Зураб Михайлович Чавчавадзе — генеральный директор Благотворительного фонда святителя Василия Великого, директор одноименной православной гимназии, прихожанин и друг московской Сретенской обители, отмечающей в этом году 20-летие восстановления монашеской жизни. В беседе с корреспондентом портала Православие.Ru Зураб Михайлович рассказал о своих корнях, детстве и о том, как познакомился с будущим архимандритом Тихоном (Шевкуновым) и стал прихожанином Сретенского монастыря. — Зураб Михайлович, среди ваших предков есть человек, прославленный в лике святых. Расскажите, пожалуйста, об Илье Чавчавадзе. — Илья Чавчавадзе вовсе не готовил себя при жизни к будущему «прославлению в лике святых». Он был простым мирянином, хотя и пользовался общественным признанием классика грузинской литературы и лидера национального движения в Грузии. Однако сепаратистских взглядов он не разделял, справедливо считая, что в иноверном вражеском окружении Грузии без России не выжить. Однако при всем при этом он отстаивал самобытность грузинского национального духа и активно сопротивлялся политике грубой русификации, проводившейся недалекими чиновниками из аппарата кавказского наместника. Например, узнавая о закрытии под надуманным предлогом той или иной грузинской школы, Илья поднимал и успешно решал вопрос на самом высоком уровне в Санкт-Петербурге. Специально какой-либо церковной или религиозной деятельностью Илья не занимался, хотя считался духовным лидером нации. Тем не менее, в начале 1980-х годов, по инициативе ныне здравствующего Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии II, он был прославлен в лике святых праведников древней Иверской Церкви. Замечу, что в Грузии народ называет по имени без фамилии только двух человек — Шота Руставели и Илью Чавчавадзе. Илья был настолько велик и популярен в Грузии, что без его одобрения ни у одной общественной группы или политической партии не было никаких шансов на народную поддержку их деятельности. Нет сомнений, что именно по этой причине в 1907 году он был убит большевиками, тщетно добивавшимися его благословения на свою работу, подрывавшую государственные устои России. Таким образом, о роли праведного Ильи в моем воцерковлении говорить не приходится не только потому, что он погиб за полвека до моего появления на свет, но и потому, что в пору моего детства и отрочества никто и не помышлял, что Илья будет канонизирован. А вот в духовной жизни моего отца, своего юного современника, Илья поучаствовал, поскольку согласился стать его крестным отцом. Я же своим воцерковлением целиком и полностью обязан тому факту, что родился в верующей семье и с раннего детства испытал благотворное влияние со стороны моей старшей сестры, ныне насельницы Марфо-Мариинской обители монахини Магдалины. Я родился в эмиграции, и меня крестили в одном из русских православных храмов Парижа, которых там было построено немало, как, впрочем, и во всех странах и городах русского рассеяния. Даже на Филиппинах, в Австралии и в более экзотических странах прибывавшие русские беженцы строили церкви. Если получалось, то каменные, если не каменные, то деревянные, а иногда храмами становились заброшенный гараж или обычная брезентовая палатка. — Когда вы вернулись обратно в Россию, что это были за времена? — Мы репатриировались на Родину в конце 1940-х годов и почти сразу же подверглись репрессиям. После реабилитации в 1956 году, как и все верующие люди в СССР, мы столкнулись с гонениями на Церковь, которые были организованы ярым богоборцем Хрущевым. Эти годы совпали с моей учебой в старших классах средней школы. Должен сказать, что меня здорово притесняли как учителя, так и руководство школы, тщетно требовавшие от меня вступления в комсомол и публичного отказа от веры. Оставить меня без медали им вполне удалось, а вот попытки натравить на меня школьных друзей завершились провалом. Даже под угрозой лишения золотых медалей двое моих самых близких товарищей по классу не захотели отказаться от дружбы со мной, чем очень поддержали меня психологически. Один из них впоследствии уверовал и недавно умер глубоко православным человеком. А второй, хоть и относившийся к Церкви с большим уважением, к сожалению, не успел найти дорогу к храму и скончался невоцерковленным, за что я не перестаю себя корить, постоянно поминая его в личной молитве. Вообще говоря, все мое детство, отрочество и молодые годы оказались для меня трудным периодом жизни. Естественное для молодой поры стремление к общению со сверстниками-единомышленниками было практически нереализуемо просто из-за отсутствия таковых: редко с кем удавалось поговорить на духовные темы, о вере и Боге. Так я и шел по жизни, неизменно испытывая гнетущее чувство одиночества. И все же в середине жизненного пути я встретил родственную душу, близкого мне по умонастроению и мировосприятию человека. Им оказался выпускник престижнейшего ВГИКа Гоша Шевкунов, который с первых же дней нашего знакомства удивил меня живостью своей веры и по-детски доверчивым упованием на Промысл Божий. Удивлял он меня и в других своих ипостасях: и когда проходил великую школу смирения послушником Псково-Печерского монастыря под духовным окормлением великого старца Иоанна (Крестьянкина), и когда иподиаконом Георгием трудился по благословению митрополита Волоколамского Питирима над созданием церковных документальных фильмов к тысячелетнему юбилею русского Православия, и когда, постригшись в монахи с именем Тихон, принялся восстанавливать возвращенную Церкви московскую Донскую обитель, и когда в сане иеромонаха начал возрождать Сретенский монастырь в Москве. Ну, а кипучая, самозабвенная и разносторонняя деятельность архимандрита Тихона как наместника монастыря, ректора семинарии, председателя колхоза в Рязанской области, руководителя крупнейшего православного издательства, секретаря Патриаршего совета по культуре, создателя и попечителя знаменитого мужского хора Сретенского монастыря, автора ряда нашумевших телевизионных фильмов и уникального бестселлера «Несвятые святые» и прочая и прочая, — всё это уже не просто удивляет, а представляется за гранью человеческих возможностей. — Расскажите, как вы познакомились с отцом Тихоном? — В начале 1980-х годов в Москве прошел слух о двух последних оставшихся в живых послушницах Дивеевского монастыря, которые якобы проживали вблизи этой обители. Сообщался даже точный адрес: Дивеево, ул. Лесная, 17. Речь шла о двух родных сестрах Марии и Марфе, которые, во-первых, по особенностям своего характера будто бы полностью соответствовали одноименным евангельским персонажам, а, во-вторых, хранили у себя личные вещи преподобного Серафима Саровского: рукавицу, казанок, в котором преподобный хранил сухарики, и массивный крест — благословение матери. Мы с женой собрались в паломническое путешествие и, добравшись до Дивеево, стали отыскивать дом номер 17 по Лесной улице. Дома пронумерованы не были, поэтому мы решили справиться у двух молодых людей, перестилавших крышу на какой-то деревенской бревенчатой баньке. Один из них спрыгнул на землю, представился Гошей и ввел нас в эту самую баньку, которая, как выяснилось, служила жилищем для дивеевских послушниц. Гоша и оказался будущим архимандритом Тихоном. А второй молодой человек, Игорь Винниченко, его сокурсник по ВГИКу, стал впоследствии отцом многодетного семейства и до сих пор возглавляет основанную им воскресную школу в городе Волжске. Этим днем мы и датируем начало нашей дружбы, которой теперь уже больше тридцати лет. В тот год Гоша защищал диплом на сценарном факультете ВГИКа, но вовсе не планировал работать по специальности, твердо решив ступить на монашеский путь. Он отправился в Псково-Печорский монастырь, стал там послушником и обрел наставника в лице великого отца Иоанна (Крестьянкина). Я часто приезжал к нему в монастырь и всегда замечал, с какой радостью он нес все послушания, среди которых были и не самые приятные, особенно на скотном дворе, где ему приходилось чистить коровники. С умилением я наблюдал за поведением огромного быка, наводившего ужас на монахов не только своими размерами, но и налитыми кровью глазами. Мало кого он впускал в свое стойло, но Гошу он вынюхивал издалека и всякий раз призывно мычал. Стоило Гоше подойти к нему, как бык, словно ласковый щенок, принимался тереться о его руку. Как ни старались вгиковские профессора, пророчившие Гоше великую славу, вытащить его из этого новообретенного и вожделенного для него мира, ничего у них не получалось. И, кстати, нередко благодаря монастырскому начальству, заступавшемуся за своего послушника. Но когда я замечал со стороны этого начальства чрезмерную строгость и несправедливую придирчивость к Гоше и говорил, что нельзя допускать столь незаслуженные обиды, он успокаивал меня: «Неужели ты не понимаешь, что они учат меня смирению? Я должен им руки целовать за такое попечение о моей душе!». Но в чем-то мне все же удалось сослужить Гоше добрую службу. В те годы невозможно было раздобыть не только богословскую литературу, но катастрофически недоставало даже молитвословов. А у нас дома, благодаря зарубежным родственникам и друзьям, сформировалась целая библиотека богословских и святоотеческих изданий. Всю эту библиотеку, книгу за книгой, и перечитал молодой послушник, став вполне эрудированным знатоком основных церковных дисциплин. — Вам отрадно было видеть, что один из ваших друзей стал священнослужителем и наместником Сретенского монастыря? — Говорят, что постриг — это смерть человека для мира. Я присутствовал на постриге Гоши, и мне стало страшно за него, когда, слушая произносимые им обеты, я сознавал всю меру взваливаемой им на себя ответственности перед Богом. Все мы, друзья Гоши, считаем, что полученное им при постриге имя Тихон даровано ему молитвами епископа Василия (Родзянко). Ведь накануне пострига владыка прислал Гоше поздравительную телеграмму, в которой призывал на него молитвенное благословение новопрославленного тогда святителя Тихона. Когда отец Тихон пришел в Сретенский монастырь, у монастыря не было ничего, даже забора, который бы огораживал храм от проезжей части Большой Лубянской улицы. До него тут обосновалась община так называемых «неообновленцев», установивших здесь свои правила: в храме не было ни икон, ни подсвечников, а вместо Царских врат стояла какая-то двустворчатая «калитка». Патриарх Алексий II благословил отца Тихона отслужить здесь первую службу в канун Сретения Господня. Мы с отцом Тихоном приехали к началу всенощной и обнаружили на двери храма огромный замок. Выяснилось, что бывший настоятель храма отправился служить в соседнюю церковь. На просьбу передать нам ключи от замка он ответил категорическим отказом. Тот февральский вечер выдался на редкость морозным, и, тем не менее, отец Тихон принял решение служить всенощную под открытым небом прямо у закрытых дверей храма. Помню, что при елеопомазании мы прикладывались к его руке, как к куску льда. На следующее утро бывший настоятель все же открыл храм и сказал, чтобы отец Тихон сослужил литургию вместе с ним. Причащали людей из двух чаш. Бывший настоятель причащал свою паству, а отец Тихон — нашу. В тот день я не причащался и обратил внимание, что в нашей очереди к чаше стоял какой-то незнакомый мне человек, которому отец Тихон отказал в причастии. Тогда незнакомец перешел в другую очередь, где благополучно причастился. Позже отец Тихон объяснил мне, что не причастил его, потому что тот признался в принадлежности к григорианскому вероисповеданию. — Изменил ли что-то в вашей жизни или вере Сретенский монастырь? — Я не скажу, что что-то во мне изменилось. Я просто получил возможность, как и все другие чада отца Тихона, участвовать в восстановлении обители. А в Сретенском монастыре постоянно возникали какие-то проблемы: и финансовые, и хозяйственные, и организационные. Я старался помогать, и это мобилизовывало меня. Но с уверенностью могу сказать, что я получил намного больше от монастыря, нежели дал ему. Он для всех нас — родной дом. — А случались ли с вами чудеса в Сретенском монастыре? — Главное чудо — это судьба отца Тихона. По меркам человеческой логики личность, формировавшаяся в атеистической среде — дома, в школе и в богемном окружении творческого вуза — не имела ни малейшего шанса ступить на узкий путь собственного спасения, да еще и помогать другим находить дорогу к храму. Двадцать лет назад средний возраст насельников Сретенского монастыря едва превышал 25-летний порог. Я плохо знаю судьбу каждого из тех, кто вливался тогда в монастырскую братию, но уверен, что и в их случаях не обходилось без чуда — чуда встречи со Христом, в корне менявшей представление о смысле человеческого существования и звавшей на праведный путь к горнему свету. С Зурабом Михайловичем Чавчавадзе беседовала Анна Ерахтина 21 января 2014 года // Православие.ru