Мировоззрение жителей Древней Руси привлекает все большее внимание исследователей, хотя глобально эта проблема пока еще не поставлена. Это и понятно, проблема настолько сложна и фундаментальна, что время для ее решения в целом еще не пришло. Пока оттачиваются детали, ставятся вспомогательные проблемы, решаются локальные задачи. К ним относятся прежде всего княжеско-церковные отношения, быт и нравы духовенства, княжеской верхушки и простых жителей города и деревни, философское наследие Киевской Руси (хотя такой ракурс в целом чужд историкам и развивается в работах специалистов в истории философии). Однако уточняющие вопросы заставляют пересматривать сложившиеся представления о Древней Руси, в том числе и касающиеся церковной их составляющей. Так, возникает давний и резонный вопрос: насколько глубоко в христианском ключе воспитывались первые русские князья эпохи Крещения Руси? Представляется, что решить этот вопрос можно, изучив практику крещения и связанного с ним наречения христианского имени. Вопрос уже обсуждался в исторической науке, однако поскольку поставлен он был недавно, он требует к себе пристального внимания.
Как известно, крещение предваряется оглашением, подготовкой к совершению самого таинства, которое может иметь различное наполнение – педагогическое и литургическое. Сегодня крестят младенцев, не способных личностно принять участие в таинстве, следовательно, их касается только формальная литургическая подготовка к крещению. Такая практика на Руси тянется из эпохи Киевской Руси, однако она не является изначальной.
Княгиня Ольга, князь Владимир и его сыновья крестились либо во взрослом, либо в отроческом возрасте. Это делало возможным проведение оглашения в форме бесед о вере. Судя по дошедшим до нас источникам, так оно и было. Ольга, «просвещена… бывши [т.е. крещена – прим. К.К.], радовашеся душею и теломъ, и поучи ю патреархъ о вере и рече ей… И заповеда ей о церковномъ уставе, о молитве, и о посте, о милостыни и о воздержаньи тела чиста. Она же, поклонивши главу, стояше, аки губа напаяема, внимающи ученья…». Святослав, сын Ольги, согласно «Повести временных лет», отказывался принимать крещение именно из нежелания учиться «христианскому закону». Крещение Владимира, как известно, предварялось взаимными посольствами в центры мировых конфессий, которые были соседями Руси и имели с ней торговые или политические сношения. Полноценное катезизационное поучение было произнесено греком, получив в научной литературе название Речи Философа. И хотя вставной характер этого текста очевиден, равно как известно и о его иностранном происхождении, для древнерусского читателя он должен был играть именно эту роль – наставление князя в вере перед крещением, поскольку князь, после дополнительных изысканий, изъявил желание креститься: «Отвещав же Володимир, рече: “Где крещенье приимемъ?”».
Описание крещения самого князя Владимира в Херсонесе по сценарию оказалось тождественным крещению Ольги – там имела место не предкрещальная огласительная подготовка, а посткрещальная катехизация. «Епископъ же корсуньский с попы царицины, огласивъ, крести Володимера». Содержание посткрещальной беседы, в отличие от оглашения, передано в «Повести временных лет» достаточно подробно в виде т.н. «Поучения корсунских попов»: «Крещену же Володимеру, предаша ему веру крестеяньску, рекуще сице…». Этот текст явно был составлен в более позднее время, уже в процессе создания одного из первых летописных сводов, и за основу был взят текст «Хронографа по великому изложению», что в частности становится очевидным благодаря обширной антилатинской вставке. Посткрещальная катехизация, судя по всему, была организована и после крещения киевлян, однако поскольку данное исследование связано с наречением имени (а о наречении имен вне княжеской среды известно намного меньше и этот исторический материал имеет специфические черты), эту проблематику придется оставить в стороне.
Описание оглашения и катехизации, тем более с учетом приводимых в «Повести временных лет» текстов, очевидно указывает на то, что они не были формальными во 2 половине Х века на Руси. Из этого можно сделать важный вывод: оглашение или катехизация были неотъемлемым элементом княжеского крещения которое в этом случае было возможно только в относительно зрелом возрасте (хотя бы детском). и не предполагало возможности крещения в младенчестве. Этот тезис, равно как и процесс перехода к крещению в младенческом возрасте, отразился в трех памятниках древнерусского канонического права – канонических ответах митрополитов Георгия и Иоанна и новгородского епископа Нифонта.
Наиболее древнюю практику отразил в своих ответах киевский митрополит Иоанн: «1. Вопросилъ еси: якоже новородившюся детищу болно будеть, яко не мощи ни ссати приятии, достить ли его крестит? Рекохомъ: якоже здравому въ 3-е лето или боле повелеша святии отци ждати; незапныхъ ради восхыщение смертное, и мнее сего времени обретаемъ повелевающю. А иже отинудь болно, 8 днии повелеваемъ и боле сего малы. Дажь не отидуть несвершени, симъ младенцемъ во иже день или смерть належить незапная, или в кый часъ, крестити же болнаго сего детища». Однако уже предшествовавший ему митрополит Георгий считал, что при экстраординарных обстоятельствах крестить можно и однодневного младенца (о чем не говорил митрополит Иоанн), но возраст крещаемого он четко не обозначал, предлагая ориентироваться на 8й день от рождения. Он очевидно различал крещение взрослых и младенцев (детей), вводя разную практику поста для готовящихся к крещению взрослых и родителей грудных детей. Детей крестить можно в Великом Посту только при условии болезни, но если ее нет, то полагается крестить только в Лазареву субботу (причем в этом случае его совершает митрополит), Вербное воскресенье или Великую Субботу, т.е. так, как крестили при наличии оглашения. То же можно сказать о об ограничении крещения взрослых только субботами и воскресными днями, если крещение совершается в Посту.
Правила епископа Нифонта трудно оценивать в общем ряду подобных же установлений, поскольку им проблема крещения вообще не ставится на первый план. Его священников-вопрошателей больше волнуют проблемы нечистоты и нравственной распущенности, народных обрядов и практики причащения. В конечном итоге в некоторых правилах и проблемы, связанные с крещением, в итоге ставятся в зависимость от практики последующего причащения или нечистоты (например, правила 50, 51, 60). Если же обращать внимание на возраст, то Нифонт и его корреспонденты предполагают возможность крещения как взрослого (правило 50), так и ребенка (правило 31, 51), причем любого возраста (правило 16 второй пагинации). В 50-м правиле, в котором речь идет о крещении взрослых, не говорится ни о какой подготовке к крещению, но только о невозможности креститься в нечистоте.
Более того, для них нормальной является ситуация, когда человек вообще не помнит, крещен ли он, а свидетелей необходимо специально разыскивать (правило 28 3й пагинации). Это яркое свидетельство того, что, во-первых, это (как и все остальные) правило применялось не в княжеской среде, а написано было для простонародья (что совершенно естественно, имея ввиду, что Нифонт управлял церковью в Новгороде), а во-вторых, что никакого даже намека на оглашение или катехизацию уже не было, и уже достаточно давно. В конечном итоге все сводится только к чтению молитв об оглашенных, практика применения которых, впрочем, прописана достаточно подробно. Вычитывать молитвы (явно без необходимости их осмыслять) нужно над переходящим в православие латинянам (правило 10), болгарами-мусульманами, половцами, чудью (правило 40).
Наличие в уже ответах митрополита Георгия такого условия, как восьмидневный возраст крещаемого, означает, что институт оглашения совершенно прекратил свое существование, поскольку выполнять его в полном объеме уже совершенно невозможно, а с другой стороны, еще сохранились все те литургические элементы, которые сопровождали оглашение в период его активного практикования. Как известно, эти элементы (ограничение дней, участие митрополита, возраст, пост перед крещением) довольно быстро отпадают, если в них пропадает надобность. Это в целом согласуется с тем, что известно о прекращении практики педагогического оглашения в Византии, где оно продолжало существовать вплоть до VI в., когда испытало глубокий кризис и к VIII в. практически исчезло как институт, сохранившись лишь в виде своеобразного «богослужебного» реликта в текстах ряда богослужебных чинопоследований.
Резюмируя данные источников, следует отметить, что момент «смерти» оглашения пришелся на пик расцвета Киевской Руси. Литургическая жизнь Киевской Руси начального периода являла особые, не похожие на византийские черты неформального подхода, который, впрочем, быстро сменился на имперский казенный чин. Общая хронология, пока нащупываемая лишь приблизительно, может быть выстроена таким образом: на момент крещения Владимира оглашение было еще более или менее полноценным, затем в течение первой половины ХI века оно принимало все более формальный литургический характер, пока в течение второй половины ХI века не привело к крещению в младенческом возрасте, упразднив оглашение и катехизацию как форму педагогической подготовки к крещению.
Такая постановка вопроса дает возможность иначе взглянуть на формирование мировоззрения первых русских князей, особенно князей уже христианской эпохи – не только самого князя Владимира, но и его сыновей.
Сам князь Владимир крестился в возрасте около 30 с небольшим. А его дети? Здесь имеет место амбивалентная ситуация: с одной стороны, при еще живой практике педагогического оглашения детей крестили не младше трех лет (что оказалось закреплено правилом митрополита Иоанна), значит, и княжеские дети должны были креститься в этом возрасте. Иного пути и не остается, поскольку Вышеслав и Изяслав (от Рогнеды), Святополк, Ярослав и некоторые другие родились в 979-982 годах, т.е. за 4-7 лет до крещения самого Владимира и крестились вместе с ним в детском уже возрасте. Если так, то и остальные дети Владимира должны были большей частью креститься позднее, чтобы быть похожими на своих старших братьев. С другой стороны, если детям Владимира довелось креститься в возрасте 4-7 лет, то этот возраст для крещения должен был стать каноническим, по крайней мере, для князей вплоть до конца ХI века (что опять-таки было закреплено правилом митрополита Иоанна).
Итак, князья почти до конца ХI века должны были принимать крещение не в младенчестве, а в возрасте, когда они уже имели память и сознание и, таким образом, факт принятия крещения был для них важным событием в жизни. Сознательно принимая крещение, хотя и непременно обусловленное волей родителей, делало внедрение христианства на Руси более осмысленным, чем это представлялось ранее (другой вопрос, что понималось ими под христианством). Именно в контексте данного вывода можно объяснить столь раннее появление русской письменности, большая часть которой была создана либо при княжеских дворах, как, скажем, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, или «Повесть временных лет» или не сохранившиеся послания князьям преподобного Феодосия Печерского, либо в церковной среде, как, например, поучения Луки Жидяты, послания преподобного Феодосия монахам, жития, написанные Нестором Летописцем. Поскольку практика детского (не младенческого) крещения не была известна в Польше, это стало дополнительным аргументом в пользу применения именно латинской письменности и дало основание не создавать самобытную национальную польскую церковную литературу.
Из сказанного можно сделать еще один принципиально важный вывод. Попытки объяснить наличие у князей двух имен – родового и крещального – обычно приводили к выводу, что древнерусское мировоззрение было в большей степени языческим и родовым, и потому требовало совмещения в княжеском имени этих двух, старой и новой, традиций. Однако есть существенное возражение.
Как известно, эпоха двоеверия вступила в свою основную фазу в ХII веке, то есть, в контексте нашей темы, после смерти педагогического оглашения или катехизации. Это было связано, во первых, с кризисом государственности и монументальный культуры Киевской Руси. Дробление единого государства на отдельные региональные объединения со своими центрами, крах единой внешней политики, единого экономического пространства привели к массовым миграциям населения и, что наиболее важно, к миграции сельского населения в города, а городского на периферию. Городское население, будучи крещеным, понесло проповедь христианства на окраины (хотя возможности его были крайне ограничены, не будучи подкреплены усилиями княжеской власти; любопытно, но Русь не знала ни одного князя-миссионера после князя Владимира). В свою очередь сельское население, не крещенное и не просвещенное, лишенное возможности прикасаться к памятникам письменной культуры, принесло в города нетронутое язычество.
Во вторых, смешение язычества и христианства было естественным следствием кризиса ранней древнерусской христианской эпохи, своеобразным окончанием периода христианской эйфории, так ярко засвидетельствованной ранними древнерусскими памятниками христианской письменности (ХI века), в которых практически невозможно встретить языческие черты. В литературе же ХII века таких черт становится все больше. На первый план выходит борьба с языческим мировоззрением, и даже появились специальные полемические антиязыческие епископские послания, самым известным из которых были послания святителя Кирилла Туровского.
Родовое начало приобрело особенное значение именно с ХII века. Возникает вопрос, почему с торжеством двоеверия в практике наречения княжеских имен прекращается сочетание родового и христианского имен (первыми князьями с одним именем были сыновья Владимира Всеволодовича Мономаха, рождавшиеся с 1070-х годов, хотя и позднее были князья с двойными именами). Было бы логично пролонгировать практику, известную с Х-ХI веков, когда каждый князь имел два имени – родовое и крещальное. Может быть, двоеверие понималось как христианско-языческая эклектика, в которой одно имя стало одновременно и языческо-родовым, и христианским? Однако тогда остается непонятным, имела ли результаты или даже смысл церковная борьба с язычеством, столь масштабно развернутая с середины ХII века.
Поскольку практика наречения двух имен было в известной степени вынужденной мерой, от нее и отказались вскоре после того, как в ней пропала необходимость. Кроме того, заметим, практика наречения двух имен прекратилась именно в тот момент, когда исчезла традиция внелитургического оглашения или катехизации. На наш взгляд, причина очевидна, и заключается она в том, что именно смерть института оглашения, приведшая к созданию традиции крещения в младенческом возрасте, дала возможность, крестя новорожденного ребенка, сразу давать ему одно имя, а не два, как раньше. Таким образом, сложные объяснения родовой природы княжеской власти в Киевской Руси не требуются для объяснения столь простого феномена как изменение практики наречения имени. Если смотреть на проблему глазами христианина, ее можно сформулировать примерно так: когда ребенка крестили в отрочестве, была необходимость звать ребенка до крещения каким-либо именем, а заранее узнать, каким именем он будет крещен, было не всегда возможно. Более того, два имени можно было сочетать для декларации определенных смысловых взаимосвязей, которые детально изучались и частично уже изучены тартусской семиотической школой.
Следует привести для иллюстрации какой-нибудь яркий пример. В качестве такового выступит семья Изяслава Ярославича, крещенного с именем Димитрий. Он был женат на Гертруде (имени, присвоенной в восточной традиции, не сохранилось, если оно, в силу особой политики Изяслава, вообще было), дочерью польского князя Мешко II. Его дети – Ярополк, в крещении Петр, Святополк, в крещении Михаил, и Мстислав, христианского имени которого не сохранилось. Родовые имена сыновей очевидным образом указывают на претензии Изяслава на старшинство ветви среди своих братьев и их потомков. За век до того Ярополк был старшим братом Владимира Святого, а его родной сын Святополк, усыновленный после рождения Владимиром, пользовался старшим родовым знаком Рюриковичей, как и у отца – двузубцем, чтобы подчеркнуть, что ему известно о его старшинстве. Проведение данной параллели Изяславом получило свое подкрепление в решении Любечского съезда князей, который подчеркнул преемство по старшинству княжеств как вотчин. Христианские имена трактовать труднее, поскольку у одного из сыновей оно не известно, а имя Михаил вызывает столько ассоциаций, что едва ли можно нащупать наиболее правдоподобную параллель. Что же касается уникального крещального имени Петр сына Ярополка, то здесь с большой степенью уверенности можно говорить о связи этого имени с церковно-внешнеполитическими предпочтениями Изяслава. Достаточно вспомнить поездку Ярополка-Петра по просьбе Изяслава к «наместнику апостола Петра» римскому папе Григорию VII Гильдебранту и получение им грамоты о папском покровительстве над Русью.
В рамках прочего можно высказать предположение, что княжеские постриги, которые впервые были летописно зафиксированы в 1192 году (и далее – очень часто), стали своеобразной заменой крещения как момента вступления в общество. Крещение, сопровождавшееся оглашением, происходившее в период отрочества и обозначавшее «вступление в возраст», соответственное вступлению в общество христиан, было, несомненно, актом инициационным. Тот же смысл приобрели постриги тогда, когда крещение стало восприниматься как акт рождения в этот мир, но не как акт вступления в общество. Роднит эти обряды смысловая и структурная общность. Причем в описании постригов в 1192 году не было отмечено необычности момента, требующей пояснения происходящего, но отмечена особая торжественность, парадность события, т.е. они возникли несколько раньше, а в конце XII века были переосмыслены, поскольку христианство уступило акт инициации обществу. Возможно, княжеские постриги представляли собой пострижение волос, которое сегодня присоединено к чину крещения, а в ХI-ХII веках еще не было с ним связано.
Иная практика, по-видимому, была распространена в народной среде. Здесь традиции использования родового языческого или христианского имени не входили в противоречие или сочетание двух практик. В этом направлении нужно отдельное исследование.
Говоря о влиянии смены практики крещения и отмены педагогического оглашения или посткрещальной катехизации на сознание князей Киевской Руси, возникает вопрос. Все князья, родившиеся в первой половине ХI века и бывшие свидетелями смерти катехизации, были оглашены в детстве и крещены не в младенчестве. Почему они дали оглашению умереть, в то время как ее ценность очевидна (по крайней мере для нас)? Ответ, вероятно, нужно искать в смене иерархической верхушки в 1037 году с херсонесской на византийскую. Если херсонесская иерархия, знавшая славянский язык и не зависевшая от Константинополя, могла позволить себе оглашение, то византийская практика была заимствована оттуда, где оглашение уже умерло несколько раньше. Для греков отсутствие педагогического оглашения было в порядке вещей. К этому нужно добавить нежелание греков учить «варварский» славянский язык. Уже давно грек-византиец и не мыслил себя миссионером! Таким образом, учитывая византийский контекст, к прекращению оглашения на Руси привели в том числе и древнерусские реалии – постепенная смена поколений (князей, получавших крещение в зрелом возрасте и не имевших в этом отношении альтернатив) и уход «в мир иной» как поколения славянского духовенства «докрещального» периода, так и корсунского духовенства, привезенного Владимиром в 987 году.
