Шаламов создал известный литературно-публицистический цикл о жизни заключенных советских исправительно-трудовых лагерей в 30-50-е годы ХХ века. Писатель много лет провел в лагерях и ссылках. Он писал: «Лагерь — отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно. Человеку — ни начальнику, ни арестанту не надо его видеть. Но уж если ты его видел — надо сказать правду, как бы она ни была страшна. <…> Со своей стороны я давно решил, что всю оставшуюся жизнь я посвящу именно этой правде». В своей прозе (в первую очередь это «Колымские рассказы», написанные в 1954–1973 годах) он правдиво рассказал о тяжелейших испытаниях, пережитых им в сталинских лагерях.

Гораздо менее известны стихи Шаламова, которые по пронзительности, исповедальности тона и искренности выражаемых чувств ничуть не уступают прозе писателя. «Фома» публикует подборку стихотворений известного писателя.

* * *

Я беден, одинок и наг, Лишен огня. Сиреневый полярный мрак Вокруг меня.

Я доверяю бледной тьме Мои стихи. У ней едва ли на уме Мои грехи.

И бронхи рвет мои мороз И сводит рот. И, точно камни, капли слез И мерзлый пот.

Я говорю мои стихи, Я их кричу. Деревья, голы и глухи, Страшны чуть-чуть.

И только эхо с дальних гор Звучит в ушах, И полной грудью мне легко Опять дышать.

Поэту

В моем, еще недавнем прошлом, На солнце камни раскаля, Босые, пыльные подошвы Палила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза, Что ногти с мясом вырвал мне, Рукой обламывал я слезы, И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитых Искал избитых правоту, Там самый день был средством пыток, Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха, Седые потные виски, Моя соленая рубаха Легко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей. Казался чудом из чудес Листок простой бумаги писчей, С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду, Мочил отросшие усы. Я жил не месяцем, не годом, Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье, Что до сих пор еще живой, Я повторял стихотворенья И снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы, Их почитал живой водой, И образком, хранящим в битве, И путеводною звездой.

Они единственною связью С иною жизнью были там, Где мир душил житейской грязью И смерть ходила по пятам.

И средь магического хода Сравнений, образов и слов Взыскующая нас природа Кричала изо всех углов,

Что, отродясь не быв жестокой, Успокоенью моему Она еще назначит сроки, Когда всю правду я пойму.

И я хвалил себя за память, Что пронесла через года Сквозь жгучий камень, вьюги заметь И власть всевидящего льда

Твое спасительное слово, Простор душевной чистоты, Где строчка каждая — основа, Опора жизни и мечты.

Вот потому-то средь притворства И растлевающего зла И сердце все еще не черство, И кровь моя еще тепла.

* * *

Затерянный в зеленом море, Обняв сосновый ствол стою, Как мачту корабля, который Причалит, может быть, в раю.

И хвои шум, как шум прибоя, И штормы прячутся в лесу, И я земли моей с собою На небеса не унесу…

* * *

В природы грубом красноречье Я утешение найду. У ней душа-то человечья И распахнется на ходу.

Мне близки теплые деревья, Молящиеся на восток, В краю, еще библейски древнем, Где день, как человек, жесток.

Где мир, как и душа, остужен Покровом вечной мерзлоты, Где мир душе совсем не нужен И ненавистны ей цветы.

Где циклопическое око Так редко смотрит на людей, Где ждут явления пророка Солдат, отшельник и злодей.

* * *

Пещерной пылью, синей плесенью Мои испачканы стихи. Они рождались в дни воскресные — Немногословны и тихи.

Они, как звери, быстро выросли, Крещенским снегом крещены В морозной тьме, в болотной сырости. И все же выжили они.

Они не хвастаются предками, Им до потомков дела нет. Они своей гранитной клеткою Довольны будут много лет.

Теперь, пробуженные птицами Не соловьиных голосов, Кричат про то, что вечно снится им В уюте камня и лесов.

Меня простит за аналогии Любой, кто знает жизнь мою, Почерпнутые в зоологии И у рассудка на краю.

* * *

Стихи — не просто отраженье Стихий, погрязших в мелочах. Они — земли передвиженья Внезапно найденный рычаг.

Они — не просто озаренье, Фонарь в прохожей темноте. Они — настойчивость творенья И неуступчивость мечте.

Они всегда — заметы детства, С вчерашней болью заодно. Доставшееся по наследству Кустарное веретено.

Наверх

В пути на горную вершину, В пути почти на небеса Вертятся вслед автомашине И в облака плывут леса.

И через горные пороги, Вводя нас молча в дом земной, Ландшафты грозные дорога Передвигает предо мной.

Хребты сгибающая тяжесть На горы брошенных небес, Где тучи пепельные вяжут И опоясывают лес.

Скелеты чудищ допотопных, Шестисотлетних тополей, Стоят толпой скалоподобной, Костей обветренных белей.

Во мгле белеющие складки Гофрированной коры Годятся нам для плащ-палатки На случай грозовой поры.

Все вдруг закроется пожаром, Огня дрожащего стеной, Или густым болотным паром, Или тумана пеленой.

И наконец, на повороте Такая хлынет синева, Обнимет нас такое что-то, Чему не найдены слова.

Что называем снизу небом, Кому в лицо сейчас глядим, Глядим восторженно и слепо, И скалы стелются под ним.

А горный кряж, что под ногами, Могильной кажется плитой. Он — вправду склеп. В нем каждый камень Унижен неба высотой.

* * *

Не суди нас слишком строго. Лучше милостивым будь. Мы найдем свою дорогу, Нашу узкую тропу.

По скалам за кабаргою Выйдем выше облаков. Облака — подать рукою, Нужен мостик из стихов.

Мы стихи построим эти И надежны и крепки. Их раскачивает ветер, До того они легки.

И, шагнув на шаткий мостик, Поклянемся только в том, Что ни зависти, ни злости Мы на небо не возьмем.

Занегина Ася