6 лет назад, 3 августа 2008 года, ушел из жизни Александр Исаевич Солженицын.
В последние годы неоднократно писали и говорили о том, что сама тема, которой посвятил себя Солженицын, ушла в прошлое, а поэтому и его тексты читателем сегодняшнего дня не воспринимаются.
«Разумеется, в свое время он сделал очень много, но теперь. Его эпоха ушла в прошлое. Его творчество связано с тем периодом истории, о котором вспоминать все время просто нельзя, ибо это приводит лишь к тому, что общество поляризуемся, а задача заключается в том, чтобы уйти от этой поляризации. Антикоммунизм сегодня неактуален. Все от него давно устали» — и т.д.
На самом деле все не так. В «Архипелаге» Солженицын говорит не только о том времени, что ограничивается 1918-1956 гг., но прежде всего о внутреннем мире человека на Руси, не только об истории, но о реакции живого человека на историю.
Его книга — не хроника, но действительно «опыт художественного исследования», в котором писатель анализирует не только исторические события, но наше место внутри этих событий.
ГУЛАГ, быть может, и на самом деле ушел в прошлое как исторический факт, но он существует в сознании многих из нас как идеал, как мечта, как ориентир. Не случайно же Государственная Дума приняла (посвятив этому два заседания в течение одной недели) решение восстановить памятник «железному Феликсу», стоявший на площади перед КГБ.
Дзержинский был снят с пьедестала сразу после августовского путча — казалось, навсегда. Но на прошлой неделе коммунисты голосовали за его восстановление, а представители остальных фракций в большинстве своем предпочли просто не участвовать в голосовании. Поэтому голосов против этого постановления подано было до смешного мало.
В тот же день «Новые Известия» опубликовали интервью Олега Миронова, в прошлом депутата-коммуниста, не так давно выступавшего в Конституционном суде, когда там рассматривался вопрос о запрете КПСС, в качестве защитника компартии, а ныне являющегося уполномоченным по правам человека Российской Федерации (на этом посту он сменил Сергея Ковалева). Миронов заявил, что «нельзя говорить, что 30-е годы в нашей стране были годами средневековья, инквизиции. Плюсов было достаточно». С его точки зрения, это была эпоха «колоссального позитива».
Сразу вслед за этим председатель Государственной Думы Геннадий Селезнев потребовал восстановить в России каторжные работы. «На каторге, — сказал он, — человек должен каждый день молить Бога, чтобы Тот послал ему смерть, на каторге надо, чтобы человек умирал от изнурительного труда в каменоломнях и лесных чащобах».
И все это в течение двух-трех дней. Именно тех дней, когда по всем каналам российского телевидения начали демонстрироваться фильмы о Солженицыне, посвященные его 80-летию. И после этого мы утверждаем, что эпоха ГУЛАГа ушла в прошлое? И антикоммунизм неактуален? И Солженицын пережил свою эпоху?
Трагедия нашей страны заключается в том, что в массе своей российский читатель не прочитал «Архипелаг» в 70-е годы, когда его читали по всему миру и, прочитав, тысячами уходили из компартий, отказывались от «левизны» и марксизма, открывали для себя Бога и на самом деле рождались заново.
Марксизм, к которому тянулись европейские интеллектуалы, в том числе и верующие, после появления «Архипелага» просто умер, а международное коммунистическое движение и все, что было связано с попытками построить «социализм с человеческим лицом», потерпело полный крах. Социализм — это всегда террор. К такому выводу не может не прийти тот, кто прочитал Солженицына.
Люди начали понимать это повсюду, но не в России. В какой-то мере это связано с тем, что «Архипелаг» был издан у нас уже после того, как из газет, исследований, кинофильмов, записок и вообще из самой разной литературы стали известны факты истории советского времени, причем не в том устном изложении 227 очевидцев, на свидетельства которых опирался Солженицын, а по документам.
Современного человека занимает факт как таковой, а не его осмысление. «Об этом я уже читал, эти факты я уже знаю», — сказал российский читатель, увидевший в книге Александра Исаевича хронику и не понявший, что перед ним «опыт художественного исследования».
Сегодня коммунисты не стесняются угрожать нам каторгой, «колоссальным позитивом» 30-х годов и репрессиями, которые они обрушат на классовых врагов, когда снова придут к власти. Их уже начали бояться. Но возможным стало это не в последнюю очередь в силу того, что «Архипелаг» так и не был прочитан в России.
Солженицын называет наших дедов, репрессированных, умиравших на лесоповалах и расстрелянных, кроликами. Это кажется несправедливым и жестоким, но, увы, это было действительно так. И относится не только к ним, но и к нам. Мы тоже рискуем в любой момент превратиться в кроликов.
Он рассказывает об арестованном вместе с матерью в 1937 году мальчике лет восьми, которому удалось спрятаться прямо на вокзале, где он «нырнул под красную ткань, обматывающую высокую разножку под бюстом Сталина». Там этот малыш просидел, пока опасность не миновала, потом пытался спрятаться у соседей, знакомых, у друзей его папы и мамы. «И не только никто не принял этого мальчика в семью, но и ночевать не оставили! И он сдался в детдом».
Вот они, кролики (все эти неплохие люди — соседи, родственники и друзья этого мальчика и его родителей), вот почему советская власть просуществовала так долго и теперь еще грозит нам тем, что все вернется.
«Вам можно и непременно надо бы кричать! Кричать, что вы арестованы! Что переодетые злодеи ловят людей! Что хватают по ложным доносам! Что идет глухая расправа над миллионами!.. Но с ваших пересохших губ не срывается ни единого звука, и минующая толпа беспечно принимает вас и ваших палачей за прогуливающихся приятелей», — так пишет Солженицын в самом начале своей книги.
Он вспоминает о профессоре Дмитрии Аполлинарьевиче Рожанском, который на собрании в ленинградском Политехническом институте воздержался, когда все гневно голосовали за смертную казнь обвиненным по делу Промпартии, и был тут же посажен, однако затем вернулся. «Не сказать ли, что он выдержал поединок со Сталиным? Что граждански-мужественное общество не дало бы повода писать ни этой главы, ни всей этой книги?», — спрашивает Солженицын и самого себя, и каждого из нас.
Писатель описывает особенное ощущение, суть которого сводится к тому, что человек пребывает в полной уверенности, что он ничего не сможет, у него ничего не получится, ибо он слишком незаметен и, главное, совсем один, поскольку его никто не поддержит. Именно это ощущение приводит к тому, что тирания становится возможной. Ощущение, которое может разрушить все. Ибо и один голос, поданный честно, может противостать злу и подготовить ниспровержение идола. К нему всегда присоединится кто-то второй. И так далее.
Сам Солженицын, когда он начинал работу над «Архипелагом», был почти один. За ним не стояла никакая структура, его не защищала ни одна организация. О его работе не знал никто за границей, но рядом было несколько друзей, которые прятали рукописи, находили информаторов, устраивали встречи с ними и помогали писателю скрыться в нужный момент от «всевидящего ока» и «утаить эту рукопись в суровую минуту, а потом размножить ее». Именно это «почти» и привело к тому, что Солженицын победил.
Он был услышан. И до «Архипелага» раздавались голоса, которые говорили о том, что такое советская власть. В Париже об этом всегда писали на страницах «Русской мысли» и говорили в стенах Свято-Сергиевского института, об этом говорили о.Александр Шмеман и священник Кароль Войтыла, об этом писал ещё Бердяев.
Однако их голоса тонули в респектабельном хоре европейских писателей и поэтов (вроде Арагона и Элюара), философов и музыкантов, которые вместе с респектабельным настоятелем Кентерберийского собора Хьюлеттом Джонсоном, получившим за это международную ленинскую премию, на все лады восхваляли Советский Союз и подчеркивали, что его противники просто тоскуют по прошлому, которое никогда не вернется.
Этому хору вторил политический истеблишмент, которому не хотелось ссориться с советским правительством, хотя, конечно, политики прекрасно знали, что такое коммунизм, и понимали, что он ничем не лучше нацизма.
Солженицын сказал об этом так, что его услышали все. Вероятно, по той причине, что через его книгу, словно в рупор, сотни людей сумели рассказать о своем опыте, о своей жизни и испытаниях, ибо таков гений этого писателя, что на страницах своих книг он умеет дать высказаться герою от первого лица. Писатель, о котором принято говорить, что он индивидуалист и одиночка, а главное, человек, из всех видов борьбы признающий только единоборство, Солженицын не подавляет своего информатора и никогда не говорит от имени своего героя, как делали и делают это почти все писатели, начиная чуть ли не с Гомера и, во всяком случае, с Платона, а дает возможность говорить ему самому.
После «Архипелага» появились сотни книг, тысячи статей и исследований, посвященных теме, на которую написана эта книга, стали известны новые факты, но «опыт художественного исследования», предложенный нам Солженицыным, не утратил своего значения. Наоборот, на фоне всех этих материалов стала еще больше видна его уникальность как человеческого документа.
Этот аспект творчества Солженицына до сих пор не замечен и не оценен в России. Именно поэтому не только Дума голосует за восстановление памятника Дзержинскому, но и почти 50% опрошенных поддерживают ее решение. Читая Солженицына, понимаешь, что значат слова Цицерона, который назвал историю учительницей жизни.
Страшная и беспощадная в своей подлинности книга Солженицына учит нас не бояться и знать, что полнота ответственности за всё лежит на каждом. Когда мы все вчитаемся в нее как следует, тогда и атмосфера в России, без сомнения, изменится. И навсегда.
Священник Георгий Чистяков
Впервые опубликовано в газете «Русская мысль» N 4249 от 10.12.1998
