1. Кризис синодальной системы Русской Церкви в начале XX века.

К началу XX века Русская Православная Церковь находилась в состоянии глубокого внутреннего кризиса, который постепенно нарастал на протяжении двух послед­них столетий. Отмена в начале XVIII века императором Петром I Патриаршества, введение синодальной системы с подчинением Церкви бюрократическому аппарату лишили ее само­стоятельного голоса в обществе, уподобили приходского священника полицейскому чиновнику, который присягал служить властям, сообщал о политических настроениях своей паствы. Это способствовало бюрократизации духовенства, роняло его авторитет. Ложность положения Церкви была и в том, что формально она являлась государственной, а потому противники легко могли возлагать на нее долю ответственности за репрессивную политику самодержавия и все социальные несправедливости, творимые государственным аппаратом.

В результате кризиса Русской Церкви, с конца XIX века в российском обществе, прежде всего в среде интеллигенции наступает заметное охлаждение к ценностям православной веры и к значимости церковной организации среди других общественных институтов. Антиклерикальные настроения начинали проникать и в широкие народные массы, уже в революцию 1905-1907 происходили случаи изгнания священ­ников, погромы домов и даже убийства.

В этих условиях необходимость давно назревших реформ в Церкви стали сознавать многие священнослужители. Русская Церковь не была замкнутой в себе реликвией культурного прошлого. В ней также созрела своеобразная «революционная ситуация». С 1905 основная часть духовенства проявляла недо­вольство политикой Святейшего Синода. Годы Первой русской революции стали для духовенства временем надежды на возрождение православия, что подразумевало, прежде всего, обретение независимости при решении внутрицерковных дел: созыва Всероссийского Поместного Собора, реформы церковного управления.

Недовольство существующей системой охватило и большинство архиереев. Даже члены Синода вопреки позиции обер-прокурора в марте 1905 единогласно высказались за проведение преобразований, для чего считали необходимым скорейший созыв Поместного Собора. Летом того же года епархиальным архиереям были разосланы вопросы относительно насущности церковной реформы. И почти все архиереи, за исключением двух, заявили, что существующее церковное управление требует кардинальных изменений, и реформы необходимости.[1]

Уступая давлению православного духовенства, по просьбе Синода император Николай II 14 января 1906 разрешил созвать Предсоборное Присутствие для предварительного обсуждения вопросов, намеченных к соборному рассмотрению. Присутствие заседало до 15 декабря 1906, его протоколы и сводный доклад представили Николаю II. Была проделана огромная конструктивная работа, подготовлены темы для разработки будущим Собором, включавшие в себя полное переустройство Церкви на принципах соборности. Эти надежды оказались перечеркнуты резолюцией императора от 25 апреля 1907: «Собор пока не созывать».[2]

Правивший в 1894-1917 император Николай II (канонизированный Московским Патриархатом в 2000) отличался личным благочестием. В его царствование было причислено к лику святых больше подвижников, чем за предшествующие 200 лет. Однако император не поддержал неоднократно поступавшие ему проекты созыва Поместного Собора и восстановления Патриаршества.[3]

Укрепление власти после революционных потрясений 1905-1906 обернулось исчезновением реальных возможностей реформы высшего церковного управления. Николай II и его окружение полагали, что в существовавших условиях независимость Православной Церкви приведет к антагонизму между духовной и светской властью. Поместный Собор рассматривался как одна из возможностей «подхлестнуть смуту», породить серьезный разлад в российском обществе и поставить на политическую повестку дня вопрос о свободе совести.

Лишь очень немногие государственные деятели, например бывший премьер-министр Сергей Витте, понимали, что императорской власти, в конечном счете, могло быть выгодно отделение Православной Церкви (она всегда играла стабилизирующую, консолидирующую нацию роль в обществе, и эта роль была тем значительнее, чем более независимой и авторитетной являлась Церковь). В результате государство выбрало при решении вопроса «победоносцевский» метод – ничего не трогать вообще. Реформа духовного ведомства в императорской России оказалось слишком тесно связанной с дальнейшей кардинальной реформой государственных институтов власти.

Другой причиной того, что в годы Первой русской революции не было проведено никаких серьезных преобразований в церковной сфере, стала незаинтересованность в них радикальной левой интеллигенции, которую вполне устраивала синодально-бюрократическая система в качестве объекта нападок на государственную власть. Да и светское общество в целом оставалось далеким от Церкви и ее интересов. Духовенству и церковной общественности, в свою очередь, были недоступны методы борьбы, заставлявшие правительство идти на уступки другим социальным слоям: ультиматумы, забастовки, бойкоты, не говоря уже о терроре.

Начавшаяся в июле 1914 Первая мировая война изменила всю жизнь русского общества, в том числе и православного духовенства, призванного духовно окормлять воевавшую армию, служить в госпиталях и помогать военнопленным. Большинство проблем, связанных с духовной работой в войсках, решали священники ведомства протопресвитера русской армии и флота, численность которых в 1914-1917 превышала 5 тыс. человек.

Возглавлял их талантливый администратор протопресвитер Георгий Шавельский, которому в июле 1914 удалось организовать и провести в Петербурге первый в дореволюционной России съезд военного и морского духовенства. На нем священники смогли открыто обсудить проблемы своего ведомства. Съезд разработал и принял инструкцию, в которой подробно перечислялись обязанности прибывших на театр военных действий клириков.[4] Проведенная реорганизация позволила протопресвитеру четко и слаженно управлять находившимися в его подчинении священнослужителями, чья самоотверженная деятельность не раз вызывала благодарность Верховного главнокомандующего.

Синод откликнулся на начало войны специальным посланием, в котором заявлялось, что Россия «неожиданно вовлечена на брань с врагами», и теперь предстоит защищать не только «братий по вере», но и славу царя и честь России. И с первых же дней войны Русская Церковь приняла активное участие в деле организации помощи армии и флоту. 20 июля 1914 Синод призвал монастыри, храмы и паству делать пожертвования на раненых, подготавливать места для госпиталей. В тот же день было принято определение «Об организации во всех православных приходах помощи семьям лиц, находящихся в войсках». Согласно этому документу в каждом приходе должен был образоваться особый попечительный совет.[5] В июле – августе 1914 были созданы первые военные лазареты на средства Синода, духовных учебных заведений и монастырей.

Основная нагрузка по обеспечению религиозно-нравственных нужд православных воинов легла на плечи военных священников, число которых с середины 1914 выросло в пять раз. Они показали себя с самой лучшей стороны, постоянно бывали на передовой и даже участвовали в боевых действиях. Всего за время боевых действий 1072 священника были награждены орденами. 30 представителей военного духовенства погибли, более 400 оказались ранены, свыше 100 попали в плен, но и там они продолжали свое служение. В январе 1916 Синод учредил специальную комиссию по удовлетворению религиозно-нравственных нужд русских военнопленных.[6]

Не смотря на все усилия военного ведомства морально-нравственная обстановка в войсках к 1917 сильно ухудшилась. Сказывались усталость от войны, подрыв в связи с поражениями авторитета командования, пропаганда социалистов. Падало и влияние Православной Церкви. В декабре 1916 отец Георгий Шавельский составил специальную докладную записку, в которой доказывал необходимость принятия экстраординарных мер для духовного воспитания и укрепления армии, в особенности запасных ее частей. В начале 1917 протопресвитер решил также организовать для усиления работы военного духовенства съезды православных священников. Но до Февральской революции успел состояться лишь съезд духовенства Северного фронта, на котором отца Георгия заверили, что «дух войск хороший».[7]

Произошедшие вскоре события полностью опровергли эти утверждения. Согласно отчетам армейского духовенства, уже после революции, с освобождением Временным правительством солдат от обязательных церковных обрядов и таинств, процент записанных православными и соблюдавших таинство причастия сократился с почти 100 в 1916 до менее 10 в 1917.[8]

Несмотря на рост антиклерикальных настроений в стране в целом, отсутствие давно назревших реформ, нельзя говорить лишь о кризисе и упаднических явлениях в Русской Церкви 1907-1916. Появились первые признаки грядущего обновления. Создавались разнообразные религиозно-нравственные кружки и общества; стали выходить многочисленные православные журналы, сборники на религиозно-общественные темы; возрождалось церковное проповедничество; активно развивалось храмостроительство. Подъем переживали многие известные обители, число монастырей в начала XX века росло гораздо быстрее, чем в предшествующие десятилетия, возродился институт старчества.

Значительно расширилась миссионерская деятельность, причем она с успехом проводилась в зарубежных странах – Японии, Корее, Китае, Иране, США. При приходах создавались десятки братств, занимавшихся благотворительностью и религиозно-нравственным просвещением. В майском 1914 послании Синода в связи с пятидесятилетием существования религиозных братств отмечалось, что их число достигло 700, они обладают значительными средствами, которые употребляют на дело духовного просвещения, миссионерства, издают книги и журналы, содержат миссионерские школы, благотворительные заведения, певческие школы.[9]

Отчетливо проявлялась тяга к религии среди некоторой части интеллигенции, что привело ряд ее известных представителей к принятию сана священника: экономиста Сергея Булгакова, журналиста Валентина Свентицкого, князя Андрея Ухтомского. Процесс приобщения к служению Церкви представителей интеллигенции и дворянства особенно усилился с 1912. Происходил невиданный расцвет русской религиозной философии. В итоге «в последнее предреволюционное 20-летие вопреки совместным стараниям правительства, царя, синодальной бюрократии и атеистической интеллигенции Церковь, наконец, вырвалась за приделы своего гетто. А приток в нее интеллигенции с ее связями в либеральной печати сделал невозможным дальнейшее затыкание рта Церкви правительством. Но это все, так сказать, «атмосферные» перемены, не институционные».[10]

К 1917 Русской Церкви так и не удалось обрести желательную самостоятельность. Стоявшие перед ней важнейшие проблемы не были решены: Поместный Собор из-за противодействия правительства не созван, Патриарх не избран, реформы прихода, Духовной школы и многие другие не проведены. Более того, засилье в годы Первой мировой войны в руководстве Русской Церкви ставленников Григория Распутина способ­ствовало дальнейшему значительному росту антиклерикальных настроений в стране.[11]

Проявивший себя в годы Первой русской революции активным сторонником преобразования Синод в дальнейшем в этом плане фактически бездействовал, парализованный разобщенностью иерархов и позицией «распутинцев» митрополита Петроградского Питирима (Окнова) и митрополита Московского Макария (Невского). Одним из показателей кризиса «симфонии властей» являлось и то, что нереформированная Церковь была вынуждена существовать в условиях функционирования многоконфессиональной Государственной Думы, от которой зависело утверждение ее бюджета. При этом в Думе происходило порой унизительное для Православной Церкви обсуждение вопросов ее внутренней жизни.

Трагическим для русского православия было то, что его внутренние «нестроения» совпали с процессом десакрализации самодержавной власти, развенчания ее мистического ореола, принявшим значительные масштабы. Дискредитация членов императорской фамилии напрямую затрагивала и Церковь, при совершении богослужений постоянно напоминавшую своей пастве о религиозной основе самодержавия. Поэтому развенчание царя после отречения Николая II от престола в глазах многих означало и развенчание Церкви.

Историк Дмитрий Поспеловский не без оснований писал: «Войди Церковь в революцию самостоятельной единицей, с большим нравственным авторитетом и опытом независимости существования, духовно и административно спаянной, роль ее была бы вполне сравнимой с ролью Католической Церкви в Польше 1947-1988 годов».[12] История распорядилась иначе. Внутренний кризис Русской Церкви, ее зависимость от государства, подрыв духовного авторитета в глазах части народа явились одним из факторов, не позволившим встать нравственным барьером на пути экстремистских методов политической борьбы, самоистребления нации.

К началу революционных потрясений 1917 Русская Православная Цер­ковь внешне представляла внушительную силу. В империи было около 115 млн. православных верующих (70 % населения), 78 тыс. храмов и часовен, около 120 тыс. свя­щенников, диаконов и псаломщиков, 130 архиереев, 1253 монастыря и скита с 95 тыс. монашествующих и послушников, 57 Духовных семинарий и 4 Духовные академии.[13] Однако авторитет и влияние этой мощной организации оказались в значительной степени подорванными.

2. Русская Церковь в период революционных потрясений 1917

Февральская революция 1917 сопровождалась рядом антицерковных акций, вплоть до арестов архиереев по указанию местных советов. И в то же время она фактически стала и «религиозной революцией», уникальной в истории право­славия. В марте-апреле 1917 по стране прокатилась волна чрезвычайных епархиальных съездов духовенства и мирян. В соответствии с их решениями, с кафедр были смещены свыше 10 скомпрометированных архиереев, избранные епархиальные советы значительно ограничивали епископскую власть. Вводился выборный порядок замещения всех духовных должностей, коллегиально-представительное начало церковного управления, демократизировалась приходская жизнь. Все эти изменения стихийно шли в одном направлении, намеченном проектами церковных реформ 1905-1907.

Кризис самодержавия пробудил надежды на изменение отношений Церкви и государства и у епископата. Поэтому даже члены Синода отказались 26 февраля обратиться с воззванием к народу поддержать монархию. Более того, 6 марта Синод опубликовал послание, в котором призвал поддержать Временное правительство. Новым «рево­люционным» обер-прокурором правительство назначило активного борца с распутинщиной в Государственной Думе, давнего сторонника реформ в Церкви Владимира Львова. Вскоре старый состав Синода на фоне развертывавшихся преобразований стал выглядеть анахронизмом. В середине апреля 1917 по инициативе Львова правительство распустило Синод. Были назначены новые, в основном либеральные по своим взглядам, члены органа высшей церковной власти.[14]

К июлю обновленный Синод утвердил право епархиальных съездов выби­рать себе епископов, наделил приход статусом самоуправляющейся основной демократической единицы Русской Церкви с широкой активизацией мирян, учредил Предсоборный совет по подготовке Поместного Собора. В ряде епархий впе­рвые в истории русского православия прошли свободные выборы архиереев, в том числе митрополитов Московского и Петроградского.

Православное духовенство не было однородно, к 1917 оно уже характери­зовалось значительным социальным расслоением. Соответственно расходились и политические симпатии различных групп. Не все одобрительно встретили рево­люцию, в некоторых храмах продолжали поминать императора Николая II. С другой стороны, ряд священников состояли в социалистических партиях. Наиболее активно из левых группировок действовал основанный 7 марта 1917 в Петрограде «Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян». При содействии В. Львова эта организация взяла в свои руки официальное издание Синода «Церковно-Общественный Вестник».[15]

Среди руководителей союза особенно выделялись блестящий проповедник священник Александр Введенский и смелый новатор, убежденный сторонник ориентации Церкви на рабочий класс священник Александр Боярский. Крупной фигурой был также протоиерей Иоанн Егоров, умерший от сыпного тифа в 1920, но успевший основать особую церковную группу «Религия в сочетании с жизнью», просуществовавшую до 1927.

«Всероссийский союз демократического православного духовенства и мирян» пользовался поддержкой Временного правительства вплоть до его падения 25 октября 1917 и издавал на синодальные субсидии газету «Голос Христа», а к осени организовал издательство «Соборный разум», выпускавшее одноименный журнал. Наряду с требованиями широких внутрицерковных реформ, выступая под лозунгом «Христианство на стороне труда, а не на стороне насилия и эксплуатации», Союз сближался и с социалистическими идеями.[16]

Но подобные радикальные группировки являлись лишь небольшими крайними течениями. Основная масса духовенства была в целом аполитична и, выступая за демократические преобразования в структуре Церкви, не разделяла программные требования социалистических партий об отделении ее от государства. Эти настроения ярко проявились уже на Всероссийском съезде духо­венства и мирян, проходившем 1-10 июня 1917 в Москве. На нем были сформулированы требования и предложения по основным пунктам реформы для будущего Собора. Съезд в специальной декларации приветствовал революцию, однако, отверг идею отделения Церкви от государства. Он высказал пожелание, чтобы религиозные организации по-прежнему получали правовую и материальную поддержку, Закон Божий был обязателен для изучения, и Церкви остались руководимые ею народные школы.

В результате вскоре произошел конфликт с правительством. Синод выразил протест по поводу закона от 20 июня о передаче церковно-приходских школ Министерству народного просвещения. Столкновение произошло и относительно подготовки проекта об исключении Закона Божия из числа обязательных предметов. Религиозная политика Временного правительства отличалась своеобразием. Своими постановлениями «Об отмене вероисповедных и национальных ограничений» (20 марта) и «О свободе совести» (14 июля) оно много сделало для утверждения свободы вероисповеданий, и в то же время признавало за религией колоссальную роль в духовно-нравственной сфере жизни людей.

Хотя в программах всех партий, представленных в правительстве, присутствовало положение о постепенном отделении Церкви от государства, решительных шагов в этом направлении сделано не было. Приобретя определенную самосто­ятельность, юридической свободы Церковь не получила. Временное правительство не отказалось от прерогатив верховной власти. Первоначально в его состав входил обер-прокурор Синода, а 5 августа его сменил министр исповеданий Алексей Карташев с прежними правами и обязаннос­тями. Перед самым открытием Поместного Собора было принято постановление о том, что выработанный на нем законопроект о новом порядке самоуправления Церкви подлежит обязательному утверждению правительством.[17]

Открывшийся 15 августа в Москве Всероссийский Поместный Собор стал заметным явлением общехристианской истории. Ряд его решений и постановка самих вопросов во многом опережали весь христианский мир. Выборы членов Собора были свободными и тайными, впервые на уровне приходов в них участвовали женщины. Из 564 депутатов больше половины — 299 составляли миряне. 30 октября подавляющим большинством голосов Собор принял решение восстановить Патриаршество, а 5 ноября Патриархом был избран митрополит Московский Тихон (Беллавин).

Согласно уставу, при Патриархе учреждались Священный Синод из архиереев и Высший Церковный Совет с выборным представительством белого духовенства и мирян. Учитывая неопреде­ленность тогдашнего положения и неизвестность будущего, Собор также принял 25 января 1918 постановление, сыгравшее важнейшую роль в дальнейшей истории Русской Церкви, о предложении Патриарху самому избрать нескольких Блюстителей Патриаршего престола на случай его болезни и смерти, чем обеспечивалось сохранение их имен в тайне.[18]

Всего с августа 1917 по сентябрь 1918 состоялось три сессии Собора, затем он был вынужден прекратить работу, не завершив ее. Среди принятых постановлений следует отметить определения об активизации женщин в церковной жизни, о братствах ученых монахов, о проповедничестве. Успел Собор и выпустить уставы новой соборной структуры всей Церкви, основанной на началах широкой инициативы и выборности — от Патриарха до самоуправ­ляющихся приходов, окончательно узаконив большую часть преобразований «церковной революции» 1917.[19] Без этого обновления русскому православию было бы значительно сложнее пережить агрессию атеистического государства.

С первых дней Октябрьской революции стал завязываться трагический конфликт Русской Церкви с новой властью. Само избрание Патриарха проходило в период ожесточенных боев за Московский Кремль, в ходе которых серьезно пострадали его храмы. Основная доля ответственности за ухудшение отношений с Патриархией лежит на вновь образованном Совете Народных Комиссаров (Совнаркоме). Его мероприятия основывались на двух предпосылках: мировоззренческой несовмес­тимости учения марксизма с религиозной верой и отношением к Церкви, как союзнице царизма, а после свержения самодержавия — эксплуататорского строя. Поэтому к сотрудничеству религиозные организации не звали, их начали усиленно вытеснять из политической, экономической, культурной жизни страны.

С другой стороны, большая часть иерархов и клира без энтузиазма или враждебно встретила приход вооруженным путем к руководству страны большевиков. И все же, несмотря на прочные связи Церкви с дореволюционной Россией, она не стала вести политическую борьбу за ее возвращение, не перешла открыто на сторону какой-либо из противоборствующих сил. Усилия Патриархии были направлены на прекращение партийных и социальных раздоров, разгоравшейся братоубийственной войны. 2 ноября 1917, в период боев в Москве, Поместный Собор обратился к сражающимся сторонам с призывом остановить кровопроли­тие, не допустить расправы с побежденными. 11 ноября он принял решение об отпевании всех погибших, а также обращение к победителям в гражданской войне, призывая не осквернять себя пролитием братской крови.[20] Этой линии Церковь в основном придерживалась и в дальнейшем.

3. Антицерковные акции советской власти в годы гражданской войны

Уже первые постановления советской власти непосредственно затронули большинство сфер жизнедеятельности Церкви. Так, декрет о земле II съезда советов касался и наделов храмов, монастырей. Национализация частных банков повлекла утрату хранившихся там вкладов духовенства. В декабре были приняты декреты о передаче всего дела образования в ведение Народного комиссариата просвещения, регистрации актов рождения, брака и смерти в ведение государственных организаций. Первоначально эти законы в основном игнорировались. 2 декабря 1917 Поместный Собор, еще не теряя надежды на урегулирование церковно-государственных отношений в желательном смысле, принял «Определение о правовом положении Православной Российской Церкви». В нем хотя и предусматрива­лась «независимость Церкви от государственной власти», но сохранялось за православием «первенствующее среди других исповеданий» положение, перечислялись многие прежние права и привилегии.[21] Однако это определение было невыполнимо.

В январе 1918 по стране прокатилась серия антирелигиозных акций, явно предвосхищавшая готовившийся закон об отделе­нии церкви от государства. Были закрыты дворцовые и некоторые домовые храмы, изъята синодальная типография, предпринята попытка силой осуществить реквизицию жилых помещений Александро-Невской Лавры в Петрограде. В результате 19 января на территории Лавры произошло столкно­вение красногвардейцев с верующими. Были жертвы, но монастырь удалось отстоять. А 21 января по распоряжению митрополита Петроградского Вениамина (Казанского) состоялся общегородской крестный ход в защиту Церкви, в котором участвовало до 500 тысяч человек.[22]

Антицерковные акции не остались без ответа Патриарха Тихона. Они, а также все более кровавой гражданская война, явились причиной появле­ния его воззвания от 19 января 1918. В нем Патриарх заклеймил врагов Истины Христовой, которые кровопролитием, братской междоусобицей по всей стране выполняли «дело сатаны» и предал их анафеме.[23] Большевики в послании не упоминались, но оно оказалось воспринято как выражение контрреволюционного настроения.

20 января был принят и 23 января опубликован декрет Совета Народных Комиссаров, вошедший в историю под названием «Об отделении церкви от государства и школы от церкви». Он заложил основы будущего бесправного положения Церкви, хотя содержал и ряд демократических положений, в том числе о свободном исповеда­нии любой религии. Однако в декрете провозглашалось запрещение религиоз­ным обществам владеть собственностью, лишение их прав юридического лица и национализация церковного имущества. Эти ограничения были вызваны, прежде всего, политическими и идеологическими соображениями, именно они наиболее отягощали практический смысл декрета для Церкви.

Духовенство и миряне, болезненно воспринимавшие антирелигиозную ориентацию советской власти, отрицательно встретили и указанный декрет. 27 января Собор утвердил воззвание «К православному народу», призывая мирян объединиться под церковными знаменами для защиты святынь. В различных городах страны прошли многолюдные крестные ходы, причем некоторые из них были расстреляны, в общественных местах устраивались богослужения в поддержку Патриархии, в адрес правительства отправлялись коллективные петиции. В России наметился массовый религиозный подъем. В 1918 к Православной Церкви, гонимой, а не господствующей, как ранее, пришли тысячи новообращенных, в том числе видные представители интеллигенции. Распространению религиозности способствовали и бедствия гражданской войны. В Петрограде, а затем по всей стране создаются массовые организации: союзы, братства, мирянские комитеты.[24]

Массовое создание церковных братств и другие события зимы-весны 1918 оказались неожиданными для Совнаркома, рассчитывавшего на быстрое и безболезненное осуществление декрета об отделении Церкви от государства. Однако этому помешало, прежде всего, недовольство многомиллионного крестьянства. Оно в целом поддерживало меры экспроприации церковно-монастырской собственности, но в отношении введения гражданской метрикации, лишения приходов имущественных прав, устранения из школ Закона Божия отреагировало негативно. Крестьянство выступало против «обмирщения» традиционного уклада жизни, ломки «незыблемых устоев» «жизни по вере» в российской деревне. Мешали проведению декрета и отсутствие подготовленных работников, непоследовательность местных властей, различное понимание норм закона.

Весь период гражданской войны действовали созданные Поместным Собором органы Высшего церковного управления: состоящий из архиереев Священный Синод и Высший Церковный Совет, включавший кроме Патриарха и трех членов Синода представителей приходского духовенства, монашествующих и мирян. Патриарх Тихон всеми доступными ему средствами боролся за соборность Церкви, неоднократно предпринимая попытки добиться созыва нового Поместного Собора. Деятельность Синода и Высшего Церковного Совета продолжалась до апреля 1922, даже неоднократные аресты Патриарха не привели к отмене их заседаний.[25]

Несмотря на энергичные протесты против декрета «Об отделении церкви от государства» и призывы к верующим о защите православной веры и Церкви, Собор 1917-1918 положил начало традиции поиска компромиссов с новой советской властью, уже в годы гражданской войны получившей развитие в деятельности Патриарха Тихона. Правда, 18 марта 1918 Патриарх написал свое единственное открыто политическое воззвание с осуждением Брестского мира с Германией. Но примерно в то же время отказался благословить начинавшееся белое движение.

В традиции соборного большинства Патриарх Тихон 8 октября 1919 обратился с посланием, в котором призывал священнослужителей Русской Церкви отказаться от всяких политических выступлений. Это послание появилось во время успешного поначалу наступления белогвардейских войск генерала Антона Деникина на Москву, и ни о каком «приспособленчестве» в тех обстоятельствах речи быть не могло. Первосвятитель прозрел неизбежность большевизма и увидел спасение от него в духовности, а не в кровавой войне.

Существенную роль в сохранении части монастырей до начала 1930-х сыграли перемены, произошедшие в жизни обителей в 1917-1918 – введение в монастырскую жизнь выборного начала, ее оживление, превращение ряда обителей в нравственно-религиозные центры, развитие ученого монашества, старчества. В 1918 некоторые обители были преобразованы в сельскохозяйственные артели и коммуны и в таком виде просуществовали до начала «сплошной коллективизации».

После срыва продолжавшихся около месяца переговоров церковных и государственных органов власти, с мая-июня 1918 антицерковные мероприятия резко активизировались. Это происходило в контексте общего ужесточения внутренней политики РКП(б). 8 мая при Наркомате юстиции был создан VIII (позднее V) отдел по проведению в жизнь декрета об отделении Церкви от государства во главе с Петром Красиковым. Вскоре возникла система его местных органов при губернских советах. 10 июля V Всероссийский съезд советов принял Конституцию РСФСР, которая вводила ограничение политических прав в отношении служителей культа.

В ответ на определение Поместного Собора «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь», наметившее некоторые защитные действия, Совнарком 30 июля принял постановление «О набатном звоне». Согласно ему за участие в созыве населения набатом виновные предавались суду трибунала. 24 августа 1918 появился документ, разъяснявший многие спорные аспекты положения Церкви, — инструкция Наркомата юстиции о порядке проведения в жизнь прежнего декрета, еще более ужесточившая требования властей. На реализацию ее статей отводился явно недостаточный двухмесячный срок.[26] На практике процесс осуществления декрета затянулся во многих губерниях России до 1921.

Обеспокоенные медленной реализацией своих директив, наметившимся совместным противостоянием им представителей различных конфессий, к концу лета власти решили использовать карательные меры. В это же время обострение политической ситуации в стране в целом вызвало появление поста­новления о «красном терроре». Он самым непосредственным образом затронул духовенство, погибли сотни священников и монахов. В сентябре 1918 были ликвидированы братства приходских советов, закрыто большинство церковных органов печати, из-за противодействия властей прекратил свою дея­тельность Поместный Собор.[27]

Процесс подлинного обновления русского православия оказался прерван в самом начале. Продлись Собор в 1919, Русская Церковь, несомненно, продвигалась бы дальше по пути реформ, все больше приобретая черты живого динамичного организма. Октябрьский переворот, прекратив процесс возрождения Церкви, постепенно ликвидировав демократические преобразования ее жизни, и, дискредитировав саму идею реформаторства путем внедрения в 1920-е «об­новленчества», по сути, стал своеобразной религиозной «контрреволюцией».

Кроме того, основной идеолог преобразований — либеральная церковная ин­теллигенция, не принимая Октябрь, и в целом занимала все более консерватив­ные позиции. Ярко выраженная антирелигиозная направленность деятельности Совнаркома, тяжелейшие удары по Церкви, нанесенные уже в течение первого года после Октябрьской революции и серьезно поколебавшие многие ее устои, также стали одной из важнейших причин неудачи миротворческой функции Патриархии. Антицерковные акции сильнейшим образом отразились на сознании всех основных социальных слоев России и явились существенным фактором ужесточения гражданской войны.

В ответ на гонения, в своем самом резком послании Совнаркому от 26 октября 1918 Патриарх Тихон писал: «Вы разделили весь народ на враж­дующие между собой станы, ввергли его в небывалое по жестокости братоубий­ство… И не предвидится конца порожденной вами войне, так как вы стремитесь руками рабочих и крестьян поставить торжество призраку мировой революции». Через месяц — 24 ноября Патриарх был впервые арестован.[28]

Дальнейшее разрастание гражданской войны сопровождалось в начале 1919 новым ужесточением антирелигиозной политики РКП(б). Расчет строился на полном и недолгом отмирании Церкви и религии. Считалось, что их может достаточно быстро преодолеть «целенаправленная система воспитания» и «революционного воздействия», в том числе насильственного. Позднее в советской литературе этот период борьбы с Церковью получил название «бури и натиска». Подобные взгляды получили отражение в принятой в марте 1919 на VIII съезде РКП(б) программе партии. По существу в ней ставилась задача тотального наступления на религию, говорилось о грядущем «полном отмирании религиозных предрассудков».[29]

Для реализации намеченной цели вводились все новые ограничения религи­озной деятельности. 3 апреля 1919 Наркомат юстиции установил, что дозволенные добровольные денежные сборы верующих могут быть производимы «лишь на нужды определенного храма», хотя в тот период подобное требование являлось неосуществимым. Тяжелым ударом для Церкви стало запрещение в начале 1919 преподавание всех вероисповеданий детям до 18 лет.

Развернулось наступление на монастыри, хотя первоначально допускалось их существование при условии преобразования в трудовые артели и коммуны. С конца 1918 возобладала линия на закрытие обителей, до 1921 было национализировано более половины имевшихся в России монастырских комплексов — 722. Одним из самых сомнительных шагов органов советской власти в их религиозной политике стала широкомасштабная кампания по ликвидации святых мощей. Она никак не согласовывалась с принципами декрета об отделении и являлась грубым вмешательством во внутренние дела Церкви, попыткой регулировать каноны ее жизни и богослужебной практики. Первые подобные случаи относятся к лету 1918, а с весны 1919 они приобрели массовый характер. Эти акции были расценены как действенное средство антирелигиозной пропаганды и получили одобрение в Совнаркоме. 14 марта Наркомат юстиции принял постановление с указанием, что «вскрытие мощей… необходимо приветствовать».[30]

В то же время в руководстве РКП(б) не было единства в отношении рели­гиозной политики. Группа «непримиримых» считала, что все духовенство реакционно, и необходимо неослабно бороться с Церковью до ее полного уничто­жения. «Государственники» же полагали, что целесообразно произвести раскол в Патриархате, выделить «прогрессивную» часть духовенства и, предоставив ей определенные льготы, использовать в своих целях. Свое видение содержания и способов «церковной политики» имели Наркомат внутренних дел и Всероссийская чрезвычайная комиссия, практи­чески пытавшиеся развалить Патриархат изнутри еще с 1918. В годы гражданской войны было осуществлено несколько таких попыток — создание «Исполнительного комитета духовенства» в Москве, деятельность «Народной церкви» в Пензе, «илиодоровщина» в Царицыне. Однако все они закончились неудачей, подавляющая часть духовенства и верующих осталась верна Патриарху.

Политика же высшего церковного руководства в 1919-1920 претерпела определенные изменения. По мере превращения большевистской партии из небольшой организации в мощную силу, фактически правившую страной, Патриарх и его окружение начали использовать тактику сочетания признания новой власти с отстаиванием самостоятельности Церкви, опираясь на провозглашенный принцип отделения ее от государства. В послании от 8 октяб­ря 1919 Патриарх призвал духовенство «уклоняться от участия в политических партиях и выступлениях», подчиняться «велениям» советской власти.[31] Несмотря на все препятствия, Церкви в годы граж­данской войны удавалось сохранять многие свои структуры. Продолжали функционировать тысячи домовых храмов, действовали богословские учебные заведения, осуществлялась религиозная благотворительность, устраивались общегородские крестные ходы.

Естественно, не все духовенство придерживалось нейтральной линии. Не­большое число священников служило бойцами в Красной армии. Правая же часть активно проявляла себя на территориях, занятых белогвардейскими формированиями. В ходе войны отторгнутые от Патриархата епархии переходили на самоуправления, организуя местные центры. С ноября 1918 действовало Временное Высшее Духовное Управление в Сибири и Приуралье, такой же орган возник на юге России в мае 1919. Нередко они оказывались втянуты в политическую борьбу. В белых армиях служило военное духовенство — в войсках Колчака около 2 тыс., у Деникина — более 1 тыс., Врангеля — более 500. Значительная часть из них впоследствии оказалась в эмиграции.

Подобные факты, несмотря на то, что руководство Московского Патриархата старалось не провоцировать конфликтных ситуаций, служили питательной средой для новых антицерковных акций. В 1920 государственные органы в основном продолжа­ли придерживаться тактики вытеснения религии из всех сторон жизни. В соответствии с циркуляром Наркомата юстиции от 18 мая в РСФСР была проведена ликвидация почти всех епархиальных советов. К лету по стране в целом произвели 58 вскрытий мощей, и правительство решило полностью завершить эту кампанию. 29 июля Совнарком утвердил предложения Наркомата юстиции «О ликвидации мощей во всероссийском масштабе». Однако сохранившийся значительный авторитет Церкви помешал полному осу­ществлению задуманного плана. Через 8 месяцев секретный циркуляр Наркомата юстиции от 1 апреля 1921 фактически признал поражение в этом вопросе. К осени 1920 завершилась национализация церковного имущества. Согласно отчету VIII отдела Наркомата юстиции, к этому времени было изъято 7150 млн. руб., 828 тыс. десятин монастырской земли, 1112 доходных домов.[32]

Но подрыв материальной базы и административные гонения не приблизили поставленных целей. Первый период антирелигиозного наступления не принес тех результатов, на которые рассчитывали некоторые теоретики большевизма (например, Николай Бухарин). Большинство населения страны, несмотря ни на какие варварские методы по отлучению людей от Церкви, продолжало оставаться верующим. Патриархат также вышел из гражданской войны в своей основе несокрушенной.

Постепенно руководство РКП(б) пришло к пониманию необходимости из­менения тактики борьбы с Церковью, прекращения ее «военных приемов и методов». Акценты в этой борьбе начали смещаться в плоскость активизации пропагандистских усилий среди населения. Была проведена централизация соответствующей работы по партийной линии. С августа 1920 начал функционировать организованный отдел пропаганды и агитации ЦК РКП(б). 12 ноября Совнарком принял декрет о создании Главного политико-просвети­тельного комитета республики во главе с Надеждой Крупской. При губернских комитетах партии появились антирелигиозные семинары для подготовки квалифицированных про­пагандистов.[33] Вводившаяся в стране новая эконо­мическая политика (НЭП) значительно скорректировала позицию руководителей государства по данному вопросу. НЭП требовал сделать более терпимым отношение к религиозным организациям, особенно в деревне, подавляющая часть населения которой оставалась верующей. «Кавалерийская атака» на Церковь не удалась.

4. Кампания изъятия церковных ценностей и попытка проведения раскола Русской Церкви в 1922-1923

Центральным стержнем советской религиозной политики в годы НЭПа были периодически повторяющиеся попытки подчинить Православную Церковь, поставить ее под полный контроль, сделать в конечном итоге придатком госу­дарственного аппарата. Для достижения этой цели применяли любые средства. Назревавшее установление дипломатических отношений со странами Запада в перспективе требовало смягчения ситуации вокруг «религиозного вопроса». И в начале 1922 в результате дискуссий в ЦК РКП(б) и Совнаркоме пришли к выводу, чтобы руководство Православной Церковью в довольно сжатые сроки взяло бы в свои руки духовенство, абсолютно лояльное советской власти и правительству. А уже с этим духовенством и предполагалось на время нормали­зовать отношения.

В докладной записке Льва Троцкого от 30 марта, без возражений утвержденной Политбюро, была практически сформулирована вся тактическая и стратегическая программа деятельности партийного и государ­ственного руководства по отношению к обновленческому (сменовеховскому) духовенству, проведению раскола в Русской Церкви: «Если бы медленно определяющееся буржуазно-соглашательское сменовеховское крыло церкви развилось и укрепилось, то оно стало бы для социалистической революции гораздо опаснее церкви в ее нынешнем виде… Поэтому сменовеховское духовенство надлежит рассматривать, как опаснейшего врага завтрашнего дня. Сегодня же надо пова­лить контрреволюционную часть церковников, в руках коих фактическое управ­ление церковью. В этой борьбе мы должны опереться на сменовеховское духовенство».[34] Таким образом, власти изначально планировали использовать обновленцев в своих целях, явно переоценивая их возможности, а затем «выбросить» как «отработанный материал».

Ситуация, значительно облегчившая наступление на Церковь, сложилась вследствие страшного голода в Поволжье. В Политбюро ЦК РКП(б) некото­рое время шла борьба по вопросу отношения к духовенству. Рыков, Каме­нев, Калинин выступали против «решительных мер» к священнослужителям, на чем настаивал Троцкий (он был ответственным от Политбюро за проведение кампании по изъятию ценностей), Зиновьев, Бухарин и некото­рые другие. Ленин первоначально колебался. Однако первые спровоциро­ванные столкновения при конфискации ценностей дали повод перейти в наступление на «церковных мракобесов» и изменили расстановку сил, Ленин поддержал Троцкого и его сторонников.

В своем письме Молотову для членов Политбюро 19 марта 1922 Ленин писал: «…данный момент представляет из себя не только исключительно благоприятный, но и вообще единственный момент, когда мы можем 99-ю из 100 шансов на полный успех разбить неприятеля наголову… Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей… мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией и, не останавли­ваясь, перед подавлением какого угодно сопротивления». Ставилась и цель создания золотого запаса для нужд государства.[35]

После первых сообщений о голоде в Поволжье Православная Церковь сразу же откликнулась на это событие. Еще в августе 1921 она создала епархиальные и Всецерковный комитеты для оказания помощи голодающим. Но такая помощь значительно поднимала авторитет Церкви в глазах народа. Это не соответствовало намечавшимся планам. Решением правительства Всецерковный комитет был закрыт, собранные средства реквизированы. Однако голод неудержимо рос. И 9 декабря Президиум Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) постановил разрешить сборы религиозным управлениям и общинам, поручив Государственному комитету помощи голодающим (Помгол) войти в сношение с ними о форме сбора пожертвований. Вскоре Помгол предложил Церкви добровольно сдавать ценности, не имеющие богослужебного канонического значения. Патриарх дал согласие и 19 февраля выпустил послание: «разрешить приходским советам жертвовать не богослужебные предметы».[36]

Декрет ВЦИК 23 февраля о немедленной конфискации местными советами всех драгоценных предметов, «изъятие которых не может существенно затронуть интересы самого культа», имевший явно антицерковную направленность, был полной неожиданностью для духовенства. Позднее, на допросах, находившийся уже под арестом Патриарх подтвердил, что пока он вел переговоры с Помголом, «за его спиной» был выпущен декрет.[37]

На практике проводилась линия лишения Церкви наиболее почитаемых верующими святынь. В ответном послании Патриарха от 28 февраля насильственное изъятие называлось святотатством, религиозным общинам возбранялась передача священных предметов, но при этом они призывались к милосердию и щедрости в сборе иных средств. Так вспыхнул новый трагический конфликт Церкви с государством. В результате в 1922-1923 было физически уничтожено 8100 священников и монахов.[38]

Подводя итоги кампании по изъятию церковных ценностей, следует отме­тить, что надежды ЦК РКП(б) на легкое обогащение не оправдались. Расчеты относительно сотен миллионов или даже миллиардов золотых рублей оказались мифом. Несмотря на непрерывное подстегивание местных властей Троцким, лично заинтересованным в этой акции, так как определенная часть добытых сумм должна была пойти на нужды возглавляемой им Красной армии, во многих регионах операции проводились неохотно. Всего к ноябрю 1922 оказалось собрано, помимо 964 антикварных вещей, церковных ценностей на 4651 тыс. золотых рублей39, из которых на нужды голодающих пошла меньшая часть.

Но если первая цель антицерковной кампании в значительной мере достигну­та не была, то вторая первоначально увенчалась большим успехом. В мае 1922 началась «церковная революция», породившая раскол и смуту среди духовенства и верующих. Возникшее обновленческое движение по своему составу было очень неоднородным. Некоторая часть духовенства желала проведения назревших реформ церковной жизни, и поэтому пошла за обновленцами, не зная, первоначально, каких сторон коснется это реформаторство. Большинство же рядовых участников движения оказалось включено в него логикой развития событий. После ареста Патриарха Тихона и его вынужденного отказа 12 мая 1922 от руководства Церковью, обновленцы более года доминировали в церковной жизни страны.[40]

Во многих районах, в том числе в Петрограде, они первоначально встретили решительное сопротивление. 28 мая митрополит Вениамин (Казанский) в своем послании к пастве отлучил петроградских обновленцев от Церкви. Именно это стало основной причиной его ареста. 10 июня — 5 июля 1922 в Петрограде проходил судебный процесс над 86 священнослужителями и мирянами. Их обвиняли в организации сопротивления изъятию церковных ценностей. Наду­манность процесса была очевидна и все же четверых обвиняемых, в том числе митрополита Вениамина, расстреляли в ночь на 13 августа.[41]

Преобладающая часть прихожан была настроена к обновленцам враждебно, верующие оказывали всяческую поддержку тем священникам и архиереям, которые не подчинялись постановлениям обновленческого Высшего Церковного Управления. Занимавшие такую позицию иерархи переходили на самостоятельное «автокефальное» управление.

К концу 1922 при активной поддержке государства обновленцы все же смогли занять две трети из 30 тысяч действовавших в то время церквей. Пиком истории обновленчества стал их «II Поместный Собор», открывшийся 29 апреля 1923. 3 мая на нем было принято постановление, с негодованием воспринятое подавляющим большинством верующих, о лишении Патриарха Тихона сана и монашества и ликвидации Патриаршества в России. 8 мая делегация Собора была пропущена к находящемуся под домашним арестом Первосвятителю и передала приговор, но он ответил лишь, что не согласен ни по форме, ни по существу.

Обновленческий Собор узаконил равнозначность женатого и безбрачного епископата, второбрачие клириков, был введен новый григорианский календарь. Монастыри закрывались и превращались в трудовые коммуны и церковные приходы. В итоге проведенные Собором преобразования оказались относительно небольшими. Как видно из архивных документов, значительная часть делегатов сотрудничала с ГПУ, и это ведомство через них проводило желательные для него решения. А в каких-либо серьезных преобразованиях Церкви оно не было заинтересовано. Таким образом, обновленчество, по сути, являлось церковно-политическим движением.

Уже вскоре после обновленческого Собора ситуация кардинально изменилась. Желая избежать судебного процесса, который неминуемо нанес бы сильный удар по правосла­вию в целом и, стремясь сохранить верную традициям Церковь, 16 июня 1923 Патриарх Тихон подал заявление в Верховный Суд РСФСР с раскаяни­ем в своей прежней «антисоветской деятельности» и с просьбой об освобожде­нии из-под стражи. 19 июня комиссия при ЦК РКП(б) рассмотрела заявление и решила добиваться от него внесения в текст некоторых поправок. Под нажимом Патриарх согласился внести часть из них, конкретизировав свою «вину».

27 июня Первосвятитель был освобож­ден. Существенную роль в этом сыграла широкая кампания в странах Западной Европы с требованием освободить Патриарха, в тот период советское правительство было вынуждено считаться с ней. Уже в первом послании Первосвятителя к Церкви от 28 июня говорилось о неправомочности «Собора» 1923 и его решений. Вскоре число обновленческих приходов резко сократилось.[42]

5. Церковная жизнь в период новой экономической политики

С начала 1924 Патриарх Тихон стал добиваться приема у высших государствен­ных руководителей, чтобы донести до них озабоченность состоянием отношений Церкви и государства. Несмотря на противодействие ряда лиц в ЦК РКП(б) и Совнаркоме, в марте он сумел пробиться на беседу к Михаилу Калинину и Алексею Рыкову. Особенно благожелательно к нуждам Церкви отнесся председатель Совнаркома Рыков. Он обещал помочь в уменьшении налогов с храмов и духовенства, освобождении из ссылок, заключения ряда иерархов, уменьшить давление на религиозные организации со стороны властей.

В то время не ставилась задача расправиться с религией. Более того, установился, хотя и не надолго, период сравнительно спокойных отношений властей с церковными организациями, своеобразный «религиозный НЭП». Это было вызвано необходимостью обеспечить экономическую и политическую стабильность в стране, укрепить «смычки» города с деревней, преимущественно религиозной, наладить внешнеполитические связи. Инициатором и проводником более мягкого курса являлась группа сторонников Бухарина, некоторое время доминировавшая в партийном руководстве. Она считала возможным идти по ряду вопросов на сотрудничество с церковными организациями.[43]

21 марта ЦИК СССР принял специальное постановление о прекращении дела по обвинению в антисоветских преступлениях Патриарха Тихона. Суд над ним так и не состоялся. 25 августа при Председа­теле ВЦИК для рассмотрения дел и жалоб по религиозным вопросам был организован Секретариат по делам культов.

Патриарх не оставлял усилий к поиску возможностей для созыва Собора, образования церковного управления, признанного гражданской властью. 28 февраля 1925 он официально обратился в НКВД с ходатайством о регистра­ции Временного Синода до созыва Поместного Собора. В этом же свете, возможно, следует рассматривать и послание Патриарха к Церкви, подписанное в день его кончины 7 апреля и при опубликовании в газетах неправомерно получившее название «Завещание». В нем указывалось: «…не допуская никаких компромиссов или уступок в области веры, в гражданском отношении мы должны быть искренними по отношению к Советской власти и работе СССР на общее благо, сообразуя распорядок внешней церковной жизни и деятельности с новым государственным строем, осуждая сообщество с врагами Советской власти и явную или тайную агитацию против нее».[44]

Правда, подлинность этого документа многими представителями духовенства и верующих ставилась под сомнение. Смерть Патриарха явилась большой и невосполнимой утратой для Православной Церкви. 12 апреля 1925 он был торжественно захоронен в московском Донском монастыре. В тот же день 59 иерархов, прибывших на погребение Тихона, ознакомившись с завещанием Патриарха о Местоблюстителе, подписали заключение о вступлении в эту должность митрополита Крутицкого Петра (Полянского).[45]

Уже вскоре — 10 декабря 1925 он оказался арестован, и руководство Церковью перешло к Заместителю Патриаршего Местоблюстителя митрополиту Сер­гию (Страгородскому). Последний также подвергался арестам, но 27 марта 1927 г. был окончательно освобожден. 10 мая Заместитель Местоблюстителя послал ходатайство в НКВД о разрешении ему на управле­ние Церковью, а 18 мая созвал в Москве совещание епископов, на котором выступал с проектом организации Временного Патриаршего Священного Синода.

20 мая НКВД сообщил митр. Сергию, что «препятствий к деятельности этого органа впредь до утверждения его не встречается» (Синод был утвержден в августе). 25 мая 1927 состоялось официальное заседание Синода, в тот же день по епархиям было разослано постановление, в котором правящим архиереям предлагалось организовать при себе епархиальные советы и зарегистрировать их в местных органах власти. Так было положено начало работе по созданию на «законных основаниях» всей церковно-административной структуры Патриархата.46 Однако проведение Поместного Собора и выборы Патриарха власти в то время так и не разрешили.

29 июля митрополит Сергием совместно с членами Синода выпустил «Послание к пастырям и пастве» («Декларация 1927»), в которой, обращаясь ко всем верующим, заявлял: «Нам нужно не на словах, а на деле доказать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к Советской власти, могут быть не только равнодушные к Православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его… Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи».[47]

К весне 1927 политика ОГПУ по ликвидации единого центра Патриаршей Церкви была близка к успеху. Шан­тажируемый угрозой ареста всей православной иерархии, в обмен на «легализа­цию» Патриархата, митрополит Сергий согласился выполнить основные требования властей и, прежде всего, допустить их вмешательство в кадровую политику: проведение епископских хиротоний с согласия ОГПУ, перемещение архиереев по политическим мотивам.

Митрополит Сергий при всей своей дальновидности и осмотрительности ошибся в расчете на то, что его уступки позволят свернуть репрессии священно­служителей. Однако в свете событий последующего десятилетия, когда встал вопрос уже не о подчинении, а полном уничтожении православия в стране, компромиссная позиция Заместителя Местоблюстителя, позво­лившая хотя бы частично сохранить Церковь, представляется во многом оправданной. Но для значительной части духовенства и мирян она оказалась неприемлемой. В Церкви произошли новые разделения. Далеко не все верующие одобрили курс митрополита Сергия. В 1927-1928 появилось довольно значительное течение так называемых «непоминающих» (за богослужением Заместителя Местоблюстителя и государственные власти). Заканчивался период неопределенности, когда судьба русского православия еще находилась на распутье.

6. Новая волна гонений на Церковь в период «великого перелома» конца 1920-х – начале 1930-х годов

С рубежа 1928-1929 произошло существенное изменение всего курса политики по отношению к религиозным организациям в СССР. Период относи­тельно спокойных контактов с ними сменился длительной полосой крайне воин­ственного отношения к Церкви. Это было связано с принятием общего курса руководящей группы ЦК ВКП(б) во главе с Иосифом Сталиным на свертывание НЭПа, насильственную коллективизацию, обострение классовых от­ношений в городе и деревне. В период ликвидации нэпманов, кулачества власти обрушились и на Церковь, усматривая в ней инструмент эксплуататорских классов, охранителя старого. Следует отметить, что хотя высшие государственные органы в 1930-е и не ставили задачу полного иско­ренения религии в стране, некоторые влиятельные общественные организации («Союз воинствующих безбожников» — СВБ) эту цель преследовали.

Первые крупные вехи нового курса пришлись на весну 1929, 8 апреля ВЦИК и Совнарком РСФСР приняли закон «О религиозных объединениях», по которому вся жизнь последних окончательно ставилась под контроль государст­ва. В мае XIV Всероссийский съезд Советов изменил статью 4-й Конституции РСФСР — вместо «свободы религиозной и антирелигиозной пропаганды» те­перь дозволялась лишь «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». В июне на II съезде СВБ прозвучал лозунг — «борьба с религией есть борьба за социализм», говорилось о необходимости объявления «безбожной пятилетки».[48]

Прежде всего, в связи с разжиганием классовой борьбы в деревне была предрешена участь монашеских коммун, артелей и монашества в целом, как «социальных институтов, чуждых социалистическому образу жизни». С 1928 в СССР начала осуществляться массовая ликвидация приходских церквей. Если в 1927 в России было закрыто 134 молитвенных здания, то в 1928 — 542, а в 1929 — 1000.[49] Осенью 1929 в инструкции местным органам НКВД и совет­ским работникам указывалось на необходимость активизации борьбы на «рели­гиозном фронте».[50]

К весне 1930 ситуация в религиозном вопросе стала критической. Гонения властей вызывали массовые выступления в деревнях, кое-где происходили вооруженные столкновения с верующими. Все это самым неблагоприятным образом сказывалось на создании колхозов. Неудачи в колхозном движении вызвали появление известной статьи Иосифа Сталина «Головокружение от успехов», критиковавшей некоторые прежние методы. 19 февраля 1930 митрополит Сергий в письме уполномоченному по вопросам культов при Президиуме ВЦИК Петру Смидовичу обратил внимание последнего на недопустимость начала создания колхозов «со снятия колоколов» и закрытия храмов. Письмо было рассмотрено и официально признано, что епископы и священники порой «сами выходили на поле вместе с ударными бригадами».[51]

По просьбе митрополита Сергия с начала 1931 стал выходить «Журнал Московской Патриархии». 14 марта ЦК ВКП(б) было принято постановление «О борьбе с искривлениями в колхозном движении», осуждавшее перегибы в отношении религии.[52] Важной причиной временного смягчения политики по отношению к религиоз­ным организациям в СССР явилось послание Папы Римского Пия XI от 2 февраля 1930 с призывом к верующим всего мира о молитве за гонимую Русскую Церковь, существенно подрывавшее международный авторитет совет­ского правительства. Оно попыталось опровергнуть послание Папы и свернуло некоторые уже подготовленные антицерковные акции.

Отступление от «твердого курса» оказалось кратковременным. Уже с сере­дины 1931 религиозная политика в СССР вновь резко ужесточилась. Начала расти новая волна ликвидации церквей, органы власти в ряде регионов страны впервые поставили задачу полного «искоренения» действующих храмов.

Несмотря на все усилия, к середине 1932 стало ясно, что I «безбожная пятилетка» провалилась. В июле рабочий президиум Центрального Совета СВБ рассмотрел вопрос о составлении II пятилетнего плана без­божников. Состоявшаяся в начале года XVII конференция ВКП(б) определила контуры II народнохозяйственной пятилетки, основной задачей которой ставилось построение «бесклассового социалистического общества». Возникла идея ликвидировать капиталистические (а значит, как считалось, и религиозные) пережитки в сознании людей. СВБ поставил утопическую цель — порвать с религией в бесклассовом обществе.[53]

В 1933 усилия Комиссии по вопросам культов при ВЦИК оставаться в рамках законности слабели, и она все чаще отступала перед силами, открыто ставившими на административный диктат. Так в феврале Комиссия по настоянию ГПУ приняла постановление «О состоянии религиозных организаций» с призывом проводить решительную линию по сокращению возможного влияния служителей культов в массах трудящихся. В следующем месяце тяжелый удар по духовенству был нанесен при проведении паспортиза­ции населения в крупных городах страны. В Ленинграде, например, из 600 православных священнослужителей примерно 200 было отказано в паспортах, и они оказались вынуждены покинуть город. Во второй половине 1933, вскоре после запрещения во многих населенных пунктах колокольного звона, началась широкомасштабная кампания по снятию и переплавке колоколов с действующих церквей. Проводилась она по всей стране в соответствии с директивами Совнаркома, тщательный учет бронзы шел по линии ОГПУ.[54]

Достигнув к началу 1934 пика, гонения на Церковь затем постепенно ослабели. С весны вновь происходит определенное изменение отношения к религиозным организациям в СССР. В руководящих органах партии, в том числе в Политбюро ЦК ВКП(б) консолидируется умеренная группа во главе с Сергеем Кировым, недовольная многими левацкими перегибами в области внутренней политики. На отношение к Церкви повлияло не только некоторое общее смягчение внутренней политики, но и перемены на международной арене — установление дипломатических связей с США, приход в Германии к власти фашистов, а в более глобальном плане отказ по существу от концепции разжигания «мировой революции».

В этих условиях, видимо, начал вырабатываться план сотрудничества с Церковью в сфере внешней политики (осуществленный на практике только через 10 лет — в годы Великой Отечественной войны). Правда, предполагалось сохра­нить помимо Московского Патриархата и обновленчество, еще более углубив их противостояние, так как староцерковная иерархия не внушала властям особого доверия. 27 апреля 1934 Патриарший Синод при участии других архиереев присвоил митрополиту Сергию титул «Блаженнейший митрополит Московский и Коломенский», т.е. с разрешения властей, возвел его на Патриаршую кафедру.[55]

7. Разгром Церкви в период «большого террора» конца 1930-х годов

Вторая небольшая «оттепель» в отношениях Церкви и государства оказалась еще более кратковременной, чем в 1930-1931. В декабре 1934 был убит 1-й секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) Сергей Киров. Его гибель использовали для нагнетания широкомасштабной кампании репрессий и террора. Она затронула все слои населения, однако особенно пострадали духовенство и верующие. Гонения на церковные организации в 1935-1938 шли по нарастающей. Требовались все новые жертвы для обоснования концепции Сталина об обострении классовой борьбы в обществе по мере строительства социализма. И Церкви отводилось место только в лагере против­ников этого строительства. В 1937 председатель Центрального Совета СВБ Емельян Ярославский заявлял, что «религиозные организации — единственные легальные реакционные вражеские организации».[56]

В конце 1930-х общественное мнение уже обрабатывали таким образом, чтобы создать представление о подготовке в стране широкого заговора духовенства, руководимого зарубежными центрами и направленного на свержение советской власти. Для этого органами НКВД выстраивалась версия, что подобные шпионско-диверсионные организации действуют во многих областях СССР.[57] Фактически встал вопрос о самом существовании Церкви в стране.

Летом 1935 власти запретили «Журнал Московской Патриархии», прекратил существование Священный Синод. В конце 1935 возобновились массовые аресты духовенства, активных мирян. Особенного размаха они достигли в 1937. Руководство антирелигиозной кампанией возглавлял лично нарком внутренних дел Николай Ежов. По стране прокатилась волна судебных процессов над священнослужителями по обвинению их в шпионаже и террористической деятельности. К 1938 церковная организация оказалась в основном разгромлена.

Только в 1937 было закрыто более 8 тысяч церквей, ликвидировано 70 епархий и викариатств, расстреляно около 60 архиереев. В ноябре 1995 председатель Комиссии при президенте по реабилитации жертв политических репрессий Анатолий Яковлев привел данные: за годы советской власти в СССР были уничтожены 200 тысяч священнослужителей, еще полмиллиона подверглись репрессиям.[58] Но эта информация явно неточна, хотя она касается представи­телей всех конфессий. В указанную цифру включены, вероятно, и православные церковнослужители: псаломщики, дьячки, сторожа храмов, а также миря­не, проходившие по церковным делам. Наиболее точными представляются под­счеты Комиссии по реабилитации Московского Патриархата — 350 тыс. репрессированных за веру к 1941 (в том числе не менее 140 тыс. священно­служителей). Из них 150 тыс. было арестовано в 1937 (80 тыс. расстреляно). Последняя цифра почти совпала с данными, указанными Яковлевым — за 1937-1938 репрессировано 165,2 тыс., в том числе 106,8 тыс. расстреляно.[59]

К осени 1938 антирелигиозная политика государственных орга­нов достигла пика своего развития. 7 октября Президиум Верховного Совета РСФСР постановил отменить положение о комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов. Это означало уничтожение самой возможности контакта Церкви и государства. К тому времени в среде партийного и советского актива получило распространение мнение о необходимости полной ликвидации законодательства о культах и в частности постановления «О религиозных объединениях» 1929. С таким предложением к Иосифу Сталину обращался, в частности секретарь ЦК ВКП(б) Георгий Маленков. Выдвигалось и требование «покончить с органами управления церковников, с церковной иерархией».[60]

Однако разгром церковной организации не привел к желательным для советских властей результатам. С уничтожением большей части духовенства не ис­чезла потребность огромного количества людей в вере, она лишь принимала другие формы. Наглядно показали истинную ситуа­цию в стране результата переписи 1937, включавшей вопрос о рели­гии. Из 98 412 тыс. опрошенных 55 278 тыс. (56, 17%) заявили о своей вере в Бога.[61] Неудача планов искоренения религии становилась все более очевидной. И уже в конце 1938 появились первые симптомы намечавшегося нового изменения курса государственной политики по отношению к религиозным организа­циям в СССР.

8. Возрождение церковной жизни в годы Второй мировой войны

В 1939 закончился десятилетний период открытого наступления на Церковь. Причины этой перемены были как внутренними, так и между­народными: репрессивные акции не помогли снизить относительно высо­кую религиозность населения СССР: росло количество тайных богослу­жений, недовольство людей закрытием храмов; надвигавшаяся война требовала национального единства вместо атмосферы внутригражданской борьбы, провоцируемой нападками на верующих; появилась заинте­ресованность в использовании Московского Патриархата для распространения советс­кого влияния на православных жителей присоединенных к СССР в 1939-1940 территорий (Бессарабия, Прибалтика, Западная Украина и Белоруссия). Положение Русской Церкви временно улуч­шилось, появилась возможность совершать архиерейские хиротонии, замешать пустующие кафедры на новых территориях страны.

К началу Великой Отечественной войны отношения между государством и религиозными организациями в СССР были далеки от нормальных. Множество запретов опутывало Русскую Церковь со всех сторон, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях, отсутствовали монастыри, духовные учебные заведения. На всей основной территории Советского Союза (не учитывая присоединенных в 1939-1940 республик) к этому времени имелось лишь около 350 православных храмов и два правящих архиерея: Патриарший Местоблюститель Сергий (Страгородский) и митрополит Ленинградский Алексий (Симанский).

Начавшаяся 22 июня 1941 война коренным образом изменила весь привычный уклад жизни в стране. Не могло не измениться и положение Церкви, отношение к ней советского го­сударства. Уже первые слова обращения Сталина к народу 3 июля: «Дорогие соотечественники! Братья и сестры!» были подсказа­ны не марксистско-ленинской идеологией, а скорее церковной пропове­дью. Ре­альная действительность заставляла Сталина, руководство ВКП(б) начать пересмотр своей религиозной политики, перейти к диалогу во имя единства верующих и атеистов в борьбе с общим врагом России.

Впрочем, первоначально изменения были небольшие. Митрополи­там Сергию, Алексию и экзарху Украины Николаю (Ярушевичу) не препятствовали распространять свои патриотические воззвания. Полностью прекратилась антирелигиозная пропаганда, была свер­нута деятельность «Союза воинствующих безбожников». К октябрю 1941 были закрыты все анти­религиозные периодические издания.

В первые месяцы войны еще проводились репрессии священ­нослужителей, но с середины 1942 аресты клириков Московского Патриархата почти прекратились. Более того, из лагерей освободили десятки священнослужителей, в том числе к сентябрю 1943 11 архиереев. Постепенно начали возрождаться епископские кафедры. Появились первые случаи восстановле­ния закрытых храмов. Религиозные центры СССР признали де-факто, им снова разрешили устанавливать связи с заграничными церковными организациями, в определенных рамках заниматься пропагандой и благотворительной деятельностью. В це­лом эти изменения соответствовали курсу, наметившемуся в 1939 в связи с отказом от массированного наступления на Церковь. Для него было характерно вынужденное допущение значительной активизации церковной деятельности без серьезных уступок, закрепленных законодательно.

Осень 1941 была очень тяжелым временем для страны. Фронт приблизился к Москве, и 7 октября, по указанию центральных властей Московский гориспол­ком принял решение об эвакуации из столицы руководителей основных религиозных организаций СССР. Эту, по существу, принудительную эвакуацию провели 14 октября. По мнению некоторых историков церковное руководство отправили в тыл с целью не допустить возможности захвата его германскими войсками в случае падения Москвы и использования фашистами в пропагандист­ских целях.[62]

Эвакуация была проведена в Ульяновск, здесь с октября 1941 до конца лета 1943 проживал Патриарший Ме­стоблюститель вместе с сотрудниками своей канцелярии. Был эвакуирован из Москвы и митрополит Николай (Ярушевич), но уже в ноябре 1941 ему разрешили вернуться в столицу. Экзарх Укра­ины стал заместителем митрополита Сергия. Он сразу же начал активно сотрудничать с властями в организации пропаганды за границей, и вскоре был включен в качестве представителя Патриархата в различ­ные государственные и международные организации.

В начале 1942 было разрешено в пропагандистских целях воз­обновить издательскую деятельность Русской Православной Церкви. 10 марта народный комиссар внутренних дел Лаврентий Берия предложил Сталину силами Московской Патриархии подготовить книгу-альбом, разоблачающую действия фашистов. Вскоре Политбюро ЦК ВКП(б) приняло секретное решение о публикации этого издания. Предисловие к книге «Правда о религии в России» написал Патриарший Местоблю­ститель, уже летом она вышла из печати. Книга была издана тиражом 50 тыс. экземпля­ров, одновременно на нескольких языках и распространялась в США, Великобритании, Швеции, на Ближнем Востоке и за линией фронта.[63]

Московский Патриархат с самого начала войны занял ярко выраженную антифашистскую позицию, много сделала для укрепления патриотических чувств народных масс. Всего Русская Церковь внесла в фонд обороны более 300 млн. рублей, на ее средства были построены: танковая колонна «Димитрий Донской», эскадрилья «Александр Невский» и т.д. К лету 1942, когда стала очевидной политическая значимость церковного вопроса, сложилась система сбора информации о деятель­ности религиозных организаций на оккупированной территории и в пределах СССР. Основным информатором правительственных и пар­тийных органов стал Наркомат внутренних дел.[64]

5 января 1943 Патриарший Местоблюститель предпринял важ­ный шаг на пути к фактической легализации Церкви, использовав сбо­ры на оборону страны. Он послал Сталину телеграмму, прося его разрешения на открытие Патриархией банковского счета, куда вноси­лись бы все деньги, пожертвованные на нужды войны в храмах СССР. 5 февраля председатель Совнаркома дал свое письменное согласие и поблагодарил Русскую Церковь за ее труды. Получив разре­шение открыть банковский счет, Патриархия приобрела урезанный статус юридического лица.[65]

В начале 1943 Сталин и его ближайшее окружение пришли к окончательному решению о необходимости приступить к нормали­зации государственно-церковных отношений. На него повлияла целая группа внутренних и внешнеполитических факторов. Одной из причин была активная патриотическая деятельность большин­ства духовенства и мирян. За полтора года войны Церковь показала свою силу в борьбе против фашизма, сумела во многом расширить и упрочить влияние в стране.

Определенное значение имело обращение в ходе войны к русским национальным патриотическим традициям. Идеологическая работа приобрела совершенно иные, чем прежде черты. Этот по­ворот осуществлялся во всех областях — от куль­турно-исторической до религиозной. В процессе завершения перехода от интернационального к национально-патриотическому курсу Русской Церкви отводилась роль катализатора и цементирующего компонента. В ней снова увидели опору государственности и патриотизма. Уже 7 ноября 1941 Сталин включил в свою речь во время военного парада на Красной площади наряду с именами Козьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова и Михаила Кутузова имена святых князей Александра Невского и Димитрия Донского. В кинохронике начали показывать немыслимые прежде кадры: в освобожден­ных городах жители с иконами встречают советских солдат, и неко­торые из бойцов, осеняя себя крестным знамением, прикладываются к иконам; освящается танковая колонна, построенная на пожертвования верующих.[66]

Помимо обращения к патриотическим традициям советское руководство стремилось нейтрализовать воздействие гитлеровской пропаганды, представлявшей Германию защитницей христианства в России. В конце 1942 – начале 1943 были освобождены некоторые края и области на юге РСФСР, и Московский Патриархат понадобился для введения в контролируемое русло стихийно возродившейся церковной жизни на подвергшихся оккупации территориях. Уже вскоре на эти земли было направлено до 50% начавшего быстро расти епископата.

Существенным образом влияли и отношения с союзниками – США и Великобританией. Сталин действовал по зара­нее разработанному плану, в котором с стал уделять Церкви значительное внимание для придания собственному режиму власти видимости демократического, веротерпимого государства. В его расчетах Московскому Патриархату отводилась существенная роль в налаживании контактов с религиозными кругами на Балканах, Ближнем Востоке, в Северной Африке, уста­новлении связей с влиятельными течениями в Англии, США, способными оказать воздействие на правительство. Шаги Сталина навстречу Церкви вызвали симпатию в этих странах.

Однако даже от­ношения с союзниками по антигитлеровской коалиции были не главными. Внешнеполитические планы «вождя народов» были более глобальными. С весны 1943, когда исход войны стал ясен, он начал размышлять о будущем послевоенном переделе мира, разраба­тывать планы создания мировой державы. В этих имперских замыслах Церкви отводилась не маловажная роль. 5 июня 1943 Сталин подписал секретное постановление Государственного комитета обороны «Об утверждении мероприятий по улучшению работы разведовательных органов СССР», в котором религиозные организации впервые были отнесены к категории интересов советской разведки.[67] Изменение государственно-церковных отношений можно рассматривать как негласное признание «вождем народов» своей крупной политической ошибки. Но Сталин руководствовался, прежде всего, прагматическими расчетами, в свете которых все идеологические и т.п. аргументы отходили на задний план.

Весной – летом 1943 в руководстве страны обсуждался вопрос о том, какому органу поручить проведение новой религиозной полити­ки. На первом этапе было решено оставить это право за созданным в апреле Наркоматом государственной безопасности (НКГБ). Но скоро ста­ло ясно, что ему данное направление деятельности явно не удается (сказывались традиции 1930-х). И среди религиозных организа­ций он воспринимался как наследник их гонителей – ГПУ и НКВД. В результате возобладало мнение, что при Совнаркоме следует образовать специ­альный орган, который осуществлял бы связь правительства с Русской Церковью. Тогда же родилась идея встречи Сталина с ее иерарха­ми.[68]

Конкретный момент для намеченной встречи — первые числа сен­тября — был выбран неслучайно. В начале осени 1943 подгота­вливалась Тегеранская конференция, на которую возлагались боль­шие надежды, связанные с открытием Второго фронта. Для оказания воздействия на союзников было реше­но использовать влияние Англиканской Церкви, руководство которой уже обращалось с просьбой разрешить визит своей делегации в Москву. Встреча делегации с русскими иерархами во главе с Патриар­хом отвела бы многие обвинения СССР за религиозные преследования. Инициатива государства встретила ответную положительную реак­цию Церкви. Окончательное «примирение» с властью далось церковной иерархии ценой компромиссов, болезненных для ре­лигиозного сознания, В частности, это касалось участия в кампании прославления Сталина, а также содействия осуществлению планов имперской внешней политики. Правда, в годы войны международная деятельность Московского Патриархата в основном носила антифашистский характер.

В конце августа 1943 власти разрешили возвращение митрополита Сер­гия из эвакуации, о чем он уже неоднократно просил сам. Важнейшей вехой новой религиозной политики стало 4 сентября 1943. Днем на даче у Сталина прошло совещание на котором был обсужден новый курс государственной религиозной политики. Вечером же состоялся официальный прием в Кремле Иосифом Сталиным и Вячеславом Молотовым митрополитов Сергия (Страгородского), Алексия (Симанского) и Николая (Ярушевича). Во время встречи иерархам было сказано, что со стороны правительства нет возражений против желания Церкви избрать на Соборе епископов Патриарха и создать Синод, причем Сталин настоял на созыве Собора через три — четыре дня. Кроме того, было дано разрешение на открытие Духовных Академий и училищ, дополнительных приходов в епархиях, выпуск ежемесячного церковного журнала.[69]

Вскоре после за­вершения встречи митрополит Сергий передал властям список на 26 священно­служителей, находившихся в заключении. Однако почти все из них к тому времени уже были расстреляны или погибли в лагерях ОГПУ — НКВД. В конечном итоге освобождена была очень небольшая часть томившихся в тюрьмах и лагерях священнослужителей.

Здесь, как и во многом другом, надежды Московского Патриархата не оправда­лись, ряд обещаний выполнен не был. Для Сталина ока­залось важным, прежде всего, создать видимость благополучия в ре­лигиозном вопросе, а за этой ширмой поставить Церковь под жесткий контроль. Для осуществления контролирующей роли по постановлению Совнаркома от 14 сентября был создан специальный орган — Совет по делам Русской православной церкви при правительстве СССР во главе с полковни­ком госбезопасности Григорием Карповым.[70] И вплоть до середины 1950-х этот Совет находился под опекой, прежде всего, всемогущих тогда органов госбезопасности.

Решение ключевых проблем государственной религиозной полити­ки Сталин оставил за собой. Менее важными вопросами в пра­вительстве занимались Молотов, а с 1946 Ворошилов, в ЦК ВКП(б) — поочередно Маленков и Жданов. Самостоя­тельная роль руководимого Карповым Совета на первых порах бы­ла не слишком значительной. В то же время надо отметить, что относительная внутренняя самостоятельность Церкви в годы войны и первое по­слевоенное десятилетие была гораздо большей, чем в последующие периоды. В данных осенью 1943 Сталиным устных указаниях Карпову говорилось: «…Совету не предста­влять собой бывшего обер-прокурора, не делать прямого вмешатель­ства в административную, каноническую и догматическую жизнь цер­кви и своей деятельностью подчеркивать самостоятельность церкви».[71]

Конечно, самостоятельность Патриархата была сильно ограни­ченной, но все же в тот период она касалась и комплектования кадров духовенства. Государственные органы еще не видели необходимости в проведении специальной кадровой политики, осуществлении отбора лояльных священнослужителей среднего и низшего звеньев. Служба госбезопасности и так могла без соблюдения какой-либо законности аресто­вать почти любого нежелательного священника или архиерея.

Глубокие изменения в жизни Русской Церкви на­чались сразу же после встречи в Кремле. Уже 8 сентября в Моск­ве состоялся Собор епископов, на котором 19 иерархов единоглас­но избрали Патриархом Московским и всея Руси Владыку Сергия. Со­бор также обратился к христианам всего мира с призывом объединиться для окончательной победы над фашизмом. 12 сентября 1943 про­изошла интронизация Патриарха. Через неделю Патриарх Сергий приветство­вал прибывшую из Великобритании делегацию Англиканской Церкви во главе с архиепископом Йоркским Кириллом Гарбеттом.[72] Правительство СССР также разрешило возобновление церковной из­дательской деятельности, духовного образования, открытие сотен храмов. Были внесены соответствующие изменения в законодательные акты.

После смерти Патриарха Сергия (15 мая 1944) 21-23 ноября 1944 в Москве состоялся Собор епископов, на котором был определен порядок избрания Патриарха и выдвинут единственный кандидат – митрополит Ленинградский Алексий (Симанский). 31 января 1945 в Москве начал свою работу Поместный Собор Русской Церкви, на который были впервые приглашены православные Патриархи и их представители из Румы­нии, Болгарии, Сербии, стран Ближнего Востока, зарубежные русские иерархи. Собор стал единственным, исключая военные, правительствен­ные совещания, собранием такого масштаба в годы войны. Патриархом единогласно был избран митрополит Алек­сий (Симанский), интронизация которого состоялась 4 февраля 1945. В тяжелейших условиях Церковь сумела высто­ять и вновь начала возрождаться во времена тяжелых для всего рус­ского народа испытаний. К концу войны было восстановлено большинство архиерейских кафедр, воссозданы Епархиальные управления, функцио­нировали богословские курсы, количество действующих храмов превы­шало 10200, в то время как в 1941 их насчитывалось 3732.[73]

В этот же период прекратили существование болезненные для Русской Церкви обновленческий и григорианский расколы. Возросшие в годы войны авторитет, нравственная мощь, организационное укрепление Московс­кого Патриархата, а также изменение отношения государства к ней способ­ствовали изживанию этих расколов «слева», во многом организованных в 1920-е самими властями. Остатки обновленчества прекратили существование в 1946 после смерти руководителя движения «митрополита» Александра Введенского.

В 1945 — 1948 правительство сделало ряд существенных уступок в пользу Церкви, причем некоторые из них нару­шали не отмененный закон 1929 о религиозных объединениях — предоставление последним юридического лица с ограниченными права­ми, значительное расширение прав настоятелей приходов, разрешение хозяйственной деятельности. Правда, и в указанное время религи­озной политике государства недоставало последовательности. Из­менения охватили не все существовавшие в СССР вероисповедания, по-разному проявлялись в союзных республиках.

Московский Патриархат с окончанием войны всячески пыталась упрочить свое положение. Всего за 1944-1947 в Совет по делам Русской православной церкви поступило 20689 коллективных заявлений об открытии 5998 церквей, из которых было открыто 1270. Начали функционировать 2 Духовные академии и 8 Духовных семинарий. Уступки властей в значительной степени объяснялись заинтере­сованностью государства в тех или иных международных акциях Патри­архата и зачастую предшествовали им.

9. Развитие церковной жизни в конце 1940-х – 1950-х годах

Осенью 1948 произошел перелом, государственные органы избра­ли новую тактику: вместо жесткого контроля над допущенным расшире­нием влияния Церкви — повсеместное вытеснение ее на периферию обще­ственной жизни при сохранении внешне ровных отношений. С сентября 1948 до 1954 ни один новый храм открыт не был, более того, проис­ходило массовое изъятие церковных зданий для переоборудования их под клубы. Здесь сказались не только внешнеполитические обстоятельства, но и начало курса на общее ужесточение репрессий против всякого инако­мыслия. Большая часть партийно-советского актива сохраняла привер­женность антирелигиозным стереотипам в идеологической работе: линия на потепление государственно-церковных отношений воспринималась ими как вредная для ВКП(б).

Середина 1950-х стала для Московского Патриархата относительно благоприятным временем, хотя начало этого этапа предвещало для нее мало хорошего. В государственном и партийном аппарате началась пере­ориентация в отношении к религиозному вопросу. Если для Иосифа Стали­на (смерть которого в 1953 была отмечена тысячами панихид в храмах страны) и Вячеслава Молотова в церковной политике не требовалось санкции органов ВКП(б) и в контактах с Патриархией они подчеркнуто выступали от имени советского государства, то с 1953 вопросы этой политики постепенно перемещались в сферу партийного влияния и увязывались с целями и задачами атеистической работы.

В руководстве КПСС выяви­лось два подхода к проблемам Церкви — антирелигиозный и «государ­ственный» (рассматривания Патриархии как своеобразной части общей системы управления страной). Почти все 1950-е между сторонниками этих различных подходов шла борьба с переменным успехом. Прави­тельство же все более дистанцировалось от проблем религиозной сферы, выражая готовность выполнять указания той части партийной элиты, которая одержит победу в споре о церковной политике. И все же 1955-1957 стали наиболее благоприятными для Московского Патриархата после 1947, он вновь заметно укрепила свои позиции.

Развернув­шийся в это время процесс либерализации, развенчания сталинизма, рас­ширения возможностей духовной жизни позитивно сказался и на поло­жении Церкви. Были освобождены сотни находившихся в тюрьмах и лагерях священнослужителей, в 1955-1956 было открыто 65 новых храмов, с 705 до 1680 человек увеличилось число учащихся Духовных школ, в 1956 впервые за всю историю СССР власти разрешили напечатать Библию и т.д.[74] Однако уже после июньского 1957 пленума ЦК КПСС расстановка политических сил в стране стала меняться не в пользу Церкви. Ведь «государственный» подход отстаивали в основном бывшие ближайшие соратники Сталина – Вячеслав Молотов, Георгий Маленков, Климент Ворошилов. Число сторонников жесткой линии в религиозном воп­росе в руководстве коммунистической партии явно преобладало, и к 1958 они смогли одержать победу.

10. Последняя – «хрущевская» волна гонений на Церковь в 1958-1964 годах

1958-1964 стали одним из самых тяжелых периодов государ­ственно-церковных отношений в СССР — временем последних попыток советского руководства радикально, в кратчайшие сроки решить «рели­гиозную проблему» в стране. В партийных верхах зрели убеждения в возможности построения в скором будущем коммунистического обще­ства. Считалось, что коммунистическая идеология жизнеспособна, еще далеко не исчерпала своих потенций и теперь, очистившись от сталинс­кого наследия, проявит их. А раз она, несомненно, победит, то в каких-либо альтернативах, в том числе религиозной, необходимости нет.

Важным побудительным мотивом смены курса государ­ственной религиозной политики явилась тревога в верхних эшелонах власти в связи с русским «религиозным возрождением». Этот процесс вновь начал разворачиваться в середине 1950-х. Связанное с крити­кой сталинизма частичное развенчание прежних идеалов, подрыв авто­ритета КПСС, идеологизация общества породили у части населения страны желание заняться поисками иной веры с ценностями, противоположны­ми материализму. В начале нового наступления на Церковь в полной мере проявилось и давление окрепшего партийного аппарата, большей частью настроенного резко антирелигиозно. Если в 1943, 1948 и отчасти в 1953-1954 основная роль в изменении характера государственно-церков­ных отношений принадлежала внешнеполитическим факторам, то в 1958 уже доминировали внутренние причины. С этого времени ре­лигиозная политика стала в значительной мере определяться понимани­ем роли и места атеизма в системе идеологической работы КПСС.

В конце 1950-х – начале 1960-х основными направлениями государственного давления на деятельность Церкви были: 1. резкое сокращение количе­ства приходов и монастырей; 2. подрыв их материально-финансовой базы; 3. ликвидация духовных учебных заведений; 4. изменение положения об управлении Церковью, жесткий контроль над ка­дровой политикой Патриархии; 5. давление на различные кате­гории верующих, вплоть до полного запрещения некоторым из них (подростки, военнослужащие и т.д.) посещать храмы.

В СССР уже имелся опыт довоенных антирелигиозных кампаний. Он был учтен при переходе в очередное открытое наступ­ление на религию, но уже на новой идеологической основе и в других политических условиях. Больше внимания стало уделяться пропагандистской, атеистической работе, причем в ней ярче проявлялось стремле­ние к научному подходу. Кроме того, вводились элементы новой обрядности, к антирелигиоз­ной агитации активно привлекали ренегатов — отрекшихся от сана священников (всего около 200), что почти отсутствовало в 1930-е. Однако с самого начала было ясно, что достичь отмирания ре­лигии без государственного вмешательства в жизнедеятель­ность Церкви невозможно. По сравнению с 1930-ми набор административно-репрессивных методов воздействия был гораздо бо­лее ограниченным. От администрирования не отказались, но те­перь появилась новая политика разложения Церкви «изнутри», проведение ограничительных мероприятий по возможности самим Московским Патриархатом. Впервые начала осуществлять­ся целенаправленная кадровая селекция духовенства, проис­ходило вмешательство в богослужебную практику, попрание канони­ческих принципов церковной жизни. Контроль за церковной дея­тельностью достиг максимальных размеров. Это обеспечивалось суще­ствованием Совета по делам Русской православной церкви, во многом управлявшего Московской Патриархией, через который можно бы­ло действовать под маской законности. Органы госбезопасности, все­могущие в 1930-е, предпочитали добиваться своих целей опосредованно.

На антицерковную политику сильное влияние ока­зывало и международное положение СССР. Советское государство воз­главляло лагерь стран социализма, входило в ООН, и его руководство было вынуждено считаться с мировым общественным мнением. Поэтому большее значение придавалось идеологическому камуфляжу ан­тирелигиозных акций. Завеса «хрущевской либерализации» долго позволяла держать в заблуждении мировую общественность. Но, в конце концов, к середине 1960-х голословно отрицать гонения на веру стало невозможно. Кроме того, междуна­родная ситуация в 1960-х складывалась так, что государство не могло обойтись без Русской Церкви в решении ряда внеш­неполитических вопросов. И это также приходилось учитывать при планировании антирелигиозных кампаний.

В июле 1961 г. по инициативе советского руководства был проведен первый после долгого перерыва Архиерейский Собор. В условиях нараставших гонений Патриарху Алексию пришлось пойти на изменения «Положения об управлении Русской Православной Церковью». Суть навязанной руководству Московского Патриархата «церковной реформы» заключалась в отстранении священнослужителей от руководства приходами. Роль главы общины переходила от настоятеля к исполнительному орга­ну – приходскому совету. «Реформа» во многом разрушила традици­онное управление Церковью, ее организация юридически расчленялась. 18 июля Собор утвердил навязанные ему изменения, а также принял решение о вступ­лении во Всемирный Совет Церквей и одобрил участие во Всемирном общехристианском конгрессе в защиту мира.[75]

Важным этапом кампании гонений на Церковь стал состоявшийся в октябре 1961 XXII съезд партии. Он значительно расширил ан­тирелигиозное наступление принятием Программы КПСС, про­возгласившей построение коммунизма в основном за 20 лет. Во всех своих докладах и выступлениях на съезде 1-й секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев ак­туализировал задачи борьбы с религией. В казав­шееся таким близким коммунистическое общество Церковь никак не вписывалась. Фак­тически впервые в СССР ставилась цель полностью ликвидировать религиозные организации. Известно печально знаменитое обещание Хрущева как музейную редкость показать по телевидению «последнего совет­ского попа».[76]

Своеобразный аспект антирелигиозной кампании обнаружился в феврале 1962 на Всесоюзной конференции по научно-атеистиче­ской пропаганде. На ней господствовало мнение, что «религиозные обычаи и традиции следует вытеснять новыми праздниками и риту­алами для удовлетворения эстетических и эмоциональных потребно­стей верующих». 25 августа 1962 соответствующее решение приняло бюро ЦК КПСС по РСФСР. Фактически это означало возрождение среди советских атеистов замаскированных идей богостроительства 1920-х. В печати начали появляться предложения о введении псев­дорелигиозных ритуалов, которые бы при помощи определенных сим­волов устанавливали мистическую связь людей с обещанным комму­нистическим обществом будущего. Заявлялось, что будут построены специальные храмы с символическими украшениями, прославляющи­ми коммунизм как высшее достижение человеческого ума. С конца 1950-х вводились торжественные ритуалы бракосочетания, регистрации рождения ребенка, вручения паспортов подросткам, «гра­жданские панихиды». Однако они быстро превратились в казенные, скучные мероприятия.

После временной «передышки», в 1964 начался, вероятно, самый ожесточенный этап наступления на Церковь в СССР. Намеченный срок по­строения коммунизма приближался, а заметного прогресса с преодоле­нием «религиозных пережитков» не наблюдалось. В июне 1963 состоялся пленум ЦК КПСС, целиком посвященный зада­чам идеологической работы партии. С докладом выступил секретарь ЦК Леонид Ильичев, заявивший, что «религиозный опиум» — одна из крайних форм буржуазной идеологии, главный противник на­учного мировоззрения и необходимо нанести удар по «пережиткам прошлого». Пленум обязал все партийные и советские организации добиваться быстрейшего освобождения советских людей от них. Вну­триполитическое положение в стране в тот период было сложным, и часть руководства КПСС решила переключить внимание партии и народа на борьбу с «враждебными элементами».

По указанию Хру­щева Идеологической комиссии при ЦК КПСС были приняты грандиозные «Мероприятия по усиле­нию атеистического воспитания населения». Оформленные 2 января 1964 как постановление ЦК, эти мероприятия стали «государствен­ным планом преодоления религиозного сознания масс». Документ имел характер тотального наступления на Церковь. В своей программной статье в январском номере журнала «Коммунист» Ильичев еще бо­лее усилил зловещий смысл постановления. Перед партийными орга­низациями фактически ставилась утопическая задача через 12-17 лет в соответствии с Программой КПСС полностью освободить сознание людей от религиозных предрассудков.

Антирелигиозная истерия захлестнула страну. В вузах в качестве обязательного или факультативного курса были введены «Основы на­учного атеизма», значительно усилилась антицерковная направлен­ность школьных программ, появился Институт научного атеизма. Как обычно, в первых ря­дах безбожников шел комсомол, в июле 1964 ЦК ВЛКСМ предлагал пар­тийному руководству запретить любую деятельность церковников по приобщению к религии детей и подростков, установив за нее уголовную ответственность. Во главе этой кампании стоял идеологический отдел ЦК КПСС, и у некоторых его работников появилась идея создать сектор по делам атеизма и религии, то есть специальный партийный орган, который бы добивал Церковь.

Государственная церков­ная политика шла за линией КПСС в области идеологии, повторяя ее коле­бания. Указания ЦК и его отделов стали определяющими в работе Совета по делам Русской православной церкви, которому теперь отводилась роль инструмента для воплоще­ния в жизнь идеологических установок партии. Правда, руководители Сове­та Григорий Карпов, а затем со временем и Владимир Куроедов, каждый в меру обсто­ятельств и личных качеств вели линию против тотального наступления на религию. Этап 1958-1964 оказался очень тяжелым для Церкви: были закрыты 5540 храмов из 13414, ликвидиро­ваны 5 семинарий из 8, число монастырей сократилось с 56 до 16.[77]

Однако Церковь доказала бесперспективность попыток уничтожить ее, продемонстрировала глубокие социальные корни в основных слоях населения СССР, привлекательность своей идеологии для широ­ких народных масс и высокую жизнестойкость, способ­ность своих структур выдерживать удары репрессивных органов. В РСФСР религиозная обрядность осталась примерно па прежнем уров­не — 33% умерших отпевали и 30% новорожденных крестили. А в ряде регионов страны она даже выросла.[78]

Ожесточенный «штурм небес» вызывал неодобрение даже в некоторых государственных организациях. Естественно, что новое небывалое наступление на Церковь вызва­ло массовое возмущение и сопротивление духовенства и мирян. Поэтому после смещения Хрущева с его поста 1-го секретаря ЦК КПСС в октябре 1964 г. массированная антирелигиозная кампания сразу же была прекращена. Результат подобных кампаний и в 1930-х и в 1960-х был общий — в конечном итоге их провал.

11. Международная деятельность Московской Патриархии в 1943-1980-х годах

Осенью 1964 новое руководство СССР было вынуждено отказаться от прежней религиозной политики. В январе 1965 Президиум Верховного Совета СССР принял постановление «О некоторых фактах нарушения социалистической законности в отношении верующих», по которому из заключения были освобождены сотни узников совести. Вла­стные структуры перешли к значительно более умеренной тактике посте­пенного вытеснения религиозных организаций из общественной жизни страны, одновременно активно используя Московский Патриархат на международной арене.

Уже в 1941-1948 Патриархат играла важную роль во внешне­политических планах советского руководства. Были учтены имевшиеся у нее значительные возможности для установления тесных контактов с влиятельными религиозно-клерикаль­ными течениями в западных странах, способность влиять на антифа­шистскую борьбу в оккупированной Восточной Европе. В результате в 1942 Патриархия выступила с рядом посланий к православным ве­рующим европейских стран.

Но подобная деятельность являлась только началом. Уже весной 1943 начала формироваться заинтересованность Сталина в разделе сфер влияния в Европе. Он понимал, что преодолеть идеологический барьер с ее народами будет неизмеримо легче, если обеспе­чить передачу своих идей по церковным каналам. Прежде всего, предпо­лагалось использовать Православные Церкви Восточной Европы. Кроме того, с Московским Патриархатом были связаны и более глобальные пла­ны утверждения ее первенства в православном мире, превращение в сво­его рода «Московский Ватикан».

Определенное значение имело и то, что во многих странах имелась паства Русской Церкви. Советскому руковод­ству представлялось возможным таким образом распространять свое вли­яние на все эти государства. Международная деятельность Московского Патриархата существенно активизировалась с сентября 1943. Конечно, нельзя ее оценивать исключительно с политических позиций. Русская Церковь имела традиционные вековые связи с различными конфессиями — англиканами, лютеранами, Восточным Православием, и поэтому было есте­ственным, как только оказались сняты запреты, восстановление прежних связей.

Эти контакты касались и сугубо церковных вопросов. Однако вне­шние связи Московской Патриархии являлись областью, в которой зависимость Церк­ви от государства ощущалась более всего. Некоторые иерархи были за­интересованы в восстановлении могущественной Русской Церкви с ее дореволюционным международным влиянием, сочувствовали они и идее «Великой Руси». Правда, активность руководящих деятелей Патриархии в выполнении чисто политических акций, тяготивших их, оказалась весьма далекой от расчетов властей.

Русская Православная Церковь недолго играла одну из центральных ролей в «боль­шой политике» советского руководства — с осени 1943 но лето 1948. В этот период она являлась одним из важнейших инструментов реализа­ции наступательной стратегии, осуществления попыток расширить влия­ние СССР в послевоенном мире. Причем ее использование нередко носи­ло авантюрный характер. Основными направлениями международной деятельности Московского Патриархата в указанные годы являлись: 1) пере­вод в свою юрисдикцию всех русских заграничных приходов; 2) обеспе­чение поддержки христианскими конфессиями в восточно-европейских странах режимов «народной демократии»; 3) борьба с Ватиканом; 4) ут­верждение своего первенства в православном и даже во всем христианс­ком мире.

Только в 1945 были организованы выезды делегаций Московского Патриархата в 15 стран. В результате с ним воссоединилось 20 русских архиереев и 285 приходов. Правда, Американскую и Фин­ляндскую Православные Церкви, а также Западно-Европейский экзар­хат, несмотря на неоднократные попытки, воссоединить не удалось.[79] Наи­больший успех был достигнут в Восточной Европе. Болгарская, Румынская, Сербская, Албанская, Польская и Чехословацкая Право­славные Церкви стали ориентироваться на Московский Патриар­хат и поддерживать правительства «народной демократии».

В феврале 1947 руководство СССР разработало план создания в Москве мирового религиозного центра, его реализация могла фактически изменить всю тысячелетнюю традицию христианства. В октябре 1947 плани­ровалось провести Вселенский Собор Православных Церквей «для реше­ния вопроса о присвоении Московской Патриархии титула Вселенской».[80] Предполагалось, что затем Русская Церковь выступит инициатором со­здания международного межконфессионального христианского движе­ния для борьбы с Ватиканом и организации исполнительного органа это­го движения с местопребыванием в Москве.[81] Таким образом, через борьбу с Ватиканом Московская Патриархия должна была возглавить всемирное христианство (и осуществить через него советское влияние на значи­тельную часть человечества). Однако удалось провести в Москве только июльское 1948 совещание глав Православных Церквей. Далеко не все из поставленных задач были реализованы. Это объясняется их чрезмерной глобальностью, нереалистичным подходом власт­ных структур, разрабатывавших данные планы.

Во второй половине 1948 произошло резкое падение заинтересованности руководства СССР во внешнеполитических акциях Русской Церкви. Потерпели не­удачу все средиземноморские планы Сталина: в Греции, Турции, Израиле и, соответственно, не так нужны стали Восточные православ­ные иерархи. Кроме того, 1 ноября 1948 новым Константинопольс­ким Патриархом был избран «американский ставленник» архиепископ Нью-Йорский Афинагор, настроенный антикоммунистически. В основ­ном завершилось выполнение Московским Патриархатом своей «миссии» в восточно-европейских странах, там утверждались режимы «народной демократии». Явной неудачей закончились планы создания «Православ­ного Ватикана» в Москве, да и основные цели борьбы с Ватиканом не были достигнуты. Всемирного христианского антипапского движения создать не удалось.

1948 стал во многом поворотным во внешней политике СССР. Разгоралась «холодная война». В этой связи советское руководство потеряло интерес к использованию Московс­кой Патриархии в мировой политике, стала очевидной ограниченность ее воз­можностей в новых условиях. Однако Церкви все же нашлась определенная роль — участие в движении за мир, призванном компенси­ровать невозможность для СССР в условиях «холодной войны» иными путями решать многие внешнеполитические задачи.

Появился новый фактор заинтересованности в международных акциях Патриархата — ее миротворческая деятельность. Новая роль Церкви оказалась неизмеримо скромнее прежней. В целом в конце 1940-х — начале 1950-х позиции Московского Патриархата на международной арене значительно ослабли. Их новое укрепление началось с 1955 и происходило по мере того, как советское руководство опять стало прояв­лять все большую заинтересованность в использовании Церкви в своих внешнеполитических целях — расширении влияния на Ближнем Востоке, налаживании контактов с Югославией.

В конце 1950-х руководство СССР стало все более явно выра­жать свое недовольство недостаточной активностью внешнеполитической деятельности Московского Патриархата. Прежде всего, власти были не удовлетворены ее неэффективным проникновением на Ближний Восток. Кроме того, их не устраивала слабая, как им представлялось, роль Пат­риархата во всемирном православии, недостаточность ее миротворческих усилий. Слабость позиций Русской Церкви на международной арене ста­ла одним из факторов, способствовавших возобновлению в 1958 ожесточенных гонений на нее внутри страны. В это время общее усиле­ние СССР (успехи в экономике, изобретение водородной бомбы, запуск спутника) временно придало определенную самоуверенность его руководству, которое считало возможным занимать более жесткую пози­цию во внешней политике и в основном обходиться без таких организа­ций, как Церковь.

Правда, уже вскоре действительность заставила изме­нить подобные оценки. В начале 1960-х руководство СССР вновь решило обеспечить моральную поддержку со стороны верующих различ­ных стран своей борьбе «за мир и разоружение», используя Московский Патриархат. И Русская Церковь в 1961 вступила во Всемирный Совет Церквей (ВСЦ), в 1962 послала своих наблюдателей на II Ватиканский Собор, с 1961 стала участвовать во Всеправославных совещаниях на острове Родос, возглавила «Христианское движение в защиту мира».

Во второй половине 1960-х — 1980-х международная деятель­ность Московского Патриархата развивалась в прежнем направлении. С одной стороны, она про­должала активно участвовать в «борьбе за мир». В то же время Патриар­хат была вынуждена оправдывать и военное вмешательство СССР в дела Чехословакии и ввод советских войск в Афганистан.[82]

В 1960-е — 1970-е укреплялись и расширялись связи с различными Церквами, продолжался активный межконфессиональный диалог. Улучшение отношений с Римско-Католической Церковью привело к тому, что в 1969 Священный Синод даже принял определение о разрешении католикам обращаться в православные храмы за совер­шением святых таинств. В 1970-е несколько молодых русских богословов поехали на два года обучаться в католических семинариях Западной Европы. Правда, в июле 1986 после некоторого охла­ждения отношений с Ватиканом указанное определение Священного Синода было отменено.[83]

Делегации Русской Церкви участвовали в работе IV и V Ассамблей Всемирного Совета Церквей, причем митропо­лит Ленинградский Никодим (Ротов) с 1975 г. вплоть до своей смерти 5 сентября 1978 на приеме у папы Иоанна-Павла I являлся одним из президентов ВСЦ. В его рамках представители Московского Патриархата участвовали в 1964, 1967 и 1970 в консультациях с богословами нехалкидонских Церк­вей. В то же время в ВСЦ деятели Русской Церкви отстаивали право­славную точку зрения, категорически отказываясь от модернистских тен­денций, распространенных на Западе, и защищали самобытность, самостоятельных отдельных конфессий. Они считали опасной иллюзией, что ВСЦ может достичь такой степени сближе­ния Церквей, что превратится в будущем в некую экуменическую «сверх­церковь».[84]

Активизировались контакты с поместными Православными Церквами. В 1976 в Шамбези близ Женевы состоя­лось Первое Предсоборное Всеправославное совещание, где был уточнен каталог тем, которые предстояло обсудить на планируемом Всеправославном Соборе. При этом выяснились различия в подходах ряда Церк­вей. Так, Московский Патриархат предложил вместо массы параллель­ных епархий создать новые территориальные автокефальные Православные Церкви в Америке, Западной Европе и Австралии, с чем была не согласен Константинопольский Патриархат. В рамках своего ви­дения проблемы Русская Церковь еще в 1970, нормализовав отноше­ния с Американским митрополичьим округом, даровала ему статус авто­кефальной Православной Церкви в Америке. В 1970 в состав Московского Патриархата вошла на правах автономной Японская Право­славная Церковь.

К концу советского периода начали появляться первые признаки освобождения международной деятельности Русской Церкви от жесткого контроля государственных структур. В 1987 в состав советской де­легации, сопровождавшей генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева во время его поездки в США, были включены представители Церкви, и в послании, подписанном в ходе визита митрополитом Минским Филаретом и генеральным секрета­рем Национального Совета Церквей Христа в США впервые содержа­лась критика правительства СССР и делалась попытка размежевания политики и роли Церкви и государства. Так начиналась новая страница в деятельности Московского Патриархата на международной арене.

12. Стабилизация положения Московского Патриархата во второй половине 1960-х – 1980-х годах

После прекращения в конце 1964 ожесточенных антирелигиоз­ных гонений положение Патриархата стабилизировалось. Прав­да, закрытые в предыдущие семь лет храмы возвращены ей не были. Глу­бинных перемен в отношении руководства КПСС к религии не произошло. Антицерковная политика, по сути, была продол­жена, изменились только ее формы и методы. За осуществлением курса атеистической работы следил ветеран борьбы с религией секретарь ЦК Михаил Суслов. Но при этом он предпочитал руководствоваться советами, данными ему в 1948 Сталиным – «не выпячивать» данный вопрос, осуще­ствлять подрыв влияния Церкви «полуконспиративно», не обнародуя широко соответствующие решения ЦК КПСС, чтобы не провоцировать кампаний протеста.[85] Проводником этой поли­тики стал Совет по делам религий — новый орган, образованный в де­кабре 1965 на базе Совета по делам Русской православной церкви и Совета по делам религи­озных культов.

17 апреля 1970 скончался Патриарх Алексий I, и 30 мая – 20 июня 1971 состоялся Поместный Собор Московского Патриархата. Его подготовка и проведение вызвали всплеск религиозного ина­комыслия, но на Соборе Церкви снова было навязано желательное для советской власти решение, подтверждена правильность постановления Архиерейского Собора 1961 ог­раничить функции священника богослужением и проповедью, одобрена международная, в том числе экуменическая деятельность Московского Патриархата и избран новый Патриарх Пимен (Извеков).[86]

Первая публикация «Положения о Совете по делам религий» в 1966 и изменений внесенных в 1975 указом Президиума Верховного Сове­та СССР в постановлении «О религиозных объединениях» показали, что давление на Церковь продолжается, но в более цивилизованных формах. Много значил уже сам по себе факт публикации законов вместо секретных инструкций. Впервые был обнародован представленный религиозным орга­низациям в 1945 правовой статус ограниченного юридического лица. В то же время указ 1975 в большей степени сузил круг деятельности духовенства в частной жизни мирян, затруднил процедуру открытия хра­мов. Новая Конституция СССР 1977 в статье о свободе совести по сути ничего нового не дала, лишь антирелигиозная пропаганда была переименована в атеистическую.

При этом и в 1970-е власти постоянно нарушали закон с целью ограничения церковной жизни. Хотя закрытие храмов в это время уже не было массовым, широкое распространение получили отказы в регистрации фактически существующих общин. В 1972, после 16-летнего перерыва, возобновилась официальная регистрация православных объединений, но закрытие церквей продолжалось. В результате в 1971-1976 число приходов Патриархата сократилось с 7274 до 7038, а к 1981 — до 7007. Документом, иллюстрирующим действительное положение Церкви, стало письмо епископа Полтавского Феодосия (Дикуна) к генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Брежневу от 26 октября 1977. В письме были выражены про­тест против оскорбительных действий представителей власти и содержались требования прекратить практику регистрации треб, освободить Церковь от диктата уполномоченных, предоставить больше прав архиереям.[87] Владыка Феодосии был не одинок. В отчете заместителя председате­ля Совета по делам религий Фурова за 1976 указаны 17 «нелояль­ных» архиереев, старающихся обойти законодательство о культах.

С конца 1970-х после долгого перерыва вновь начало расти число священнослужите­лей. Значительно увеличилось количество учащихся Духовных академий и семинарий. В 1978 было зареги­стрировано 11 новых приходов, в 1980 в поселке Софрино под Моск­вой создан завод по производству свечей и церковной утвари, в 1981 выстроено новое здание для издательского отдела Московской Патриар­хии, увеличился выпуск богослужебных книг. Некоторое ослабление го­сударственного прессинга проявилось и в том, что в 1983 Цер­кви был возвращен Свято-Данилов монастырь в Москве.

Однако это не означало существенного пересмотра религиозной по­литики в СССР. В начале 1980-х ее отличала двой­ственность. Наряду с некоторыми уступками официальной Церкви про­изошло значительное ужесточение репрессий против верующих, занимавшихся миссионерской деятельностью, катехизаторством, издани­ем и распространением религиозной литературы.

Ставший весной 1985 политическим руководителем СССР Михаил Горбачев первоначально продолжил прежнюю линию. Программа коммунистической партии, принятая на XXVII съезде КПСС была составлена в ате­истическом духе. В середине 1980-х партийные и государственные работники продолжали использовать методы административного воздействия на религиозные объединения. Об этом, в частности, писал в одной из своих секретных записок в ЦК КПСС Константин Харчев, сменивший в 1984 Куроедова на посту председателя Совета по делам религий. Анализируя религиозную ситуацию в стране, он отмечал, что в ряде мест верующие лишены возможности удовлетворять свои религиозные потребности. Имели место факты увольнения с работы или исключения из учебных заведений по религиозным мотивам, ущемления других прав верующих.[88] Последняя антирелигиозная кампания в печати при­шлась на осень 1986.

Поворотным моментом в положении религии и верующих в СССР стал 1987. Нарастание всестороннего кризиса советского общества, экономические трудности стали причиной попыток расширить массовую поддержку руководства страны, в том числе, за счет верующих. Определенная демократизация политической системы, широкое освещение в печати репрессий 1930-х-1950-х, от которых тяжело пострадала Церковь, озабоченность широких общественных кру­гов проблемой духовного оздоровления народа создали обстановку, в которой для Московского Патриархата открылись новые возможности. Ситуация начала меняться после январского 1987 пленума ЦК КПСС по вопросам перестройки и кадровой политики, который принял решения о демократизации общества и реформировании коммунистической партии.

13. Улучшение положения Русской Церкви в последние годы существования СССР

С сентября 1987 впервые после середины 1950-х начало расти количество приходов, а в 1988 их было открыто уже более тысячи. Из тюрем и лагерей освободили узников совести. В марте 1988 Совет по делам религий разрешил увеличить в следующем году тираж религиозных изданий, в том числе настольного календаря Русской Церкви до 180 тыс., а богословских трудов – до 15 тыс. экземпляров; смета заграничных расходов Патриархата выросла до 2 млн. инвалютных рублей (в 1987 – 1,6 млн.); издательскому отделу Патриархата позволили получить в качестве дара от Евангелической Церкви ФРГ 500 тыс. экземпляров «Православного молитвослова» на русском языке.[89]

Важнейшей вехой стало празднование тысячелетия Крещения Руси, превратившееся в подлинный триумф для Церкви. В преддверии торжеств 29 ап­реля 1988 состоялась встреча Горбачева с Патриархом Пименом и членами Сино­да, на которой генеральный секретарь пообещал добиться отмены всех дискриминационных по отношению к верующим актов и законов. В ходе встречи было принято решение проводить приближающееся тысячелетие Крещения Руси не только как церковный, но и как общественно-значимый юбилей.[90]

Еще до начала юбилея Церкви были возвращены Введенская Оптина пустынь, Толгский монастырь, а затем и Киево-Печерская Лав­ра, переданы мощи святых, находившиеся на хранении в государствен­ных музеях Московского Кремля. В 1988 в Смоленске открылось первое межепархиальное Духовное училище, вслед за ним училища по­явились в Кишиневе, Чернигове, Ставрополе, Минске, Новосибирске. Церковные деятели получили доступ к средствам массовой ин­формации.

В рамках юбилейных торжеств 6-9 июня 1988 проходили засе­дания Всероссийского Поместного Собора. Именно он еще в советских условиях смог частично возродить соборную традицию и вернуть в практику церковной жизни некоторые определения Великого Собора 1917 – 1918. Был принят новый «Устав об управлении Русской Православ­ной Церкви», согласно которому Со­боры планировалось созывать с определенной периодичностью, в частности, Поместный Собор не реже одного раза в пять лет. При этом, как и прежде, указывалось, что высшая власть в области ве­роучения, церковного управления и суда принадлежит Поместному Собору. Патриарх, согласно Уставу, имеет первенство чести среди архиереев и подотчетен Собору. Управление Церковью он осуще­ствляет совместно со Священным Синодом, число временных чле­нов которого увеличилось до пяти.

Устав восстанавливал и предусмотренные Собо­ром 1917 – 1918 епархиальные собрания. По сравнению с определением 1961 права настоятеля храма были существенно расширены, он становился председателем приходского собрания. Председателем же приходского совета мог быть и мирянин. Приход становился автономной единицей с широким участием в управлении мирян и выборностью сни­зу. Однако выборность епископов и священников восстановлена не была.[91] На Собо­ре 1988 обсуждались и вопросы о необходимости увеличить выпуск религиозной литературы, открывать новые духовные учебные заведения. После Собора 1917 – 1918 в силу негласного запрета властей вопросы канонизации не могли быть поставлены открыто. И вот теперь этот запрет оказался преодолен, Собор 1988 прославил к общецерковному почитанию 9 святых, живших в XIV – XIX веках.

В ок­тябре 1989 состоялся Архиерейский Собор, одним из важнейших решений которого стала канонизация Патриарха Тихона. Также было заявлено о необходимо­сти возрождения приходской жизни. В связи с подготавливав­шимся тогда законом «О свободе совести», Русская Церковь заявила о необходимости внесения в него пункта о признании юри­дическим лицом церковной организации в целом. Таким образом, был открыто поставлен вопрос о пересмотре дис­криминационных для Православной Церкви отношений с государством.

Последний в советский период Поместный Собор состоялся вскоре после кончины Патриарха Пимена (3 мая 1990). На предшествовавшем Архи­ерейском Соборе впервые с 1917 тайным го­лосованием были избраны три кандидата на Патриаршую кафедру. Делегаты открывшегося 7 июня 1990 Поместного Собора выдвинули еще несколько кандидатур, но ни одна из них не получила необходимой поддержки. Во втором туре большинство получил митрополит Алексий (Ридигер), ставший пятым в истории СССР Патриархом. Собор поручил Комиссии по ка­нонизации святых подготовить материалы к прославлению новомучеников, пострадавших за веру в XX веке.[92]

1 октября 1990 г. Верховный Совет СССР принял закон «О свободе совести и религиозных организаций», утвердивший за религиозными организациями права юридического лица. У Церкви появилось право иметь в собственности недвижимость, осуществлять религиозное обучение детей, защищать свои интересы в судебном порядке; религиозные организации могли участвовать в общественной жизни, пользоваться средствами массовой информации и т.д. Закон фактически разрушил советскую систему контроля за религиозными объединениями, Совет по делам религий лишался властных полномочий и превращался в информационный, консультативный и экспертный центр.

В ноябре 1990 г. был принят и российский закон «О свободе вероисповеданий», действующий до настоящего времени. Этот закон не предусматривал правительственного учреждения подобного Совету по делам религий, вместо него в Верховном Совете была образована Комиссия по свободе совести и вероисповеданиям. Допускалось преподавание вероучения на факультативной основе в любых учебных заведениях.[93]

Таким образом, в период перестройки конца 1980-х начался процесс постепенного оз­доровления Русской Церкви, приобретения самостоятельно­сти, освобождения из-под жесткого контроля различных органов советско­го государства. Он шел параллельно с «религиозным возрождением», бурным ростом числа верующих в стране. За пять лет – в 1985-1990 открылось 3402 прихода (рост на 49 %) и 40 монастырей (их число достигло 57).[94] Ко времени распада СССР осенью 1991 в 93 епархиях Московского Патриархата действовало более 12 тыс. приходов, богослужения в них совершали около 10 тыс. священнослужителей.

14. Развитие Московского Патриархата в 1990-е годы

Начавшееся бурное возрождение Русской Церкви сопровождалось нарастающими процессами внутреннего нестроения. Кро­ме того, в условиях, когда российское общество начало обращаться к поис­кам некоммунистической «веры» и новых путей организации своей жизни, Московский Патриархат проявил определенное неумение наладить взаимодей­ствие с потенциальной паствой. Подобная неготовность объяснялась, прежде всего, наследием прежних времен, когда религиозные организации были в основном вытеснены за пределы реальной общественной жизни. Все эти проблемы мешали Русской Церкви полноценно выполнять свои функции и в 1990-е. В результате активизировались внеконфессиональные поиски веры, росли проявления духовной эклектичности, множились ряды членов тоталитарных сект.

Церковную жизнь также существенно осложняли различные расколы. В западных областях ставшей независимой Украины произошло возрождение не существовавшей легально с конца 1940-х Греко-Католической (униатской) Церкви. В 1992 митрополит Киевский Филарет (Денисенко) вышел из состава Московского Патриархата (за что был запрещен в священнослужении, лишен сана, а затем и анафематствован) и возглавил самопровозглашенный Киевский Патриархат. При этом большинство приходов на Украине остались в составе Автономной Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, которую в 1992 возглавил митрополит Киевский и всея Украины Владимир (Сабодан). Часть приходов отделилось от Русской Церкви в Молдавии и Эстонии. Вследствие распространения Константинопольским Патриархатом своей юрисдикции на Эстонию, в 1995-1996 Русская Церковь временно прерывала с ним евхаристическое и каноническое общение.

В дальнейшем Киевский Патриархат принял в свою юрисдикцию ряд приходов и на территории России. В мае 1990 Архиерейский Собор существовавшей с конца 1920-х за рубежом фактически самостоятельной Русской Православной Церкви за границей (РПЦЗ) принял решение об открытии приходов и епархий в Российской Федерации. Это привело к острому конфликту РПЦЗ с Московским Патриархатом, который был разрешен только в начале 2000-х.

В первой половине 1990-х было образовано большое количество новых епархий Московского Патриархата, в 1997 их общее число достигло 124. Российские власти возвратили Церкви большинство сохранившихся храмов; в некоторых городах и селах строились новые храмы; возрождалась монашеская жизнь; открывались Духовные учебные заведения.

В начале 1997 уже имелось 18 тыс. приходов, 390 монастырей, 47 монастырских подворий, 146 архиереев, 17 тыс. священнослужителей, 5 Духовных академий, 26 семинарий, 29 Духовных училищ и 13 пастырских курсов (всего около 9 тыс. учащихся). Вскоре после Архиерейского Собора 1994, были образованы новые отделы Московской Патриархии: миссионерский и отдел по взаимодействиям с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями.[95]

Заметным событием церковной и общественной жизни стало принятие в 1997 закона Российской Федерации «О свободе совести и о религиозных объединениях» с учетом пожеланий священноначалия Московского Патриархата. В преамбуле закона признается историческая роль Православной Церкви в судьбе России.

Завершил историю Русской Православной Церкви в XX веке юбилейный Архиерейский Собор 13-16 августа 2000. В это время в Московский Патриархат входило 130 епархий, 545 монастырей (около 55 % женские) и 19,5 тыс. приходов. Собор прославил в лике святых около тысячи новомучеников и исповедников Российских, в том числе последнего русского императора Николая II и членов его семьи, расстрелянных в 1918. Кроме того, Архиерейский Собор подвел итоги деятельности Московского Патриархата на рубеже тысячелетий, принял новую редакцию «Устава Русской Православной Церкви» и одобрил «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви». Последний документ стал уникальным явлением в истории Православных Церквей, так как он впервые полно и систематически выразил позицию Церкви по важнейшим общественным проблемам: светская культура и наука, собственность, мир, война, преступность, светское право, средства массовой информации, труд, вопросы семьи и брака, отношения с государством и экологии.[96]

Согласно различным социологическим опросам количество православных в России в 2000 г. составляло 60-70 % (85-100 миллионов человек). Второй по численности конфессией в стране являлись мусульмане – по разным оценкам от 15 до 20 миллионов, далее шли протестанты различных направлений – более 5 миллионов, старообрядцы – около 2, 5 миллионов, католики – от 400 до 600 тыс. и иудеи – около 200 тыс.[97]

---

[1] Каннингем Д. С надеждой на Собор. Русское религиозное пробуждение начала века. Лондон, 1990. С. 104-106; Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. С.-Петербург, 1906.

[2] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 483; Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. Москва, 1995. С. 35.

[3] Смотри: Витте С.Ю. Воспоминания: Царствование Николая II. Т. 1. Берлин, 1922; Фирсов С.Л. Православная Церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. С.-Петербург, 2002.

[4] Шавельский Г.И. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. Т. 2. Нью-Йорк, 1954. С. 79.

[5] Церковные ведомости. 1914. № 30. С. 347-350.

[6] Шавельский Г.И. Указ. соч. С. 104, 106; Вестник Военного и Морского духовенства. 1916. № 9. С. 262.

[7] Шавельский Г.И. Указ. соч. С. 284, 287.

[8] Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 34.

[9] Русское православие: вехи истории. Москва, 1989. С. 454.

[10] Поспеловский Д.В. Русская православная церковь: испытания начала XX века // Вопросы истории. 1993. № 1. С. 46.

[11] Каннингем Д. Указ. соч. С. 7, 307-308; Титлинов Б.В. Новая церковь. Москва; Петроград, 1923. С. 38.

[12] Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 47.

[13] Верноподданнейший отчет Обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1914 г. Петроград, 1916; Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. С. 35.

[14] Титлинов Б.В. Церковь во время революции. Петроград, 1924. С. 55.

[15] Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты. Т. 1. Кюснахт, 1998. С. 153-154.

[16] Шишкин А.А. Сущность и критическая оценка «обновленческого» раскола Русской православной церкви. Казань, 1970. С. 121.

[17] Карташев А.В. Революция и Собор 1917-1918 гг. (Наброски для истории Русской Церкви наших дней) // Богословская мысль. Париж, 1942. С. 76-77.

[18] Церковные Ведомости. 1918. № 11-12. С. 66-68.

[19] Священный Собор Православной Российской Церкви: Собрание определений и постановлений. Вып. 1. Москва, 1918. С. 17-33.

[20] Левитин А., Шавров В. Указ. соч. С. 101; Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви 1917 — 1945. Париж, 1977. С. 217.

[21] Священный Собор Православной Российской Церкви: Собрание определений и постановлений. Вып. 2. Москва, 1918. С. 6.

[22] Церковные Ведомости (Прибавления). 1918. № 1. С. 23-27, № 2. С. 82-83; Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб), ф. 143, оп. 1, д. 84, л. 31.

[23] Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 796, оп. 445, д. 792, л. 9.

[24] Церковные Ведомости (Прибавления). 1918. № 3-4. С. 20-22; ЦГА СПб, ф. 143, оп. 3, д. 5, л. 48-53, 72-73.

[25] Кашеваров А.Н. Церковь и власть: Русская православная церковь в первые годы советской власти. С.-Петербург, 1999. С. 103.

[26] Собрание узаконений и распоряжений Рабочего и крестьянского правительства РСФСР (СУ). 1918. № 17. Ст. 628, № 62. Ст. 685; Священный Собор Православной Российской Церкви: Собрание определений и постановлений. Вып. 3. Москва, 1918. С. 55-57.

[27] ЦГА СПб, ф. 143, оп. 1, д. 82, л. 60-61, д. 83, л. 7; Вострышев М. Божий избранник: Крестный путь Святителя Тихона, Патриарха Московского и всея России. Москва, 1990. С. 88-89.

[28] Алексеев В.А. Вначале был декрет // Диалог. 1991. № 4. С. 90.

[29] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. Москва, 1983. С. 114.

[30] ЦГА СПб, ф. 142, оп. 1, д. 5, л. 27, ф. 1000, оп. 79, д. 24, л. 14-17.

[31] Советская Россия. 1991. 25 января.

[32] Титлинов Б.В. Указ. соч. С. 157; ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 4, д. 73, л. 83-84.

[33] Воронцов Г.В. Ленинская пропаганда атеистического воспитания в действии (1917-1937 гг.). Ленинград, 1973. С. 30.

[34] Архив Президента Российской Федерации, ф. 3, оп. 60, д. 63, л. 73-74.

[35] Новые документы В.И. Ленина (1920-1922 гг.) // Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 191.

[36] Регельсон Л. Указ. соч. С. 278-279.

[37] Красная газета. 1922. 23 февраля.

[38] Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 106.

[39] Архив Президента Российской Федерации, ф. 3, оп. 60, д. 63, л. 62, 76-77.

[40] Смотри: «Обновленческий» раскол (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики). Составитель И.В. Соловьев. Москва, 2002.

[41] «Дело» митрополита Вениамина (Петроград, 1922 г.). Москва, 1991. С. 8, 23; ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 6, д. 41, л. 135, д. 108, л. 68, оп. 169, д. 1420, л. 44.

[42] Алексеев В.А. Иллюзии и догмы. Москва, 1991. С. 248-251; Регельсон Л. Указ. соч. С. 342.

[43] Известия ВЦИК. 1924. 3 июня.

[44] Там же. 1925. 15 апреля.

[45] Русская Православная Церковь 988-1988. Вып. 2. Москва, 1988. С. 34.

[46] Регельсон Л. Указ. соч. С. 414-417.

[47] Известия. 1927. 19 августа.

[48] СУ. 1929. № 35. Ст. 353.

[49] Ленинградский областной государственный архив в Выборге, ф. 4727, оп. 3, д. 3, л. 95-104; Регельсон Л. Указ. соч. С. 476.

[50] Одинцов М.И. Государство и церковь (История взаимоотношений. 1917-1938 гг.). Москва, 1995. С. 45-46.

[51] Тальберг Н. К сорокалетию пагубного евлогианского раскола. Джорданвилл, 1966. С. 79.

[52] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 5. Москва, 1984. С. 104.

[53] Алексеев В.А. «Штурм небес» отменяется? Критические очерки по истории борьбы с религией в СССР. Москва, 1992. С. 128-129.

[54] ЦГА СПб, ф. 1000, оп. 51, д. 26, л. 30-35, 87, 99, ф. 7384, оп. 2, д. 20, л. 5-6, д. 39, л. 143, 156, оп. 33, д. 204, л. 145.

[55] Журнал Московской Патриархии (ЖМП). 1934. № 20-21. С. 3-4.

[56] Алексеев В.А. Иллюзии и догмы. С. 322-323.

[57] Там же.

[58] Известия. 1995. 29 ноября.

[59] Емельянов А. Репрессии духовенства и мирян Русской Православной Церкви в 1917 — 1941 гг.: Конференция в Российском государственном историческом архиве. С.-Петербург, 1995; Яковлев А.Н. По мощам и елей. Москва, 1995. С. 94-95.

[60] Одинцов М.И. Государство и церковь в России. XX век. Москва, 1994. С. 96; ЦГА СПб, ф. 7384, оп. 33, д. 69, л. 21.

[61] Всесоюзная перепись 1937 г. Краткие итоги. Москва, 1991. С. 106-107.

[62] Алексеев В., Ставру Ф. Русская Православная Церковь на ок­купированной немцами территории // Русское Возрождение. 1981. № 13. С. 83.

[63] ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 6, л. 18; Fletcher W. A Stady in Survival. New-York, 1965. P. 111-112.

[64] Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф.17, оп. 125, д. 93, л. 18, д. 188, л. 1, 4, 8-9, 18-19, д. 261, л. 34.

[65] Поспеловский Д.В. Указ. соч. С. 187.

[66] Сотников Н.А. Три встречи с Патриархом // Родина. 1999. № 10. С. 72.

[67] Кнышевский П.Н. Истоки тотального шпионажа // Государственная безопасность и демократия. 1993. № 2. С. 45.

[68] Религиозные организации в СССР: накануне и в первые годы Великой Отечественной войны (1938-1943 гг.) / Публикация М.И. Одинцова // Отечественные архивы. 1995. № 2. С. 42.

[69] ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 1, л. 1-10.

[70] Васильева О., Кнышевский П. «Тайная вечеря» // Ленинградская панорама. 1991. № 7. С. 27.

[71] РГАСПИ, ф. 5, оп. 16, д. 669, л. 4-5.

[72] «Русская православная церковь стала на правильный путь» // Исторический архив. 1994. № 3. С. 143.

[73] ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 4, л. 72-29; РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 313, л. 157-158.

[74] Российский государственный архив новейшей истории (РГАНИ), ф. 5, оп. 16, д. 704, л. 174-175; ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 176, л. 4-5, д. 201, л. 74, д. 263, л. 30-52.

[75] Письма и диалоги времен «хрущевской оттепели» (Десять лет из жизни патриарха Алексия. 1955-1964 гг.) / Публикация М.И. Одинцова // Отечественные архивы. 1994. № 5. С. 65-73.

[76] Ильичев Л.Ф. Очередные задачи идеологической работы партии. Доклад на пленуме ЦК КПСС 18 июня 1963 г. Москва, 1963. С. 8, 9, 21-26, 46; Вечерний Ленинград. 1990. 5 сентября.

[77] РГАНИ, ф. 5, оп. 33, д. 53, л. 21-28, 66, д. 91, л. 21; ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 486, л. 113-116, д. 528, л. 26, д. 529, л. 3-4.

[78] ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 529, л. 3-4, д. 567, л. 19; РГАНИ, ф. 5, оп. 33, д. 91, л. 21.

[79] ГАРФ, ф. 6991, оп. 1, д. 130, л. 552; РГАСПИ, ф. 17, оп. 125, д. 407, л. 23.

[80] Там же, л. 34.

[81] Там же, д. 506, л. 13-16.

[82] ЖМП. 1968. № 10. С. 1-2, 1980. № 5. С. 3-6.

[83] Там же. 1970. № 1. С. 5, № 5. С. 25; ГАРФ, ф. 6991, оп. 6, д. 287, д. 288, л. 56-60.

[84] ЖМП. 1970. № 1. С. 6, 1976. № 4. С. 713.

[85] ГАРФ, ф. 6991, оп. 2, д. 568, л. 9; ЦГА СПб, ф. 2017, оп. 1, д. 3, л. 62-64; Алексеев В.А. «Штурм небес» отменяется? С. 200, 202.

[86] Поместный Собор Русской Православной Церкви 30 мая — 2 июня 1971 г. Документы, материалы, хроника. Москва, 1972.

[87] Вестник Русского христианского движения. 1981. № 135. С. 220-249.

[88] Отечественные архивы. 1995. № 1. С. 59-60.

[89] Маслова И.И. Совет по делам религий при Совете Министров СССР и Русская Православная Церковь (1965-1991 гг.) // Отечественная история. 2005. № 6. С. 62.

[90] Правда. 1988. 30 апреля.

[91] Устав об управлении Русской Православной Церкви. Специальный выпуск Московской Патриархии. Москва, 1988.

[92] Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). Москва, 2002. С. 570-573.

[93] Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Церкви. 1917-1997. Москва, 1997. С. 494.

[94] Маслова И.И. Указ. соч. С. 63.

[95] Цыпин Владислав, протоиерей. Русская Православная Церковь в новейший период. 1917-1999 гг. // Православная энциклопедия. Русская Православная Церковь. Москва, 2000. С. 167-169.

[96] Русская Церковь на рубеже веков. Юбилейный Архиерейский Собор Московской Патриархии. Москва, 2001.

[97] Религия и общество: Очерки религиозной жизни современной России // Редактор С.Б. Филатов. Москва; Санкт-Петербург, 2002. С. 285, 472-473, 478 и другие.

Доклад преподавателя СПбПДА доктора исторических наук Михаила Витальевича Шкаровского на конференции «Парадоксы Православия» в Амстердаме, 11-14 сентября 2011 года.