Заканчиваем публикацию воспоминаний протоиерея Евгения Палюлина об архиепископе Вологодском и Великоустюжском Михаиле (Мудьюгине), ректоре Ленинградских духовных школ в 1966-1968 гг.
Из воспоминаний о владыке
Уже находясь на покое, и приезжая в Вологду, владыка часто рассказывал о своей жизни. Многое из рассказанного владыкой хорошо помнит Ольга Гавриловна Павлова, вот ее рассказ:
…Всю свою сознательную жизнь с раннего детства Михаил Мудьюгин стремился к священству. Особо не скрывая своей веры, посещал храмы. Желая исполнить свою мечту, он пришел просить хиротонию к Ленинградскому митрополиту Григорию Чукову. Состоялась добрая и обстоятельная беседа, митрополит всячески поддержал намерение молодого человека, однако, не решился рукополагать доцента горного института в Ленинграде. Михаилу Мудьюгину было предложено поехать в Вологду, подальше от колыбели революции, к Вологодскому архиепископу Гавриилу Огородникову, которого митрополит знал лично. Митрополит пообещал соответствующую рекомендацию для хиротонии, сказав при этом: владыка Гавриил не откажет. На прощание митрополит Григорий все же поинтересовался: «Скажите, Михаил Николаевич, и все же, чего вам не хватает, почему доцент горного института хочет стать священником?» На что будущий владыка ответил: «Потому что я очень, очень, очень, люблю Бога!»
Владыка Михаил иногда рассказывал о себе, в том числе и о сокровенных моментах своей жизни. Делился переживаниями об отце, Николае Алексеевиче, чиновнике Экспедиции заготовления государственных бумаг. Ко времени революции он дослужился до чина статского советника. В молодости Николай Мудьюгин был религиозен, но позже отошел от Церкви, и это больно переживалось в семье. К вере он обратился лишь за два года до своей кончины, в 1938 году. Мать, Вера Николаевна была для него примером веры и преданности Церкви. Она была членом Александро-Невского братства при Лавре. Здесь, в Лавре, получил маленький Михаил и свое первое религиозное образование, в 9-летнем возрасте, он учился в церковной школе, существовавшей при монастыре. Уже в детстве он будет посвящен во чтецы митрополитом Петроградским Вениамином (Казанским). После ареста священноархимандрита лавры митрополита Вениамина и многих других духовных лиц Вера Николаевна и ее подруги распространяли среди верующих сведения о репрессированных, оказывали помощь семьям пострадавших священников.
Это было в 20-е годы прошлого столетия. Петроград захватила волна обновленчества, лишь несколько храмов сохраняли верность Церкви. Мама владыки Михаила резко отрицательно относилась к церковным нововведениям, и будущий владыка становится прихожанином Свято-Андреевского Афонского подворья, именно туда стала ходить его мать. В Афонском подворье будет начало церковного пути и его первое церковное послушание — помогать в алтаре. С большой любовью вспоминал впоследствии владыка Михаил своего первого духовника отца Гавриила, который был священником в церкви иконы Божий Матери «Скоропослушница» на Песках, батюшка был сириец. В Песках в то время жила семья Мудьюгиных. Пески — это старинное название старого района Петербурга. «Этот человек, — вспомнит впоследствии владыка Михаил об отце Гаврииле, — сыграл громадную роль в моем духовном становлении. Он обращался со мной совершенно как со взрослым, воспитывающе воздействовал на меня в самом возвышенном смысле этого слова». Добрым примером пастыря навсегда станет для него образ этого священника. В храме Старо-Афонского подворья испытает будущий архипастырь и свою личную Теофанию — Богоявление. Рассказывал он об этом уже будучи архиереем, с чувством величайшего благоговения. Находясь в какой-то части алтаря, он молился. О чем была эта детская молитва — уже не вспомнить, может быть, о семье, которая жила впроголодь в эти годы, о родителях или о церкви Христовой, переживавшей непростые времена, — неизвестно. Однако во время молитвы у него было совершенно отчетливое ощущение, что он находится в алтаре не один, он очень ярко и тепло пережил чувство реального присутствия Господа. Позднее архиепископ скажет, что это ощущение присутствия Божия поддерживало его на протяжении всей жизни.
Известен достойный патерика замечательный рассказ архиепископа Михаила, его тоже поведала Ольга Гавриловна. …В голодные годы, чтобы прокормиться, семья была вынуждена уехать из города в деревню. Владыке 6 лет, будем так называть его даже в детстве. Лес был для него местом сердечной и сокровенной молитвы. Там, в лесу, он надевал что-то вроде облачения, а пень был чем-то вроде престола. Так вот у этого пня совершалась его детская литургия. И вот, в определенный момент своего богослужения, увлеченный молитвой, после какого-то возгласа вдруг слышит позади себя слаженное, произнесенное нараспев Аа-ми-нь. Это оказались женщины, которые пасли коров, он не видел, как они присоединились к его молитве. В этот вечер, да и в последующие, его семья была обеспечена молоком. Однако мать, узнав, что молоко приносили за молитву, запретила сыну молиться в лесу, полагая, что делает он это ради приношений. Впоследствии такое воспитание матери стало принципом его жизни. Владыка не был сребролюбив. Всю жизнь он прожил очень скромно. Позже, вспоминая владыку Михаила, Екатерина Александровна – бывший бухгалтер епархии – скажет: «Не припомню случая, чтобы владыка хотя бы раз воспользовался церковной кассой для своих личных нужд. У него было полагавшееся для него небольшое жалование, и оно вполне устраивало владыку».
Достойна внимания и такая история, рассказанная также Ольгой Гавриловной, супругой отца Василия Павлова. В надежде получить богословский или, может быть, шутливый комментарий, и зная неунывающий нрав владыки, она поделилась с ним историей, произошедшей с ее мамой Ниной Николаевной. Это было в далекие послевоенные годы. Нина Николаевна была дочерью священника, это приходилось скрывать в те непростые времена, но она всегда оставалась верующим человеком. Так вот, однажды она увидела явившегося перед ней беса, в том виде, в котором обычно изображают его на картинках. Бесконечная злоба, которую невозможно передать словами, была в его глазах. В страхе, то ли перекрестилась она, то ли начала произносить молитву. Но вместе с тем, будучи женщиной не слабого десятка, она схватила находившийся рядом топор и тяпнула им со всей мочи по хвосту. Бес исчез, а на полу остался лежать оттяпнутый хвост, во всяком случае, она была полностью уверена, что это был хвост. Завернув в тряпку, она быстро отнесла его подальше и выкинула на помойку. Видимо, единственный вопрос волновал Ольгу Гавриловну: могло ли такое вообще быть, и не является ли выдумкой такая история? Владыка, являясь человеком совершенно трезвого ума, был лишен нездоровой мистики и экзальтации. Это был большой богослов и логик, знаток Писания и святоотеческих творений. Богословская мысль архиепископа Михаила была Христоцентрична. Это не значит, что он не почитал святых или вещественные святыни. Он с любовью относился к памяти святых угодников Божиих, чтил их святые мощи. Но владыка очень переживал, что слишком популярно стало увлечение разного рода рассказами, пусть и благочестивыми, но удаляющими людей от самой главной книги — Нового Завета; что православные люди часами могут рассказывать истории о чудесах, явлении бесов и разных предсказаниях и порой не знают Писания. И каково же было удивление Ольги Гавриловны, когда умудренный богословскими знаниями и личным житейским опытом архиерей произнес: «Это реальность, в моей жизни был такой же случай», — и поведал историю, произошедшую с ним лично.
…Это было в 30-е годы на Урале, куда выслали семью Михаила Мудьюгина. Он тогда работал учителем химии, жили на квартире, снимали несколько комнат в деревянном доме. Была в советские годы такая мера наказания — ненадежных для совдепа людей высылали подальше от Москвы и Ленинграда. Так вот, в один из дней Михаил, находясь в своей комнате, перебирая книги, увидел перед собой стоящего дьявола, в лице которого, если так это можно назвать, и глазах была настолько невыразимая злоба, что никакими способами или словами это было передать невозможно. Это он увидел совершенно явно. Увиденное повергло Михаила в состояние исступления, это был ужас. Супруга была в другой комнате. Комнаты были небольшие, с перегородками вместо стен, не доходящими до потолка. Услышав крик мужа, поняв, что в соседней комнате что-то происходит, она прибежала. Непрошеного гостя уже не было, но она еле смогла успокоить мужа. Он не сразу пришел в себя. «Только молитва ко Господу и упование на Него выручили меня», — произнесет позднее архиепископ Михаил. — Это происшествие заставило глубже увидеть духовную жизнь, а в Боге навсегда увидеть Спасителя».
По епархии
Как известно, границы епархии совпадают с границами области, потому Вологодская и Великоустюжская епархия и ныне территориально считается одной из самых больших в России. В то время на всю епархию приходилось всего 18 приходов, но раскиданы они были по всем, порой непроходимым, уголкам Вологодчины. Посещение приходов епархии — одна из главных задач архиерея. Лакированные туфли Владыки не боялись грязи, но ризничему приходилось потрудиться, чтобы содержать их в надлежащем состоянии во время поездок. Поездки — дело интересное: новые люди, знакомство с духовенством… На отдаленных приходах архиерей — гость нечастый, потому и подготовка к его прибытию основательная… На первой неделе Великого поста есть такая традиция: архиереи читают Покаянный канон в разных храмах епархии, начиная с кафедрального собора. Не исключением был и архиепископ Михаил. Ехал порой в такую глушь, что из отдаленных приходов приходилось возвращаться глубоко за полночь. Хорошо запомнилась поездка в деревню Ламаниха, где-то на самом краю Вологодской области. Начало Великого поста, темнеет рано. Сумерки, метет снег. Владыка заснул и храпит. На плохо почищенной дороге встречных машин все меньше, значит, заехали в какую-то глушь. Вот поворот на Ламаниху, машину заносит, и она прыгает прямо в глубокий снег на брюхо. Мотор заглох. Мы в сугробе. От хорошего толчка проснулся Владыка. Начали выбираться из машины, еле открыли занесенные снегом двери. Однако откопать машину не удалось, слишком плотно села в сугроб. Ничего не оставалось, как ждать подмогу, а на улице стемнело, да и похолодало. До храма километра полтора по снежному бездорожью. Но наше стояние продлилось недолго, в сумерках показалась лошадка, запряженная в сани. Повозка с пыхтящей лошадью остановилась недалеко от машины, и с саней слез старичок:
— Владыко святый, благословите, вот батюшко наш прислал за Вами, тутотка на машине не проехать, давайте, — говорит, — полезайте в сани, я вот и тулупчик для Вас припас.
В потемках, на устланные сеном сани грузим чемодан с облачением и Владыку. Владыка в обнимку с посохом улегся на сено, мы закутали его в овчинный тулуп. Но не тут-то было, лошадь тронулась, но через двадцать метров на повороте, в какой-то неудачной колее, сани накренились, и грузный Владыка оказался в сугробе. Надо отдать должное, Его Высокопреосвященство оказался с хорошим чувством юмора. Повторная погрузка, несмотря на то, что мы все изрядно замерзли, была сопровождаема шутками Владыки, что хорошо разрядило обстановку. Кстати, мы в сани не влезли, и до храма добирались сами по ухабистой снежной тропе. Когда мы добрели до Ламанихи, Владыка уже отогревался и пил чай в натопленной сторожке. Вокруг Владыки хлопочет церковная староста: «Ой, огурцей-то к чаю забыла!» Из сеней в миске были принесены молоденькие соленые огурчики — это местная традиция такая, соленые огурцы к чаю подавать. Этих «огурцей к чаю» Владыка еще долго вспоминал в своем веселом рассказе об этом путешествии.
Никольский храм жарко натоплен. По местным меркам, человек 25–30 прихожан — это много. Пахнет дровами и ладаном. Мерцают лампады. Ничего уже не успеваем сделать, облачение мятое и подмоченное снегом. Вот начинается повечерие, старушечий хор высокими голосами в унисон затягивает «Помощник и Покровитель», из алтаря, по домотканым полосатым дорожкам, в волочащейся за ним помятой мантии выходит Владыка: «Откуду начну плакати окаянного моего жития деяний…»
После службы Владыка, по своей традиции, удаляется в одну из комнат для беседы с церковным советом. За чаем продолжают обсуждаться вопросы жизни прихода, звучат архиерейские наставления.
Из Ламанихи уехали на утро, спали в сторожке на каких-то ватных с твердыми комками матрацах.
— Давеча клопов травили, так что выспитесь хорошо, — приговаривает староста, сбивая подушку для Владыки… Стены, отделяющие комнаты сторожки, назывались переборками и были из досок. «…В руце Твои, Господи…» — слышу доносящиеся из-за стенки слова Владыки и осеняю себя крестным знамением. Звукоизоляции никакой, из-под печи слышны звуки сверчка, который, однако, замолкает, видимо, в недоумении от храпа Владыки. Мирно отходим ко сну.
Конечно, особо запоминающимися были поездки в отдаленные приходы епархии. Великий Устюг, где дорогу к храму показывал Ульянов-Ленин (его изваяние с протянутой рукой как раз указывало на кладбищенский Стефановский храм, исполнявший в те годы обязанности второго кафедрального собора епархии). Череповец, с любвеобильным настоятелем Воскресенского храма отцом Виталием Беловым. Кстати, об одной такой поездке в Череповец тоже можно вспомнить. На ремонт был закрыт мост через реку Шексну, и водителям предлагалось поехать в объезд, через Белозерск. В один из таких дней была намечена поездка и служение в Череповце. Ранним утром выехали из Вологды, Владыка, как обычно, заснул на переднем сиденье рядом с водителем, там он любил сидеть во всех дальних поездках, потому что можно было вытянуть ноги. В таких поездках он снимал ботинки и надевал домашние, изрядно уже потертые, тапочки. Так вот, у моста произошла заминка, стояла машина ГАИ, пропускали только спецтранспорт. Нас остановили, уговоры водителя и вышедшего протодиакона Георгия не убедили автоинспекторов, мы должны были ехать в объезд, но это неминуемое опоздание на литургию. От долгого стояния проснулся Владыка, узнав, в чем дело, он очень возмущенно произнес:
— Что за безобразие, в таком случае будет сорвана архиерейская литургия! — отец Анатолий, подайте мне посох.
Так вот что было дальше… Открывается дверь архиерейской волги, вначале показалась нога, в рваном на носке тапке, потом посох, с массивным серебряным наконечником, потом показался Владыка в съехавшей набекрень скуфейке, в рясе с крестом и панагией. Владыка уверенным шагом в тапочках прошествовал прямо к машине ГАИ и грозно произнес уже прозвучавшую фразу: «Если по вашей вине будет сорвано архиерейское богослужение, я буду вынужден написать жалобу…» Надо было видеть испуганные лица автоинспекторов, времена-то еще были советские, и такого они еще не видели… кресты, панагии, посох…нас быстренько пропустили и извинились.
Так вот, Череповецкий отец Виталий. В его квартиру набивалось до тридцати человек в дни приезда архиерея, а на улице были слышны застольные многолетия. К слову говоря, Владыка Михаил любил застольную задушевную обстановку, его присутствие за обедом было нередко экскурсом в богословие, где затрагивались вероучительные вопросы с пояснением евангельских текстов. Владыка охотно делился своими размышлениями и переживаниями от прочтенного в Евангелии, Посланиях апостольских или святоотеческих трудах. Любил уместную шутку и сам шутил от души, делился воспоминаниями о своей жизни. Звучали витиеватые тосты. Их можно было собирать и записывать в отдельный сборник. Владыка высоко ценил умение произнести не только проповедь в храме, но и хороший тост. Приходские застолья нередко сопровождались пением. Местные жители, где-нибудь в Устюжне или далекой Вологдской деревне, проходя мимо дома священника, могли слышать романсы. Звучный бас-кантанто слышался из окон избы … я-я-я лю-блю-ю вас, Ольга… или фрагменты известных опер, например, партия Пимена из оперы «Борис Годунов». Это пел владыка Михаил, солировал от души, сложив руки на животе, чаще всего за столом, в кругу духовенства. С большим удовольствием владыка регентовал застольным хором, звучали церковные песнопения, задостойники праздников, величания. Вспоминал владыка как урок зрелости и тюрьму, в которой, как он выражался, «мотал срок» за религиозную пропаганду среди сверстников. Было ему тогда 19 лет. Это была школа жизни. С изумлением смотрели на владыку, когда в шутку он затягивал блатные куплеты, запомнившиеся с тюремных времен. Он делился воспоминаниями об этом времени. В камере были совершенно разные люди, бывалые зеки, прошедшие не один этап, мелкие и крупные воришки. С одним из них будущий архиерей подружился, это был известный в Питере карманник. Напоследок он сказал: «Миша, если вдруг кто тебя ошманает, сошлись на меня, и тебе все вернут…»
Хорошо запомнился ему, как пример глубокой веры католический священник, который, находясь в камере, несмотря на отпускаемые в его адрес шутки и насмешки, каждый день вставал на молитву, вспоминая страсти Христовы.
Возвращались с приходов епархии уже поздно к вечеру. Кстати, о благодушевном настроении Владыки о посещении того или иного храма можно было как раз узнать по тому, пел ли он романсы в машине, по дороге обратно. Через полчаса романсы сменялись смачным храпом, Владыка засыпал, как младенец, и разбудить его можно было только пушечным выстрелом. «Вот это нервы», — приговаривал всегда по этому поводу старший иподиакон отец Анатолий, в дороге не спали только он и водитель.
Возвращение прп. Феодосия
1988 год явился для Церкви юбилейным, начали открываться храмы, передаваться святыни. Для Церкви наступил новый период ее бытия. Иподиаконское послушание дало возможность погрузиться в жизнь Церкви и быть свидетелем интересных событий. Одним из таких событий явилось возвращение мощей прп. Феодосия Тотемского.
Служение иподиакона считается в Церкви хотя и самым низшим, ведь иподиакон отвечает, если можно так выразиться, за техническую сторону архиерейского богослужения, но вместе с тем, почетным — по близости к епископу. Иподиаконы, как правило, одними из первых узнают церковные новости, а о церковных событиях, участниками которых они нередко являются, сопровождая по должности архиерея, могут рассказывать до безконечности. Весенним апрельским утром спешу в «епархию», во дворе уже суетится старший иподиакон о. Анатолий Макаров.
— Ты чего так рано? В музей после обеда едем, — сообщил он, — ну да ладно, бери чемоданы, поможешь.
В чемоданах архиерейское облачение, которое мы должны были поднять по крутой деревянной лестнице на второй этаж для того, чтобы вновь через пару часов опустить их вниз и погрузить в багажник архиерейской «Волги».
А облачение зачем? — спрашиваю о. Анатолия.
— Да и сам не знаю, вдруг пригодится.
С нетерпением жду послеобеденного времени, для меня это большое событие — своими глазами увидеть святые мощи. Еще в детстве приходилось бывать в Троице-Сергиевой Лавре, куда брала меня с собой бабушка. Помню, как со страхом подходил к серебряной раке с мощами прп. Сергия, где под покровцом угадывалось очертание главы преподобного, и вот скоро мы увидим другого преподобного — Феодосия Тотемского. Мне представлялась большая рака, где величественно почивает праведник. О. Анатолий весь в нетерпении, ходит из угла в угол, постоянно посматривая на часы.
— Ну где она, машина? — спрашивает сам себя, жестикулируя руками в направлении потолка. — Сказал, раньше подъедет: нам ведь еще чемоданы грузить!
Наконец подъехала архиерейская «Волга», значит, пора. Несемся вниз по лестнице с чемоданами, чтобы уложить их в багажник. По ступенькам, со второго этажа степенно спускается грузный Владыка, мы смиренно подходим под благословение. На Владыке черная греческая ряса, на которой незадолго до этого, видимо, полежала кошка, вся спина в шерсти, и о. Анатолий старательно начинает хлопать Владыку по спине.
— Да что Вы меня хлопаете по спине? — недоуменно вопрошает архиерей. — Перестаньте же наконец!
— Кошки, Владыка, — виновато произносит о. Анатолий и отходит в строну.
По дороге, уже в машине, Владыка вслух рассуждает о промысле Божием в судьбах Церкви, и о мощах преподобного Феодосия, которые были отобраны у Церкви в апреле 1919 г., и теперь, в апреле же, возвращаются в Церковь. Мы внимаем Владыке. Вологодский краеведческий музей, куда мы прибыли, представляет собой целый комплекс зданий и построек: величественный Софийский собор и колокольня, Воскресенский собор, архиерейский дом и подсобные постройки — все это окружено мощными стенами с бойницами, когда-то здесь обитали вологодские архиереи. Теперь это музей, который принято называть Вологодским кремлем. К слову говоря, владыка Михаил, как бы его не приглашали посетить Софийский собор, всегда отказывался это делать, он считал неприличным для достоинства Церкви посетить этот храм в качестве туриста. “Для них это музей, ну, а для меня – мой кафедральный собор; я войду туда только вместе с верующими, чтобы торжественно совершить службу”. В то время это было маловероятным. Но слова владыки оказались пророческими.( Придет время и он войдет в этот храм в качестве архиерея встречаемый колокольным звоном и своей паствой. ) Входим на территорию. В кремле нас встречает «человек в штатском», Владыка с ним учтиво здоровается, возможно, это был местный уполномоченный совета по делам религий, который внимательно осматривает нас, сопровождающих архиерея. Слышу негромкую просьбу «человека в штатском» провести данную акцию, то есть перенос мощей, без особого афиширования. По пути обсуждаются вопросы перевозки и размещения мощей в храме. Всех ведут в запасники музея, которые располагаются в помещении еще в XIX веке упраздненного Крестовоздвиженского храма — здесь теперь находятся музейные фонды. В сопровождении директора музея и хранителя фондов идем мимо огромных икон, которые ждут своей реставрации, и вот, наконец-то, то, ради чего мы спустились в это запыленное помещение: под большими листами пожелтевшей от времени бумаги — колода. Сотрудник музея снимает запыленные листы, и перед нами в колоде, то есть в гробу, который выдолблен из цельного куска дерева, предстают останки человека со скрещенными на груди руками, видны фрагменты церковных облачений. Сотрудник музея поясняет, что, по сохранившимся описаниям, мощи прп. Феодосия Тотемского «полуистленные», то есть сохранившиеся частично, что мы и видим в настоящее время: мышечные ткани и кожные покровы, потемневшие от времени. Перед нами лежал человек, истерзанный безбожным временем, в музейной пыли, забытый современниками, но не забытый Церковью и Богом, лежал величественно, как будто ожидал этого дня. Владыка осеняет себя крестным знамением и прикладывается к преподобному, мы следуем его примеру. Тихо звучит величание. Покидаем запасники музея, Владыка берет под руку «человека в штатском» и отводит его в сторонку, их беседа продолжается еще несколько минут. Возвращаемся в епархию, облачение не пригодилось — и чемоданы по скрипучей лестнице вновь поднимаются на второй этаж. Через несколько дней, 29 апреля 1988 г., состоялся официальный акт передачи мощей преподобного Феодосия Вологодской епархии. Без лишнего шума, как и просил «человек в штатском», несколько священников и несколько иподиаконов, в числе которых был и написатель этих строк, вновь направляются в запасники музея. Поднимаем колоду со святыми останками преподобного, из-за узости прохода буквально боком выносим на улицу и ставим на траву возле прибывшего автобуса, который был заказан в похоронном бюро. Здесь, во дворе Вологодского кремля, преподобный, предстоящий у Престола Божия, увидел солнечный свет, навсегда покинув фонды музея, где, говоря церковным языком, «почивал», хранимый по Промыслу Божию несколько безбожных десятилетий. Во двор спускаются сотрудники музея, для многих из них открытие этого «экспоната» было откровением. Владыка Михаил произносит проникновенное слово, рассказывая о жизни преподобного Феодосия, не забывая поблагодарить сотрудников музея за их труд по сохранению национальных святынь. После официальной передачи гробница с мощами святого покрывается пеленой и погружается в автобус, который направляется в Лазаревскую церковь г. Вологды. Здесь, перед входом в храм, вологодское духовенство в церковных облачениях встретило святые мощи преподобного Феодосия. На плечах, в сопровождении хоругвеносцев, под колокольный звон, гроб был обнесен вокруг Лазаревского храма и установлен с левой стороны алтаря у стены. Во исполнение просьбы «человека в штатском», особого оповещения верующих не было, но, как говорит Писание, «нельзя утаить город верху горы стоящий» (Мф.5.14). Пришел народ православный для того, чтобы встретить потерянную святыню. То, что святые мощи Феодосия Тотемского, небесного покровителя г. Тотьмы, были возвращены в один из Вологодских храмов, а не в Тотьму, объясняется очень просто. В городе Тотьме, насчитывавшем до 1917 года 12 православных храмов, к апрелю 1988 г. не было ни одной действующей церкви. В последней из них — Успенской — служба не проводилась с 1937 г. Четыре года верующие хлопотали об открытии в городе действующего храма, но только в мае 1988 г. в Тотьме была зарегистрирована православная община. Для совершения богослужений ей было передано здание полуразрушенной Троицкой церкви, на отшибе, с условием восстановления силами и средствами верующих.
Академия
Ленинградская, впоследствии Санкт-Петербургская Духовная Академия — особая страница в жизни архиепископа Михаила. Всегда с гордостью в голосе рассказывал Владыка о Духовных школах, где он был профессором и читал лекции по основному богословию. К поездкам в академию Владыка готовился основательно, делал наброски своих лекций, что-то записывал на листках размашистым почерком, богато снабжая текст Евангельскими цитатами и ссылками на Новый Завет. У Владыки Михаила было особо трепетное отношение к Священному Писанию. Новый Завет, уже изрядно потрепанный от частого чтения, всегда был в его портфеле, с кучей закладок и пометок карандашом на полях. Владыка хорошо знал Писание, цитировал по памяти целые отрывки и главы. Что поощрял и в духовенстве. Это знание Писания помогло архиерею, когда ему приходилось, уже ослепшему, на всенощном бдении в храме по памяти читать воскресные Евангелия. Блестящая эрудиция и логика, широкий спектр богословских знаний украшали и без того выдающийся преподавательский талант Владыки Михаила. Это был искусный оратор и проповедник. Он иногда настолько увлекался лекцией или рассказом, что на лбу выступала испарина — свидетельство напряженной мыслительной работы. Известна развеселая история, которую сам Владыка рассказывал, еле сдерживаясь от смеха. А дело было так. Во время своих приездов в Ленинград для преподавания в Академии Владыка останавливался, как он сам говорил, у свояченицы, по-видимому, сестры покойной жены, где-то на окраине города. Рано утром за Владыкой приезжала академическая «Волга», и архиепископ ехал на лекции. Так вот, осенняя сессия, Владыка читает лекцию по богословию на первом курсе Академии. Как и подобает настоящему лектору, часто выходит из-за кафедры и, жестикулируя (архиепископ Михаил постоянно жестикулировал при изложении какого-либо материала), разгуливает между рядов парт, за которыми сидели студенты, усваивая богословские истины. Как и всегда, его лекция очень эмоциональна и увлекательна. На лбу выступает испарина, и Владыка, вынимая из кармана, как он думал, платок, промакивает им голову. Через какое-то время в аудитории слышатся робкие смешки, переходящие в настоящее веселье, студенты начинают хохотать в голос, глядя прямо на профессора богословия. Владыка Михаил ничего не может понять: в чем дело? Тема сотериологии не настолько забавна, чтобы так смеяться. Почуяв что-то неладное, Владыка начинает осматривать себя и в своей правой руке, которой вытирал вспотевший лоб, обнаруживает капроновый женский чулок, который тянулся из кармана подрясника. Как оказалось, собираясь рано утром на лекцию и не желая включать свет, дабы не разбудить находившихся в доме, складывая в карманы ключи, записные книжки и что-то еще, он случайно сгреб и капроновые чулки, видимо, находившиеся поблизости. Этот-то чулок и вынул Владыка из кармана, приняв его за платок.
Часто на переменах из профессорской звучала фортепианная музыка — это архиепископ Михаил коротал время, усаживаясь за клавиши музыкального инструмента. Всем студентам известно: опаздывающий на лекцию преподаватель — большое счастье, студенты Духовной Академии — не исключение. Такое случалось и с профессором богословия архиепископом Михаилом Мудьюгиным, но причина была уважительная — шахматные баталии с другим преподавателем, протоиереем Владимиром Мустафиным, не укладывались в короткое время перемены. Кстати, Духовная Академия обязана архиепископу Михаилу полдником. Это он, в бытность свою ректором Ленинградских Духовных школ, ввел полдники с вкусными булочками. Так что в самую большую перемену, осеняя себя крестным знамением, дабы вкусить эти самые булочки, студенты и преподаватели могут всегда с благодарностью вспоминать архиепископа Михаила. Вот уж поистине, в этих стенах имя его стало «приснопамятным».
Из воспоминаний об архиепископе Михаиле Мудьюгине протоиерея Владимира Сорокина, ректора Ленинградской духовной академии в 1987-1992 годы, ныне настоятеля Князь-Владимирского собора в Санкт-Петербурге, профессора Санкт-Петербургской Духовной Академии.
…Когда владыка Михаил появился в академии, я еще только начинал преподавать, — вспоминает о. Владимир.
— Он пришел как преподаватель латинского языка, его пригласил митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим. Не знаю, какие виды на него были у митрополита на будущее, но мне хорошо запомнилось появление среди преподавателей о. Михаила. Митрополит разбирался в людях и сразу увидел в нем большой потенциал. В то время владыка Михаил был еще протоиереем, хорошо знаком с богословием, великолепно знал языки. Позднее, в 1966 году, его назначают ректором духовной академии. В этом же 1966 году, по настоянию митрополита Никодима, он принимает монашеский постриг и его рукополагают в сан епископа. В этот период мне довелось быть секретарем Совета академии, вместе составляли журналы Совета.
Владыка Михаил был необычный человек, но прежде надо сказать, что и время было необычное. Сейчас об этом времени больше негативного говорят. А в советские годы о царском времени, отзываться положительно было не модно; если ты что-то хорошее говоришь о царском времени, то ты отсталый человек. Вот и сейчас о том, советском, времени принято говорить больше в негативном ключе. Действительно, время было особенное. Это время торжества безбожия и гонений на Церковь. Но это время мучеников и исповедников. Не простое оно было. Но люди жили, трудились, молились с верой и надеждой в своих сердцах. И мы в то время, в духовной академии, не воспринимали ситуацию такой ужасной, что нельзя вести диалог, что нельзя заниматься богословием и вести духовную жизнь. Владыка Михаил был востребован временем, открыт, свободен. Это увидел в нем Митрополит Никодим, выдвигая ректором академии. Это было необычно.
Владыка Михаил из вдовых священников, у него были дети. Ведь чаще ректор академии назначался из монашествующих. Необходимо сказать, что митрополит Никодим — один из немногих архиереев, которые считали, что с представителями советской власти можно и нужно вести диалог и что их можно переубедить. Прежде всего, в том, что православие — это положительное явление. Митрополит Никодим был настоящий миссионер. Многие люди, которые имели отношение к академии, общаясь с митрополитом Никодимом и епископом Михаилом, убеждались, что люди церкви не темные и не отсталые люди. На чем стояла пропаганда атеизма советского: что верующие — это темные люди, вера — это что-то из области мракобесия…
Даже в медицинских учебных учреждениях тогда преподавали, что вера — это из области болезни, это фантазии; раз Бога нет, а люди верят, значит это аномалия. Была такая установка, что вера в Бога — дело отсталых людей, в чем-то ущербных. Вспоминается, как в паспортном столе, когда я получал паспорт (а я был сельским жителем, но трудился в Церкви, был иподиаконом), мне говорили: «Ну, куда ты идешь? Вот старухи скоро умрут, и верить будет некому». Это же говорил, даже духовенству, уполномоченный по делам религий здесь, в Ленинграде: «Вот перемрут старухи, и тебе делать будет нечего, скоро с религией будет покончено». Действительно, такое настроение было у многих деятелей советского режима, существовали же пятилетки безбожия. Агрессивная атеистическая атмосфера того времени породила пораженческую психологию у многих архиереев и священников, верующих. Когда тебе ,,талдычат,, со всех сторон, что ты со своей верой неполноценен, ущербен, поневоле человек привыкает.
Митрополит Никодим и владыка Михаил это не воспринимали. Владыка Михаил Мудьюгин был хорошо образован, читал много, хорошо разбирался в литературе, музыке, богословии, всем интересовался, всегда живо дискутировал, с ним можно было спорить. Митрополит Никодим в нем эти качества увидел, и оценил. Владыка Михаил очень быстро нашел себя в собеседованиях и двусторонних диалогах с инославными. Ведь тут убедительно и ясно надо показать красоту Православия. Не противопоставить (вот, мол, мы Православные, а все остальные еретики, что нам с вами говорить?), а сопоставить – это очень важная позиция. Для плодотворного диалога надо обладать знаниями и аргументировано показывать и рассказывать о своей Церкви. Когда мы обличаем человека, мы лишаем его возможности вести диалог дальше. В Неделю Православия читается Евангелие от Матфея, глава 18-я. Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь. Как это обычно понимают: ах, раз не слушаешь, так и будь здоров, я с тобой больше не общаюсь, отвернулся и ушел. А вдумайтесь, Христос пришел спасти мытарей, и грешников, и язычников. Что это значит? А это значит — начинай все с начала! Значит, твои аргументы были не убедительны, значит, ты не смог ясно и убедительно выразить свою позицию, свою веру.
Так вот, владыка Михаил, где бы то ни было: и на собеседованиях с иностранными делегациями, и со студентами, и на совете академии, и в любых ситуациях — исходил именно из этого принципа: не загнать человека в угол, не обличить его, чтоб он обиделся на тебя и не захотел бы больше с тобой говорить. Его позиция была такова: подкорректировать, поправить, увидеть что-то положительное, дополнить таким образом, чтобы человек обогатился и общение приобрело форму взаимообогащения.
Это был человек диалога. Чаще всего в спорах, если богословская база слаба, берут эмоциями, криком или иной формой обличения, проще же всего рассориться. Владыка мог на любой дискуссии на память воспроизвести любую цитату из Священного Писания, из посланий апостольских или творений святых отцов. У него была великолепная память и аналитический ум. Это был эрудированный человек. Люди, которых собрал вокруг себя митрополит Никодим, как раз и отличались своей эрудированностью.
Мы были убеждены: советский строй можно пытаться корректировать, исправлять. Вспоминается эпизод из жизни академии того времени. Владыка Михаил был ректором академии, а уполномоченным по делам религий в Ленинграде в то время был Григорий Жаринов, убежденный марксист, отрицательно относившийся к духовенству и к церкви, искренне считавший, что с религией, с церковью должно быть покончено.
Так вот, в это время владыка настаивал, чтобы все технические работники академии: уборщицы, кладовщики, библиотекари — входили в профсоюз и получали обычные пенсии. Раз система провозглашает равные права человека для всех, то эти права должны быть и для всех верующих. Владыка понимал христианство как активную действующую силу. Возмущению Жаринова не было предела, мол, профсоюзы — это школа коммунизма, а вы тут неизвестно что строите в своей церкви, вы отживающая часть населения, которая заблуждается, а впереди светлое будущее без мракобесия. В это же время владыка Михаил выдвинул Жаринову предложение, и это обсуждалось на совете академии, чтобы семинаристы в подрясниках с хоругвями вышли на первомайскую демонстрацию. Владыка Михаил был убежден, что конституция и права для всех одинаковы; раз провозглашается, что советская конституция лучшая в мире, значит, на первое мая в день солидарности трудящихся за мир во всем мире могут выйти и семинаристы. Это было абсолютно серьезно. Для владыки это было естественное желание — чтобы люди церкви чувствовали себя нормальными в обществе. Он не боялся вступать в дискуссию с властями. Это в то-то время?! Для Жаринова это был вызов. Он был взбешен такой наглостью. Говорил: что это он придумал такое, ваш ректор, он что, с ума сошел? Действительно, такие вопросы тогда могли только на политбюро подниматься, да и то, у кого хватило бы смелости выдвинуть такое предложение? А для владыки это было естественно, он олицетворял в церкви новое поколение. Владыка хотел, чтобы Церковь была видна в обществе, чтобы общество о церкви слышало. Это очень важно было для преподавателей, студентов особенно — ощущать себя не изгоями общества, а полноценными людьми. Владыка Михаил не чувствовал себя в загоне, он умел вдохновлять, он везде чувствовал себя живым воином Христовым, это была его характерная позиция. В быту владыка был свободен и прост, никогда ни на что не претендовал. Не было у него ни своей машины, ни личного водителя. Уже когда он был на покое, за штатом Академия помогала ему и давала машину для чтения лекций. Отношения в академии были дружеские. В качестве ректора он был больше богослов, чем администратор, говорил прекрасные проповеди. Положительная черта владыки — с ним невозможно было быть в конфликте.
Была во владыке и некая непосредственность. В то время канцелярией академии заведовала Екатерина Даниловна Уварова. Очень пунктуальная женщина, все у нее было на месте, прямо пример педантичности. У нее был журнал, куда она выставляла оценки за сочинения и письменные работы всех учащихся, вела журнал несколько лет. Однажды владыка попросил этот журнал, мол, дайте мне, я его посмотрю. Стали через какое-то время искать этот журнал, выяснилось, что он у владыки, пришли к нему, а он и говорит: — «Вы знаете, а я его потерял. Ехал в трамвае, и там, видимо потерял…» Надо было видеть, Екатерину Даниловну, где стояла, там чуть не упала. Потерял он, видите ли! Это же многолетний труд! Но что с владыки возьмешь? Он стоит, как ребенок… такой вот был владыка. И злиться на него было невозможно. У него была феноменальная память и острый ум, но вместе с тем он мог забыть портфель, шляпу, взять чужой посох… такая вот непосредственность. Но в целом это была харизматичная фигура и созидательная личность для того времени.
Вспоминается случай, когда после собеседований с лютеранами в Финляндии был официальный прием у предстоятеля финской Церкви, так владыка пришел туда без посоха, а ушел с посохом, причем, заметил он это только по возвращении в Ленинград, что прихватил чужой посох. Пришлось возвращать «похищенное»… Обычно после приема, как итог дискуссий, надо было составить коммюнике, обработать и оформить документ, это тоже не простая работа, здесь как раз нужны были хорошее знание языков, богословской терминологии. Всем этим обладал владыка Михаил. В центре при университете, где мы жили, все уже уставшие, разбрелись по своим комнатам с предварительным текстом. Вдруг слышим: из зала льется музыка. Пошли смотреть — оказалось, это владыка Михаил устроился за фортепиано. У владыки закрыты глаза, он сидит, музицирует себе и никого вокруг себя не слышит, весь в музыке. Он думал, что в зале его никто не заметит… А документ был завершен уже глубокой ночью. Несомненно, владыка Михаил вписал свое имя в историю Церкви 20-го века. Он не отсиживался в тени, был смел в суждениях, при этом нужно понять это время: сколько было архиереев, которые не написали ни одной статьи, ни одной книги, никого не рукоположили. Он смело вел диалог с властью, с современниками, с инославными. Это был яркий проповедник слова Божия. Он был на своем месте. Я рад, что Господь сподобил меня быть современником и соработником у таких замечательных служителей Церкви как Митрополит Никодим и Владыка Михаил (Мудьюгин).
Ольга Ивановна Пономарева, зав. канцелярией Санкт-Петербургской духовной академии
Моему знакомству с владыкой Михаилом предшествовала целая история, делится своими воспоминаниями Ольга Ивановна.
Это был 1978 год, в то время я работала на швейной фабрике в г. Череповце, пела на клиросе в храме святых Богоотец Иоакима и Анны в селе Носовское под Череповцом. Тогда мне и предложили стать псаломщиком и регентом в этом храме. Все были против: и на работе отговаривали, и друзья, и мама за меня боялась — время-то какое было… да и сама сомневалась, как поступить… Но вот снится мне папа, отец Иоанн Пономарев (он уже к тому времени скончался) — вышел из алтаря, в облачении красивом, взял меня за руку и ввел в храм. Это разрешило все мои недоумения.
Только начала регентовать в храме, как приезжает на службу епископ Дамаскин, бывший в то время Вологодским. После службы подзывает к себе:
— Тебе, — говорит, — надо в Ленинград, в семинарию, на регентское отделение поступать.
— Так кто же меня возьмет туда? — спрашиваю. А владыка в ответ:
— Да иди, там всех берут.
Но в тот год не успела, учебный год уже начался. В это время владыку Дамаскина переводят на другую кафедру и в Вологду назначают епископа Михаила Мудьюгина. Владыка Михаил, объезжая приходы епархии, посетил и наш храм. По окончании богослужения подхожу к владыке и прошусь на учебу в семинарию. Тогда владыка мне ничего утвердительного не ответил, а пригласил для беседы в епархиальное управление. Пришлось ехать в Вологду. Там мне владыка устроил настоящий экзамен, стал спрашивать:
— А как вы проводите службу? — Да так дотошно, со всеми подробностями.
— По типикону, — отвечаю, — владыка.
Типикон мне уже удалось неплохо освоить за год работы в качестве регента и псаломщика. Рекомендацию мне владыка написал, однако при этом сказал:
— Но учтите, я палец о палец не ударю для того, чтобы помочь вам при поступлении.
Конкурс в регентское отделение семинарии был в то время большой, шесть человек на место. Отсутствие у меня специального музыкального образования, видимо, восполнило высшее светское образование и год работы псаломщиком. Ректор академии, в то время епископ Кирилл Гундяев (нынешний патриарх), погонял по разным темам, и меня приняли. Возможно, и рекомендация владыки сыграла свою роль.
Владыка Михаил часто приезжал в академию, виделись с ним в то время в коридорах, но был со мной немногословен. По окончании регентского отделения, в 1983 году, меня оставили учиться в академии, но все было не так просто: владыка Михаил обо мне вспомнил и стал требовать меня в Вологду. Пришлось вмешиваться ректору академии епископу Кириллу, в итоге в Вологду отправили другую выпускницу, и она вместо меня отрабатывала два года в Вологде в качестве регента кафедрального собора.
Началась учеба в академии. Регентское отделение в плане богословских предметов слабее, чем семинарское, где учатся мужчины, потому пришлось попотеть. Не знаю, обижался ли на меня владыка Михаил, но у него четверку твердую имела. Позднее приходилось общаться с владыкой уже в качестве заведующей канцелярией духовной академии. Владыка продолжал приезжать в академию для чтения лекций, это был, пожалуй, единственный преподаватель, профессор, который читал лекции, приезжая и из Астрахани, и из Вологды, где он возглавлял епархии в разное время. Часто ездил на метро. Шел через лаврский парк, в пальто и шляпе, с тросточкой и портфелем в руках. Позднее, когда стал плохо видеть, его провожали студенты, но он сам любил ходить пешком. Впоследствии академия стала посылать за владыкой машину.
В академии он непременно совершал богослужения в воскресные дни, служил очень торжественно, вдохновенно. С возрастом владыка стал слепнуть и молился в алтаре, уже не совершая богослужение. Он любил богослужение, сам любил служить, любил преподавать, любил проповедовать. Это было смыслом его жизни. Он горел и умел собой зажечь всех, кто был рядом с ним. Состояние души у владыки было такое…
***
Все, кто общались с архиепископом Михаилом, отмечали его простоту и неприхотливость в быту, которая уживалась в нем с высокой интеллигентностью и образованностью, светскими манерами и глубокой церковностью. Это был Питерский Интеллигент — с большой буквы. Жизнерадостность Владыки и его глубокая уверенность в Боге передавались всем, кто с ним общался в разные периоды его жизни, оставляя в памяти добрый образ человека, любящего Бога и Его Церковь, жаждущего до конца своих дней приносить пользу делу Христову.
