Из содержания архивных документов следует, что уже вскоре после основания Санкт-Петербурга на Петербургской стороне стояла небольшая часовня с иконой Божией Матери Казанской, привезенной в 1710 году по приказанию Петра I из Москвы. Когда Петр I решил открыть России выход к Балтийскому морю и начал борьбу со Швецией, он взял эту икону «в путеводительницу своему воинству и в день брани на шведов в щит и покров и, победив до конца врага помощию Богоматери, основал на реке Неве новую столицу русского царства. А святую икону Божией Матери, как ограждение и освящение новой столицы, в сердце города поставил» [1].
В 1733 году на Невском проспекте была заложена новая церковь, и после ее освящения, 3 июля 1737 г. в нее, из часовни, перенесли чудотворную икону. [2] Церковь Рождества Богородицы обыкновенно называли по имени перенесенной в нее иконы Казанским собором. [3] Ко дню освящения церкви Рождества Богородицы императрица Анна Иоанновна возложила на икону новую ризу. Историограф Санкт-Петербурга Г. Богданов по этому поводу писал: «Называется же сия церковь (Рождества Пресвятой Богородицы) по народному именованию Казанской, потому что в ней имеется местный образ Богородицы Казанской, который, украсив, дорогими каменьями, при освящении церкви поставить соизволила вечнодостойныя памяти государыня императрица Анна Иоанновна» [4]. Тот же автор сообщал о том, что этот собор возведен «собственною Ея Величества казною, и числится сия церковь придворная, в которой отправляются всякие торжественные Божии службы» [5].
В записках академика Якоба Штелина (1709-1785), воспитателя великого князя Петра Феодоровича (будущий император Петр III), упоминается об украшениях «придворной церкви Казанской Божией Матери, построенной императрицей Анной на Невской першпективе»: «На главном карнизе поставлены апостолы и другие святые в натуральную величину» [6].
В 1764 году на территории, прилегающей к Казанскому собору, начались работы по благоустройству заболоченных земель. Вот что сообщает об этом Якоб Штелин: «Одним из самых полезных деяний в городе Петербурге бесспорно является превращение болота позади императорского Конюшенного двора у церкви Казанской Божией Матери и лавок (посредством введения Мойки возле Конюшенного двора) в проточный канал с укрепленными берегами и соединение его с гнилым ручьем, называемым Глухая речка (которая, соединяясь с Фонтанкой у Калинкина моста, неторопливо течет в залив), – пишет немецкий автор. – Во время этой работы была без необходимости раскопана и закрыта Невская першпектива и проложена дорога вокруг Казанской церкви через временный мост, который столь же хорошо мог быть сооружен на першпективе над тем же самым каналом» [7].
К концу XVIII века население Петербурга значительно возросло, и храм, прежде без труда вмещавший приход, стал тесен. Это заметил аббат Жоржель в своих записках, писавший: «Собор Казанской Богоматери, где находится икона Святой Девы, которую считают чудотворной, построен на берегу Екатерининского канала и выходит на самую красивую улицу С.-Петербурга. В этой церкви торжественно собирается императорский двор при праздновании блестящих побед; она не велика и недостаточно поместительна; она представляет прямоугольник; над алтарем возвышается купол; на другом конце храма находится башня с колокольней, где устроены часы. Эта церковь построена посредине обширного, покрытого травой двора и окружена стеной фута в три вышиной, над которой возвышается деревянная окрашенная решетка» [8].
Аббат Жоржель был выходцем из Франции; покинув родину после революции 1789 года, он нашел прибежище в германском приорстве Мальтийского ордена (св. Иоанна Иерусалимского). Присутствуя за православным богослужением, он невольно сравнивал его с католическим: «Алтарь Казанского собора окружен вызолоченной балюстрадой и занавесами с золотой, серебряной и шелковой бахромой. За этой балюстрадой помещается алтарь, а позади занавеса находится жертвенник, престол со Святыми Дарами и священники. Занавес открывается в момент пресуществления, и перед присутствующими появляются Святые Дары: только в этот момент можно видеть совершающего таинство священника. В эту минуту все присутствующие падают ниц и поднимаются только после причастия» [9].
Записки аббата Жоржеля представляют особую ценность и потому, что он был одним из последних иностранных авторов, посетивших Казанский собор до его перестройки в начале XIX века. Вот еще несколько строк, посвященных описанию храмового интерьера: «Казанский собор очень богато украшен: государи щедро одаряли его драгоценностями, – сообщает о. Жоржель. – В торжественные дни я видел там более тысячи горящих свечей, кроме множества зажженных лампад из золота или серебра, которые пылают перед алтарем» [10].
Еще одно сообщение о Казанской церкви до ее перестройки можно найти в «Описании Санкт-Петербурга» И. Г. Георги. Он упоминает про «церковь Казанский Богоматери на Невской перспективе и по правому берегу Екатерининского канала… Колокольня над церковью деревянная и с покрытым жестью шпицем имеет вышины 28 сажен, – пишет немецкий автор. – На колокольне бьют часы в колокол по стенным часам, в церкви находящимся. В сей церкви отправляются летом благодарственные молебствия за благополучные приключения при дворе и в государстве» [11].
В ноябре 1800 года император Павел I повелел воздвигнуть вместо церкви Рождества Богородицы великолепный соборный храм во имя Казанской иконы Божией Матери. Проект строительства собора был утвержден императором Павлом 1 14 ноября 1800 года. Была создана комиссия по построению собора, председателем которой стал президент Академии художеств граф А. Строганов.
Однако этому предшествовал конкурс проектов. Одним из участников конкурса был французский архитектор Тома де Томон (Thomas de Thomon), только что прибывший в Россию (1799 г.) Как отмечал Игорь Грабарь, «первым выступлением Томона в Петербурге было его участие в конкурсе, объявленном в 1799 г. для постройки Казанского собора. Проекты его, план, фасад и разрез – сохранились в собрании Эрмитажа». [12] (Томону не суждено было стать победителем в этом конкурсе, но через несколько лет по другому его проекту (1803 г.) было выстроено здание Биржи на Васильевском острове).
Деревянные модели храма представили на рассмотрение такие знаменитые зодчие как Н. А. Львов, Джакомо Кваренги (1744-1817) и А. Н. Воронихин (1759-1814). (Будучи крепостным крестьянином, он в 1786 г. получил от графа А. С. Строганова отпускную грамоту).
Дальнейшая судьба этих моделей сложилась по-разному. Модель проекта Казанского собора Львова в 1795 году была передана в Эрмитаж, откуда в 1800 г. вернулась в Академию художеств. Модель Кваренги также хранилась в Академии художеств. Конкурс суждено было выиграть деревянной модели Воронихина, и она заняла почетное место в экспозиции Академии художеств. Коллекция подобных моделей была выставлена в залах Академии, и собрание постоянно пополнялось. Однако в 1868 г., «при недостатке места», состоялось собрание членов Совета и профессоров Академии художеств «для рассмотрения моделей разных зданий». И было принято роковое решение: «Модели несуществующих зданий, как лишенные значения, исключить из музея» [13] (В советские времена еще бы добавили: «путем утилизации»). В коллекции Академии художеств из «казанских» осталась лишь «модель раздвижная Казанского собора по проекту Воронихина», и еще в 1910 году отмечалось, что она «имеется на лицо» [14].
В 1800 г. составление проекта было поручено архитектору А. Н. Воронихину. Проект напоминал здание парижского Дома инвалидов с подражанием фасаду собора святого апостола Петра в Риме ( в уменьшенном масштабе). Одним из главных помощников Воронихина при постройке Казанского собора был архитектор из Пуры (итальянская Швейцария) Марко Руджия (1754-1834). [15] О конкретных деталях строительства сообщает граф А. И. Рибопьер. По его словам, «Павел I начал стройку Казанского собора; план составил русский архитектор Воронихин; он же строил его под руководством обер-камергера графа А. С. Строганова. Павел и тут спешил, понукая рабочих; однако ему не пришлось достроить собор: он был окончен при Александре Павловиче» [16]. Строители Казанского собора жили в казармах на Конюшенной площади.
Павел I отпустил большие суммы на строительство нового храма. По словам Г. Р. Державина, в начале 1801 г., «в два месяца тогда сверх всех штатных и остаточных сумм издержано было более 6 миллионов рублей на посылку в Индию донских казаков, на строение Казанской церкви и прочие подобные затейливые издержки». [17]
С возведением Казанского собора торопились, и, во избежание длительных перерывов, пришлось изыскивать «внутренние резервы». Верстах в 35 к востоку от Петербурга, при впадении речки Тосны в Неву, в свое время была выстроена загородная резиденция императрицы Екатерины II. (В 1785 г. Екатерина II утвердила проект дворца для Пеллы, он строился до 1793 г. по проекту архитектора Старова). Император Павел I, при своем вступлении на престол, приказал разобрать это сооружение, и строительный материал пошел на постройку Казанского собора и Михайловского замка. [18]
Но в марте 1801 г. император Павел I был убит заговорщиками, и первый камень в основание собора положил его сын – император Александр I. Закладка храма состоялась 27 августа 1801 года. Во время этой церемонии использовались серебряные лопатки и молотки, служившие уже при закладке Михайловского замка при Павле I, – на них лишь переделали императорские инициалы.
Душой строительства собора был один из первых богачей России граф Александр Сергеевич Строганов (1734-1811). Он финансировал проект из своих личных капиталов; ему же приходилось защищать А. Н. Воронихина от нападок противников. Об этом свидетельствует, например, текст письма графа А. С. Строганова тогдашнему президенту Академии наук Н. Н. Новосильцеву.
Милостивый государь мой Николай Николаевич!
Комиссия о построении Казанской церкви, представляя мне мемориею своею от 14-го числа июня прошлого 1804-го года, что член оной господин статский советник и кавалер Старов поданным в комиссию мнением объявил, сколь опасен образ построения назначаемых по бокам строющейся церкви проездов, уведомила меня, что она противу сего мнения потребовала объяснение от господина архитектора Воронихина, производящего строение оной церкви. Хотя он в поданном им объяснении показывал во всей подробности верность тех исчислений, на коих он основывал прочность сих проездов, но все сие недостаточно было к опровержению возродившегося сумнения, которое обыкновенно неразлучно бывает с новыми сего рода изобретениями. Я же, с моей стороны желая употребить в пользу всякое открытие, приносящее честь изобретателю своему, и не нашед иного средства удалить всякое противумыслие в предлагаемой прочности, предложил комиссии сделать модель, которая бы составляла третью часть проезда по плану в натуре назначенного.
А (так) как сия модель ныне вовсе окончена, то я прошу покорнейше Ваше Превосходительство отрядить хотя (бы) двух профессоров подведомственной Вам Академии, которые бы при освидетельствовании самой модели взяли на себя также труд в присутствии господ членов комиссии вникнуть в те основания и поверить разчисления, на коих г-н архитектор Воронихин основывался в прочности означенных проездов. Г-н инженер генерал фон Сухтелен и граф Павел Александрович Строганов, будучи намерены присутствовать при сем свидетельствании, то не угодно ли будет и Вашему Превосходительству для поощрения изобретателя удостоить также и Вашим присутствием его изобретение, и назначить день, дабы я мог о сем известить означенных господ посетителей.
Вашего Превосходительства покорный слуга граф Александр Строганов. Июля 27 дня 1805 года. [19]
Строительство нового храма развернулось позади Казанской церкви, где по-прежнему совершались богослужения. Здесь же отмечались памятные даты; об одном таком торжестве сообщал в своих записках очевидец этого события – будущий писатель и обер-прокурор Сената С. П. Жихарев (1787-1860). В его дневнике под 12 декабря 1806 г. читаем: «Нынешний день, по случаю дня рождения государя (Александра I – д. А.), в Казанском соборе был большой съезд всех властей и чинов, к которым присовокупилось огромное стечение народа, – пишет Степан Петрович. – Благодарственное молебствие совершено с коленопреклонением. Митрополит читал молитву так внятно и явственно, что во всех концах церкви было слышно, может быть, и оттого, что вместе с коленопреклонением вдруг водворилась глубокая, необыкновенно торжественная тишина: всякий ловил каждое слово молитвы, заключавшей в себе прошение о здравии государя и о даровании ему (победы) над проклятым зажигою – Бонапарте. В молебствии участвовал опять Воржский (о. Алексей, придворный протодиакон – а. А.) и при возглашении многолетия, возвышая постепенно голос, на последних словах «многая лета», кончил таким громовым восклицанием, что удивил всех» [20].
Несколько строк С. П. Жихарев посвятил и новому Казанскому храму: «После обедни ходил взглянуть на вновь строящийся архитектором Воронихиным огромный собор. Здание будет великолепное: подражание собору св. Петра в Риме. Воронихин был дворовый человек графа Строганова, за талант отпущен им на волю и записан в службу… Один из его помощников сказывал, что новый собор должен достроиться года через четыре и что мог бы готов быть и прежде, если б не останавливал недостаток в деньгах, по случаю военных обязательств» [21].
Спустя 10 лет после закладки первого камня строительство Казанского собора было закончено, и 15 сентября 1811 года (в день коронации императора Александра I) последовало его торжественное освящение, которое возглавил митрополит Новгородский и С.-Петербургский Амвросий (Подобедов) (1799-1818). Граф Дмитрий Иванович Хвостов (1757-1835), присутствовавший на этом торжестве, написал «Оду на освящение Казанския церкви». Вот ее начальные строки.
Предвечным светом озаренны, Земныя дивны красоты Влекут мой разум восхищенный На горни неба высоты; Сам Царь стремленьем сердца, взора, Средь вдохновенного собора, Курит чистейший фимиам; Сыны российския Державы Возносят глас: Бог сил, Царь славы, Взошел в великолепный храм! [22]
В литературных кругах того времени Д. И. Хвостов был известен как «бездарный стихотворец и метроман, последователь ложноклассицизма». Но в данном случае его «Ода» представляет исторический интерес — как свидетельство современника и очевидца тех событий.
А теперь слово историографу Санкт-Петербурга Павлу Свиньину, который пишет о Казанской церкви (соборе) в прозе. «Освящена самым блистательным образом, в присутствии Его императорского Величества и всей августейшей фамилии. Начиная от Зимнего дворца до самого нового собора стояли в параде войска, все дома и улицы наполнены были народом, к чему благоприятствовала также прекрасная погода. Бывший по сему случаю вокруг сего великолепного храма крестный ход, был самый величественный» [23].
Особое внимание Павел Свиньин уделил главной святыне нового собора – Казанской иконе Божией Матери: «По освящении собора на святую икону была положена новая риза из чистого золота, украшенная драгоценными камнями и жемчугом, из коих большая половина принесена в дар государынями и императрицами Елисаветою Алексеевной и Мариею Феодоровной, а синий драгоценный яхонт – великой княжной Екатериной Павловной» [24].
Иностранцев, живших в Петербурге, изумляли русские рабочие, строившие Казанский собор. «Им, этим простым мужикам в рваных полушубках, не нужно было прибегать к различным измерительным инструментам; пытливо взглянув на указанный им план или модель, они точно и изящно их копировали. Глазомер этих людей чрезвычайно точен, – сообщал один из зарубежных гостей. – С окончанием постройки собора торопились; несмотря на зимнее время и 13 – 15 градусов мороза, работы продолжались даже ночью. Крепко зажав кольцо фонаря зубами, эти изумительные работники, забравшись на верх лесов, старательно исполняли свое дело. Способность даже простых русских в технике изящных искусств поразительна» [25]. И снова слово графу Хвостову.
Здесь собранны искусств громады Пребудут ввек в числе чудес; Здесь зависть потупляет взгляды, Сретая красоты небес; Здесь ныне совокупно зрима Краса Афин и древня Рима; Здесь новый в Севере Сион, Презря времен удары грозны, Расскажет громко в лета поздны: Кто росс? – каков искусством он? [26]
Почетный храмостроитель граф Александр Строганов простудился на церемонии освящения Казанского собора и умер через несколько дней, «успев поласкать себе совесть священным изречением: «ныне отпущаеши раба своего» [27]. Отпевание графа Строганова состоялось в Казанском соборе, а затем процессия проследовала на кладбище Александро-Невской Лавры.
Вот что пишет об этих событиях Н. И. Греч: «Собор освятили 8 сентября 1811 года, а через неделю он (граф Строганов) скончался и был отпет в новом храме. При сем случае произнесено было надгробное ему слово иеромонахом Филаретом (Дроздовым – а. А.), что ныне митрополит Московский: оно возбудило общее внимание к таланту юного оратора. Напечатано оно в 1-й книжке «Вестника Европы» на 1812 год.
А теперь слово Г. Р. Державину, написавшему стихотворение «На освящение храма Казанския Богородицы в С.Петербурге»:
Так есть ли силой теплой веры Мы и невидимое зрим, Мой дух сквозь непостижны сферы, Как огнекрылый Серафим, Парит в обитель душ блаженных, И в чувствах тонких безмятежных Молитвы слышит их за нас. Перед судеб святым ковчегом Давид по струнам перстов бегом От гуслей льет сладчайший глас.
Казанскому собору суждено было стать уникальным памятником архитектуры русского классицизма. Его скульптурное оформление было выполнено И. Мартосом, И. Прокофьевым, В. Демут-Малиновским, Ф. Щедриным, С. Пименовым. В росписи собора и создании икон для него участвовали В. Боровиковский, А. Егоров, В. Шебуев. Кисти Боровиковского принадлежало изображение императора Константина и матери его Елены, великомученицы Екатерины и киево-печерских чудотворцев Антония и Феодосия. Кисти Карла Брюллова принадлежал запрестольный образ главного алтаря – Взятие на небо Божией Матери.
Фасад Казанского собора украсили барельефы Федора Гордеевича Гордеева (1749-1810) «Благовещение», «Бегство в Египет», «Рождество Христово» и «Собор Богородицы». Федос Феодорович Щедрин (1751-1825) выполнил для Казанского собора барельеф «Христос, ведомый на Голгофу». В том же соборе находилась статуя Щедрина «Евангелист Лука». [28]
Иван Петрович Мартос (1750-1835) украсил Казанский собор барельефами «Источение воды из камня (1804), «Зачатие Божией Матери» и «Рождество Богородицы» (1807). Он же исполнил бронзовую статую св. Иоанна Крестителя на портике собора. [29] В украшении Казанского собора участвовали скульпторы Иван Прокофьевич Прокофьев (1758-1828)[30] и Павел Петрович Соколов (1765-1836). Из работ П. П. Соколова известны «4 евангелиста» и «Св. Троица» в бронзе для дарохранительницы Казанского собора. [31]
Некоторые скульптурные украшения для Казанского собора вышли из мастерской Василия Ивановича Демут-Малиновского (1779-1846). Это статуи св. пророка Илии и св. апостола Андрея. [32]Степан Степанович Пименов (1784-1833) за статую св. равноапостольного князя Владимира, изготовленную для Казанского собора, получил звание академика. [33]
Интерьер Казанского собора украшали и иностранные мастера. Одним из них был французский скульптор Жак Доминик Рашет (Rachette) (1744-1809). Он окончил Академию художеств в Копенгагене, с 1772 г. жил в Гамбурге, откуда в 1779 г. выехал в Петербург. В России его ждала блестящая карьера: с 1785 г. Рашет – академик, с 1800 г. – профессор Российской Академии художеств. [34] Он так долго прожил в России, что может быть назван русским. Рашет настолько сблизился с русским обществом, что современники величали его Яковом Ивановичем. «Хитрые» (старое значение этого слова – искусные, изобретательные) руки ваятеля вылепили некоторые барельефы для строившегося тогда Казанского собора: «Вход Господень в Иерусалим», «Взятие Богоматери на небо», «Обручение с Иосифом», «Введение во храм» и «Взятие Христа воинами». [35]
Новопостроенный собор стал излюбленным объектом для творчества русских художников. Их картины, гравюры, акварели расходились по музеям и частным собраниям. В 1911-1912 гг. в Русский музей императора Александра III поступила акварель Ив. Иванова «Освящение Казанского собора, 15 сентября 1811 года», с толпой народа и войсками, заполняющими площадь перед собором, вдоль которого длинной лентой тянется процессия с крестным ходом. В центре за духовенством следует император Александр I, с императрицами и свитой. [36] Отдел русских пейзажистов обогатился картиной «Вид Казанского собора» Ф. Я. Алексеева, «с сочно и смело написанными фигурами первого плана и любопытными фигурами зевак на мосту, из-под которого выплывает расцвеченная лодка наподобие гондолы» [37]. А в Третьяковскую галерею поступил исполненный Воронихиным акварелью вид Казанского собора. [38]
Вскоре после завершения строительства Казанского собора его посетила Жермена де Сталь. Французская писательница, ранее побывавшая в Риме, могла сравнить храм святого апостола Петра с Казанским собором: «Я отправилась в Казанский собор, построенный Павлом I по образцу собора святого Петра в Риме, – сообщает французская писательница. – Внутренность церкви, украшенная большим количеством колонн из гранита, очень красива; само здание напоминает <собор> святого Петра и отличается от него тем больше, чем больше хотели сделать его похожим» [39].
Причину неудачи в осуществлении замысла де Сталь видит в том, что «за два года не сделать того, на что понадобился целый век первым художникам мира. Русские хотели быстротой преодолеть время и пространство, но время сохраняет только то, что оно создало, а искусство, первым источником которого является вдохновение, не может обойтись без мышления» [40].
Однако схожесть обоих храмов весьма велика, в частности, благодаря тому, что Казанский собор снаружи был отделан пудожским камнем, имеющим большое сходство по цвету и структуре с камнем travertine, из которого построена церковь святого апостола Петра в Римеxl[41]. Итальянский колорит усиливается при входе в Казанский собор: его средние входные двери изготовлены из бронзы В. Екимовым по образцу восточных дверей флорентийского баптистерия (автор Л. Гиберти, 1425 – 1452)[42].
Великолепными по звучанию были большие колокола Казанского собора: первый, называемый праздничным, с Казанским образом Божией Матери, весом 264 пуда 13 фунтов; второй, называемый полиелейным, с изображением Пресвятой Троицы и Рождества Богородицы, весом 129 пудов 25 фунтов; третий, называемый повседневным, подаренный церкви Рождества Богородицы императором Петром III 9 февраля 1762 г., весом 61 пуд 18 фунтов (в конце ХIХ в. он был разбит и после этого не употреблялся); и четвертый, старейший, отлитый для церкви Рождества Пресвятой Богородицы, по распоряжению императрицы Анны Иоанновны в 1734 году. [43]
Наполеоновское нашествие прервало работы по украшению Казанского собора. А в 1814 году скончался Андрей Никифорович Воронихин (1759-1814). О том, каким виделся русскому зодчему Казанский собор во всем его великолепии, повествует Павел Свиньин. «С западной стороны имеет он полукруглую площадь, обнесенную прекрасной чугунной решеткой, по концам которой поставлены будут колоссальные изображения (статуи – а. А.) святых апостолов Петра и Павла. Каждое из них сделано будет из цельного гранита в 9 аршин вышины. Статуи сии будут единственные в целом свете. Ибо в Египте найдены только две, которые превосходят оные величиной: они вышиной в 14 аршин, но из них одна составная» [44]. В 1813 г. в Филадельфии вышла книга П. Свиньина под названием «Sketsches of Moscow and Petersburg», с 8-ю гравюрами, в том числе и Казанского собора (Cazan Church). [45]
13 ноября 1812 г. в Казанском соборе был оглашен Манифест (от 3 ноября), объявляющий «благодарность народу» [46]. А 1 января 1813 г. здесь прозвучали слова Манифеста (от 25 декабря 1812 г.) об окончании Отечественной войны. В этот день в столице был пушечный салют, весь день раздавался колокольный звон, а вечером была иллюминация. [47]
Примечательна судьба высокохудожественного серебряного иконостаса, под местными иконами которого некогда значилось: «Усердное приношение Войска Донского». На это сооружение, выполненное при императоре Николае I, пошло около 100 пудов серебра, часть которого пожертвовали донские казаки, отбившие при отступлении Наполеона в 1812 году серебряную утварь, награбленную завоевателями в московских церквах. Отнюдь не случайно серебро было передано именно в Казанский собор. Вот что писал тогда М. И. Кутузов настоятелю собора по этому поводу: «Разорители святых храмов пали под бременем своего нечестия. Ничто, похищенное у Божества, не осталось в их власти, и победители со смирением кладут на алтарь Бога святыню… Серебро, 40 пудов, доставляемое мною, есть дар неустрашимых донских казаков вашему храму» [48].
В дар Казанскому собору Кутузов прислал из похода и список Ченстоховской иконы Божией Матери. Этот образ был помещен в правом приделе, за левым клиросом на северном выступе стены; икона привлекала даже и инославных поклонников-поляков. [49]
Известно, что война будит низменные инстинкты, особенно, когда армия преследует поверженного противника, и возникает соблазн «грабить награбленное». Впрочем, на армейском языке это называется «взять трофеи». Сведения об этом можно почерпнуть из записок графини С. Шуазель-Гуффье. По происхождению полячка (в девичестве – Тизенгаузен), она вышла замуж за камергера русского двора – графа Антония Людовика Шуазель-Гуффье, сына известного французского дипломата и путешественника, который, будучи французским послом в Константинополе, в начале революции 1789 года эмигрировал в Россию. (Принятый на русскую службу, он впоследствии был назначен директором Императорской Публичной библиотеки). [50]
Отечественная война 1812 года застала графиню Шуазель-Гуффье в Литве. В Вильно она видела не только пленных французов и тела мертвых солдат, но и «любителей трофеев». «Рядом с ужасными картинами нищеты, обогатившиеся грабежами казаки продавали на ассигнации и за самую низкую цену слитки золота, серебра, жемчуг, часы и драгоценные вещи. В то же время они продолжали грабить по деревням, – сетует графиня. – Я постоянно просила Кутузова дать охрану моим знакомым. «Какие негодяи, – говорил мне при этом фельдмаршал, – им всегда мало, – вот я заставлю их вернуть награбленное». На самом деле, он принудил казаков доставить известное количество серебряных слитков для статуй двенадцати апостолов в Казанском соборе, в Петербурге» [51].
Для объективности – три замечания на записки польской графини. Во-первых, из «дважды спасенного» серебра отлили не статуи апостолов, а иконостас (освящен 22 октября 1836 г., в день Казанской иконы Божией Матери). (Главнокомандующий отправил драгоценный металл в Казанский собор, чтобы из него изготовили фигуры четырех евангелистов при царских вратах. На подножии каждой фигуры должна была находиться надпись: «Усердное приношение войска Донского». Но власти отнеслись к воле покойного полководца без должного уважения. Когда скульптор Мартос по эскизам Воронихина изваял скульптуры, обер-прокурор Св. Синода совместно с министром просвещения сочли их «чрезмерно натуралистичными», что могло-де «пагубно отразиться на нравах верующих». И серебро пошло на соборный иконостас.) [52]
В богатой ризнице собора хранились священные сосуды (парижской работы), пожертвованные императором Александром I в 1815 году, после триумфального возвращения в Россию. В соборе хранились «памятники русской храбрости» – трофеи Отечественной войны 1812 года: 114 знамен, 28 ключей от покоренных крепостей и городов и маршальский жезл Даву, отбитый 5 ноября 1812 года. [53]
В начале ХХ-го столетия столичная общественность поднимала вопрос об очистке от «поздних наслоений» территории, прилегающей к Казанскому собору. В 1909 году в журнале «Старые годы» появилась краткая заметка на эту тему. «Казанский собор красится в слишком густой цвет, чудесный скверик его закрыт тремя довольно безобразными лавочками, а совершенно несравненная решетка, отделяющая его от институтского сада, забита листовым железом, – писал искусствовед В. Курбатов. – Неужели Академия (художеств) не могла бы добиться уничтожения лавочек, открытия решетки и каменных пьедесталов?» [54]
А между тем приближались две памятные даты: столетие со времени освящения Казанского собора (1811 г.) и столетие со дня кончины архитектора А. Н. Воронихина (1814 г.). Это дало повод к тому, чтобы еще раз напомнить о прежней проблеме. В октябре 1910 г. искусствовед Иван Фомин писал: «Через три года юбилей Воронихина, строителя Казанского собора. И по отношению к нему есть такой же случай почтить достойным образом память строителя, открыв одну из его построек, в настоящее время ниоткуда не видную. Это решетка Казанского собора. В одном из архивов мне удалось найти интересный воронихинский проект построения второй колоннады Казанского собора. Из этого проекта ясно, какое большое значение придавал Воронихин полукруглой площади с западной стороны собора. Вот бы где поставить памятник строителю его! Так поступили бы, конечно, в любой другой столице, где ценят и берегут то, что составляет украшение города. Так должны поступить и мы, и это было бы лучшим способом отпраздновать юбилей знаменитого зодчего» [55].
В 1911 году Санкт-Петербург готовился отпраздновать столетие со дня завершения строительства и освящения Казанского собора. К юбилею начали готовиться загодя, и было решено приступить к реставрации храмового интерьера. О том, с какими сложностями пришлось при этом столкнуться, рассказывалось на страницах журнала «Старые годы».
«Казанский собор сейчас весь в лесах внутри. Тоже тревожная реставрация, с которой торопятся к столетнему юбилею. Обнаружено варварское обращение с предметами, находящимися в соборе, и его украшениями. Будто бы попорчены гвоздями и лампадами картины Боровиковского, Егорова, Шебуева. Но удачна ли будет реставрация, порученная Обществу взаимопомощи русских художников? Имена гг. Бруни и Судковского, которым поручена живописная сторона реставрации, и даже написание двух новых запрестольных образов по эскизам проф. Кошелева, не ручаются за художественность. Дикая мысль – изуродовать создание Воронихина постройкой колокольни против западного входа, к счастью, встретила противодействие Академии художеств, но едва ли нужна и постановка изваяний архангелов (заказанных все тому же Обществу), не осуществленная самим Воронихиным» [56].
И вот наконец наступил «юбилейный год». К празднику вышла в свет монография епархиального архитектора Андрея Аплаксина. Книга, озаглавленная «Казанский собор в Санкт-Петербурге. 1811-1911. Историческое исследование о соборе и его описание», была издана на средства Казанского собора в 1911 году.
К этому времени в Казанском соборе были закончены реставрационные работы. «К юбилею Казанский собор почистили, густо посеребрили купол, подправили однотонную раскраску стен и колонн цвета «кофе с молоком», хотя, казалось, должна бы быть строго восстановлена первоначальная раскраска, – отмечалось на страницах печати. – Внутри тоже многое тщательно отчищено и отремонтировано, посветлели своды и главный купол, где отчетливо видна однотонная под барельеф живопись в барабане. Блестит серебро иконостаса. Светлее стала живопись в парусах (судя по «Тайной вечере» в алтарной абсиде, к живописи, вообще, по-видимому, отнеслись осторожно). Несколько по-багетному кричит местами новая или отчищенная позолота карнизов рядом с почерневшим золотом капителей колонн» [57].
Но около собора все осталось по-прежнему, поскольку любые изменения на прилегавшей территории могли затронуть интересы влиятельных лиц.
И в той же заметке, где выражалась радость по поводу обновления соборного интерьера, читаем далее: «Напрасны были постановления, ходатайства, почти вопли, в Обществе архитекторов-художников и в недавнем съезде архитекторов о необходимости открыть, наконец, дивную воронихинскую решетку, направо от собора. По-прежнему она забита железными листами, заслонена фотографическим павильоном, оранжереей, даже деревянной фруктовой лавчонкой. А между тем, именно к юбилею собора следовало бы привести в порядок уголок перед решеткой, превратив его в цветник-партер, и тем открыв мастерское произведение, так интересно говорящее о широких неосуществившихся планах прекрасного зодчего. Трудно было бы лучше почтить его память» [58].
Казанский собор был освящен накануне Отечественной войны 1812 года, а столетие со дня кончины его создателя – А. Н. Воронихина совпало с началом Первой мировой войны. Но, несмотря на военные тяготы, в российской столице не прекращались культурные начинания, в том числе и в церковной сфере. Так, в течение марта-апреля 1915 года в музее барона Штиглица была проведена выставка старины с показом церковной утвари. Из ризниц соборов Зимнего дворца, Александро-Невской Лавры, Петропавловского, Казанского и других храмов.
Одним из современников этих событий был поэт Бенедикт Константинович Лившиц (1887-1939). Его перу принадлежит большой цикл стихотворений, посвященных Петербургу; среди них «Казанский собор» (1914 г.).
И полукруг, и крест латинский, И своенравца римский сон Ты перерос по-исполински — Удвоенный дугой колонн.
И вздыбленной клавиатуре Удары звезд и лет копыт Равны, когда вздыхатель бури Жемчужным воздухом не сыт.
В потоке легком небоската Ты луч отвергнешь ли один, Коль зодчий тратил, точно злато, Гиперборейский травертин?
Не тленным камнем – светопада Опоясался ты кольцом, И куполу дана отрада Стоять колумбовым яйцом. [59]
То, что для читателей того времени было понятно без комментариев, ныне требует пояснения. Внутри Казанский собор имеет форму латинского креста (нижний конец длиннее остальных) с закруглениями на его коротких концах. Именно своенравец Павел I пожелал, чтобы Казанскому собору было придано сходство с собором св. апостола Петра в Риме. Стены и наружные колонны Казанского собора сложены из пудожского камня – известняка особого рода, по цвету и свойствам напоминающего римский травертин – камень, использовавшийся в Италии для строительства архитектурных сооружений. В отличие от южных «латинян» строителями Казанского собора были гипербореи – по преданиям древних греков, народ, живший далеко на севере. И наконец, в последней строке своего стихотворения поэт обыгрывает крылатое выражение «колумбово яйцо»: смелое, находчивое решение сложного вопроса. При строительстве собора Воронихин применил необычное решение: поставил его на сравнительно тонкие устои, чем был достигнут поразительный эффект легкости. [60]
Весной 1923 г. Казанский собор, несмотря на протесты верующих, был передан обновленцам, и до начала 1932 г. являлся их кафедральным собором. [61]
Как раз в это время «отцы города» во главе с Григорием Евсеевичем Зиновьевым решали вопрос о закрытии Казанского собора. 26 апреля 1931г. с их подачи на заседании секретариата ЦИК СССР было дано разрешение на «…организацию при Академии наук Союза ССР музея по истории религии».
26 декабря 1931 г. на заседании Президиума Ленсовета слушался вопрос о закрытии Казанского собора. «Исходя из заключения технической комиссии и учитывая, что собор имеет исключительную архитектурно-историческую ценность и для сохранения таковой требуется значительная сумма средств, которой (церковная) двадцатка не имеет…Академия наук предполагает использовать здание под музей по истории религии» [62].
В феврале 1932 года Казанский собор закрыли для богослужений, его интерьер был переоборудован под Музей истории религии и атеизма. Эта надпись памятна многим жителям города: она была помещена перед входом в собор, высоко на фронтоне, там, где изображено всевидящее око Божие. Крест с купола сняли и заменили шпилем.
В музей поступала церковная утварь из закрывавшихся православных храмов, а также костелов, кирок, мечетей, синагог. Первым директором и «душой» Музея стал В.Г. Богораз-Тан, этнограф, профессор Ленинградского университета. Путеводитель по Ленинграду 1933 года сообщал: «Экспонаты музея состоят из античной скульптуры, картин и гравюр русских и иностранных художников и из разнообразнейших культовых предметов народов всего мира».
В августе 1990 г. была зарегистрирована община Казанского собора, в здании которого по-прежнему располагался Музей истории религии и атеизма. Правда, в 1989 г. последнее слово из названия было изъято, но по существу Музей представлял собой атеистический придаток Института марксизма-ленинизма, Академии общественных наук при ЦК КПСС, Высшей партийной школы при ЦК КПСС – последних заповедников идеологии «вечно живого и всепобеждаюшего учения», призрак которого был выброшен жизнью на свалку истории. Вскоре исчезла и надпись на фронтоне перед входом в храм, а в местной печати промелькнуло сообщение, что вскоре купол храма «получит свое прежнее архитектурное завершение», то есть крест.
В 1999 году сквер у Казанского собора был огорожен забором на реставрацию. Во время земляных работ были обнаружены одна из первых питерских булыжных мостовых и фундамент возведенной в 1730-е годы церкви Рождества Богородицы. Это была первая церковь на Невском проспекте, предшественница Казанского собора.
14 декабря 1999 г. состоялась полная передача Казанского собора Санкт-Петербургской епархии Руcской Православной Церкви. 31 декабря 1999 года в Казанском соборе была совершена Божественная литургия, которую возглавил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир (Котляров). Поздравив прихожан с наступавшим 2000 годом, он провозгласил Казанский собор кафедральным. [63]
Приложение 1.
Граф Жозеф де Местр. Письмо королю Виктору Эммануилу I. 31 октября (12 ноября) 1811 г. // Петербургские письма. 1803-1817. СПб. 1995, С. 182-185.
27 сентября/9 октября со смертью графа Александра Строганова, обер-камергера, кавалера голубой ленты, президента Академии Художеств и т. д. и т. д., скончавшегося на шестьдесят восьмом году жизни после короткой болезни, окончательно прекратил свое существование двор Екатерины П. Он оставил почти 600.000 рублей ренты и долгов на 3 миллиона, картины, медали, раритеты всяческого рода и бесценную мебель.
…Он был великим покровителем искусств и посвятивших себя оным юношей, но с русским фанатизмом к национальным талантам, по крайней мере фанатизмом внешним, ибо, полагаю, в душе он хорошо понимал суть дела. Страстью его и главным предметом всех его мыслей был собор Казанской Божией Матери, сооружаемый здесь с огромными расходами вот уже десять лет на месте жалкой хибары, выстроенной Петром I, которой стыдилась бы любая мало-мальски зажиточная пьемонтская деревня. Нынешний Император есть Соломон сего храма, а Давидом был Павел I. Когда его спросили, что он предпочитает и какие будут приказания, царь, как мне рассказывали, ответил: «Я хочу немного от Св. Петра и немного от Санта-Мария-Маджоре в Риме». Трудно вообразить себе более изысканный вкус. Ему представили не знаю уж сколько планов, и он даже подписал один, который мне довелось видеть; но здесь замешалась интрига: граф Строганов выступил с одним молодым архитектором по имени Воронихин, состоявшим при его особе и почитающимся всеми за его сына. Граф каким-то образом устранил все иностранные проекты, и Воронихину поручили сей труд под руководством покровителя его, хотя он не выстроил еще ни единого дома… Поелику план был утвержден и уже началось его исполнение, Александр из уважения к памяти отца своего не пожелал слушать никаких возражений, и постройка была доведена до конца. Сам граф Строганов привносил в дело неслыханное усердие, он называл сие сооружение моя церковь, что, кстати сказать, вполне справедливо. Как-то он удостоился чести принимать у себя Императора за обедом и в порыве воодушевления сказал: «Наконец, государь, нам не нужны чужеземные таланты; у нас есть все свое». На сие Император ответил ему: «В таком случае налейте-ка мне мадеры» – и подал свой бокал. Император Александр совершенно искренне не обращает внимания на все сии национальные глупости, и, быть может, даже плохо, что он недостаточно русский.
Сама церковь представляет собой набор погрешностей противу канонов архитектуры и, кроме сего, слишком уж мала для такой столицы, как Санкт-Петербург; тем не менее поражает она красотой материалов, не имеющих себе равных, и некоторыми частями, свидетельствующими о таланте русских.
День, которого вот уже десять лет ждал бедный граф Строганов, наступил наконец 15/27-го прошлого сентября; помпезное торжество собрало огромную толпу, присутствовал весь двор: граф поднес Императору ключи, а сей последний вручил ему диплом действительного тайного советника первого класса. Это самый высший государственный чин, равный фельдмаршалу и присваиваемый лишь в крайне редких случаях; обычно его имеет только канцлер. Тогда таковых особ было три: граф Румянцев, князь Алексей Куракин в Париже и граф Строганов; но сему последнему не суждено было оставаться долго в сем качестве. …26 октября/8 ноября он… обратился к доверенному своему секретарю: «Не оставляйте меня одного, завтра великий для меня день, и в любую минуту могут понадобиться священники».
27-го рано утром граф велел призвать их; когда они явились, он сел на постели и сам прочел все молитвы умирающих, после чего причастился и пожелал видеть сына и невестку; благословив, он нежно их расцеловал и отослал прочь, желая остаться наедине с самим собой. В час пополудни граф Строганов спокойно скончался. Смерть сию почитают великолепной и едва не причислили сего человека к лику святых. Племянница его госпожа Нарышкина, жена обер-гофмейстера, сказала мне с поразительным спокойствием: «Ах, граф, какая смерть! Можно сказать, что и умер-то он так же, как жил»…
Похороны графа Строганова стоили 50.000 рублей; тело его лежало шесть дней на катафалке со свечами, который воздвигнут был в его большой столовой зале, где столько рассказывал он мне о своих безумных приключениях; я почти всякий день являлся туда к вечерней или утренней службе, ибо обязан сим знаком внимания за все то, что встречал в этом доме.
Здесь принято в день похорон приходить к дому умершего и провожать его на кладбище; обычно едут за гробом в экипаже, однако ежели хотят оказать наивысшие почести, то идут пешком с обнаженной головой; впрочем, сей долг касается лишь родственников и близких друзей. Траурную процессию возглавляют дети и прочие члены семьи.
От строгановского дворца до Невского монастыря, где хоронят знатных особ, расстояние в три или четыре версты; таковой променад по большой Невской перспективе занимает полтора часа. Хотя погода была довольно скверная, пешком шли более пятидесяти человек: в числе оных оказался и я…Противу обыкновения отпевание было не в Невском монастыре, а в Казанском соборе. Граф просил о сем у Императора (который здесь есть папа) и получил согласие; новый собор стоит прямо на пути к монастырю, и процессии не надобно было отклоняться в сторону. Во время заупокойной службы умерший лежит на возвышении в лучшем своем одеянии. Над гробом на четырех колоннах поставлен был великолепный балдахин малинового бархата, расшитый золотом, поскольку Греческая Церковь не употребляет при похоронах мрачных цветов, и я охотно присоединился бы к таковому обычаю. По окончании службы все родственники, начиная с самых близких, а потом и друзья поднимаются к катафалку и целуют руку или грудь умершего: это называется прощание, и церемония сия до крайности трогательна. После сего гроб закрывают, и все кончено. Я тоже вместе с малым числом особ прощался с бедным графом.
Примечания
[1] Лавры, монастыри и храмы на святой Руси. Санкт-Петербургская епархия. Спб. 1908, С. 42.
[2] Петров Л., прот. Справочная книга для петербургских богомольцев. Спб. 1883, С. 24.
[3] Авсеенко В. 200 лет С.-Петербурга. Исторический очерк.- СПб., 1903. С. 199.
[4] Богданов Г. Историческое, географическое и топографическое описание С. – Петербурга. Спб., 1779, С. 305.
[5] Там же, С. 304-305.
[6] Записки Якоба Штелина об изящных искусствах в России. Т. 1. М. 1990, С. 161.
[7] Записки Якоба Штелина..,т. 1, с. 215.
[8] Путешествие в Петербург аббата Жоржеля в царствование императора Павла I. М., 1913. С. 127 – 128.
[9] Там же. С. 129 – 130.
[10] Там же. С. 130.
[11] Георги И. Г. Описание российско-императорского столичного города Санкт-Петербурга и достопамятностей в окрестностях оного. – СПб., 1794. С. 99.
[12] Грабарь Игорь. Ранний александровский классицизм и его французские источники // Старые годы, 1912, № 7-9, С. 83. (Рисунок проекта Казанского собора помещен там же, иллюстрации №№ 3-5 между страницами 90 и 91. На 1912 г. все томоновские чертежи Казанского собора находились в библиотеке Института инженеров путей сообщения. Там же, С. 96, примеч. 17).
[13] Линковский В. Архитектурные модели в России // Старые годы, 1910, декабрь, С.11.
[14] Там же, С. 9.
[15] Бенуа Александр. Рассадник искусства // Старые годы, 1909, № 4, С. 202, примеч. 22. (Марко Руджия скончался в Санкт-Петербурге 24 сентября 1834 г.)
[16] Записки графа Александра Ивановича Рибопьера // Русский архив, 1877. т. 1. С. 483.
[17] Державин Г. Р. Записки. М. 2000, С. 220.
[18] Воинов Всеволод. Пелла // Старые годы, 1916, № 12, С. 146.
[19] Старые годы, 1911. № 10, С. 57-58.
[20] Жихарев С. П. Записки современника. М. Л. 1955, С. 286-287.
[21] Там же, С. 287.
[22] Хвостов Дмитрий, граф. Ода на освящение Казанския церкви 1811 года сентября 15 дня. Спб. 1811, С.1.
[23] Свиньин П. П. Достопамятности Санктпетербурга и его окрестностей. Спб. 1816, ч. 1, С. 44.
[24] Там же, С. 48.
[25] Северцев Г. Т. (Полилов). С.-Петербург в начале XIX века// Исторический вестник, 1903, май. Т. 92. С. 632. Статья написана по заметкам иностранцев, живших в Петербурге в начале XIX столетия. Первые из них написаны немцем X. Мюллером из Лейпцига, напечатавшим свои письма в Майнце в 1815 году. Вторым автором является А. Галеаццо, издавший свои воспоминания в Падуе в 1816 году.
[26] Хвостов Дмитрий, указ. соч., С. 5.
[27] Бартенев П. Жильбер Ромм (1750-1795). К истории образованности нового времени // Русский архив, 1887, кн. 1, С. 8.
[28] См. Краткое описание Санкт-Петербургского Казанского собора. Спб. 1895, С. 11,55,57.
[29] Там же, С. 12.
[30] Рисунок И. П. Прокофьева для Казанского собора – «Ангел», см. в: Старые годы, 1907, май, С. 171.
[31] Врангель Н. Скульптуры ХУШ века в России // Старые годы, 1907, июль, С. 295, примеч. 170.
[32] Старые годы, 1908, приложение. С. 58.
[33] Там же, С. 72.
[34] Кобеко Л. Ф. Статья в «Вестнике изящных искусств», 1883, т. 1, вып. 4, С. 636-646.
[35] Краткое описание Санкт-Петербургского Казанского собора. Спб. 1895, С. 11, 12, 57.
[36] Нерадовский П. О некоторых новых приобретениях Русского музея императора Александра Ш // Старые годы, 1913, февраль, С.39. (Эта акварель была передана в Русский музей из Эрмитажа).
[37] Там же, С. 38.
[38] Портреты для зала Совета (Академии художеств) // Старые годы, 1908, Приложение, С. 50.
[39] Русские глазами знаменитой француженки (Русские главы из книги Анны Луизы Жермены де Сталь «Десятилетнее изгнание») // Война 1812 года и русская литература. Исследования и материалы. – Тверь, 1993. С. 140.
[40] 70 Там же. С. 140 – 141. См. также: Воспоминания госпожи Сталь о России // Новости литературы, 1822, № 11. С. 164 – 165.
[41] Лавры, монастыри и храмы на Святой Руси. С.-Петербургская епархия. СПб., 1908. С. 38.
[42] Там же. С. 39. См. также: История зарубежного искусства. – М., 1971. С. 160 – 161, иллюстрация 118.
[43] Шульц С. Храмы Санкт-Петербурга. Спб. 1994, С. 48.
[44] Свиньин П., указ. соч., С. 62.
[45] 75 Соловьев Н. Иллюстрированные издания о России начала Х1Х века // Старые годы, 1908, июль-сентябрь, С. 555.
[46] Северная почта, № 91, 1812.
[47] Северная почта, № 2, 1813.
[48] Степанова И. Храм без креста // Русская мысль, 22 мая 1992 года.
[49] Лебедева Е. А. Петроград и его святыни. Спб. 1993, С. 27.
[50] Воспоминания об императоре Александре I и императоре Николае I графини Шуазель-Гуффье. – СПб., 1879. С. 1.
[51] Шуазель-Гуффье. Исторические мемуары об императоре Александре и его Дворе. М. 1912, С.101-102.
[52] Макин Сергей. Ум и сердце Кутузова // Наука и религия, № 4, 2003, С. 23-24.
[53] Петров Л., прот., указ. соч., С. 25.
[54] Курбатов В. Запоздалые заботы // Старые годы, 1909, № 9, С. 483.
[55] Фомин Ив. О праздновании юбилеев знаменитых зодчих // Старые годы, 1910, сентябрь, С. 209.
[56] Р-в А. Вести за месяц // Старые годы, 1910, ноябрь, С. 42-43.
[57] К юбилею Казанского собора // Старые годы, 1911, № 10, С. 57.
[58] Там же, С. 58.
[59] Лившиц Бенедикт. Казанский собор // Петербург в русской поэзии. ХУШ – начало ХХ века. Л. 1988, С. 308.
[60] Там же, С. 365, примеч. 211.
[61] Шульц С., указ. соч., С. 48.
[62] цит. по: Мироненко О., указ. соч.
[63] Православный Санкт-Петербург, № 1 (92), 2000, С. 2.
// Доклад архимандрита Августина (Никитина), преподавателя СПбПДА, на международной научно-практической конференции, посвященной 250-летию архитектора А. Н. Воронихина (1759-1814), «Андрей Никифорович Воронихин. Мастер, эпоха, творческое наследие», г. Санкт-Петербург, 28-30 октября 2009 г.
