жаловалась на Евфросинью в приказ, то она спросила, за что та хочет ее выгнать, ведь и сама плохо поступила, когда пела молебен об Игнатии. Старица стала угрожать тем, что если кто придет в монастырь, то она и все сестры выдадут Евникию в этом деле. Слов о Талицком она за собой не признала.[xcviii] Таким образом, показания всех троих участников дела были довольно противоречивые. Но мы так и не узнаем, чем же следствие закончилось, потому что далее архивное дело обрывается. Сказано лишь о том, что 26 апреля 1702 года по указу царя и приказу Ромодановского поп Карп из Преображенского Приказа был отдан под расписку кормовому иконописцу Оружейной палаты А.С.Чижину. При чем ему велено в любое время доставить попа по вызову в Приказ.[xcix] 6 мая игуменья Евникия на тех же условиях отдана дворянину В.С.Нестерову, а старица Евфросинья – тяглецу Новокузнецкой слободы Гавриилу Алексееву.[c] По поводу показаний игуменьи сразу возникают несколько вопросов. Кто тот митрополит, о котором служили молебен? В то время служащих архиереев с именем Игнатий было двое: Тамбовский и Тобольский. Следовательно, молебен служили о митрополите Сибирском и Тобольском Игнатии Римском-Корсакове. Интересно и то, как много внимание уделяли в церковных кругах делу Талицкого и наказанию епископа Игнатия, потому что, по словам игуменьи, Евфросинья привела ей пример именно с наказанием Талицкого. Та же история будет и спустя двадцать лет, когда вспомнят о казни Досифея, но об этом далее. Таким образом, получается, что в подметном письме было много наговора. Скорее всего, действительно игуменья молилась по просьбе человека о здравии болящего тогда митрополита Сибирского Игнатия, а крамолы в том никакой не было. Хотя вполне вероятно, что могла идти речь о царе, как он обижает архиерейский и священнический чин, потому что это было время, когда только началось местоблюстительство, и многие желали, конечно, видеть в России Патриарха. Процесс же 1700-1701 годов показывал недоброжелательность Петра к духовенству. В контексте рассмотренного выше дела следует рассказать и о судьбе того самого митрополита Игнатия, молебен о здравии которого привел к целому следствию в Преображенском Приказе. Сначала необходимо отметить, что Петр I большое внимание уделял Сибири и обращению ее народностей в Православие. Ввиду этого он желал видеть на Сибирской кафедре людей, которые деятельно выполняли бы царские указы, относительно этой епархии. Сам царь во многом помогал сибирским владыкам, вел с ними переписку, но его отношения с митрополитом Игнатием не сложились. Архимандрит Московского Новоспасского монастыря с 1685 года, человек дворянского происхождения Игнатий Римский-Корсаков стал митрополитом Сибирским и Тобольским в 1692 году. Он активно боролся в Сибири против раскола, написал три известных окружных послания против попа Аввакума и казанского чернеца Иосифа Истомина;[ci] завязал отношения с Пекином, на что царь Петр возлагал большие надежды. Но ничего не известно о личных сношениях Петра с Сибирским иерархом. Скорее всего, это вызвано тем, что сам Игнатий принадлежал к «старорусской партии», которая преследовала нововведения и была против влияния иностранцев. Он в свое время поддерживал Патриарха Иоакима, сам производил допросы и сам доносил. Патриарх Адриан его недолюбливал и удалил подальше от Москвы, хотя и на митрополичью кафедру. Есть сведения о том, что Игнатий под конец жизни сошел с ума, хотя не совсем понятны основания такого заключения. В 1700 году он был отправлен на покой в монастырь.[cii] Жил он на покое в Чудовом монастыре, но, как сообщается в Русском Биографическом словаре, из-за буйного поведения был переведен в Симонов монастырь, где умер 13 мая 1701 года и там же погребен.[ciii] Если игуменья Евникия и поп Карп действительно говорили об унижении Петром архиереев, то, возможно, они и имели в виду судьбу Игнатия Римского-Корсакова. Но еще следует уточнить, когда в монастырь пришел человек и просил молиться за митрополита Игнатия. Судя по допросам, это случилось перед Петровым постом.[civ] Но тем самым обвиняемые вредили сами себе, так как митрополит к тому времени уже скончался, к тому же архиерейский собор в Москве по делу епископа Игнатия из Тамбова, скорее всего, проходил в самом начале года. Таким образом, изветчик словно подыграл им, потому что писал об апреле,[cv] когда митрополит еще не «преставился» и действительно нуждался в молитвах о его здравии. Следующий архиерейский процесс состоялся через 6 лет. Весной 1707 года состоялось крупное следствие по делу Нижегородского митрополита Исаии, который, пережив все нападки, увидит следующий розыск в 1718 году (он умер в 1720г.).[cvi] Исаия был хиротонисан в митрополита Патриархом Адрианом 23 июля 1699 года из архимандритов Московского Новоспасского монастыря и поставлен на Нижегородскую кафедру. Как отмечали историки, этот архиерей был враждебен к петровской политике.[cvii] Он осуждал деятельность главы Монастырского Приказа И.Мусина-Пушкина, не платил налогов этому приказу.[cviii] Следствие началось 22 марта 1707 года по доносу певчего Семена Андреева на Нижегородского митрополита Исаию.[cix] Дьяк Ингерманландской рыбной канцелярии Алексей Павлов в письме князю Ф.Ю.Ромодановскому писал о том, что певчий Нижегородского митрополита Семен Андреев с товарищами взял подьячего Назара Микляева, они повели его к митрополиту, а по дороге сильно побили. Н.Микляев стоял во главе рыбных промыслов, поэтому произошла после этого случая остановка в делах Рыбной Канцелярии, как доложили о том царю 14 февраля 1707 года дворянин рыбных промыслов Василий Новиков и стольник Афанасий Неплюев. Далее Павлов сообщал, что 18 марта певчего привезли в Рыбную Канцелярию на допрос. Выяснили то, как ему кто-то принес узелок, в котором была человеческая кожа. Значит, на него пало подозрение в колдовстве и гадании. Еще певчий добавил, что он брал Микляева по повелению митрополита и сам его на дороге не бил, а сделал это казначей. Именно тогда С.Андреев, испугавшись, что его накажут за Микляева, сказал за собой «слово и дело Государево». Согласно этому письму Петр I велел всех привезти в Преображенский Приказ и Ромодановскому в том разобраться.[cx] В письме В.Новикова царю сообщалось следующее. Когда А.Неплюев уехал в Москву для доклада царю, в то время 10 февраля 1707 года митрополит Исаия позвал к себе через певчего С.Андреева подьячего Назара Микляева. Тот пришел к архиерею в крестовую церковь и взял благословение, на что митрополит ему ничего не сказал и отправил Микляева обратно. По дороге С.Андреев с 10 людьми по повелению митрополичьего казначея старца Макария побили Микляева и отнесли на архиерейский двор. Сам В.Новиков пошел к митрополиту и просил освободить Н.Микляева, но тот не согласился и к тому же стал угрожать В.Новикову. В другой раз, когда Новиков снова пришел к архиерею, тот допрашивал Микляева и написал ему вину, что он «пырнул» ножом певчего Андреева. Исаия велел Новикову вместе с другими подписать это объявление вины. Новиков отказался, так как не видел никаких ран на теле певчего Андреева. Митрополит с гневом выгнал его, а остальных заставил поставить свои подписи. 11 февраля 1707 года Микляева наказывали плетьми, после чего он лежал при смерти. Сам Новиков в конце письма выразил свое возмущение и написал, что такого наказания никто себе не позволял.[cxi] Тогда же 11 февраля, Назар Микляев словесно дал челобитную стольнику и воеводе М.И.Павлову в Нижегородской приказной палате. Павлов записал его показания, которые Микляев подписал и просил осмотреть его раны. В тот же день царь по этой челобитной велел сделать осмотр ран при свидетелях. На осмотре увидели, что увечена спина и брюхо, ноги сильно побиты плетьми, абсолютно все тело побагровело, кроме рук целых мест на теле нет.[cxii] На допросе 19 марта в Рыбной канцелярии по поводу челобитья Микляева певчий Семен Андреев сказал, что он пришел вместе с Назаром в Казанскую церковь и тот подошел под благословение к архиерею. Исаия велел взять Назара для выяснения какого-то дела в Казенный Приказ. По дороге Назар убежал, его поймали и сильно побили.[cxiii] На допросе в Преображенском Приказе у князя Ромодановского певчий Семен Андреев показал следующее: как-то подьячий Нижегородской Рыбной Канцелярии Сергей Григорьев взял его с собой в дом посадского человека Игнатия Андреева. Там были рыбный промышленник Василий Новиков и подьячий Назар Микляев, а так же жена И.Андреева Марья и какой-то человек Новикова. Назар при всех рассказал ему (Семену Андрееву) о митрополите Исаии, что он ворует, и обвинил в том же С.Андреева, как архиерейского служителя. Новиков же попрекнул Семена, говоря, что если б он не слушал и не ходил к Назару, то его не взяли бы в Москву. На что Семен ответил, что он человек подневольный и должен выполнять повеления архиерея. Назар сказал ему о жестокости архиерея и его речах о Государе, как тот говорил, что если б Государь не отнял у архиереев монастыри и крестьян, то и шведов бы побил, а так как он это сделал, то теперь нас всех шведы побьют. Новиков при таком разговоре заметил, что за эти слова могут не только в ссылку отправить, но и повесить. Назар сказал, как повесят архиерея в белом клобуке, к тому же у него борода окладистая, так будет интересно посмотреть на него висящего; Тамбовский архиерей только книги Талицкого прочел, и за то уже бит и сослан был. После этого разговора С.Григорьев привез С.Андреева в Москву, где он и объявил за собой «Государево слово и дело» перед А.Павловым в Рыбной Канцелярии.[cxiv] Оказалось, что при этом разговоре в доме были, кроме жены Игнатия Андреева, еще ее мать Ненилла и стрелецкая жена Ульяна. В Преображенском Приказе на допросе они показали, что некто Игнатий Шестой должен был Семену Андрееву деньги и прислал ему узелок, намереваясь в нем возвратить долг. Но там оказалась человеческая кожица. Это был т.н. «пузырь» или «сорочка», в которой родился его ребенок, а повивальная бабка сказала ее хранить, не известно для чего. Таким образом, с певчего Андреева были сняты обвинения в волшебстве.[cxv] 6 мая 1707 года Ромодановский по указу царя допросил В.Новикова, С.Григорьева и Н.Микляева. Новиков не подтвердил слова С.Андреева, но сказал: Назар обвинял певчего Андреева в том, что он привел его к архиерею, а потом на дороге избил безвинно. С.Андреев ответил, что он человек подневольный. На это Новиков посоветовал ему слушаться господ в хорошем, а не в дурном. Остальные слова из показаний певчего Новиков отрицал. Еще он поведал, как был у него в гостях драгунский поручик Василий Тютчев из Монастырского Приказа, который был прислан из Москвы для розыска о митрополите Исаии. Тютчев рассказал, что удивился тому, какой митрополит человек. Тот говорил, что шведы вас много били и еще побьют. Но к чему это было сказано, Новиков не знал. Сам Микляев показал, что говорил певчему Семену только о словах Тютчева, которые слышал у Новикова, и ничего более. С.Григорьев отговорился тем, что ничего не знает об этом разговоре.[cxvi] Устроили расспрос В.А.Тютчеву. Он рассказал, как явился к митрополиту Исаии и заявил о своих полномочиях. Архиерей ему ответил: «Ты де овца, вам ли де овцам про нас пастырей разыскивать, боярин Иван Алексеевич Мусин-Пушкин напал на церкви Божии, вотчины наши ведает, а ныне де у нас и данные и венечные деньги отнимает. И если те сборы у меня отнимут, и я де своей епархии все церкви затворю и архиерейство покину. Какое де мое архиерейство, что мое у меня отнимают. Как хотят иные архиереи, а я за свое умру, а не отдам. А ты де по наказу своему разыскивай правдою. И так де вы пропадаете, что черви шведы вас побивают, а все де за наши слезы, а за ваши неправды. Да и впредь же буде не отстанете от неправд, шведы вас побьют».[cxvii] При этих словах были свидетели. Тютчев передал этот разговор В.Новикову и Н.Микляеву. Слов о том, что шведы одолевают, так как царь отнял у архиереев монастыри и крестьян он от Исаии не слышал. На очной ставке с Микляевым Тютчев сказал, что Назар добавил к его словам многое от себя.[cxviii] Н.Микляев признался, что много своего наговорил «в беспамятстве и второпях».[cxix] 12 мая 1707 года по указу царя князь Ромодановский, прослушав все это дело, приказал изветчика певчего С.Андреева, В.Новикова, Н.Микляева, В.Тютчева, а так же женщин Марию, Нениллу, Ульяну и других из Преображенского Приказа освободить на поруки или под расписку до особого указа.[cxx] 10 июля 1707 года дьяк Преображенского Приказа Василий Нестеров был послан на подворье к митрополиту Исаии для допроса. Иерарх поведал о своем разговоре с В.Тютчевым. Исаия ему сказал: «… правила святых Апостолов и святых отцов и изложение вселенских Патриархов, каковое за их патриаршими руками в доме Святейшего Патриарха, ему простолюдину об архиереях сыскивать не повелевают; и боярин Иван Алексеевич сыскивал о нем, прислал свойственника своего, его Василия, нападками на него Исаию митрополита, мстя недружбу, и не справясь о том с правильной книгой [Книга Правил] и со изложением вселенских Патриархов, и напал он боярин Иван Алексеевич не на него Исаию митрополита, на Церковь Божию, потому по исконным прародителей и родителей его Великих Государей и Его Великого Государя указам, определен на всякие церковные нужды, без которых в Церкви пробыть невозможно, без вина церковного, без просфор, и воска, и ладана, и масла, и иных вещей, сборы с церквей данные и венечные деньги отнимает, и если те сборы отняты будут, соборные церкви его дома без вышеписанных нужд он затворит, и архиерейскому дому правиться будет нечем, и архиерейству быть не у чего, и за неволей архиерейство будет покинуто; какое архиерейство, что данное в дом отнимают, для того, что он о взятии на Великого Государя венечных и данных денег его Государского именного указа не слыхал, потому, прислана к нему его Государская грамота из Монастырского Приказа: велено тебе венечные и данные деньги собирать ему архиерею на церковные нужды и на домовые его архиерейские расходы; а после того те деньги велел он боярин Иван Алексеевич у него отнять и забрать в Монастырский Приказ, и без именного его Государева указа он Исаия митрополит того сбора венечных и с церквей данных денег на отдаст,..» Далее архиерей сказал Тютчеву, чтобы сыскивал правдою и помнил: за неправду и лежащий на них грех гнев Божий в том, что шведы так долго стоят. Потом митрополит добавил: «И из них есть такие, что и он Василий начальные люди и драгуны от шведов побиты, и будет и он Василий с драгунами, с которыми он прислан, станут сыскивать неправдой, и за ту неправду и за его архиерейские слезы так же швед и их побьет; говорил же, подкрепляя его Василия, чтоб он по свойству с Боярином Иваном Алексеевичем недружбы его архиерейской с ним не мстил, а сыскивал о нем правдою».[cxxi] На этих показаниях митрополита Исаии архивное дело заканчивается, и не известен дальнейший ход следствия. Но как иерарх не старался смягчить свои слова, о которых говорил Тютчев на допросе, все равно его вина заметна – он был недоволен действиями правительства и лично царя и запугивал поражением от шведов. Затем был суд над митрополитом. В итоге Исаию сослали в июне 1708 года в Кирилло-Белозерский монастырь, где он и умер. Таким образом, исходя из описанных выше процессов, в начале XVIII века уже совершенно четко обозначились намерения Петра I относительно церковной жизни и деятельности в ней духовенства. Архиереи теперь уже точно узнали неумолимость монарха по вопросам церковной политики. Петр Великий продемонстрировал свою жесткость к иерархам. Архиереи были явно напуганы этими событиями. Если епископ Игнатий позволял себе читать еретические «тетрадки» о «Петре-антихристе» и не скрывал этого, а митрополит Исаия тоже, не таясь, осуждал правительственную церковную политику и на допросах не побоялся признаться в своем негативном отношении к мерам Петра и Мусина-Пушкина, то в дальнейшем мы не увидим такой архиерейской прыти. Владыки станут молчать, и будут покорно ставить свои подписи под неугодным им Духовным Регламентом, а выражать недовольство будут только в тайных частных беседах с надежными людьми. Все попытки сформировать какое-нибудь оппозиционное мнение в обществе о царской политике окажутся безуспешными. Такая ситуация сохранится во времена Петра. При следующих монархах попытки архиереев защитить свои интересы будут проявляться, но тоже окажутся безуспешными. Петр Великий (а основа уже была заложена при Алексее Михайловиче) создаст такую систему, при которой, довольно легко можно будет пресекать всякие попытки иерархов заговорить о своих правах в управлении церковными делами. Посмотрим, как развивались церковно-государственные отношения в дальнейшем.

Кикинский и Суздальский розыски 1718-1721 годов

Политический процесс 1718 года получил в истории название «дело царевича Алексея». Н.М.Карамзин писал: «Окончательный суд по делу о царевиче Алексее может произнести только потомство».[cxxii] Уже около 300 лет как потомки окончательно еще не высказались по этому вопросу. Необходимо отметить, что до революции этой темой активно интересовались. Возобновились исследования по делу царевича Алексея в постсоветское время. Некоторые авторы (Полевой, Крекшин) видели в суде над царевичем выражение любви Петра Великого к своему отечеству, так как он был готов пожертвовать сыном для блага отечества. Другие (Голиков, Щербатов) считали, что царь не прав в этом деле, однако извиняли его духом того времени и неблагоприятными обстоятельствами, и все это искупилось государственными благодеяниями Петра.[cxxiii] Общий ход событий тех лет достаточно известен. Царевич, родившийся 18 февраля 1690 года, получил обычное тогда воспитание и обучение. А.Брикнер отмечал, что Алексей интересовался больше духовной литературой.[cxxiv] Это не совсем так. Г.Есипов сообщал, что царевич любил читать исторические книги и литературные произведения.[cxxv] Сначала царь Петр хотел, чтобы сын последовал примеру отца, заставлял его учиться разным наукам, звал его с собой в походы. Но царевич лучше прикидывался больным или наносил себе увечья, чтобы не ехать к отцу. Постепенно их отношения ухудшались. Петр считал, что на сына сильное влияние оказывают попы. И действительно, оппозиционно настроенные круги русского общества возлагали свои надежды на то, что с царевичем все опять возвратится к старине.[cxxvi] К тому же, двух таких разных по характеру личностей не кому было примирить, так как, к моменту разрыва отношений между ними, единственный примиритель – мать царевича и жена Петра I находилась далеко от них обоих, в монастыре. Петру надоело терпеть поведение Алексея. Царевич не менялся. Даже женитьба на принцессе Шарлоте Вольфенбюттельской не изменила его нравов и характера. В 1715 году царь объявил Алексею, что или он пойдет по стопам отца, или отречется от престола и уйдет в монахи. Царевич согласился на монашество, ссылаясь на свою неспособность к государственным делам, но надеясь, что потом, после смерти отца, он скинет клобук и займет престол.[cxxvii] Петр I хорошо понимал, что может произойти после его смерти при таком раскладе дел. Поэтому, протянув 10 месяцев и после многочисленных уговоров и споров в переписке с сыном, император велел царевичу приехать к нему в Копенгаген. В октябре 1716 года Алексей, по совету своих приближенных, якобы едет к отцу за границу, но сам сворачивает с пути и убегает в Австрию к цесарю. Царевича сначала скрывали в Тирольской крепости Эренберг, а затем его отправили в Неаполь в крепость Сент-Эльмо, где он прожил 5 месяцев (с мая по октябрь 1717 года).[cxxviii] Несмотря на тщательную конспирацию, Толстой и Румянцев смогли отыскать царевича и привезти в Россию. Прежде чем говорить о Кикинском розыске, уместно отметить некоторые черты личности царевича. Мнений об этом в историографии высказано предостаточно. Одни превозносили Алексея до благочестивого и богобоязненного человека, другие ниспровергали его до пьянства и распутства. Приведу здесь некоторые сведения на этот счет. Камердинер царевича Иван Большой-Афанасьев во время допросов 1718 года собственноручно написал: «А он царевич великое имел горячество к попам и попы к нему, и почитает их как Бога, а они его все святым почитают, и в народе он тем всегда блажим был».[cxxix]В августе 1717 года П. Толстой побывал у герцогини Вольфенбютельской, матери покойной тогда уже кронпринцессы, жены царевича Алексея (умерла в 1715 г.). Герцогиня сказала Толстому: «Я  натуру  царевичеву  знаю. Отец напрасно трудится и принуждает его к воинским делам, он лучше желает иметь в руках своих четки, нежели пистоли; только то мне безмерно печально, чтобы немилость Государя на внука моего не пала».[cxxx] Теперь приведу противоположные мнения о царевиче. Есипов сообщал, что царевич Алексей со своими друзьями часто пребывал в пьянстве.[cxxxi] В своем письме из Данцига 1 января 1718 года царевич обращался к некому Петру Михайловичу и просил его забавлять свою любовницу Евфросинью, которая ехала в Россию и остановилась для своих родов в Берлине. Но при этом Алексей называет его скверными словами,[cxxxii] которые по известным соображениям не цитируются здесь. Имперский вице-канцлер граф Шенборн писал о своем разговоре с царевичем Алексеем, в котором тот говорил вице-канцлеру, что заключиться в монастырь для него означает потерять тело и душу.[cxxxiii] Не слишком ли странные слова в устах православного богобоязненного человека. Относительно пьянства и крепких слов – сам царь отличался этим же. Но обвинения царевичу на суде не были беспочвенными. Алексей, по некоторым свидетельствам, признавался своему духовнику, что желает смерти своему отцу. На это духовник успокаивал его, говоря, что они все этого желают. 3 февраля 1718 года Петр I манифестом лишает царевича престола. Но перед этим (тоже 3 февраля в понедельник) в аудиенц-залу Кремлевского дворца привели царевича, как арестанта, без шпаги в присутствии высших духовных и светских чинов, где Петр велел Алексею отречься от престола и назвать своих сообщников. В этот же день царевич в Соборной церкви перед Евангелием отрекся от престола;[cxxxiv] затем начался знаменитый Кикинский розыск, названный так по имени Александра Кикина, приближенного к Алексею. Начались аресты, допросы, жестокие пытки, очные ставки. По делу царевича было привлечено 157 человек.[cxxxv] Алексей признал свою вину и назвал сообщников: Александр Кикин, Никифор Вяземский, князь Василий Владимирович Долгорукий, Сибирский царевич Василий, Семен Нарышкин и многие другие.[cxxxvi] Затем к делу было привлечено окружение царицы Евдокии – это уже начало Суздальского розыска, о котором скажем позже. Суд над царевичем Алексеем Петровичем состоял из 127 человек. Царь велел летом 1718 года высшим светским и духовным чинам вынести царевичу приговор. Духовные лица отговорились от этого, однако дали царю «на размышление» несколько выписок из Ветхого и Нового Заветов,[cxxxvii] а светские чины осудили Алексея на смертную казнь. Но через два дня (26 июня 1718г.) царевич умер в двадцативосьмилетнем возрасте. О его смерти ходили разные слухи: умер от апоплексического удара, отрублена голова, умер от растворения жил, задушен подушкой и т.п.[cxxxviii] Нас же интересует участие в этом деле в качестве обвиняемого Ростовского епископа Досифея Глебова. Позволим себе, согласно историографической традиции, говорить об иерархе в контексте розыска по делу царевича Алексея, тем более что этот архиерей имел контакты с самим царевичем. Такое положение еще оправдано и тем, что, как пишет С.В.Ефимов, фигура Досифея была нужна царю для подкрепления его версии о связи Алексея с «бородачами».[cxxxix] Но если подходить к вопросу формально, то Досифея обвиняли больше по делу царицы Евдокии. Игуменом Досифей стал в 1701 году. Происходил он из дворовых людей Лопухиных, т.е. рода царицы Евдокии Федоровны.[cxl] Отсюда понятно его расположение к Евдокии Федоровне – инокине Елене. В бытность игуменом Сновицкого монастыря Досифей считался богоугодным человеком и предсказателем. Говорили, что ему бывают видения и гласы от образов.[cxli] Когда он стал в 1709 году архимандритом Спаса-Евфимиева монастыря в Суздале, к нему писал находившийся под следствием светлейший князь А.Д.Меншиков. Князь просил помолиться, и спросил, будет ли он освобожден от несчастья и царского гнева. Досифей отвечал, что он освободиться Богом. Когда пророчество оправдалось, и князь Меншиков был прощен, то княгиня Меншикова прислала Досифею 100 червонцев и 100 рублей деньгами, чтобы раздать нищим и в богадельни.[cxlii] В 1714 году Досифей, тогда уже епископ, освятил придел в Меншиковой башне.[cxliii] Этот архиерей являлся родственником Якова Игнатьева – духовника царевича Алексея (осужден и приговорен к смертной казни в 1718 году). Едва ли не по рекомендации этого духовника[cxliv] и по ходатайству князя Меншикова[cxlv] Досифей был хиротонисан в епископа на Ростовскую кафедру. Епископ был близок к царице Евдокии – инокине Елене, когда она находилась в Покровском Девичьем монастыре в Суздале. В 1718 году он обвинялся параллельно и по Кикинскому и по Суздальскому розыскам, так как имел сношения и с царевичем и с царицей. Главная вина епископа заключалась в крамольных речах с царицей. Досифей пророчествовал ей и сказал, якобы ему было видение, что она [царица] снова вернется на трон и будет правительницей либо с царем Петром, либо одна. Будет это через год. Но год прошел, а пророчество не исполнялось. Тогда Досифей сказал, что этого не происходит за грехи отца Евдокии. Царица-инокиня стала много о том молиться, но предсказание так и не осуществилось. Епископ же успокаивал Евдокию, говоря, что в очередном видении ему был явлен ее отец Федор Лопухин, уже выходящий по пояс из адского пекла, потом, в другом видении, выходящим по колени и т.д. Еще Досифея обвиняли в том, что он желал смерти царю и воцарения царевича, но сам епископ признал это за собой после двух жесточайших пыток,[cxlvi] поэтому в справедливости таких обвинений можно усомниться. Однако первая часть его пророчества действительно сбылась — Евдокия вновь стала царицей, хотя уже не правительницей, при своем внуке Петре II. Если с царицей епископ Досифей имел переписку и личные встречи, то его контакты с царевичем были слишком незначительными. Тем не менее, епископ был арестован. Началось грандиозное следствие. Допрашивали очевидцев из Покровского монастыря (старицу Каптелину, Михаила Босого) и из окружения царицы, проводили очные ставки, после которых выяснилось, что Досифей выдумал видения и гласы святых ему от икон.[cxlvii] В архиве сохранился список с письменного показания Досифея. Он говорил о видениях, чтобы утешить Евдокию, так как боялся, что она может отпасть от Бога. В то время царица-инокиня много молилась и сетовала, что Бог ее не слышит. Досифей узнал о постриге Евдокии от иеромонаха Иллариона в Спасо-Ефимиевом монастыре, когда был там архимандритом (этот иеромонах и постригал царицу). Епископ свидетельствовал, что Степан Глебов был у Евдокии, они оба ужинали в келье Досифея. Когда Петр I женился на Екатерине, то Глебов упрекал архиереев в лице Досифея за то, что они молчат, а Досифей отвечал, что это не его дело. Архиерей возил письма от Евдокии к царевне Марии Алексеевне и к Аврааму Лопухину. Еще Досифей поведал о дружбе Степана Глебова с Симоновским архимандритом Петром, но сам он (Досифей) не имел с ними никаких тайных речей. Когда он был еще архимандритом, то Афанасий Сурмин говорил ему, чтобы он вразумлял Евдокию не пускать к себе Глебова, но царица-инокиня не слушала этих замечаний. Этот допрос датирован 18 февраля 1718 года.[cxlviii] В заключение следствия Петр Толстой сделал выписку о преступлениях епископа Досифея. На этой выписке было поставлено решение «собора» архиереев от 27 февраля 1718 года: «Сию выписку слушали соборно преосвященные архиереи Российские и Греческие и по своему рассуждению судили повинна быти Ростовского епископа Досифея и достойна извержения от архиерейского сана».[cxlix] Устрялов сообщил, что подписали это заключение 6 архиереев, но согласно подписям в архивном деле их было 9 человек.[cl] Таким образом, осуждение Досифею вынесли только 9 иерархов всей Русской Церкви, мнения остальных не спрашивали. С того момента во всех актах епископ Досифей упоминался как расстрига Демид. Во всеуслышание на соборном заседании архиереев Досифей сказал: «Только я один в сем деле попался. Посмотрите, и у всех что на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят; а на имя не скажу».[cli] После пыток и допросов расстрига Демид был казнен 17 марта на Красной площади «для показания всем, чтоб другие впредь, смотря на такую казнь, так никто на святых не лгали и на Государево здоровье не злодействовали и лживо не пророчествовали».[clii] В своих последних словах Досифей оказался прав, действительно не только он один был против царя и желал его смещения. Долго еще после казни Досифея ходили разговоры о нем и о недовольстве действиями царя. В фонде Преображенского Приказа сохранилось следственное дело, происходившее три года спустя после описываемых событий. 17 октября 1721 года в Преображенский приказ из Нижнего Новгорода были присланы колодники расстрига Яков Иванов и иеромонах Феодорит, а с ними послана отписка обер-ландрихтера Михайлова. В отписке сказано, что 4 сентября того года расстрига Яков был прислан от Нижегородского епископа к розыску в воровстве. Он винился в убийстве, и приговорен к смертной казни. После исповеди и Причастия расстрига прислал ландрихтеру духовника с просьбой прийти к нему в камеру для некоей нужды. Когда те пришли, расстрига поведал им, что на исповеди духовник говорил ему о епископе Досифее, а также непристойности о царе и других персонах. После этого ландрихтер решил отослать их в Преображенский приказ.[cliii]На допросах и в очных ставках расстрига Яков говорил, что после исповеди Феодорит говорил ему, рассуждая о том, как был он [расстрига Яков] в чести монах и учинил в пьянстве убийство, того не надо было делать. На что Яков ответил, что ему Бог велел так умереть, а вот бывший Ростовский епископ Досифей и не пил, но погрешил и казнен был. Феодорит ответил: «Ты что к нему епископу равняешься, он казнен безвинно за то, что приезжал в Суздаль с царевичем на совет к царице обличать царя, что он неистинный царь, только его и вины».[cliv] Яков спросил, от кого тот это слышал. Феодорит ответил, что был после казни Досифея той зимой Великим постом в Нижнем Новгороде у архиерея Сильвестра. Один архимандрит спросил Сильвестра о вине Досифея. Тот отвечал, что вина его невеликая, приезжал в Суздаль с царевичем к царице на совет, хотели обличать царя в его неистинности, потому что захотелось тому Ростовскому архиерею патриаршество; да молод он еще, продолжал Нижегородский владыка, дано ему теперь патриаршество на коле. Сильвестр добавил, что он сам дольше его [Досифея] живет и больше знает, и, когда был Юрьевским архимандритом в Новгороде, знал, что Петр неистинный царь, но не его дело обличать, пусть другие делают, как о том хотят.[clv] Таким словам архиерея воспротивился его иеродиакон Феогност, который хотел донести на Сильвестра, за что и был Нижегородским владыкой собственноручно бит и с увечьями отослан в Зеленогорскую пустынь, где вскоре и умер.[clvi] История мало похожая на правду, однако слишком хорошо и гладко изложена расстригой. В ходе розыска выяснилось, что Яков оболгал своего духовника. Дело в том, что раньше он покаялся ему в своей краже из храма, а духовник донес об этом Нижегородскому епископу Питириму. Архиерей в свою очередь донес ландрихтеру, после чего Якова взяли под стражу.[clvii] К сожалению, архивное дело обрывается на половине и неизвестно чем оно закончилось, и кого признали виновным. Но возникает много вопросов. Во-первых, расстрига Яков Иванов после трех пыток и огня говорил то же, что и первоначально в допросе, и только после четвертой пытки повинился. Даже если предположить, что он был настолько стойким и долго не сознавался, желая избежать законной казни, все же трудно было сходу придумать такую подробнейшую и похожую на правду версию. Признав свою вину и сознавшись во лжи, Яков сказал, что слышал о митрополите Сильвестре и иеродиаконе Феогносте от монахов, будучи в монастырях.[clviii] В этом деле, вероятно, смешаны и перепутаны высказывания разных людей. Трудно поверить в то, что митрополит Сильвестр мог считать Петра Великого неистинным царем. Наоборот, он был с ним в хороших отношениях, имел с ним переписку. Если же Сильвестр и держал обиду на Петра, то только после 1723 года, когда был указом царя, по наветам Феодосия Яновского, лишен митрополичьего сана и переведен епископом на другую кафедру.[clix] Хотя известно, что Сильвестр не сочувственно относился к некоторым мероприятиям правительства, не любил Феодосия Яновского и Феофана Прокоповича.[clx] Вопрос о личной неприязни Сильвестра к Петру остается открытым. Падение архиерея началось при Анне Иоанновне, когда он был осужден и лишен архиерейского сана за сочувствие сосланному Игнатию Смоле, о котором речь пойдет в дальнейшем.[clxi] Для нас приведенное выше дело и история с митрополитом Сильвестром важны тем, что дают представление о настроениях в церковных кругах. Еще очень свежи были воспоминания об участи епископа Досифея. Именно к этому 1721 году относится продолжение Суздальского розыска, связанного теперь с именем митрополита Игнатия Смолы, имевшего, как и Досифей, личное общение с царицей Евдокией. Дело царевича Алексея по отношению к архиереям не ограничилось осуждением одного Досифея. Еще один иерарх косвенно пострадал в ходе Кикинского розыска. Все началось, когда на допросе 16 мая 1718 года царевич сказал: «… то б там [на Украине] князь Дмитрий и архимандрит Печерский, который мне и ему отец духовный и друг. А в Печерского архимандрита и монастырь верит вся Украина, как в Бога. Также и архиерей Киевский мне знаем: то б все ко мне прислали».[clxii] К делу привлекли Киевского митрополита Иоасафа Кроковского и Киево-Печерского архимандрита Иоанникия Сенютовича. Митрополит Иоасаф в свое время был ректором Киевской Духовной Академии, известный богослов, автор трудов по догматическому богословию.[clxiii] В 1707 году он собором киевского духовенства избран в митрополиты, и посвящен в Москве Стефаном Яворским в 1708 году. Иоасаф по приказу Петра I торжественно анафематствовал Мазепу 6 ноября 1708 года.[clxiv] Архиерей имел переписку со многими лицами, при чем в письмах к нему обращались не иначе как «ясне в Боге Господине, милостиве отче, архиепископе митрополите Киевский, Галицкий и всея России [без слова «Малыя» – автор.], мне в Духе Святом милостивый отче, пане, пастырю и милостивый добродетелю…»[clxv]. Писала к митрополиту царевна Наталья Алексеевна и благодарила за то, что он присылал к ней певчих, в благодарность она послала ему ткань на рясу.[clxvi] Архимандрит Иоанникий тоже был довольно известным и уважаемым лицом в Русской Церкви. С ним имели переписку Стефан Яворский[clxvii] и Феофан Прокопович,[clxviii] причем писали они на латыни. Большая переписка была у архимандрита с царевичем Алексеем. Сохранились несколько писем царевича к Иоанникию, где Алексей благодарит «отца духовного» за прислание ему Креста со святыми мощами и икон,[clxix] за книги, которые он просил.[clxx] 25 февраля 1715 года царевич посылал ему поздравления с наречением в архимандрита Киево-Печерской Лавры.[clxxi] В ходе Кикинского розыска выяснилось, что царевич писал Киевскому митрополиту о том, как он уехал от принуждения постричься в монахи, и просил, чтобы Иоасаф принял его, когда он будет возвращаться в Россию. После этого было велено капитану Богдану Скорнякову-Писареву привезти в Санкт-Петербург митрополита Иоасафа Кроковского и Печерского архимандрита Иоанникия Сенютовича.[clxxii] Семидесятилетний архиерей тогда был тяжело болен и с опухолью в ногах даже не выходил в церковь. Но Скорняков-Писарев не сжалился над ним и повез болящего митрополита[clxxiii] и его наместника, архимандрита Печерского, в столицу. Болезнь Иоасафа в пути настолько обострилась, что пришлось остановиться и вызвать врачей для освидетельствования физической невозможности митрополита продолжать путь. «Посланец» из Тайной Канцелярии не забыл захватить с собой также и все бумаги митрополита.[clxxiv] По другой версии Иоасафа Кроковского вывезли в 1718 году в Петербург по подозрению в сочувствии Мазепе и в тайном противодействии отобранию церковной недвижимости.[clxxv] Архиерей не доехал до столицы. От тяжелой дороги его болезнь ухудшилась. Известный иерарх и богослов умер 1 июля 1718 года в Твери.[clxxvi] Несколько дней спустя, Петр I велел отправить митрополита обратно в Киев, так как, по сообщению Сконякова-Писарева, в его бумагах ничего крамольного не нашлось, и вины за ним не оказалось. Но было уже слишком поздно. В Киев вернулся архимандрит Иоанникий со свитой митрополита, но без своего архипастыря.[clxxvii] На мой взгляд, о митрополите Иоасафе следует говорить, как о пострадавшем по делу царевича, потому что больного архиерея повезли в столицу, прекрасно понимая, что он может не выдержать тяжести пути. Что и произошло в конечном итоге. Все оказалось напрасно, так как иерарха не в чем было обвинить, он был чист перед царем. По некоторым сведениям в деле царевича Алексея был замешан еще Астраханский архиерей Иоаким,[clxxviii] но точных данных об этом нет. Этот иерарх был наказан царем «за некоторые Его Величеству известные причины» в 1723 году переводом из правящих в викарные архиереи. Но так и неизвестно почему Иоаким впал в немилость Петра I. Дело царевича Алексея закончилось жестокими казнями и вынесением различных суровых приговоров. Все внимание Тайной Канцелярии было обращено к Суздальскому розыску. Отмечу здесь, что Канцелярия Тайных Розыскных дел была учреждена в феврале 1718 года специально для расследования по делу царицы Евдокии и царевича Алексея. Присутствующими в ней являлись Петр Андреевич Толстой, Андрей Иванович Ушаков, Иван Иванович Бутурлин, Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. Деньги Канцелярия получала от продажи конфискованных у осужденных лиц пожитков. Первые деньги получены из имения А.В.Кикина, князя В.В.Долгорукова и других. После Суздальского и Кикинского розысков в августе 1718 года Канцелярия переехала из Москвы в Петербург.[clxxix] Но она носила временный характер. Преображенский приказ все еще существовал. Потом дела из Тайной Канцелярии переданы в Преображенский приказ в 1722 году, а сама Канцелярия ликвидирована.[clxxx] Позволим себе сделать предположение. Если бы Новгородский митрополит Иов в 1718 году был еще жив, возможно, его тоже привлекли по делу царевича Алексея. Обычно этот архиерей был вне подозрений, по делу царевича его имя осталось в тени. У современников и у потомков всегда было очень хорошее мнение об иерархе. Обычно вспоминается учреждение им в Новгороде греко-латино-славянского училища, его деятельность на ниве образования (открыл в епархии 14 школ), постройку больницы и дома для воспитания незаконнорожденных детей. Он активно боролся с расколом. В 1704 году владыка освятил церковь Петра и Павла в Петербурге.[clxxxi] Однако, то, что митрополит Иов «пользовался неизменным расположением Петра Великого»,[clxxxii] не мешало ему иметь довольно серьезное общение с его неприятелями.[clxxxiii] Митрополит переписывался с царевичем Алексеем. Архиерей благословлял его, поздравлял с законным браком,[clxxxiv] писал ему толкование молитв и объяснение церковного богослужения. Рассказывал ему политические новости,[clxxxv] ходатайствовал перед ним за других людей.[clxxxvi] Интересно то, что митрополит Иов писал и А.В.Кикину, причем его обращение к нему было, как к довольно близкому человеку. Митрополит даже благословил его женитьбу.[clxxxvii] Иерарх просил Кикина ходатайства перед высокими особами.[clxxxviii] Иов писал так же Аврааму Федоровичу Лопухину, Федору Петровичу Дубровскому, княгине Анастасии Петровне Голицыной,[clxxxix] проходившим по Кикинскому и Суздальскому розыскам, и духовнику царевича в Петербурге протопресвитеру Георгию.[cxc] Митрополит никогда не выражал своего негативного отношения к Петру I и его политике, но, вероятно, он также был близок к кругу людей, недовольных мероприятиями царя. Вполне возможно, он был бы привлечен так же, как привлекли к делу царевича Киевского митрополита Иоасафа за то, что он имел близкую переписку с Алексеем. Но Иов не дожил до этих событий. Он умер в 1716 году. Непосредственно Суздальский розыск проходил в два этапа: в 1718 году и в 1720-1721 годах. Его можно также разделить по месту проведения самого следствия (территориально): Суздальско-Владимирский (о нем написал Ф.А.Витберг в 1909г.),[cxci] Суздальско-Ярославский (о нем в 1995г. вышла статья С.В.Ефимова)[cxcii] и сам Суздальский розыск (по материалам Государственного архива и архива Синода)[cxciii]. Эти разделения условны, они предложены здесь в целях систематичного повествования. Следует несколько слов сказать о судьбе Евдокии Федоровны. Родившаяся в 1669 году, она была из не знатного, но старинного боярского рода Лопухиных. Свою юность Евдокия провела в вотчине своего отца Иллариона Абрамовича. В 1689 году она стала супругой Петра Алексеевича. Венчались они не в Благовещенском соборе Московского Кремля, где обычно происходило венчание царских особ, а в придворной церкви святых Апостолов Петра и Павла. Их венчал духовник Петра протопоп Меркурий. Отец Евдокии, по традиции, сменил имя и стал Федором, как сделал это отец супруги Иоанна Алексеевича, брата Петра I. Так Евдокия Илларионовна Лопухина стала царицей Евдокией Федоровной,[cxciv] которая через 2 года родила царю наследника царевича Алексея Петровича. Постепенно Петр, увлекаясь флотом и некоторыми развлечениями в немецкой слободе, охладел к жене. Когда же он познакомился в Кукуе с Лефортом, который свел его с Анной Монс, тогда уже четко наметился разрыв царя с царицей. После Великого Посольства, по повелению Петра, 23 сентября 1698 года Евдокию увезли в Суздальский Покровский монастырь, где постригли в монахини против ее воли. Постриг видели только четыре самых доверенных человека: окольничий Семен Языков, который и привез в 1699 году указ о постриге к архимандриту Варлааму в Спасо-Ефимиев монастырь, иеромонах Илларион, который совершил постриг, игуменья Марфа и старица-клирошанка Каптелина – все они, кроме священнослужителя, стояли за занавеской в келье, и поэтому самого пострига не видели.[cxcv] М.Семевский писал о том, что царица Евдокия (тогда уже инокиня Елена) жила бедно в монастыре, ссылаясь на то, что она просила в письмах своего брата Авраама Федоровича прислать ей рыбы и вина, ибо сама она не пьет, но чтоб людей угощать.[cxcvi] Однако Г.Есипов отмечал совсем иное. Он, исходя из архивных материалов, сообщал, что Евдокия после досифеевского пророчества скинула монашеское платье, так как была уверена в тайне своего пострига, и ходила в мирском одеянии. Ей построили в монастыре новые большие кельи, из которых был выход в Благовещенскую церковь, где царица-инокиня молилась на специально огороженном месте. Около ее келий ежедневно стояли по 6 человек дневальных. В Пост для Евдокии варили рыбу, а в скоромные дни – мясо. Но царица мало его ела, так как была от этого больна. В расходных книгах мясо записывали рыбой.[cxcvii] Часто, особенно в праздничные дни, Евдокию Федоровну посещали архиерей и воевода. Их она принимала в своей келье, а приходивших к ней бурмистров угощала на дворе вином, о котором, вероятно, и просила своего брата. Все посетители кланялись трижды в сторону окон ее кельи. Царице-инокине приносили в подарок рыбу (о мясе, вероятно, не знали), а также калачи, мед и яблоки.[cxcviii] Когда епископ Досифей сказал Евдокии, что она не возвращена к Петру за грехи ее отца, то царица обратилась к богомолью по монастырям и храмам Владимиро-Суздальской земли. Сделаем некоторое отступление и сказажем по поводу таинственного видения епископу Досифею и его чудесного пророчества. Вообще, вопрос о чудесах и пророчествах в истории достаточно сложен. В советское атеистическое время об этом не могло быть и речи, все объявлялось выдумкой и ложью. Для верующего человека этот вопрос так просто не решается. Однако теме о ложных чудесах и видениях уделяли внимание и дореволюционные историки. Например, М.Семевский приводил сведения других авторов о том, сколько во времена Петра I было ложных чудес, с которыми царь активно боролся.[cxcix] Но тот же историк свидетельствует, что о царице Евдокии было написано житие,[cc] а в кельи игуменьи Покровского монастыря висел образ великой княгини Соломонии Юрьевны Сабуровой, жены Василия III, которая почиталась святой, и ее мощи лежат в том монастыре под спудом.[cci] Епископ Досифей тоже почитался праведным, в его пророчества верили. В этих сведениях для нас скорее повод к размышлениям, а не к утверждению о правдивости или ложности видений Досифея. Тем не менее, на суде все видения и пророчества архиерея были объявлены ложными. Это подтвердил и сам Досифей, правда после нескольких жестоких пыток. Теперь вернемся к паломничеству царицы-инокини. Все поездки царицы Евдокии происходили при многочисленном сопровождении ее слуг и приближенных. Но обо всех ее выездах и вольностях в монастыре узнали не в 1718 году, а только при розыске 1720 года, несмотря на то, что это был век доносов, и в Покровском монастыре было 200 монахинь и 1000 богомольцев. Объяснить это можно тем, что все рассчитывали видеть Евдокию снова на троне, поэтому не портили с ней отношений, чтобы не попасть потом к ней в немилость. К тому же само окружение царицы было настроено против Петра.[ccii] Во время следствия по делу царевича Алексея была обнаружена связь некоторых лиц с Евдокией. По повелению царя, лейб-гвардии Преображенского полка «от бомбардир капитан-попутчик» Григорий Скорняков-Писарев был послан в Суздаль для розыска.[cciii] Уместно будет сказать немного об этом человеке. Г.Скорняков-Писарев прошел обычную военную подготовку и довольно быстро продвигался по службе. Его ротным сослуживцем в Преображенском полку числился сам Петр I.[cciv] Именно ему царь поручил такую важную и деликатную миссию, как Суздальский сыск. Тогда было обыденным явлением исполнение разнообразных царских поручений офицером гвардии. У Скорнякова-Писарева была репутация «технаря»,[ccv] детально разбиравшегося в делах. Успех Суздальского розыска продвинул его карьеру гораздо быстрее и выше, чем поле сражения. В 1718 году он являлся судьей Тайной Канцелярии; в январе 1719 года – начальник Морской Академии; 18 января 1722 – обер-прокурор Правительствующего Сената! Но его злобность, грубость и заносчивость привели к конфликту с сенатором П.Шафировым.[ccvi] 13 февраля 1723 года Скорняков-Писарев разжалован в солдаты.[ccvii] Умение исполнять указы и добывать у арестованных на допросе нужные сведения являлись характерной чертой этого человека, что чувствуется при изучении дел по Суздальскому розыску. 10 февраля 1718 года Г.Скорняков-Писарев приехал в Покровский монастырь и увидел там Евдокию в мирском платье. Началом к обвинениям в адрес царицы-инокини и ее сообщников послужила найденная на жертвеннике в Благовещенской церкви табличка, по которой Евдокия поминалась царицею, а не монахиней.[ccviii] Грандиозное следствие происходило сначала в Суздале с 10 по 15 февраля, затем в Москве с 16 февраля по 15 марта. Привлекли к розыску более 100 человек. В официальных бумагах Евдокию Федоровну именовали «бывшая Царица – инокиня Елена».[ccix] Все на розыске крутилось вокруг пострига и оказания почестей царице. Факт пострига был важен для Петра, так как официального развода Евдокия ему не давала, а жениться во второй раз, по церковным правилам, он мог, если бы его первая жена умерла или добровольно и с его согласия постриглась в монахини. Поэтому к свидетельствам о постриге относились с большим интересом. Без пострига брак Петра с Екатериной считался бы недействительным, а сам царь оказался бы двоеженцем, что являлось тяжким преступлением по Уложению 1649 года. Сын Петра и Екатерины тоже считался бы рожденным в незаконном браке и не имел бы прав на престол.[ccx] На розыске открылась связь С.Б.Глебова с царицей Евдокией. Нашли любовные письма Евдокии к нему.[ccxi] Девять писем, взятых у Глебова, были написаны рукой старицы Каптелины, приближенной к Евдокии в монастыре, от имени самой царицы-инокини. Майор Степан Глебов был в то время рекрутским наборщиком в Суздале. 20 февраля 1718 года он показал на допросе, что с Евдокией его свел духовник царицы Федор Пустынный, а старица Каптелина ввела его к Евдокии в келью. Глебов признался в своей блудной связи с Евдокией. (Интересно то, что сама старица Каптелина тоже жила блудно в монастыре со стряпчим той же обители). На очной ставке с Глебовым 21 февраля Евдокия также призналась в своем любодеянии с майором. Затем у Глебова в доме нашли еще письма с цифирной азбукой. Это дало повод некоторым исследователям обвинять Глебова в заговоре против властей. На допросе Глебов сказал, что сам составил азбуку и на ней делал выписки из книг, но ни с кем не переписывался. Андрей Глебов, сын Степана Глебова, показал, что его отец был в дружбе с Ростовским епископом Досифеем, ключарем Федором Пустынным и ризничным Петром, он тайно говорил с ними и отвозил к ним цифирные письма.[ccxii] Епископ и ключарь давно были привлечены к делу. Теперь привлекли ризничного, а к тому времени уже Симоновского архимандрита, Петра, который на допросе 3 марта отрицал все обвинения Андрея Глебова. На очной ставке Степан Глебов ничего не сказал против архимандрита Петра, а его сын Андрей ответил, что «наговорил на него со страху» [как, однако, запугали человека].[ccxiii] Петра освободили из-под караула. 5 марта 1718 года издан Манифест с объявлением вины царицы-инокини. Затем выяснилось, что «правитель» Покровского Суздальского женского монастыря архимандрит Афанасий Сурмин просил епископа Досифея обратить внимание на Евдокию, так как к ней в келью ходит майор Глебов. Об этом разговоре Евдокия узнала и сделала упрек архимандриту, предупреждая, что у нее есть сын, который может ответить за мать. Вскоре Афанасий был отлучен от правления монастырем, а протопоп Симеон, сообщивший ему про Евдокию и Глебова, от страха сам принял постриг.[ccxiv] В Москве на Генеральном дворе 14 и 16 марта 1718 года состоялся приговор министров: «Степану Глебову, за сочиненные у него письма к возмущению на Его царское Величество народа, и умыслы на Его здоровье, и на поношение Его царского Величества имени и Ее Величества Государыни царицы Екатерины Алексеевны, учинить жестокую смертную казнь; а что он о письмах с розыску не винился, что он их к тому писал, и говорил, якобы писаны о жене его, а иные и об отце, и о брате и о сыне, переменяя речь, а то видно, что он чинит то, скрывая тех, с кем он умышлял, и прикрывая свое воровство, хотя отбыть смертной казни; но те его письма о том воровстве явно показуют, да и он от них и сам не отпирался, что те письма писал цифирью он, Степан; да и потому он смертной казни достоин, что с бывшей царицей, старицей Еленой, жил блудно, в чем они сами винились именно; а движимое и недвижимое имение все взять на Государя».[ccxv] Таким образом, вся вина Глебова лишь в том, что он любодействовал с царицей-инокиней (о гипотезе заговора скажем в позже). Трудно спорить о жестокости пыток и казней. Существует такая версия: И.Снегирев, который слезно называл Глебова «страдальцем», писал, как Петр I подошел к посаженному уже на кол после пыток Степану Глебову и заклинал его всем, что есть свято, признать преступление и подумать о Суде Божием. Глебов ответил: «Ты сколько жесток, столько и безрассуден; думаешь, что если я не признался среди неслыханных мучений, которыми ты меня истязал, стану пятнать невинность и честь беспорочной женщины, в то время, когда не надеюсь более жить. Удались, дай умереть спокойно тем, которым ты не даешь спокойно жить».[ccxvi] Не правда ли, неплохая легенда, если учесть еще, что у Глебова была жена и сын, и он имел связь не с простой женщиной, а с бывшей царицей и ныне монахиней. М.Семевский защищал царицу и Глебова. Он писал, что если бы царица имела связь с Глебовым, то у нее был бы от него ребенок [странная логика], а любовные письма царицы и Глебова – это подделка, и, вообще, Глебов, епископ Досифей и другие осужденные – невинные страдальцы.[ccxvii] Относительно писем возникает вопрос, почему в этой подделке ограничились только любовной связью монахини, что не очень каралось по Уложению 1649 года, и не придумали более криминальной версии.[ccxviii] Конкретного преступления, естественно, никто не видел, многие просто знали или слышали об их близких отношениях. Майор С.Глебов – не благородный мученик. Если бы он таковым был, то не бесчестил бы царицу-инокиню признанием в блуде с ней даже под пытками. Сама царица, если бы была именно такой, какой ее почитали – праведной, невинной, то не призналась бы в этом действе. Степан Глебов, Федор Пустынный и другие близкие к Евдокии люди были казнены. В 1721 году Глебова предали анафеме. После Суздальского розыска 1718 года Царицу-инокиню отправили в Ладожский Успенский монастырь под охраной капитана Семена Маслова. В связи с этим интересен один документ из Синодального архива.[ccxix] А.Д.Меншиков доносил 31 декабря 1722 года Синоду о том, что, по сообщению капитана С.Маслова, в Староладожском монастыре умерли иеромонахи Никодим и Лаврентий, и просит определить туда другого «иеромонаха, избрав искусного человека, и чтоб был не млад, а и священнослужение повседневное отправлять мог».[ccxx] Кандидатуру тщательно выбирали в виду важности места служения. 23 января 1723 года Синод утвердил, предложенного архиепископом Крутицким Леонидом, иеромонаха Клеоника и дал ему наставления: «…пребывание тамо иметь неотлучно, и во звании своем поступать воздержанно и трезвенно; подозрительных же и возбраненных действ, которые Священным Писанием и святыми правилами отречены и Его Императорского Величества указами запрещены, отнюдь не творить и в том привести его к присяге».[ccxxi] Иеромонах Клеоник «руку приложил» к присяге 4 февраля 1723 года, где клялся Богом перед Евангелием в верности царю, царице и их наследникам, обещал все дела против царя докладывать, а тайные царские дела никому не поведывать; на том он поцеловал Крест и Евангелие.[ccxxii] Хорошо видно, какая была забота в выборе иеромонаха, даже к присяге его привели, чтобы он не принял сторону Евдокии и докладывал все сокровенные мысли, которые она поведает ему на исповеди. После смерти Петра Великого, Екатерина II и Тайная Канцелярия очень беспокоились, как бы не случилось чего в Ладожском монастыре, когда туда дойдет весть о смерти императора.[ccxxiii] Опасения оказались напрасными. 3 марта 1725 года Маслов сообщал Ушакову, что в монастыре все спокойно, и «персона» (так тогда в официальных бумагах именовали Евдокию Федоровну) ничего не знает о «преставлении» императора.[ccxxiv] Когда убедились, что беспорядков в Старой Ладоге нет, то было велено объявить о смерти Петра I и отслужить о нем панихиду в монастырском храме, а затем всех монахинь и прихожан привести к присяге на верность императрице Екатерине.[ccxxv] К присяге всех приводил Духовник монастыря тот самый иеромонах Клеоник.[ccxxvi] Но все же для еще большей безопасности Евдокия была переведена в Шлиссельбургскую крепость, где пробыла около двух лет. Существует мнение, что Меншиков являлся злейшим врагом Евдокии. Но их письма друг другу свидетельствуют об обратном. Приведу здесь полностью письмо Евдокии Меншикову: «Генералиссимус светлейший князь Александр Данилович. Ныне содержусь я в Шлиссельбурге, а мое желание, чтоб мне быть в Москве в Новодевичьем монастыре, того ради прошу, чтоб предложил в Верховном Тайном Совете, дабы меня повелено было во оной монастырь определить, и определено б было мне неоскудное содержание в пище и в прочем, и снабдили б меня надлежащим числом служителей, и как мне, так и определенным при мне служителям определено б было жалование, и чтоб оной монастырь ради меня не заперт был, и желающим бы ко мне свойственникам моим и свойственницам вход был невозбранный. Вашей высококняжеской светлости богомолица монахиня Елена. Июля 19 дня 1727 года».[ccxxvii] Меншиков отвечал ей в не менее дружественной форме, обращаясь к ней «Государыня моя святая монахиня…» Светлейший князь сообщил ей, что по болезни не мог быть в Верховном Тайном Совете, поэтому пригласил членов Совета к себе домой, где они решили удовлетворить ее просьбу и дать на содержание ей 4500 рублей в год.[ccxxviii] Дело было поручено коменданту крепости полковнику Степану Буженинову, который доставил Евдокию в Новодевичий монастырь 2 сентября 1727 года.[ccxxix] Евдокия выбрала себе там палату, где раньше жила царевна Екатерина Алексеевна, около святых ворот с церковью Преображения Господня.[ccxxx] Верховники определили при Евдокии штат служителей в 8 человек.[ccxxxi] Снимать мантию Евдокия теперь не хотела, но жила вольно в монастыре. В придворные дела не вмешивалась и к управлению не стремилась. Кроме штата прислуги царица имела много деревень.[ccxxxii] С императрицей Анной Иоанновной у Евдокии Федоровны были хорошие отношения. Когда они в первый раз встретились, то даже расплакались и долго любезно разговаривали. Умерла царица Евдокия 27 августа 1731 года в 11 часов по полудни в шестидесятилетнем возрасте и погребена в Новодевичьем монастыре.[ccxxxiii] По смерти  царицы  почти все  состоявшие при ней в придворных должностях лица были переименованы в военные чины: лакеи отданы в солдаты, а конюхи вместе с лошадьми и каретами отданы по приказу обер-шталмейстера графа П.И.Ягужинского в Конюшенный Приказ.[ccxxxiv] Таким образом, пророчество епископа Досифея действительно в какой-то мере исполнилось, Евдокия вновь была признана царицей, не снимая монашеского одеяния. В исторической литературе было принято сочувствовать участи царицы Евдокии – инокини Елены и считать ее безвинной страдалицей. Говорили, что ее глубоко почитали за многие молитвы и любовь к нищим. Ее уподобляли великой княгине Соломонии Юрьевне Сабуровой, жене царя Василия III, которая была сослана в Суздальский Покровский монастырь за свое бесплодие. Соломонию Сабурову почитали святой схимонахиней Софией. М.Семевский отмечал, что портрет Соломонии в Покровском Суздальском монастыре был похож на портрет Евдокии в Новодевичьем Московском Монастыре. Этот же историк писал, что только религиозное настроение и чистая совесть могли укрепить силы царицы, чтобы перенести долголетние страдания и, пережив мужа, соперницу, сына, мнимого [как считал Семевский] любовника и внуков, умереть самой в довольстве, спокойствии и почете».[ccxxxv] Действительно, образ Евдокии, описанный многими историками, достаточно светлый. И здесь мы не станем чернить его, несмотря на все сомнения, которые возникают при столкновении с материалами розыска 1718 года. Вернемся к продолжению розыска по делу царицы Евдокии. Суздальско-Ярославский розыск начался в 1720 году. Из Тайной Канцелярии во Владимир был послан дьяк Тимофей Палехин. Он привлек к делу и допрашивал ямщика Тимофея Тезикова, Ивана Жиркина, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря Гедеона и многих других. По делу проходили священно-церковнослужители села Кусуново, Владимирских церквей и Федоровского монастыря. Все свидетельствовали, в основном, о том, как приезжала в монастыри и церкви царица, как они ходили к ней на поклон и приносили ей гостинцы, и как она угощала их и молилась в их храмах.[ccxxxvi] Из письма Т.Палехина в Тайную Канцелярию А.Ушакову от 6 октября 1720 года выясняется, что жена Ивана Жиркина (подьячего Рождественского монастыря) приходилась родной сестрой Ростовскому епископу Досифею (расстриге Демиду), а двоюродная сестра Тимофея Тезикова была женой протопопа Якова Игнатьева (духовника царевича Алексея).[ccxxxvii] Получается довольно интересная ситуация, наталкивающая на определенные выводы, — основные обвиняемые по двум розыскам являлись в довольно тесном родстве друг с другом. Такие сведения отчасти опровергают мнение С.В.Ефимова. Он отмечает, что в историографии иногда смешиваются два розыска (Кикинский и Суздальский) между собой, и считается, что Суздальский розыск является составной частью Кикинского. На деле, говорит историк, это не так. Интересно то, что единственная встреча между царевичем и его матерью состоялась тайно в 1708 году, в дальнейшем же Алексей запрещал своим приближенным общаться с Евдокией и ездить к ней в Суздаль. Иностранные дипломаты писали, что сторонники царевича и царицы не имели между собой связи, но, тем не менее, имели общую цель – возвести на престол царевича Алексея. Отсюда С.Ефимов делает вывод, что Суздальский розыск необходимо рассматривать как самостоятельное следственное дело.[ccxxxviii] По поводу разделения двух розысков, как самостоятельных процессов, сомнений быть не может. Но сложно согласиться с тем, что «обе партии [сторонники царевича и царицы] находились в полном неведении одна о другой»,[ccxxxix] как доносил о том своему правительству голландский резидент Де-Биэ. Иностранцы не всегда могли объективно писать о русской жизни и многого не знали и не понимали в российских делах. Царевич мог запрещать ездить к Евдокии, боясь возмездия Петра I. Но трудно поверить, что люди родственные между собой не имели контактов и не сообщали об этом своим «идейным вдохновителям» [царевичу и царице-инокине]. Алексей и Евдокия не имели прямого общения, но, вероятно, через своих приближенных и их родственников знали друг о друге. Допросы Палехина во Владимире были многочисленны. 16 октября 1720 года Ушаков получил письмо Палехина об окончании следствия во Владимире. 1 февраля 1721 года Тайная Канцелярия постановила прислать архимандрита Гедеона в Петербург, Жиркина с женой бить кнутом и сослать в Сибирь,[ccxl] а Тезикова и еще 92 человек освободить. Палехин побывал еще и в Суздале, где показания свидетелей были более определенными, чем у владимирцев. Выяснилось, что при кельях Евдокии были из Покровского монастыря казначейша старица Маремьяна Курбатова, клирошанка Каптелина (которая взята на Генеральный двор и сослана в Александровскую слободу), старица Дорофея Мартемьянова, карлица Агафья, дворянская девица Марья Стромилова, карла Иван Терентьев, постельница вдова Анна Герасимова, дворянская дочь девица Матрена Иванова и Карло (крестьянский сын Иван Кузьмин). На поклон к Евдокии приходили бывшие Суздальские митрополиты Илларион и Ефрем, которые уже умерли, епископ Игнатий (тогда уже митрополит Сарский и Подонский), архимандрит Спасо-Ефимиева монастыря Досифей (потом Ростовский епископ и расстрига, казнен), архимандрит Кириак (тогда уже «на обещании» в том же монастыре), боярин князь Борис Иванович Прозоровский, Данило Михайлович Татищев, Андрей Иванович Чаплин, Артемий Матвеевич Каратаев, Иван Болкунов, Андрей Вешняков, Афанасий Сурмин, ландрат Андрей Максимович Греков, подьячий Яков Васильевич Куренков, Афанасий Сергеевич Бессонов с их женами и многие другие.[ccxli] В походах по монастырям и храмам царицу-инокиню сопровождали около 30 человек из Покровского монастыря. В храмах при ней служил обычно поп Гавриил Пустынный, сын духовника Евдокии Федора Пустынного, и поминал на всех ектениях ее царицею.[ccxlii] Монахов не пускали в церковь, когда там молилась Евдокия. Она ходила покрытая занавесками. Монахам велено было не выходить из своих келий. Палехин многих отдал под расписку Суздальскому комиссару Петру Лоскутову под крепкий караул.[ccxliii] На этом Суздальско-Владимирский розыск был пока приостановлен. В дальнейшем розыск возобновился следствием по делу митрополита Игнатия. Приведу здесь довольно большую цитату из архивного дела: «Правительствующему Духовному Синоду из Канцелярии Тайных Розыскных дел. Доношение. В прошлом 720-м году по именному царского Величества указу велено о выезде из Суздаля из Покровского девичья монастыря бывшей царицы монахини Елены, которая пострижена была в том монастыре, и о прочих ее некоторых противных действах исследовать; и по оному между прочими делами явилось, в прошлых годах, в бытность ее бывшей царицы в том монастыре, как там же в Суздале был епископом, что ныне митрополит Сарский и Подонский, Игнатий, прихаживал к ней, бывшей царице, на поклон в день рождения царского Величества и царевича Алексея Петровича и благоверного великого князя Петра Алексеевича, и в Господские праздники, и в день ее именин, и видел ее, бывшую царицу, в мирском платье, и руку ее целовал, а не доносил. Он в прошлом 717-м году церкви Казанской Богородицы, что в Суздале, попу приказал ее, бывшую царицу, пустить петь Всенощную, что тот поп и учинил. Да он, Игнатий митрополит, в 717-м году прислал к ней, бывшей царице, пару возников серых немецких, на которых она езживала. И стояли те возники на конюшенном дворе, по взятии ее, бывшей царицы, в Москву. А в 718-м году, как приехал в Покровский монастырь полковник и гвардии-майор господин Скорняков-Писарев, и в то число он, Игнатий митрополит, за тою причиною тех возников взял к себе по-прежнему; а ныне где оные неведомо. Да бывший Спаса-Ефимиева монастыря, что в Суздале, архимандрит Кириак, который ныне в том монастыре на обещании, в помянутые тезоименитства и Господские праздники при Суздальских архиереях так же и один с иконами и с почестями к бывшей царице хаживал же, и руку ее целовал. С 710-го едва не по вся годы и пивал у нее водку и ренское, и видел ее в мирском платье. А однажды при бывшем Суздальском архиерее Ефреме в келье ее, бывшей царицы, обедал, и подачи от нее к нему присланы. Так и в Спасо-Ефимиев монастырь она, бывшая царица, приезжала, и он, Кириак, служил при ней молебен и почитал ее за царицу. И его царское Величество указал о вышеписаном в Правительствующий Духовный Синод объявить, а что по оному учинено будет, о том в Канцелярию Тайных Розыскных дел прислать известие. [Подписи]. Февраль 23 дня 1721 года».[ccxliv] Этим документом началось «Следственное дело об Игнатии, митрополите Крутицком, и Кириаке, архимандрите Суздальского Спасо-Ефимиева монастыря, обвиненных в оказании чести и разных услуг инокине Елене, бывшей царице Евдокии, во время заточения ее в Суздальском Покровском девичьем монастыре».[ccxlv] Отмечу, что это первое дело по архиерейскому процессу, которое рассматривалось в Синоде. Создается впечатление, что светская власть немного уступила духовной и дала ей возможность решать самой дела об архиереях, но все же власти церковные по-прежнему исполняли волю власти государственной. Жизнь епископа Суздальского, митрополита Крутицкого или Сарского и Подонского Игнатия (Смола) на самом деле достаточно трагична. В 1721 году над ним одновременно совершалось два розыска и он получил приговор Синода, затем еще один розыск и дело в 1724 году. Несмотря на его высокое положение, которое он занимал на российских кафедрах, Игнатий был явно кому-то не угоден. Он стал епископом в 1712 году. Стефан Яворский совершил его хиротонию в епископа Суздальского из архимандрита Московского Богоявленского монастыря. Игнатий управлял в Москве по духовным делам Патриаршей областью. 10 июня 1716 года он повелел перенести в Суздаль обретенные мощи святителя Софрония. В 1719 году он был переведен на Крутицы в сане митрополита и получил в управление Патриарший Духовный Приказ. После Суздальского розыска и наказания, Игнатий просил у Екатерины I и Феофана Прокоповича  вернуть ему сан  и  кафедру, но получил отказ. Петр II был к нему благосклонен и поставил митрополитом на Коломну в 1727 году, а также повелел ему быть синодальным членом. В 1730 году происходило дело Воронежского епископа Льва Юрлова. За медлительность в осуждении этого епископа Игнатий был уволен из Синода, 2 декабря 1730 года лишен сана и сослан в Свияжский монастырь Казанской епархии. Но Казанский митрополит Сильвестр оказывал ему почести, как архиерею, за что и был предан суду. А Игнатия перевели в Корельский монастырь под караул. При Елизавете Петровне было решено вернуть ему архиерейский сан, но Игнатий умер 25 декабря 1741 года, так и не дождавшись этого события.[ccxlvi] На митрополита при его жизни часто доносили, но не всегда справедливо. Игнатием явно был не доволен Феофан Прокопович, который, по-видимому, и давал ход всем доносам на этого иерарха. По Суздальскому розыску 1721 года допросы было велено проводить Златоустовскому архимандриту Антонию в Москве.[ccxlvii] 7 марта 1721 года Игнатий признался на допросе в том, что видел Евдокию в мирском платье и целовал ей руку, как и говорил уже в 1718 году на допросе перед графом И.А.Мусиным-Пушкиным. Но он ничего не знал о постриге Евдокии в монахини, так как у нее в монастыре духовником был белый священник (чего раньше не было среди иноков), к тому же сам духовник ее Федор Пустынный говорил ему, что Евдокия не пострижена.[ccxlviii] Федор Пустынный потом признался: «О том, что бывшая царица – старица Елена пострижена, ведал, а архиерею [митрополиту Игнатию] сказал, что она не пострижена, проча ее впредь бывшую царицу».[ccxlix] Необходимо заметить, что люди, знающие о делах Евдокии или царевича, не спешили доносить об этом властям. Происходило это не потому, что они были настроены против Петра I. У них была дилемма: не донесут – будут наказаны царем Петром, а донесут – то пострадают, когда царем станет Алексей, или Евдокия вновь вернется на царство. На розыске зацепились за двух возников, которых Игнатий прислал в Покровский монастырь. Синод указал епископу Суздальскому Варлааму подробно исследовать о двух возниках и опросить об этом всех домовых архиерейских служителей.[ccl] При допросе все служители отговаривались своим неведением [сам по себе ответ на допросе «не ведаю» был довольно распространенным  тогда]. Игнатий в то же время в Москве отвечал, что лошадей этих он прислал в монастырь для того, чтобы поставить их в монастырскую конюшню, так как его собственная конюшня была в ремонте; а Всенощную он не приказывал петь, царица самовольно все делала. 14 июня 1721 года состоялся приговор Синода о том, чтобы Игнатий без ризницы и с малым числом служителей немедленно ехал в Петербург для дальнейшего следствия.[ccli] Дело слишком усложнялось и непонятно запутывалось. Бывшую Патриаршую область и Крутицкую епархию было велено ведать Мелиникийскому архиерею Григорию и архимандритам: Чудовскому Геннадию, Новоспасскому Сергию и Златоустовскому Антонию. В Петербург Игнатия привез солдат лейб-гвардии Семеновского полка Семен Иванов.[cclii] В столице митрополит сознался, что приехал на Сырной неделе в монастырь на двух возниках, которых отдал царице, по ее же просьбе, а потом забрал их, когда Скорняков-Писарев приехал в 1718 году для розыска в Суздаль. 26 июля 1721 года Синод послал все документы розыска в Тайную Канцелярию. С 31 июля, по указу царя, делом о бывшей царице-инокине стал ведать действительный тайный советник и кавалер, лейб-гвардии-капитан Петр Андреевич Толстой.[ccliii] Затем последовало объявление Синодом царского указа: митрополит Игнатий повинен в том, что, зная настоящую царицу Екатерину, почитал монахиню Елену за царицу, и что он сказал ложно о возниках, а потом в Синоде признался; за это Игнатий подлежит жестокому, по важности этих преступлений наказанию, штрафованию. Но царь, по поводу заключения вечного мира со Швецией, помиловал его и повелел быть ему епископом в Иркутске, но не носить белого клобука и не надевать саккоса.[ccliv] Игнатий просил избавить его от Иркутска, так как в Синоде нет полного ведения о допросе в Тайной Канцелярии. Царь назначил дополнительное расследование. В итоге выяснилось, что Игнатий не поминал на ектениях Евдокию царицей. 1 октября 1721 года указом царя Игнатий, по его собственному прошению и за старостью лет, освобожден от Иркутска и послан на обещание в Нилову пустынь, где жить ему в келье, а архиереем не писаться.[cclv] 8 ноября 1721 года Синод по повелению царя приговорил послать архимандрита Кириака в Саввин-Сторожевский монастырь, где ему быть не исходно до конца жизни, потому что других наказаний он не вынесет по своей старости.[cclvi] В ходе этого розыска Синод вынес приговор от 15 марта 1721 года, где указывает Игнатию, митрополиту Сарскому и Подонскому, не посвящать в бывшей Патриаршей области в архимандриты и игумены в степенные и нестепенные монастыри, а также переводить настоятелей из одного монастыря в другой без указа Синода.[cclvii] Как видно, тучи над митрополитом Игнатием все больше сгущались. В апреле 1721 года Игнатия обвинили в некоторых противностях, оказанных им Синоду. В Русском Биографическом словаре это дело датируется неправильно 1720 годом.[cclviii] История этого такова. Святейший Синод приказал Игнатию, когда тот был еще Крутицким митрополитом, прислать из бывшей Патриаршего Духовного приказа всех дьяков и подьячих в Петербург, но Игнатий отправил не всех. Кроме того, он писал доношение в Синод в следующей форме: «В Правительствующую Духовную Коллегию, Святейшему Правительствующему Синоду. Доношение…», или же приписывал: «… доношение от Преосвященного Игнатия митрополита Сарского и Подонского…» Но так нельзя было писать в Синод. Еще Игнатий перевел одного игумена как бы по своему благословению, хотя на это ему указал сам Синод. Устроили архиерею допрос.[cclix] Игнатий отвечал, что оставил в Москве лишь 5 человек из Духовного приказа для содержания колодников по совету Московского вице-губернатора Воейкова; именовал Синод как Духовную Коллегию, так как видел царский указ, где говорилось именно о Коллегии [первоначально была создана Духовная Коллегия, о чем и был указ царя, и только потом Петр повелел именовать ее на ектениях, как Святейший Синод]; имени своего Игнатий при доношении не ставил, а делали это его подьячие, составлявшие бумаги, не известно с какой целью; перевел он игумена якобы по своему благословению, не для унижения Синода, а потому что издревле так в ставленических грамотах Московской митрополии писалось.[cclx] За все свои вины Игнатий просил у Синода прощение. В итоге, на него был наложен штраф в наказание, который ему велели заплатить из собственной келейной казны.[cclxi] Синод, не успев появиться, уже рассматривает дела о наказании за неоказание себе должной чести. Но если это преступление против духовной власти, то и наказание следует налагать соответственное. На деле же ограничиваются светской мерой – штрафом. (Интересно, за что конкретно и кому?). После этих двух разбирательств сосланный в Нилову пустынь Игнатий не обрел там покоя. В 1724 году возникло новое дело о нем.[cclxii] Игнатия обвинили в том, что он вел себя в монастыре, как архиерей, властно и приказал вырвать из монастырского синодика листки с именами прародителей Петра I. Дело началось с доноса монаха Пахомия, который обвинял Игнатия в самовластии, и с доноса иеромонаха Михаила, который говорил, что Игнатий велел ему вырвать листки из синодика.[cclxiii] Проводились допросы и очные ставки в Московской Синодальной канцелярии. В итоге, выяснилось, что иеромонаху Михаилу велел только лишь переплести обветшалый синодик игумен Паисий, а Михаил самовольно вырвал старые листки на Александринской бумаге, чтобы вставить новые и переписать туда имена царских прародителей. Действия иеромонаха Михаила пока трудно объяснить: или он сам хотел вырвать листки, но, чтобы его не обвинили, сослался на другого – и самым подходящим оказался осужденный по политическому делу Игнатий, или же Михаил хотел специально навлечь неприятности на бывшего архиерея. В противном случае, если Игнатий виновен, то ему удалось хорошо запутать следствие и выйти неосужденным. Таким образом, по розыску Игнатий оказался невиновен; а иеромонаха Михаила, приведя выписки из Кормчей книги, уставов и Соборного Уложения, за клевету и непослушание в декабре 1724 года лишили сана и отдали в Преображенскую канцелярию.[cclxiv] Дальнейшая судьба иеромонаха Михаила пока не известна. Сам факт доноса на Игнатия не являлся в 1724 году новостью. На архиерея уже давно, минимум пять лет, писали ложные доносы. Об этом свидетельствует одно из дел архива Преображенского приказа.[cclxv] Летом 1719 года, через пол года, как Игнатий пришел на Крутицкую кафедру, на него был сделан донос крестовым дьяком покойной царевны Екатерины Алексеевны Михаилом Корноуховым. Он объявил за собой «слово и дело», называя митрополита «вором». Выяснилось, что 7 августа 1719 года Короноухов с руганью обвинял Игнатия и говорил, что если архиерей куда поедет, то он встанет в воротах и будет кричать караул и приведет архиерея «в привод». Позже он сказал самому Игнатию, что есть архиереи на кольях, и он [Игнатий] будет на том же колу. (Здесь явная аналогия с казнью епископа Досифея).[cclxvi] На допросе Корноухов объяснил, что назвал митрополита «вором», так как тот взял 400 рублей с протопопа Федота Кузьмина в 1719 году, чтобы не дать ход челобитной на этого протопопа, где его обвиняют в блудном деле. Еще Игнатий неправильно решил дело по челобитью, оправдал виновного должника.[cclxvii] Корноухов не ограничился этим и обвинил архиерея, что тот не дал хода его [Корноухова] челобитной, где он доносил на попа, который бесчестил жену и бил дворовую девку. На это Игнатий якобы отвечал: «бесчестье положено гулящим людям».[cclxviii] Дело передали в Преображенский приказ. На допросе Михаил Корноухов доносил на многих людей (боярина А.П.Салтыкова, подполковника В.Ф.Леонтьева и других), в том числе про митрополита Игнатия он говорил Ромодановскому следующее: «Игнатия митрополита Сарского и Подонского написал изменником о чем показано в присланном с ним [Корноуховым] деле из губернской Канцелярии. А Коломенского архиерея изменником написал он для того, в нынешнем 719 году по лету, а в которой месяце и числе не упомнит, била челом на того Коломенского архиерея в Духовном приказе девка, чину и имени ее не знает, в блудном воровстве, что тот Коломенский архиерей с ней девкой прижил блудно ребенка, и та девкина челобитная была в том Приказе у подьячих у Дмитрия и у Ивана Яковлевых. И по тому девкину челобитью Крутицкий архиерей того Коломенского архиерея не сыскивал и не допрашивал, и то дело уничтожил, о той девкиной челобитной ведает он Михайло сам подлинно, потому ходил в тот Приказ за своим делом, которое показано в присланном деле, и о том от подьячих Яковлевых да от Василия Федосеева о той девкиной челобитной он слышал, сказывали ему о том те подьячие в разговорах, а другие кто при тех разговорах были, того не упомнит, только о той девкиной челобитной ведают того Приказа все подьячие».[cclxix] Таким образом, обвинения еще и на Коломенского архиерея – в 1719 году им был Иоанникий, грек по происхождению, бывший до того Ставропольским митрополитом. В ходе следствия выяснилось, что Корноухов на все лгал, рассказывая о своих обидах и о совсем посторонних делах. За это по Уложению он был присужден к битью кнутом нещадно.[cclxx] Таким образом, обвинения на митрополита Игнатия оказались несправедливыми. Но это дело положило начало целому ряду доносов на этого архиерея. Важно отметить, что Игнатия все время обвиняли в тяжких преступлениях, им были везде недовольны, но после розыска ничего крамольного не находилось, и судьи могли наказать его только штрафом. Возможно, митрополит Игнатий был строгим архиереем, и было кому жаловаться на него из числа тех, которых он призывал к порядку. Но скорее всего, кто-то из числа российской иерархии, возможно синодалов, имел виды на то, чтобы этого архиерея упрятать подальше, как одного из претендентов на первенствующее положение в Церкви. Расскажу еще об одном священнослужителе, привлеченном по Суздальскому розыску. Это не архиерей, но дело о нем будет любопытно в контексте настоящей работы. В ходе Суздальского розыска 1720 года в Тайной канцелярии узнали от дьяка Тимофея Палехина об игумене Симоне и обо всем, что с ним связано. Началось «Следственное дело, поступившее в Св. Синод из Тайной Розыскных дел Канцелярии, об игумене Кузьмина монастыря во Владимирском уезде, а потом Пищеговской пустыни в Суздальском уезде Симоне, обвиненном в оказании чести инокине Елене, бывшей царице Евдокии, во время ее приездов в Кузьмин монастырь, и в держании у себя разных гадательных «тетрадок» и «странных» писем».[cclxxi] В ходе розыска открылось, что этот игумен, кроме того, был еще и нравственным преступником. [Лишнее подтверждение того, что монастырская реформа и регламентация жизни монахов Петром I возникли не на пустом месте и не просто от протестантских рационалистических воззрений монарха.] Некоторое время Симон скрывался, но был найден, и начался розыск. Открылось то, что Симон однажды привел к себе в игуменскую келью крестьянку. Произошло это по рекомендации игуменского келейника, брата этой самой крестьянки. В келье Симон надругался над ней в присутствии нескольких поповских жен.[cclxxii] После чего он уже постоянно жил с этой женщиной в блуде, и она родила в его келье ребенка. Келейники игумена Петр Кудрявцев и Василий Нечигин привели в келью к младенцу иеромонаха Митрофана, который нарек ребенку имя Стефан. Этот иеромонах был духовным отцом игумена Симона. Младенца затем подкинули в селе Богданском к избе крестьянина Ивана Фадеева. Он позвал к себе в дом попа Льва Васильева, чтобы осмотреть и окрестить ребенка. Лев нашел на руке у мальчика записку с именем Стефан. Этот поп испросил разрешения на крещение у Суздальского епископа Игнатия (Смола!) и окрестил младенца. Об этом подробно расспрашивал попа Льва Василий Нечигин (келейник Симона), который приходился этому попу племянником по жене.[cclxxiii] Опять здесь заметны тесные родственные связи участников дела. Но следствие больше интересовало не это, а приезд в монастырь при Симоне царицы и его гадательные «тетрадки». К тому же игумен усугубил свою вину: когда за ним приехали дети боярские, то он попросился в уборную, при этом за ним следили и заметили, что он что-то бросил вниз; тогда один из детей боярских по веревке туда спустился, достал какие-то тетради, их очистили и доставили на следствие.[cclxxiv] В этих тетрадях были написаны довольно странные вещи, но политической крамолы там не оказалось. На допросах свидетели обвиняли Симона в том, что он ворожил на костях, но это потом не подтвердилось. Все обвинения не смутили игумена, и он даже рассказал о том, как ему было видение святого чудотворца Козьмы Яхромского, которому Симон жаловался на своих обидчиков.[cclxxv] Игумен был допрошен о приезде в его монастырь Евдокии. Он говорил, что царица-инокиня при нем приезжала дважды. С ней были слуги, которые брали у братии ключи от храма и никого туда не пускали. Служил при царице поп Гавриил Пустынный. Симон видел Евдокию в мирском платье, о ее постриге не знал, целовал ей руку, но не поминал ее царицей на ектениях. Больше игумен с Евдокией никогда не встречался.[cclxxvi] Таким образом, заговора у Симона с царицей не было. В итоге, согласно Апостольским правилам, Симон 23 сентября 1721 года был отлучен Синодом от священнослужения за блуд и отправлен «под начал» в Соловецкий монастырь.[cclxxvii] Следствием о митрополите Игнатии и об игумене Симоне завершился Суздальский розыск. Завершилась и трехлетняя эпопея, связанная с выявлением оппозиционно настроенных людей, имевших общение с царицей Евдокией и царевичем Алексеем. Можно сказать, что на этом Кикинский и Суздальский розыски были исчерпаны, больше к этому вопросу не возвращались.

Святейший Синод и Феодосий Яновский

Затянувшееся местоблюстительство, которое предусматривает за собой временный характер с целью дальнейшего избрания нового главы Церкви, вызывало некоторую раздраженность в церковных кругах. Царь Петр очень хорошо это понимал и чувствовал, что пришло время принимать более радикальные меры. После дела царевича Алексея Петр I счел возможным и удобным именно тогда начать полноценную реформу церковного управления. Но, обратим на это особое внимание, что процесс 1718 года не натолкнул царя на мысль о Синоде, а только предоставил ему прекрасную возможность реализовать свои планы. Согласно общему мнению историков, Петр, создававший управление Российским государством по образцам европейских стран, в основном исповедовавших протестантизм, первоначально мыслил и духовное управление реорганизовать по протестантскому образцу. Однако вскоре в силу вековых традиций русского народа протестантский образец церковной власти был изменен на более приемлемую для православной России форму. Первым помощником царя по церковной реформе был Феофан Прокопович. Вызванный из Малороссии в столицу в 1716 году он, благодаря своему высочайшему по тем временам уровню образования, стал совместно с царем автором реформы церковного управления. Обоснование отмены патриаршества и учреждения новой формы духовного управления Петр полностью доверил Феофану, тогда молодому Псковскому архиепископу. Нельзя сказать, что Феофан ревностно исполнял повеления царя, будучи ему обязанным своим положением в российской иерархии. Этот архиерей действительно искренне сочувствовал политике монарха и сам разделял относительно Церкви те же взгляды. Такое утверждение вполне доказательно тем, что Феофан своим идеям остался верен и после смерти Петра, и всегда с большим почтением вспоминал этого монарха. В 1718 году Петр поручил Феофану составление Духовного Регламента, который явился бы уставным документом Духовной Коллегии – нового высшего органа церковного управления. Это соответствовало всей политике Петра по созданию коллегиальной формы управления в России. Следует отметить, что все органы государственного управления находились, естественно, в полном подчинении царю, а значит и церковная власть теперь должна была подчиниться ему и безоговорочно выполнять волю монарха, что предусматривало и законодательно обосновывало вмешательство царя в дела Церкви. Составленный Феофаном Прокоповичем Духовный Регламент не носил характера юридического документа, а скорее являлся политическим трактатом.[cclxxviii] Рукопись Регламента была представлена царю, он сделал в ней кое-какие поправки 11 февраля 1720 года. Два года на составление документа – это срок, показывающий не скороспелость, но продуманность реформы. 24 февраля 1720 года Духовный Регламент был зачитан в Сенате и подписан царем. Этим документом Русская церковь управлялась вплоть до 1917 года. По Регламенту Церковь становится частью государственного устройства, а Духовная Коллегия – государственным учреждением. Но, к счастью для Русской Церкви и для всей России, Духовная Коллегия сразу превратилась в Святейший Синод, который постепенно изменял свой статус на более высокий, чем просто одной из коллегий, и приобретал больший вес в обществе, хотя формально император и уполномоченные им обер-прокуроры довлели над Синодом. 25 января 1721 года Петр издал Манифест, в котором объяснил причины учреждения Духовной Коллегии и заявил о приведении ее членов к присяге на верность царю. 14 февраля 1721 года учреждение Духовной коллегии было отмечено торжественным богослужением в Троицком соборе. Сразу после этого члены Коллегии просили Петра о ее переименовании на более приемлемое для русского народа и для возношения на Литургии. Царь согласился на переименование в Святейший Правительствующий Синод. Под Духовным Регламентом российские архиереи покорно поставили свои подписи, иначе быть и не могло, они уже не могли перечить царю. Таким образом, под Регламентом стояли подписи Петра I, семи сенаторов, шести митрополитов, одного архиепископа, двенадцати епископов, сорока семи архимандритов, пятнадцати настоятелей монастырей, пяти иеромонахов (всего 87 подписей духовных лиц). Синод явился детищем одного человека – царя, никакого соборного мнения русского духовенства никто не спрашивал. Такое учреждение требовало хотя бы канонического утверждения вселенских патриархов, но это уже было сделано прошедшим числом. Патриархи были поставлены перед фактом, и им ничего не оставалось делать, как благословить то, что создал великий русский монарх, от которого весь православный мир ждал помощи и поддержки.[cclxxix] В данном благословении можно видеть церковно-правовое обоснование синодальной власти. Везде отмечалось, что Синод имел власть равнопатриаршую, но на деле это никогда не осуществилось. По регламенту в обязанности Синода входило наблюдать за всем церковным управлением и за церковными судами, цензура, удостоверение чудес, рассмотрение новых сектантских учений, исследование неясных вопросов совести, испытание кандидатов на звание епископа, надзор за церковным имуществом, защита духовенства перед мирскими судами, церковный суд, обновление благотворительности, борьба с симонией и т.п. В Регламенте большое внимание уделялось епархиальному управлению и духовным училищам.[cclxxx] Синод состоял из президента, двух вице-президентов, четырех советников и четырех асессоров. Первым и последним президентом был митрополит Стефан Яворский, умерший 22 ноября 1722 года. Его пост никто больше не занимал. Феодосий Яновский стал первым, а Феофан Прокопович вторым вице-президентами. Царь хотел, чтобы сенат и Синод обладали «равным достоинством». Но Сенат продолжал свою политику (периода местоблюстительства) вмешательства в духовные дела. Постепенно Синод добился равных с Сенатом возможностей так, что оба этих учреждения имели иногда совместные заседания.[cclxxxi] 11 мая 1722 года Петр учредил пост обер-прокурора Синода, подобно генерал-прокурору Сената. Обер-прокурор (первым стал полковник И.В.Болтин 1721-1725гг.) являлся «оком» государевым и, кроме того, ведал всем делопроизводством Синода, в его ведении находилась вся синодальная канцелярия. Таким образом, дела церковные теперь ведал Синод, подчиняясь в то же время царю. Вскоре, после своего учреждения, в Святейшем Синоде началась борьба за лидерство и влияние, синодальные члены и другие архиереи стали бороться за свое лидирующее положение в Церкви. После смерти Петра эта борьба приобрела наиболее развернутый характер. На первое место в такой борьбе вышли два первых российских иерарха – Феодосий Яновский и Феофан Прокопович. Прежде чем говорить о деле Новгородского архиепископа Феодосия, следует показать, что он был за человек. Эта личность, пожалуй, самая одиозная в церковной истории первой трети XVIII века. Свой путь священнослужения он начал с Киево-Могилянской академии, где учился в 1663-1676 годах. Его товарищами по учебе были Филофей Лещинский, Дмитрий Ростовский и Стефан Яворский. Иов, будучи архимандритом, приблизил Феодосия к себе, а став митрополитом Новгородским, взял его в свою епархию. В 1701 году Феодосий стал игуменом, а в 1704 году – архимандритом Хутынского монастыря. В то время он сблизился с Петром I, мог обращаться к нему с жалобами. В 1708 году по воле царя Феодосий был назначен «духовным судьей» ново-завоеванных городов и Петербурга, стал, по благословению Иова, наместником Новгородского митрополита в этих городах. В 1710 году Феодосий стал строителем Александро-Невского монастыря, а в 1712 году — его первым архимандритом и получил право ношения митры с крестом, как у архиереев. Вскоре наметился разрыв Феодосия с митрополитом Иовом, по причине властолюбия первого. Став архимандритом, Феодосий еще больше сблизился с Петром, путешествовал с ним за границу.[cclxxxii] 31 декабря 1720 года Феодосий был поставлен архиепископом на Новгородскую кафедру. В 1721 году он первый вице-президент Святейшего Синода. В историографии нет ни одного автора, который бы сочувственно относился к этому иерарху. У всех находятся обвинения в его адрес. И.Морошкин писал, что у Феодосия не было сильных убеждений, и он «подделался» под преобразовательное направления правительства.[cclxxxiii] Автор отмечал: «Феодосий отличался невзыскательностью нравственных правил и отсутствием строгости в соблюдении церковных уставов».[cclxxxiv] Однако Петр I был рад, что нашел человека передового, относительно церковных преобразований.[cclxxxv] Получается, что царь был обманут Феодосием и не смог разгадать в нем карьериста. Но возможно, что Петр это предполагал. Иначе чем можно объяснить, что Феодосия так долго не посвящали в архиереи и не ставили на кафедру (Новгородская кафедра пустовала 5 лет). Весь обман этого архиерея по отношению к царю проявился после смерти Петра Великого. Когда происходило следствие по делу еретика Дмитрия Тверетинова, Феодосий, исповедавший обвиняемого, сказал, что не видит за ним никакой ереси. Трудно поверить в то, что такой образованный и опытный священнослужитель не смог распознать еретические взгляды. К тому же Феодосий еще до исповеди знал о еретических взглядах Тверетинова, так как архиереи соборно уже огласили его учение ложным. Скорее всего, Феодосий ради своей карьеры и угоды светским чиновникам пошел против духовных установлений. Известно, что еретику покровительствовали князь Я.Ф.Долгорукий и сенатор М.Самарин. Возможно, Феодосий ради них покрыл еретика.[cclxxxvi] Это стало одной из причин, почему Феодосия стали обвинять в протестантских взглядах. Окружение царевича Алексея и сам он считали Феодосия «лютеранским апостолом» в России.[cclxxxvii] Феодосий брал оклады с икон, драгоценные камни с облачений и церковные сосуды, продавал их, а на те деньги вольно гулял и купил себе за границей серебряный сервиз. Он хулил поклонение иконам, называл русских идолопоклонниками, говоря, что Бог отнял Святую Землю (Иерусалим) у христиан и отдал туркам, так как они поклонялись Гробу Господню «и тем идолослужением творили Богу бесчестие».[cclxxxviii] Г.Есипов, ссылаясь на дневник Берхгольца, сообщал, что Феодосий в 1722 году показывал герцогу Голштинскому московские святыни. Он вынул из ковчега в Успенском соборе гвоздь Христа Спасителя и всем дал подержать его в руках. Католик граф Кинский был этим возмущен, так как держать такую святыню в руках могли только священнослужители. С графом согласился камергер Нарышкин. Таким образом, заключил автор, Феодосий имел своим правилом «угодить любым способом».[cclxxxix] К.Здравомыслов добавил к вышесказанному то, что Феодосий настаивал не причащать младенцев до познания ими добра и зла[ccxc] (т.е., вероятно, до семилетнего возраста). На все это царь Петр закрывал глаза, он ценил, прежде всего, в Феодосии прекрасного администратора. Царь не хотел наказывать его за такие серьезные провинности, потому что потерял бы в нем еще одного своего сподвижника по церковным делам. К тому же Петру был близок рационалистический подход этого архиерея к вопросам веры. Нужно отдать должное иерарху в его трудах по строительству Александро-Невского монастыря и управлению в нем. Феодосий смог заложить основные принципы, по которым монастырь потом развивался. Эта обитель в последствие станет тем местом, где многие монахи будут признаваться достойными архиерейского сана. При всем этом Феодосий был слишком властолюбив. Его заносчивость и претензии на первенствующее положение проявлялись давно, но особенно это стало заметно после смерти царя Петра. Еще будучи монахом, Феодосий был отправлен за донос на своего архимандрита из Симонова монастыря «под начал» в Троицкий монастырь. Благодаря покровительству Иова он поправил свое положение и стал правой рукой Новгородского архиерея. Вероятно, Иов так же, как и царь Петр, ценил хорошие административные способности Феодосия. Став приближенным царя, Феодосий «снискал» себе нелюбовь своего первого покровителя митрополита Иова. Несмотря на жалобы в адрес Феодосия, ему все прощалось, так как он был очень нужен царю. После смерти Петра I претензиям Новгородского архиепископа на первенство не было предела. Он позволял себе самовольно принимать решения в Синоде и даже не выполнять повеления царицы. Архиепископ Феодосий Яновский после смерти Петра I осмелел и замыслил сосредоточить в своих руках всю церковную власть. Он в свое время пользовался любовью Петра, считался при нем по церковно-административным делам выше всех архиереев, был близок с П.Толстым и А.Ушаковым, участвовал в заседаниях Тайной Канцелярии, члены которой советовались с ним по следствиям над духовными лицами.[ccxci] Несмотря на это, Феодосий стал не выполнять требования Тайной Канцелярии по рядовым судебным делам. Тем самым он настроил против себя П.Толстого и А.Ушакова.[ccxcii] Архиепископ имел споры с Сенатом. После неоднократного неповиновения Феодосия и в виду поступающих на него доносов, иерарх был арестован. 28 апреля 1725 года состоялся  суд над Феодосием. Состав следственной комиссии: архиепископ Тверской Феофилакт, архимандрит Калязинский Рафаил, протопоп Петропавловский Петр, некоторые сенаторы и генерал-прокурор.[ccxciii] Таким образом, суд над ним был и духовный и светский. Многие свидетельствовали на Феодосия. Узнали, как он говорил, что за убиение святителя Филиппа Иваном Грозным Бог пресек царскую фамилию. Когда говорили молиться за Екатерину после ее коронации, Феодосий сказал: «Какова та молитва будет, что по указу молиться».[ccxciv] Еще Феодосий говорил: «Государю де болезнь пришла смертная от его безмерного женонеистовства и от Божия отмщения за его посяжку [посягательство] на духовный и монашеский чин, который хотел истребить»,- так свидетельствовал на Феодосия Феофилакт Лопатинский.[ccxcv] Между прочим, архиепископ Тверской Феофилакт и Псковский Феофан усерднее всех давали показания против Феодосия. Архимандрит Троице-Сергиева монастыря рассказал, как в среду Преполовения ждали в алтаре на панихиду царицу Екатерину, при этом Феодосий возмутился, зачем всех собрали сюда, есть на то очередной архиерей и викарный. Не ведают, продолжал Феодосий, что всякий епископ равен, молитва единая и равная ото всех. Только на показ все делают, так как власть взяли теперь над духовенством.[ccxcvi] Были выслушаны показания светских лиц. На все обвинения Феодосий отговаривался тем, что ничего не помнит, кое-что отрицал, а в основном всячески старался смягчить свою вину.[ccxcvii] Феодосий написал письмо царице Екатерине с раскаянием и оправданием себя, затем еще одно письмо с просьбой о прощении.(30 апреля 1725г.).[ccxcviii] Но было уже слишком поздно, дерзости Феодосия переполнили чашу терпения царицы, и бывший первенствующий архиерей был отстранен от управления епархией, уволен из Синода и сослан в Корельский монастырь в устье Двины. Подпоручику Степану Оголину, который повез Феодосия в монастырь, была дана инструкция по этому поводу. Все сохранялось в большой секретности.[ccxcix] Сопровождавшему их сержанту Преображенского полка Семену Макарову также была дана инструкция следить за Феодосием и предупредить о важности дела настоятеля Корельского монастыря.[ccc] Был указ императрицы и инструкция настоятелю и братии монастыря, чтобы они доносили в обязательном порядке, если что заподозрят «вредительного» со стороны Феодосия.[ccci] Когда Феодосий попросил себе в монастыре духовника, то об этом спросили соизволения у царицы и разрешения у Тайной Канцелярии. Настоятелю было сказано определить к Феодосию «доброжительного» иеромонаха и велеть ему доносить архимандриту все, что Феодосий будет говорить на исповеди, а настоятель должен доносить о том в Тайную Канцелярию.[cccii] О содержании бывшего Новгородского архиепископа имели очень большое попечение, регулярно доносили о том в Тайную Канцелярию, даже послали план-чертеж монастыря с подписанием, что и где находиться. Место для жительства Феодосия в монастыре отыскивали довольно тщательно.[ccciii] Через месяц после указа и инструкций настоятель Корельского монастыря архимандрит Порфирий докладывал императрице: «И по тому Вашего императорского Величества указу я, нижайший богомолец, того монастыря иеромонаха Иова, доброжительного человека, ему Феодосию в духовника избрав, и сего июля 13 дня тою же присягою после служения Святой Литургии ему иеромонаху Иову пред Святым Евангелием и пред Крестом Святым подтвердил. И того ж числа после той присяги он иеромонах Иов принял его Феодосия по требованию и желанию его в духовенство и исповедал его Феодосия по чину исповедания по печатной книжице 1723 года марта 4 дня, в Москве печатанной, и по силе указа, как о том же повелено духовникам 1722 года мая 17 дня поступать. И по исповеди он иеромонах Иов был у меня и объявил, что де все изрядно и чинно и со слезами исповедовался по той чину исповедания книжице православной и сказывал, что ничего противного Вашему императорскому Величеству и государству вредительного за ним Феодосием не явилось, и он Феодосий и впредь желает исповеди в посты святые и приобщения святых Божественных Тайн».[ccciv] Затем было велено дать Феодосию нового келейника, а прежнего привезти в Петербург.[cccv] 17 августа 1725 года Порфирий писал Ушакову, что Феодосий уже два раза исповедовался, ничего крамольного духовник не нашел, а Феодосий просит причастить его в алтаре по священническому чину, так как архиерейство с него не снято.[cccvi] В ответ на письмо настоятеля прислан указ императрицы ожидать ответа по вопросу о просьбе Федоса.[cccvii] Впервые в деле Феодосий был назван Федосом. Далее последовало повеление причастить бывшего архиепископа там, где он находиться, а потом причащать его только один раз в год Великим Постом.[cccviii] По ходу дела выясняется, почему Феодосий стал называться Федосом. 11 сентября 1725 года граф Мусин-Пушкин был послан в Корельский монастырь с синодальным указом к Холмогорскому архиерею о снятии с «плута Федоса» архиерейского и иерейского сана за его вины и дерзости. Также было приказано посадить Федоса в каменную холодную келью типа тюрьмы, людей к нему не пускать и давать ему хлеб и воду.[cccix] При расстрижении Феодосию следовало объявить следующее: «Бывший архиерей Феодосий. За важные твои вины, что ты говаривал про их императорское Величество злохулительные слова сверх прежнего о тебе публикованного дела. А о том твоем хулении к превысочайшим Их Величества персонам, Герасим Семенов от тебя слыхал, и сам на некоторые твои слова зло же говорил, и мыслили вы с ним Герасимом учинить Российскому государству зло и вред. И в том он Герасим в расспросах и с розысков и на исповеди и перед смертью (понеже он казнен) утвердил, что всемерно от тебя таковые слова слыхал и сам с тобою о том говаривал; и за такое твое злохитрое воровство по указу Ее императорского Величества, по силе государственных прежних и вновь учиненных прав, сан с тебя архиерейский и иерейский снять и быть тебе простым чернецом».[cccx] Мусин-Пушкин доносил: «… сан снял Холмогорский архиерей Варнава, при этом Феодосий не говорил никаких противных слов…»[cccxi]. К делу был привлечен приближенный Феодосия и секретарь Синода Герасим Семенов. Его обвиняли в общении с Феодосием и в злом умысле против государства, за что императрица велела его казнить. Он был казнен 9 сентября 1725 года.[cccxii] На сегодняшний взгляд вина Г.Семенова заключается лишь в том, что рассылал присягу на верность Феодосию, которую сам Феодосий сочинил в прибавление к присяге на верность царю, и не донес об этом правительству.[cccxiii] Никакого заговора и злого умысла против государства у них не было, «признания» в этом от Г.Семенова добились после тяжелой пытки. В принципе, так и не понятна истинная его вина. Похоже, здесь повторяется история розыска 1718 года, когда обвинения в заговоре были просто надуманы, чтобы оправдать смертную казнь. Единственная зацепка, может быть, была из показаний жены Г.Семенова, которая рассказала, что ее муж, будучи в казарме под караулом, на каменном столе писал что-то, упоминая царевича.[cccxiv] Но ничего более этого известно следствию не было. В «Объявлении для всенародного известия» о винах Феодосия главным образом говориться только о том, что он разослал по своей епархии присягу на верность себе, никаких доказательств относительно его заговора не приведено.[cccxv] По делу Феодосия пострадал обер-секретарь Синода иеромонах Варлаам Овсянников, ему предъявлены те же обвинения, что и Герасиму Семенову. Однако, как лицо духовное он не был казнен, а только расстрижен и сослан на Соловки.[cccxvi] Г.Есипов говорил о возможной связи дела Феодосия с делом И.Посошкова, но это только предположение, потому что в архивных материалах по делу Феодосия есть только небольшое сообщение о смерти Посошкова и о его захоронении у церкви Самсона Странноприимца.[cccxvii] Расстриженный чернец Федос к тому времени стал очень слаб здоровьем. Царице даже пришлось указать перевести его в новую келью, давать ему нормальную пищу, при ухудшении болезни послать к нему духовника. Но Феодосий прожил после этого не долго и умер 3 февраля 1726 года.[cccxviii] Но даже после смерти Феодосия не оставили в покое. Очень долго выясняли, как он умер, не говорил ли чего, был ли кто-нибудь при его смерти. Тело бывшего архиерея-расстриги не упокоилось в том монастыре, было велено вынуть из земли гроб и привезти в Петербург под строжайшей секретностью.[cccxix] Совершенно не понятна такая таинственность уже после смерти Феодосия. По дороге в Петербург был издан еще один указ, по которому тело Феодосия уже не следовало везти в столицу, а похоронить в ближайшем монастыре. Таким монастырем оказался Кирилло-Белозерский, где и был окончательно погребен расстриженный архиерей 12 марта 1726 года.[cccxx] Вероятно, власти, действительно, боялись заговора и нераскрытых сообщников бывшего архиерея. По ходу следствия было обнаружено письмо Феодосию от анонима, где тот доносил архиерею на сенатора графа Матвеева, как тот рассказывал о непристойных речах Феодосия. Архиерей на похоронах Петра I, когда царица целовала руку умершего, сказал ей, как бы успокаивая: «Полно де целовать, за то де тебе ручка мила, что под юбкой у тебя часто была».[cccxxi] Свидетели подтвердили такие слова Феодосия.[cccxxii] Но императрица не дала ход этому делу и оставила все бумаги в своем Кабинете, повелев свидетелям держать все в тайне.[cccxxiii] Очень многие боялись Феодосия и даже некоторое время не решались объявить указ об осуждении этого архиерея.[cccxxiv] Есипов же писал, что никто не сожалел о Феодосии, когда тот был осужден и сослан. Так закончил свою бурную жизнь еще один архиерей петровской эпохи. Одним соперником и претендентом на первенство в Синоде стало меньше. Со временем опасения по делу Феодосия и его «сообщников» прошли, а в Синоде развернулась новая борьба между другими архиереями. Но это уже история других царствований.

Эпилог

В данной статье рассказано об основных архиерейских процессах первой трети XVIII века. Не все политические процессы того времени были освещены. Описанные здесь процессы являются наиболее крупными, значимыми и симптоматичными для объяснения поставленных данной темой проблем. Анализируя события 1700-1701, 1707, 1718, 1720-1721 годов, можно предположить, что эти процессы и участие в них духовенства подтолкнули Петра I, особенно в 1718 году, к составлению Духовного Регламента и к скорейшей реформе церковного управления. Ибо с 1700 года (с установлением местоблюстительства) это дело затянулось. Все стояло на месте, а архиереи роптали, открыто прося патриаршества или только намекая на необходимость поставления для Церкви Патриарха. Царю нужно было действовать: или согласиться на избрание нового главы Русской Церкви, или коренным образом изменить церковное управление. Вероятно, под влиянием описанных нами событий, Государь решительно избрал второй вариант. Причем нам не известны советники в этом деле царю. Он сам принял такое решение, исходя из общего хода своих реформ, и захотел создать такой орган церковного управления, который был бы похож, хотя только внешне, на органы светской власти. Так Петр и сделал, создав Духовную Коллегию, вскоре превратившуюся в Святейший Синод с властью равнопатриаршею, испросив на то, правда с некоторым опозданием, благословение других православных патриархов. Однако трудно согласиться с тем, что Петр I в период подготовки церковной реформы был заинтересован в том, чтобы привязать дело царевича Алексея к церковной оппозиции и, в итоге, лишить Церковь самостоятельности.[cccxxv] Вероятно, у царя не было в этом необходимости, так как мысли об изменениях в церковном управлении были у него задолго до того, а естественный ход событий просто ускорил реализацию задуманных Петром планов. Конечно, отношение царя к оппозиционному духовенству было вполне определенным и хорошо нам известным: «Когда б не   монахиня  [Евдокия  Федоровна], не   монах  [епископ  Досифей], и  не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое неслыханное зло. Ой, бородачи! многому злу корень – старцы и попы; отец мой имел дело с одним бородачем [Патриарх Никон], а я– с тысячами».[cccxxvi] Тем не менее, Петр Великий практически не менял своей политической линии по отношению к архиереям. Сочувствующих ему он уважал, почитал и даже слушался, а выступавших против его мероприятий он не любил, а слишком непослушных наказывал. Если и возможно упрекать царя в неправомерных действиях, то, пожалуй, в принятии на себя незаконных правомочий. Петр во всем стремился к законности, уважал и заставлял других уважать законы государства, но сам не всегда был благосклонен к правилам, по которым осуществлялась внутренняя жизнь Церкви. Петр не захотел провинившихся архиереев отдать церковному суду, а в обход его предал их суду светскому, и сам выносил решение об их осуждении. Если же спрашивалось мнение духовенства или даже их решение, то оно принималось под большим воздействием власти государственной, а иерархи, утеряв свою вековую смелость, почти всегда соглашались с мнением Государя. Петр I стал напрямую участвовать во внутрицерковных делах. Он распоряжался перемещением архиереев на различные кафедры, разрешал на архиерейскую хиротонию, а члены Синода должны были руководствоваться волей монарха.[cccxxvii] Многие историки пытались объяснить такое поведение царя с психологической точки зрения, хотели узнать его внутренний мир. Приведу здесь некоторые из таких высказываний. Есть такое суждение современного историка: «Великому царю противен был сам дух христианства. Гениальный прагматик, государь-мастеровой Петр органически не мог воспринять нравственные абстракции христианства. Царь, мечтавший построить регулярное государство, в котором каждый имел бы точно обозначенное для него место и подчинялся точно сформулированным регламентам, ощущал несовместимость своей идеологии с христианской идеей духовного суверенитета каждого верующего, с особой внегосударственной связью человека с церковью и Богом, перед лицом Которого равны и владыки и рабы».[cccxxviii] В данном случае не совсем понятно, что автор понимает под выражением «нравственные абстракции христианства». Наверное, трудно было бы переоценить любому христианину, а не только царю, всю нравственную тяжесть совершенного любодеяния царицы-инокини с майором (как считалось в официальной версии) или игумена с крестьянкой. Любой поступок Петр I оценивал как нормальный верующий человек, строго относящийся к законам и их соблюдению. Правильность судебного решения – вопрос иной, но если вина оглашена, то за нее следует и наказание. «Духовный суверенитет»?! Никто не отнимал у человека свободу его общения с Богом, но это не означает, что можно не повиноваться царю, воля которого обязательна для исполнения, так как для православных людей царская власть тоже дана Богом. Довольно сложен вопрос о такой стороне Петровского царствования, как нарушение тайны Исповеди. Перегибы в политике Петра были не редкостью, но это не дает повода сомневаться в религиозности царя, в его искренней вере и в его уповании на Божественную помощь во всех его начинаниях на благо России и ее народа. Один из авторов, который, вероятно, считал, что хорошо разбирался в психологии и внутреннем мире Петра I, даже знал его сокровенные мысли, позволил себе высказывание о Петре, как о человеке, который «одарен демонической натурой».[cccxxix] Конечно это не так. Как раздоказательно утверждение, что Петру Великому никогда не был чужд христианский православный дух. Просто он считал обязательным для народа знать, что царь – это «Помазанник Божий», который и есть «высочайший пастырь».[cccxxx] Петр на деле старался всегда действовать в рамках закона, а выступления против царя являлись выступлением и против государства в целом. Великий реформатор сурово за это наказывал. Теперь несколько замечаний по основным вопросам архиерейских процессов. Относительно заговора вокруг царевича и царицы, можно с достаточной долей уверенности сказать, что как такового заговора не было. Судя по доступным архивным материалам, к 1709-1710 годам вокруг Евдокии образовался кружок людей, недовольных политикой царя, желавших его смерти и воцарения Алексея. Это была лишь провинциальная пассивная оппозиционная группа.[cccxxxi] Можно подчеркнуть, что это была именно оппозиционная группа, а не полноценная оппозиция, которая предусматривает четкий план действий и какие-то мероприятия по его осуществлению. А в окружении царевича и царицы дальше мечтаний и разговоров дело не пошло. Однако не все историки придерживаются такого мнения. В.Шульгин писал, что заговор существовал, и Церковь стала его идеологической базой. Но еще более невероятно пишет об этом Д.Серов. Он говорит о Глебове, как о наиболее загадочной фигуре политических процессов 1718 года. У него нашли шифрованные тексты, но он не выдал ключа к шифру даже на пытках. Следовательно, заключает автор, исходя из этих странных обстоятельств, можно предположить, что Глебов был активным участником, если не руководителем серьезного военного заговора против Петра I. Глебов, увидев, что расследование не раскрыло заговорщиков, решил окончательно запутать судей, и здесь признание в любви к царице было его здравым тактическим ходом.[cccxxxii] Подобные рассуждения все же не имеют за собой настоящих доказательств и основаны на домыслах. Автор просто пошел вслед за приговором судей Глебову, где говорилось о его сообщниках, которых он якобы покрывал. Но реальных доказательств не представлено, к тому же сами цифирные письма Глебова, как сейчас известно, не имели политического подтекста[cccxxxiii]. В подобных рассуждениях можно было бы пойти еще дальше и предположить, что Евдокия Федоровна тоже состояла в заговоре с Глебовым, так как покрывала его своим признанием в любовной с ним связи. А может быть, никакой любовной связи между ними не было, и Глебов в келье Евдокии по ночам обсуждал с ней план будущего государственного переворота, после которого Евдокия стала бы правительницей, а Глебов – ее тайным или явным фаворитом и занял бы главное  место  в государственном управлении. Подобные фантазии можно еще развивать и дальше… Все же следует основываться на реальном материале, на тех документах, которые нам доступны, или, в крайнем случае, на официальной версии происшедшего, подходя к этому критически. Все это намного лучше, чем придумывать несуществующее и высказывать бездоказательные предположения. Тот факт, что в армии, в столичных гарнизонах были антипетровские настроения, не подтверждает еще существования полноценного военного заговора против царя. Таким образом, и официальная версия не внушает историкам доверия. Получается, что Глебов был казнен только за свое прелюбодейство, правда, со знатной особой. А игумен Симон за это же был лишь отстранен от священнодействия. Наказания действительно были очень жестокими. Петр I предавал процессу 1718 года большое значение, хотел видеть в нем много того, чего на самом деле и не было, излишне акцентировал внимание на неполитических деяниях, предавал им статус преступлений опаснейших для Российского государства. Сейчас трудно говорить, что это было: действия в повышенном эмоциональном состоянии, или же холодный расчет прагматика, желающего строго наказать виновных, выступавших против него — царя, а значит и против государства, чтобы другим было неповадно. Даже сторонник того, что заговора не было, отмечал оправданность действий Петра, потому что, если бы он действовал менее решительно, то выступление против него могло бы состояться.[cccxxxiv] Тем более что все приговоры, согласно следствию, были вынесены по закону, так как политическим преступлением считалось желание смерти царю и плохие на него предсказания, жалобы на введение иноземных обычаев и осуждение других царских мероприятий.[cccxxxv] Рассуждения о жестокости пыток и казней, о несоответствии наказания общечеловеческим принципам – это уже другая тема разговора. Нужно не забывать, что это всегда останется взглядом из сегодняшнего дня, когда не всегда можно понять то, что происходило 300 лет назад. Возвращаясь к вопросу о церковно-государственных отношениях, следует отметить, что петровское царствование было крайне необычным временем в церковной жизни русского общества. Народ, уже давно привыкший к Патриарху и не мысливший жизни без Великого Господина и Отца всего православного русского люда, 21 год жил без него. Управление исторически и традиционно оправданного первенствующего архиерея – местоблюстителя патриаршего престола слишком тогда затянулось. У многих возникла, своего рода, неопределенность, а отсюда и различное отношение к действиям государственной власти – от полной поддержки до однозначного отрицания. Если раньше вопросы связанные с нелояльностью к светской и церковной власти среди духовенства мог решать Патриарх или же Освященный собор, даже при участии царя. То теперь архиерейскими и священническими делами занимался Преображенский приказ, а впоследствии Тайная канцелярия. Приговоры выносил царь, а у духовенства никто мнения не спрашивал. Подписи нескольких архиереев стали нужны только в качестве придания законности действиям светской власти, хотя результат дела уже давно был известен. Если о каноничности синодальной формы правления шли и идут споры, то никто не сомневается в том, что царь не должен вмешиваться во внутренние дела Церкви и, с правовой точки зрения, не полномочен был изменять церковное управление. Можно задать вопрос: мог ли Петр I так поступать? Вообще, он любил ломать традиции и вводить новшества, и, как самодержец мог вершить свою волю. Но вековые традиции Руси и всего православного мира свидетельствовали об обратном. Ю.Самарин писал, что государство не может иметь законного участия в действиях духовной власти. Светская власть может только дать духовному сословию те или иные земные права и привилегии, а, следовательно, и отнять их, как то владение имениями и гражданское судопроизводство.[cccxxxvi] Духовные лица живут в государстве, образуя в нем свое сословие, и в светских законах подчиняются государственной власти. Но Петр I превысил свои права в Церкви и, как отметил Л.Тихомиров, он посягнул на самостоятельность Церкви и думал не о порядке в ней, а о ее подчинении царской власти.[cccxxxvii] Реализуя свои намерения, Петр Великий в 1721 году учреждает Синод (первоначально – Духовная Коллегия). Начался совершенно иной этап церковной истории. Решения по многим вопросам внутрицерковной жизни принимают теперь синодальные члены, но полностью действуют в рамках политики монарха и исполняют его волю. Сами архиерейские процессы приобретают новую форму. До 1721 года выступления по поводу недовольства действиями светских властей были полностью не продуманными и иногда не серьезными: то Петра I считали антихристом, то налоги платить не хотели, или же монахиню Елену по-прежнему почитали царицей. Но ни в коем случае не следует утверждать, что 1721 год явился гранью в политике Петра по отношению к Церкви. Поменялся только сам облик церковной высшей власти, что соответствовало прежним намерениям царя, которые теперь, в удобный для Петра и всего государства момент, реализовывались. Монарх же по-прежнему оставался беспощаден к архиереям, противящимся его действиям, каковых стало довольно мало, и благоволил к тем, которые всецело поддерживали его мероприятия. Архиерейские процессы явились выражением определенной вехи в смене церковно-государственных отношений и показали жесткие позиции государства по отношению к церковным иерархам, и в то же время неспособность большей части архиереев открыто противостать государственной власти. Но на этом нельзя ставить точку, вопрос о значении церковной реформы Петра Великого для Русской Церкви остается не решенным. Невозможно согласиться с тем, что после отмены патриаршества и ряда других церковных преобразований Россия постепенно к XX веку перестала быть православным государством, как утверждал П.В.Верховской. При синодальном правлении Церковь продолжала правильно управляться, Синод сохранял страну и ее православный народ от всяческих еретических влияний, заботился о чистоте православной веры. Говоря о реформе, более существенным является вопрос о том, почему государство стало таким по отношению к Церкви. В этом контексте можно долго рассуждать о личности царя Петра I, о его воспитании и его взглядах на религию и Церковь. Но, кроме субъективных, есть еще и объективные причины. Вспомним времена царя Ивана Грозного. Некоторые смелые иерархи (митрополит Филипп), представители среднего слоя духовенства (игумен Корнилий Псково-Печерский) и миряне (Николай Кочанов в Новгороде) осмеливались открыто высказывать свое недовольство перед царем. И, несмотря на жестокие наказания за такие речи против Государя, глас церковный не умолкал, а еще более усиливался. Это выразилось потом в учреждении на Руси патриаршества и в той роли, которую сыграла Церковь и ее представители для победы над врагом в смутное время. И далее даже был близок к нам идеал православного государства – симфония властей в царствование Михаила Федоровича и патриаршество Филарета. Но постепенно, вместе с расцветом церковной жизни русского народа в XVII веке, начался и ее упадок. К концу XVII века уже не редки воспоминания о распущенности нравов среди духовенства, о невежестве священнослужителей, об упадке высокого морального духа в русских монастырях. Вместе с ослаблением нравственных качеств, духовенство теряло и свой авторитет в обществе. Церковные деятели уже почти не высказывают своего мнения светской власти, а если и пытается это сделать, то очень слабо. В противовес этому, светская власть не то, чтобы была нравственно чище духовной, но имела больше способов воздействовать и подчинять себе. Основная часть народа приняла отмену патриаршества и не пошла за противниками петровских реформ. Впрочем, народ редко когда не соглашался с царем. Поэтому в смене церковно-государственных отношений есть объективные причины, а толчком к реформе был фактор субъективный – воля монарха. Может быть, прав был в свое время митрополит Филарет Дроздов, когда говорил, что вряд ли было бы тогда удобнее другое правление, кроме синодального. Сама Церковь не утеряла своего главного предназначения на земле. Когда же внутри нее почувствовалась необходимость иметь единого своего главу, то был избран Патриарх. В 1917 году Россия потеряла своего православного царя, но Русская Церковь обрела для себя Патриарха.

иерей Илия Макаров, кандидат богословия

---

1 См.: Полознев Д.Ф. Архиерейский корпус при патриархе Никоне и конфликты в нем. М., 1990. 2 Карамзин Н.М. О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях. М., 1811. (О преобразованиях Петра Великого см. С.2251-2256). 3 Там же. С.2251. 4 Там же. С.2256. 5 См.: Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т.6: Царевич Алексей Петрович. СПб., 1859. 6 Там же. С.67,135. 7 Документы, собранные Г.В.Есиповым.(Погодин М.П. Царевич Алексей Петрович по свидетельствам вновь открытым).// ЧОИДР. Кн.3. Отд.II. М., 1861. 8 Там же. С.105. 9 Там же. С.XVI. 10 Там же. С.190-191,196. 11 Там же. С.IV. 12 Есипов Г.В. Чернец Федос// Отечественные записки. Т.142. СПб., 1862. С.478-537. 13 Там же. С.500-505. 14 Там же. С.480. 15 Там же. С.488. 16 Он же. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом// Русские Достопамятности. Вып.6. М., 1863. 17 См.: Семевский М.И. Авдотья Федоровна Лопухина.// Русский Вестник. Т.21. Кн.5-6. 1859. С.229-265; Он же. Покровский девичий монастырь в г. Суздале, место заточения А.Ф.Лопухиной.// Русский Вестник. Т.30. №11-12. С.559- 599. 18 Семевский М.И. Авдотья Федоровна Лопухина… С.265,229. 19 См.: Чистович И.А. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868. 20 Он же. Показания игумена Симона о приездах инокини Елены (бывшей царицы Евдокии Федоровны, ур. Лопухиной) в Кузьмин монастырь (Владимирской губернии)// Временник ОИДР. Кн.24. Смесь. М., 1856. С.51-53. 21 Чистович И.А. Феофан Прокопович… С.406. 22 Там же. С.70-71. 23 Там же. С.71. 24 Там же. С.572. 25 Цит. по: Верховской П.В. Учреждение Духовной Коллегии и Духовный Регламент. Т.II: Исследование. Ростов-на- Дону, 1916. С.LXII. 26 См.: Самарин Ю.Ф. Стефан Яворский и Феофан Прокопович как проповедники. М., 1844; Он же. Сочинения. Т.V. М., 1880. 27 Самарин Ю.С. Сочинения. Т.V. М., 1880. С.179. 28 Там же. С.237-238. 29 Преподобный Иосиф Волоцкий. Просветитель. М., 1993. С.355-370. 30 Самарин Ю.С. Сочинения… С.241. 31 Там же. С.245. 32 Там же. С.250-251. 33 Тихомиров Л.А. Запросы жизни и наше церковное управление// Московские ведомости. 1902. №343-345; Он же. Монархическая государственность. СПб., 1992.(Переиздание). С.292-299. 34 Он же. Монархическая государственность… С.292. 35 Там же. С.296. [подчеркнутое здесь – у автора жирным шрифтом]. 36 Он же. Запросы жизни… №345. С.2. 37 Антоний, архиеп. Волынский. Восстановление патриаршества// Голос Церкви. 1912. Январь. С.163. 38 Там же. С.159. 39 Там же. С.164. 40 Русский Биографический словарь. Т.25. СПб., 1913. С.399-448. 41 Там же. С.423. 42 Там же. 43 См.: Верховской П.В. Указ.соч. 44 Там же. С.105. 45 Там же. С.497. 46 Там же. С.526. 47 Там же. С.632,642. 48 Там же. С.627. [подчеркнутое здесь – у автора курсивом]. 49 См.: Рункевич С.Г. Архиереи петровской эпохи в их переписке с Петром Великим. СПб., 1906; Он же. История Русской Церкви под управлением Святейшего Синода. Т.I. СПб., 1900. 50 Рункевич С.Г. История Русской Церкви… С.3,5. 51 См.: Дмитрев А. Петр I и церковь. М.; Л., 1931. 52 Там же. С.10-11. 53 Там же. С.44. 54 Там же. С.58. 55 Там же. С.71-72. 56 Там же. С.87. 57 См.: Голикова.Н.Б. Политические процессы при Петре I. М., 1957. 58 Там же. С.44-45. [Обратим особое внимание на те виды преступлений против личности царя, которые будут фигурировать в обвинениях по политическим процессам, составляющим предмет данного исследования]. 59 Цит. по: Голикова Н.Б. Указ.соч. С.41. (Голиков И.И. Деяния Петра Великого. Т. V. М., 1788. С.97). 60 См.: Семенова Л.Н. Церковные преобразования в первой четверти XVIII века// Вопросы научного атеизма. Вып.25. М., 1980. 61 См.: Шульгин В.С. Религия и Церковь// Очерки русской культуры XVIII века/ Под ред. Б.А.Рыбакова. Ч.2. М., 1987. С.356-392. 62 См.: Ефимов С.В. Евдокия Лопухина – последняя русская царица XVII века//Средневековая Русь. СПб.: Изд. Спб. Ун-та, 1995. С.136-165. 63 Серов Д.О. Строители Империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск: Изд. Новосибир. ун-та, 1996. С.61. 64 Ефимов С.В. Указ.соч. С.155; Серов Д.О. Указ.соч. С.73-74. 65 Строев П.М. Списки иерархов и настоятелей монастырей Российской Церкви. СПб., 1877. 66 Карташев А.В. Собрание сочинений: в 2т. Т.2: Очерки по истории Русской Церкви. М., 1992. С.236. 67 Основные данные взяты из «Списков…» П.М.Строева. 68 Русский Биографический словарь. Т.21. СПб., 1901. С.135. 69 Лебедев Л. Москва патриаршая. М., 1995. С.50-51. 70 По этому вопросу см.: Рункевич С.Г. Архиереи петровской эпохи… Вып.2. С.25; Русский Биографический словарь. Т.25. СПб., 1913. С.366; Смирнов Петр, прот. История Христианской Православной Церкви. М., 1994. С.175. 71 Русский Биографический словарь. Т.25. СПб., 1913. С.327. 72 Карташев А.В. Указ.соч. Т.2. С.330. 73 Тальберг Н. История Русской Церкви: в 2т. Т.2. М., 1994. (Репринт с изд. N.Y., 1959). С.531. 74 Карташев А.В. Указ.соч. Т.2. С.330. 75 Русский Биографический словарь. Т.21. СПб., 1901. С.135. 76 Там же. Т.8. СПб., 1897. С.184. 77 Тальберг Н. Указ.соч. Т.2. С.538. 78 Воздвиженский. История Рязанской иерархии. М., 1820. С.240. 79 Русский Биографический словарь. Т.18. СПб., 1904. С.443-444. 80 Рункевич С.Г. Архиереи петровской эпохи… Вып.2. С.20. 81 Русский Биографический словарь. Т. 8. СПб., 1897. С.279-280. 82 Илиотропион, или сообразование человеческой воли с Божественной волею. М., 1994.(Репринт с изд. 1896 г.). С. V.; Историко-статистическое описание Черниговской епархии преосвященного Филарета Гумилевского. Чернигов, 1873. Ч. I. С.63. 83 Русский Биографический словарь. Т. 2. СПб., 1900. С.310. 84 Там же. Т.18. СПб., 1904. С.175. 85 Там же. Т. 13. СПб., 1902. С.418-419. 86 Русский Биографический словарь. Т. 6. СПб., 1905. С.135-138. 87 Рункевич С.Г. Архиереи петровской эпохи… Вып.1. С.43-44. 88 Карташев А.В. Указ.соч. С.333. 89 Голикова Н.Б. Указ.соч. С.135-144. 90 Рукопись Архива Свт. Синода №147: «Списки архиереев за 1600-1800гг.» (См. Русский биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.52.) 91 Строев П.М. Указ.соч. С.891. 92 Российский Государственный архив древних актов (далее РГАДА). Ф.371. Оп.2. Д.779. 93 РГАДА. Ф.371. Оп.2. Д.1113. [По описи дано такое название дела: «Столбец, заключающий в себе письмо, в котором аноним сделал извет на попа Карпа и игуменью Евникию, что они пели молебен после снятия сана с Тамбовского епископа Игнатия». Хотя в самом подметном письме нет упоминания имени епископа Игнатия, но оно вписано в название, т.к. этот столбец относится к другому делу. На самом деле написано: «Подметное письмо», относящееся к делу в столбце №2 (1067)».] 94 РГАДА. Ф.371. Оп.2. Д.1067. (Наименование: «Дело (без начала) по подметному письму, извещавшему на Игуменью Моисеевского монастыря Евникию в том, что она в 1701 году велела попу Карпу Парфеньеву служить молебен о здравии и спасении Тамбовского епископа Игнатия».) 95 Там же. Л.1. 96 Там же. Л.2. 97 Там же. Л.3. 98 Там же. Л.4. 99 Там же. Л.5. 100 Там же. Л.6. 101 См.: Игнатий, м. Тобольский. Три послания к раскольникам. Казань, 1855. 102 Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.47-48. 103 Там же. 104 РГАДА. Ф.371. Оп.2. Д.1067. Л.1. 105 Там же. Д.1113. 106 Русский Биографический словарь. Т.8. Спб., 1897. С.142. 107 Тальберг Н. Указ.соч. С.547; Шульгин В.С. Указ.соч. С.358. 108 Карташев А.В. Указ.соч. С.333. 109 РГАДА. Ф.371. Оп.1. Д.453. Л.1. 110 Там же. Л.1-2. 111 Там же. Л.3об-5об. 112 Там же. Л.15-16. 113 Там же. Л.17-18об. 114 Там же. Л.20-22об. 115 Там же. Л.27-28. 116 Там же. Л.31-42об. 117 Там же. Л.43об-44. 118 Там же. Л.45. 119 Там же. Л.45об. 120 Там же. Л.48об. 121 Там же. Л.62-63. 122 Цит. по: Терновский Ф.А. Император Петр I в его отношениях к Царевичу Алексею. Киев, 1911. С.1. 123 Там же. С.2. 124 Брикнер А.Г. История Петра Великого. СПб., 1882. Т.I-II. 125 Документы, собранные Г.В.Есиповым… С.XIX. 126 Терновский Ф.А. Указ.соч. С.14. 127 Там же. С.13. 128 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.93. 129 Там же. С.190-191. 130 Там же. С.106. 131 Документы, собранные Г.В.Есиповым… С.XVI. 132 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.35. 133 Там же. С.67. 134 Там же. С.143-144. 135 Терновский Ф.А. Указ.соч. С.21. 136 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.169. 137 Там же. С.264,519-523.(Приложение). 138 Там же. С.293. 139 Ефимов С.В. Указ.соч. С.156. 140 Русский биографический словарь. Т. 6. СПб., 1905. С.606. 141 Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна… С.6. 142 Там же. С.6. 143 Розанов Н.П. Церковь Архангела Гавриила… или Меншикова башня. // Русские достопамятности. М., 1877. Т. 2. С.9. 144 Титов А. Ростовская иерархия. М., 1890. 145 Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна… С.6. 146 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.214-215. 147 РГАДА. Ф.6. Д.109. Л.1-5. 148 Там же. Л.6-10. 149 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.213. 150 РГАДА. Ф.6. Д.109. Л.5об. 151 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.213. 152 Там же. С.219. 153 РГАДА. Ф.371. Оп.1. Д.14406. Л.1-1об. 154 Там же. Л.2об. 155 Там же. Л.3-3об. 156 Там же. Л.4. 157 Там же. Л.7-7об. 158 Там же. Л.9-9об. 159 Воздвиженский. Указ.соч. С.236-237. 160 Рункевич С.Г. Архиереи петровской эпохи… Вып.1. С.136-139. 161 Там же. 162 Погодин М.П. Царевич Алексей Петрович…С.190.[подчеркнуто нами]. 163 Об этом см.: Архангельский А.С. Духовное образование и духовная литература в России при Петре Великом. Казань., 1883. 164 Русский Биографический словарь. Т.8. Спб., 1897. С.189-190. 165 См. РГАДА. Ф.6. Д.75. Ч.II. [здесь письма и бумаги митрополита Иоасафа]. 166 Там же. Ф.5. Оп.1. Д.37. 167 Там же. Ф.18. Оп.1. Д.7. 168 Там же. Д.11. 169 Там же. Ф.5. Оп.1. Д.35. Л.6,12. 170 Там же. Л.14. 171 Там же. Л.8. 172 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.255. (сноска №39). 173 Погодин М.П. Указ.соч. С.191. 174 Там же. С.196. 175 Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.289-290. 176 Там же. 177 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.255; Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.289-290. 178 Шульгин В.С. Указ.соч. С.358. 179 Документы, собранные Г.В.Есиповым… С.105. 180 Голикова Н.Б. Указ.соч. С.33. 181 Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.310. 182 Христианство: Энциклопедический словарь: В 3т. Т.1. М., 1993. С.636. 183 См. публикацию части писем митрополита Иова: Чистович И.А. Новгородский митрополит Иов// Странник. 1861. Февраль. С.61-145. 184 Российская Национальная библиотека, Отдел рукописей (далее ОР РНБ). Ф.728. Д.1426. Л.146-147об. 185 Там же. Л.330-330об. 186 Там же. Л.347-347об. 187 Там же. Л.49-50. 188 Там же. Л.68,106-107,174-174об,231,302. 189 Там же. Л.176-176об,318-318об,264. 190 Там же. Л.263об. 191 См.: Витберг Ф.А. Эпизод из следственного дела о царице Евдокии Федоровне. Владимир, 1909. 192 Ефимов С.В. Указ.соч. 193 Российский Государственный исторический архив (далее РГИА). Ф.796. Оп.1. Д.115,266; РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.140. 194 О жизни царицы Евдокии см.: Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна. М., 1866; Семевский М.И. Авдотья Федоровна Лопухина…; Ефимов С.В. Указ.соч. 195 Ефимов С.В. Указ.соч. С.143. 196 Семевский М.И. Авдотья Федоровна Лопухина… С.229. 197 Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна… С.6-7. 198 Там же. С.8. 199 Семевский М.И. Авдотья Федоровна Лопухина… С.235-237. 200 Он же. Покровский девичий монастырь… С.573. 201 Там же. С.578. 202 Ефимов С.В. Указ.соч. С.144. 203 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.204. 204 Серов Д.О. Указ. соч. С.40. 205 Там же. С.41. 206 Там же. 207 Там же. С.44. 208 Ефимов С.В. Указ.соч. С.146. 209 Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т.III. СПб., 1878. С.1; Т.I. СПб., 1868. С.272. 210 Ефимов С.В. Указ.соч. С.148-149. 211 Устрялов писал об этих письмах, найденных в секретном архиве МИД (вероятно за 1709-1710гг.). См. Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.327. 212 Устрялов сообщал, что видел одно такое цифирное письмо в архиве, в котором были записаны богословские рассуждения. См.: там же. С.219. 213 Там же. С.211-212. 214 Там же. С.481. (Приложение). 215 Там же. С.218-219. 216 Снегирев И.М. Первая супруга Петра I Евдокия Федоровна. М., 1863. С.10-11. (Автор делает ссылку на Memoires anecdotiques de la cour de Russie sous le regne de tzar Pierre I// Revue retrospective. A Paris, 1838; возможно отсюда взяты эти сведения). 217 Семевский М.И. Покровский девичий монастырь… С.569. 218 Ефимов С.В. Указ.соч. С.152. 219 Описание документов и дел… Т.III. Спб., 1878. С.1. 220 РГИА. Ф.796. Оп.4. Д.1. Л.1. 221 Там же. Л.5. 222 Там же. Л.6-7. 223 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.145. 224 Там же. Л.5об. 225 Там же. Л.7-9. 226 Там же. Л.14. 227 Там же. Ф.6. Оп.1. Д.146. Л.3. 228 Там же. Л.4-4об. 229 Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна… С.35. (Автор отмечает, что во всех официальных бумагах царицу Евдокию тогда называли «известной персоной»). 230 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.146. Л.10-11. 231 Там же. Л.21-21об. 232 Дубровский Н.А. Дополнение к статье «Последние годы жизни Государыни царицы Евдокии Федоровны». М., 1868. С.1. (Автор дает список штата царицы, ссылаясь на Архив Министерства Юстиции. Кн.№1726/1103. Кабинетные дела 1732-1739гг. С.953.). 233 Есипов Г.В. Царица Евдокия Федоровна… С.39; Дубровский Н.А. Последние годы жизни Государыни царицы Евдокии Федоровны.// ЧОИДР. Кн.3. Июль-сентябрь. Смесь. М., 1865. С.7. 234 Дубровский Н.А. Дополнение к статье… С.2. 235 Семевский М.И. Покровский девичий монастырь… С.568,573,578,583-584. 236 Витберг Ф.А. Указ.соч. С.3. (Автор основывается на материалах Архива Тайной Канцелярии, которые были переданы ему М.И.Семевским). 237 Там же. С.4. 238 Ефимов С.В. Указ.соч. С.147. 239 Цит. по: Ефимов С.В. Указ.соч. С.147. 240 Витберг Ф.А. Указ.соч. С.39-40. 241 Там же. С.42-44. 242 Там же. С.51-52. 243 Там же. С.53. 244 РГИА. Ф,796. Оп.1. Д.115. Л.1б-2. 245 Описание документов и дел… Т.I. СПб, 1868. С.81. 246 Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.51-52. 247 РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.155. Л.6-6об. 248 Там же. Л.8. 249 Устрялов Н.Г. Указ.соч. С.220.(сноска 72). 250 РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.155. Л.11-13. 251 Там же. Л.31. 252 Там же. Л.34. 253 Там же. Л.47-49. 254 Там же. Л.63-64об. 255 Там же. Л.89. 256 Там же. Л.104-104об. 257 Описание документов и дел… Т.I. СПб., 1868. С.161; РГИА Ф.796. Оп.1. Д.170. Л.1б. 258 Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.51-52; РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.230. Л.1. 259 РГИА, Ф.796. Оп.1. Д.230. Л.4 и далее. 260 Там же. Л.10-12об. 261 Там же. Л.15. 262 Описание документов и дел… Т.IV. Спб., 1880. С.143. 263 РГИА. Ф.796. Оп.5. Д.152. Л.4 и далее. 264 Там же. Л.29об-31об. 265 РГАДА, Ф.371. Оп.1. Д.14366. 266 Там же. Л.2об-3. 267 Там же. Л.7-7об. 268 Там же. Л.7об. 269 Там же. Л.20об-21. 270 Там же. Л.41об-42. 271 Описание документов и дел… Т.I. СПб., 1868. С.272. 272 РГИА, Ф.796. Оп. 1. Д.266. Л.15-19. 273 Там же. Л.18об. 274 Там же. Л.3-5об. 275 Там же. Л.5об. 276 Чистович И.А. Показания игумена Симона… С.51-53. 277 РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.266. Л.33-34. 278 История Русской Церкви. Кн.8: Смолич И.К. История Русской Церкви. 1700-1917. (далее Смолич И.К. Указ.соч.) Ч.1. М., 1996. С.89. 279 Царская и патриаршие грамоты об учреждении святейшего Синода, с изложением православного исповедания Восточно-Кафолической Церкви. М., 1848. 280 Духовный Регламент, тщанием и повелением Всепресветлейшего, Державнейшего Государя Петра Первого, Императора и Самодержца Всероссийского… в лето от Рождества Христова 1721 сочиненный. Изд.3-е. М.: Синодал. типография, 1883. 281 Смолич И.К. Указ.соч. С.107-108. 282 Русский Биографический словарь. Т.25. СПб., 1913. С.346-357. (Статья Б.Титлинова). 283 Морошкин И.Я. Феодосий Яновский, архиепископ Новгородский. (Историко-биографический очерк)// Русская старина. Т.55. Июль-сентябрь. СПб., 1887. С.6. 284 Там же. С.4. 285 Там же. С.6. 286 Там же. С.27. 287 Там же. Т.56. Октябрь-декабрь. СПб., 1887. С.31. 288 Соловьев Н.И. Судьба Феодосия, архиепископа Новгородского// Русская старина. Т.105. Январь. СПб., 1901. С.239. 289 Есипов Г.В. Чернец Федос… С.499-500. (У автора ссылка на: Дневник Берхгольца. Ч II. М., 1858. С.141-144). 290 Здравомыслов К.Я. Иерархи Новгородской епархии. Новгород, 1897. С.52. 291 Морошкин И.Я. Указ.соч. Т.56. С.44. 292 Есипов Г.В. Чернец Федос… С.503. 293 Там же. С.506. 294 Бартенев П. Указ.соч. С.122-123. 295 Там же. С.127. 296 Там же. С.130-132. 297 Там же. С.162-165. 298 Там же. С.165-168. 299 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.158. Ч.1. Л.16-18. 300 Там же. Л.20-20об. 301 Там же. Л.21,36-37об. 302 Там же. Л.64-66об. 303 Там же. Л.88-89 и далее. 304 Там же. Л.99об. 305 Там же. Л.110-113об. 306 Там же. Л.115-116. 307 Там же. Л.118-118об. 308 Там же. Л.126. 309 Там же. Л.235-237. 310 Там же. Л.238-238об. 311 Там же. Л.254. 312 Там же. Л.265-265об. 313 Там же. Л.266-267. 314 Там же. Ч.2. Л.177. 315 Там же. Ч.1. Л.273. 316 Бартенев П. Указ.соч. С.126; РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.158. Ч.1. Л.276-277. 317 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.158. Ч.2. Л.71. 318 Есипов Г.В. Чернец Федос… С.528. 319 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.158. Ч.2. Л.89-93,109-122. 320 Русский Биографический словарь. Т.25. Спб., 1913. С.346-357. 321 РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.158. Ч.2. Л.116-117об. 322 Там же. Л.250-261. 323 Там же. л.262,270. 324 Соловьев. Н.И. Указ.соч. С.243. 325 Ефимов С.В. Указ.соч. С.156. 326 Там же. С.155. 327 Духовный Регламент. Изд. 3-е. М.: Синодал. типография, 1883. С.1-5. 328 Ефимов С.В. Указ.соч. С.155. 329 Терновский Ф. Указ.соч. С.34. 330 Цит. по: Шульгин В.С. Указ.соч. С.365. (ПСЗ. Т.V. №3718. С.317,318). 331 Ефимов С.В. Указ.соч. С.158. 332 Серов Д.О. Указ.соч. С.61. 333 Ефимов С.В. Указ.соч. С.154. 334 Терновский Ф.А. Указ.соч. С.21-22. 335 Голикова Н.Б. Указ.соч. С.44. 336 Самарин Ю.Ф. Сочинения… С.179. 337 Тихомиров Л.А. Монархическая государственность… С.296-297.