С самого начала легального существования в Римской империи христианская церковь впитала и вынесла на новый уровень греко-римское культурное противостояние и стала его своеобразной наследницей. Это подтверждается тем, что межконфессиональный спор IX-XIII веков понимался как конфликт латинской и греческой христианских культур.
Как известно, церковный раскол, условно датируемый 1054 годом, разделил христианскую церковь на две части, сегодня обозначающиеся как римо-католическая и восточно-православная. В самом этом обозначении есть глубокая непоследовательность. Термины «католический» и «православный» не противопоставлены друг другу по смыслу, более того, церковь, именующая себя православной, провозглашает в Символе веры свою кафоличность, а католическая согласилась бы с тем утверждением, что именно она правильно славит Бога. Еще более странны те префиксы, которые дополняют указанное «противоречие»: определения «Римская» и «Восточная» противопоставлены друг другу примерно как мягкое и теплое. Если в общем и целом в данных самоименованиях можно увидеть географическое позиционирование друг по отношению к другу (православие исторически действительно располагалось восточнее Рима), то это позиционирование крайне непоследовательно. Понятие «Восток» по сравнению с Римом, конкретным топонимом, крайне расплывчато и относительно. Более того, понятие «Восток» и понятно только при самом упоминании Рима, поскольку в массовом сознании эпохи Нового времени под «Востоком» понимается скорее мусульманский мир или Китай, чем греко-арабский мир Ближнего Востока или Восточная Европа.
Хотя в эпоху разделения (IX-XIII вв.) конфликтующие христианские традиции предпочитали этно-культурные самообозначения – греческая и латинская, они по сути раскололись по географическому признаку Восток-Запад. Данное противоречие нуждается в комментарии. Проблема деления мира на греческий и латинский уводит нас вглубь веков, в эпоху античного противостояния греческой и латинской культур. Классическая греческая и имперская римская культуры находились в состоянии конкурентности и даже вражды, по-разному глядя на окружающий мир. Греческая культура, давшая миру высокую античную классическую философию и чистый античный портик с идеальными пропорциями, органически встраивавшаяся в окружающий мир и уже испытавшая кризис, была надломана римской культурой, заимствовавшей художественный язык греков, но основывавшейся на совершенно иных началах. Римская культура исходила из грубовато-простой идеи господства, что в сочетании с имперской тягой к крупным формам создавало впечатление тяжеловатой и чуточку безвкусной пышности. С самого начала своего легального состояния церковь впитала и вынесла на новый уровень греко-римское культурное противостояние и стала его своеобразной наследницей. Для нас самое важное здесь, пожалуй, то, что именно к этому наследию в ходе споров и апеллировали в эпоху разделения.
Разделение церкви на рубеже первого и второго тысячелетий стало предсказуемым с момента официального, правового появления церкви в экуменической (вселенской) Римской империи, т.е. в контексте провозглашения Миланского эдикта. Миланский эдикт, давший христианству путь к широкой миссионерской деятельности на территории империи, стал прологом к эдикту Феодосия 382 года о признании успешности этой миссии и господства в империи христианства. С этого момента церковь была вынуждена взять на себя цивилизационные проблемы, которые породила римская публичная власть. Связь проблем разделения церкви, противопоставления Востока и Запада и провозглашения христианства разрешенной религией Римской империи нуждается в глубоком осмыслении.
Следует указать на существенное различие того, как проявлялась проблема «восток-запад» в эпоху Миланского эдикта и на рубеже 1 и 2 тысячелетий. Это различие прежде всего касается участников межэтнического диалога, которыми были прежде всего (выражаясь терминами Л.Н.Гумилева) суперэтносы. В эпоху Миланского эдикта уровень культуры окружавших Римскую империю народов еще не позволял им ощутить себя частью какого бы то ни было суперэтноса. Поэтому межэтнические отношения применительно к той эпохе всегда рассматриваются глазами империи. Она не выделяла крупных этнических групп, за исключением германцев (прекрасно понимая, что представление о единстве германских племен искусственно). Поэтому единственным суперэтносом, который еще не дошел до стадии дробления, были сами ромеи.
В эпоху же разделения церкви здесь было уже все иначе. Суперэтнос ромеев клонился к закату, все более и более переходя к фазе абскурации в форме нации греков. Разумеется, последние воспринимались как наследники великой греческой культуры, однако среди византийцев все чаще раздавались голоса в пользу создания национального государства. Латинская культура не имела эксклюзивного или главного среди прочих носителя, став универсальной – общей и в то же время ничьей. Однако в Западной Европе появился новый суперэтнос – германский, вполне сознательно включавший практически все народы и страны Европы до Эльбы. Он активно включился в межцерковные отношения на позициях папского Рима (поскольку владел им по праву оккупанта) с конца XI – начала XII веков.
Претендуя в VIII-XIII и в последующие века на исключительное право считаться оправданием имперской идеи (противопоставляя созданию Константинополя императором Константином «Константинов дар» папе Сильвестру, т.е. также возводя свои претензии к эпохе императора Константина), папы фактически, задним числом, возводили эпоху Миланского эдикта в ранг цивилизационного сдвига – передачи античной политической культуры в наследство христианской церкви. А уж главенства в христианской церкви папы могли добиться без особых проблем, не ставя под удар саму идею универсума. Именно так оказываются связаны между собой эти, столь далеко отстоящие друг от друга эпохи. Таким образом, для понимания споров IX-XIII веков ключевое значение имеет противостояние Востока и Запада в Европе в связи с судьбами античного наследия в свете Миланского эдикта.
Проблема решалась бы проще, если бы она продолжала рассматриваться только в контексте античности. Ситуацию сильно осложнило появление новых сил, не имевших связей с античным наследием, но вынужденных разделять последствия нерешенных античных проблем. Первым участником мировой политики Средневековья стал германский мир. Он вторгся как оккупант в античный мир на этапе его кризиса. Однако появление германцев осложнило проблему лишь отчасти. Их активность и даже инициативность, их культурная чуждость античному миру и новоявленность в цивилизации привносили в политическую игру элемент непредсказуемости. Тем не менее, тот факт, что некоторая претенциозность германцев быть империей на, как они их понимали, античных началах, сделала германцев своеобразным, но более или менее адекватным и едва ли не единственным наследником рухнувшей античности, примирял с их вчерашним варварством и возвышал их до того уровня, до которого они сами едва бы выросли. Фактически германцы продлили действие Миланского эдикта на века вперед.
Впрочем, то же самое можно сказать и о Византии. Ведь то, что мы подразумеваем под Византией, есть прямое следствие Миланского эдикта: Византия – это Римская империя в условиях господства христианства. И как преемница политики императоров Констанция Хлора, Константина и Феодосия Старшего, она по праву называлась империей ромеев, хотя и допустила сильное влияние Востока и восстановила значение греческой культуры взамен латинской.
В ходе церковного разделения обозначился еще один участник, который отсутствовал в мировой политической системе в эпоху Миланского эдикта, и который впоследствии сыграл в схизме большую, если не ключевую роль – это славянский мир. В эпоху православно-католической схизмы славянский мир оказался разделен на две почти равные части – Slavia orthodoxa и Slavia romana, если применять термины, предложенные Р. Пиккио. Думается, что данная терминология не вполне верна. Применительно к истории Восточной Европы XV-XVII веков, когда юго- и особенно восточнославянский мир противопоставлялся Западу как православный в противовес римскому, применение данных терминов представляется оправданным. Но в ХII веке славяне не противопоставляли себя Риму, не именовали себя православными, чтобы отличаться от соседей – поляков или чехов, или даже германцев. Поэтому правильнее было бы называть две ипостаси славянского мира классического средневековья Slavia graeca и Slavia latina (благодарю игумена Иннокентия (Павлова) за терминологический совет), указывая тем самым на те культурные традиции, на которые они предпочитали ориентироваться и которые чаще всего пытались по-разному совмещать. Между этими мирами – Slavia graeca и Slavia latina – не было границы, как было бы между антагонистами Slavia orthodoxa и Slavia romana, а была обширная зона культурного контакта, на крайних точках которой находились непосредственные культурные центры греческой и латинской культур. Можно заметить, что в предпочитаемом терминологическом поле противопоставление осуществляется в рамках культурно-географической системы координат, что намного вернее конфессионально-географического принципа, заложенного в концепцию Р. Пиккио (о Руси как особом феномене скажем отдельно ниже).
Проблема состоит в том, что в отличие от германцев, славяне ни в какой степени не были наследниками античности. Они сами, независимо от окружающего мира, проходили античную эпоху с характерной «дикой демократией», полисным строем и рабовладением. Они не были участниками политических перипетий античной истории и принимали христианство тогда, когда античные истоки уж были плотно «занавешены» средневековой культурной традицией. Славяне воспринимали и латинскую, и греческую культуру как современную своей (пусть и с более древними корнями, но интересующими славян лишь постольку, поскольку им это представлялось важным или интересным). Тем не менее, столкновение Востока и Запада, конфессиональный разрыв они должны были испытать на себе, так как наиболее активная, пассионарная часть славян заселила территорию культурного контакта Востока и Запада, бывший Иллирик, и более широко – Балканский полуостров. Именно здесь проходила историческая граница между греческим и римским миром.
Принцип деления и прохождение условной географической, но исторически обусловленной границы традиций в IX-XIII веках как бы повторяли некогда произошедшее разделение единой Римской империи на Восточную и Западную, окончательно оформленное реформами императора Диоклетиана. Проблема, временно решенная при Диоклетиане, возникла как результат движения Рима на восток и столкновения с Мидийским царством в походах Суллы и Красса. Однако принцип домината, провозглашенный в конце III века, закрепился не сразу, хотя и был вызван к жизни насущной необходимостью. Империя стала слишком большой, чтобы управление ею не потеряло своей эффективности. Необходимо было искусственное и условное дробление с разведением мер компетенции властей. Диоклетиан в качестве восточной столицы выбрал вполне обжитую Никомедию. При формальном единстве империя переставала быть единой. Каким бы вынужденным не было административное разделение империи, оно обозначило неизбежность ее распада и определило ее частям различную судьбу. Как бы там ни было, но это разделение столь же больно ударило по судьбам народов Европы, как и разделение церкви на рубеже первого и второго тысячелетий.
Насколько неизбежными были эти разделения и как они переживались в современные им эпохи? Думается, что цивилизационный масштаб трагедии вполне ощущался лишь на завершающем этапе разделений – во время разрыва связей. Административное разделение повлекло за собой появление новых центров, переориентацию торговли, смену пространственных ориентиров людей (жители Никеи, ранее ощущавшие свою периферийность и пограничность, теперь стали соседями столицы и центром империи). Рано или поздно жители Западной и Восточной империй должны были ощутить границу между собой, а также то, что они теперь граждане различных государств. Разделение, а вслед за ним неизбежное ослабление легко могли привести к гибели каждой из империй (о гибели Западной говорится теперь как о хрестоматийном сюжете, Восточная едва не погибла вместе с императором Валентом). Однако такие люди, как император Константин, вполне ощущали трагизм положения значительно раньше, чем это ощущение стало всеобщим. Значительность этих событий обозначил Миланский эдикт.
Нужно вспомнить, что Миланский эдикт был издан Константином и Лицинием в период борьбы за объединение империи, когда принцип домината дал трещину. Провозглашение христианства разрешенной религией (с подтекстом, подразумевающим de-fakto государственный ее статус) именно в момент попытки отменить деление империи и воссоздать ее единство означало, что христианство понимается обоими соправителями как средство этого объединения (как впоследствии оно стало средством разделения). Впервые в истории Римской империи ее судьба была поставлена в зависимость от религиозной идеи и структуры. Никогда еще Римская республика или империя не зависела столь сильно от религиозной идеи и ее институтов. В самом деле, языческий Рим, знавший две формы религии – официальный культ, направленный на обеспечение императорской власти сакральным контекстом, и суеверия бытовой религии римлян, не воспринимал их как нечто значимое. Имперская или консульская власть куда более основательно опиралась на легальные и экстралегальные магистратуры, воспринимая религию лишь как вынужденную традицию, сама традиционность которой и есть все ее смысловое наполнение. Бытовое же язычество находилось на такой примитивной стадии развития, что ни в коем случае не могло бы стать опорой какой бы то ни было идеи. В этом контексте признание за христианством права на существование в границах империи было столь же революционной, сколь и вынужденной мерой. Императоры фактически положились на единство и универсализм церкви, которые должны были «вытянуть» империю из пропасти разделения. Так в мировую историю были заложены два таких фундаментальных явления как церковно-государственная симфония и христианский универсум (имеющий право заботы и о государстве).
Таким образом, Миланский эдикт и условный символичный 1054 год могут быть поняты как рубежные даты – даты создания и разрушения христианского универсума. Срок его жизни оказался достаточно долгим – почти тысячу лет. Причиной его гибели стал отказ от универсальности Священной Римской империи именно из-за сохранения национального определения – германский мир попытался восстановить идею универсума путем восстановления Западной империи, но фактически эту возможность упустил, сначала польстившись на мнимую возможность сохранения национальной идентичности (Священная Римская империя германской нации), а затем проиграв спор об инвеституре – Вормсский конкордат обозначил победу папства, которое также попыталось взять идею универсума целиком на себя и надорвалось.
Бросается в глаза, что славянский мир имел совершенно иные причины того конфликта, который разделил Рим и Константинополь. Балканские славянские народы появились на исторической карте сравнительно поздно и лишь в VI веке вошли в общемировую политическую систему. Миланский эдикт они не помнили. В переведенных византийских хрониках он не упоминался, не писали о нем и славянские авторы. Тем более до времени не волновали их и проблемы универсума, который попал в зону «исторической турбулентности» и не выдержал ее «тряски». Только после ослабления Византии в палеологовскую эпоху и стремления византийских интеллектуалов оправдать преобразование империи в национальное государство статус восточной империи оказался de facto вакантным, что поощрило потенциальных преемников искать возможности перехватить умирающий универсум. Так родились идеи Софии и Москвы как «третьего Рима», великих королевств Венгрии и Речи Посполитой (последние, правда, не старались стать преемниками самой Византии). Динамика конфликта здесь, стало быть, была также своя, не походящая на ту, которую можно было наблюдать в Византии.
Общий вывод, который можно сделать из рассмотренного спектра причин и глубинных подтекстов – раскол церквей имел цивилизационные причины, что определило разность динамики на разных «театрах боевых действий». Причем разновременность развития цивилизаций сделала неизбежной и разную степень заостренности конфликта, и разную его динамику, и разное векторное направление конфликтных зон. Далее, раскол – процесс, переживаемый в разное время и с разной интенсивностью, должен быть лишен того абсолютного значения, который историки традиционно привыкли в него вкладывать. Соответственно выделены три группы участников, по-разному воспринимавших конфликт латино-христианской и греко-христианской традиций: византийцы и папство; германский мир и славяне.
Раскол христианского мира на две половины вряд ли можно мыслить до конца состоявшимся. Хотя некоторые правовые вопросы и остаются нерешенными, а также несмотря на отсутствие официальных документов, декларирующих факт разрыва, поставлена некая точка в отношениях церквей. Однако историческая наука вынуждена ответить, что исторического разрыва так и не произошло.
Доклад священника Константина Костромина на международной научной конференции «Церковь в эпоху св. Царя Константина Великого», проходившей в Белграде (Сербия) 24-25 мая 2013 года.
