Протоиерей Момчило Кривокапич, наместник митрополита Черногорско-Приморского Амфилохия (Радовича), настоятель храма святителя Николая в городе Котор, проповедник, педагог, психолог, частый гость передачи «Спрашивайте священника» на радио Светигора – один из самых известных и любимых священников Черногорско-Приморской митрополии. Отец Момчило родился в 1945 году в семье военного священника. Желание продолжить служение отца появилось у него уже в детстве. Судьба семьи была трудной, но это только укрепило отца Момчило в решении посвятить свою жизнь Церкви. После окончания богословского факультета, по благословению духовного отца, преподобного аввы Иустина (Поповича), он возвращается на родину, с которой была когда-то была изгнана его семья, чтобы служить в Которе, так как именно там, по словам отца Иустина, «лежит голова змеи». О том, что значили эти слова старца, о своем христианском пути, об истории Церкви Христовой в годы безбожия, о встречах с Патриархами Германом и Павлом, преподобным Иустином и другими подвижниками благочестия наших дней корреспонденту порталаПравославие.Ru рассказывает отец Момчило. – Отец Момо, можно ли сказать, что вы родились верующим человеком? – Я сын священника, значит человек, верующий с детства. Мой отец был военным священником, после окончания Цетиньской семинарии в 1937 году до 1941 года служил недалеко от Рисно. В праздник Покрова Пресвятой Богородицы какой-то коммунист-фанатик ворвался в алтарь, бросился на него, но убийцу удалось остановить. После этого оставаться там было опасно, и тогдашний Боко-Которский наместник протоиерей Джордже Самарджич перевел отца к себе в Котор. Поскольку церковный устав позволяет архиерейскому наместнику иметь помощника, он использовал эту возможность, потому что дать ему приход он не мог. – Почему? – Не было свободного прихода, а наместник был слаб здоровьем, и отец помогал ему, помогал всем которским священникам. Они были пожилыми людьми, а отцу в 1941 году исполнилось тридцать. В Которе он оставался до 1944 года, и таким образом избежал преследований и со стороны коммунистов, и со стороны фашистских оккупантов. В 1944 году в Белой, недалеко от Герцег-Нови, понадобился приходской священник, и отец отправился на новый приход, где в 1945 году я и родился. Но и там отец мешал коммунистам, ведь он был очень образованным, открытым человеком, люди тянулись к нему. Тогда, в 1945-м коммунисты убивали священников, которые пытались эмигрировать. Сто двадцать священников, которые уходили с митрополитом Иоанникием[1], были убиты по дороге. Они шли по направлению к Австрии через Словению и были убиты в Быстрице, у моста Зидан. Сейчас о тех событиях написана книга. – В России, к сожалению, очень мало об этом известно. – После войны митрополит Иоанникий (Липовац), сейчас он канонизирован, колебался: бежать ли от коммунистов и потом, возможно, когда-нибудь вернуться или остаться. Владыка Николай (Велимирович) к этому моменту покинул страну и не он один. Митрополит колебался, а профессор Аджич, его близкий друг, уговаривал его остаться. Он считал, что даже если коммунисты их арестуют, то отпустят, так как на них нет никакой вины. Но капитан Джуришич, четницкий воевода, настаивал на уходе. К сожалению, никто из них не вернулся, митрополит Иоанникий мученически погиб.

Целью коммунистов было полное уничтожение сербского священства, в то время как католиков не трогали

Бока Которская от Петровца до Дубровника была Боко-Которской епархией и в 1932 году вошла в состав Черногорско-Приморской митрополии. В Боке по-другому смотрели на многие вещи, тут были итальянцы, было спокойнее, не было таких крайних ситуаций, как на севере Черногории. В Боке было достаточно священников, никто не пострадал, хотя целью коммунистов было полное уничтожение сербского священства, в то время как католиков не трогали.

– Потому что было сильное влияние Запада. Смотрите, кардинал Степинац был преступником, он виновен в геноциде сербов, но Тито сначала предложил ему эмигрировать, и только когда тот не захотел, его судили. Но и после осуждения у него были максимально комфортные условия, практически домашний арест. Которский католический епископ Павао Бутворац был явным усташем, но ему дали возможность уехать в Дубровник, где он и остался, никто ему слова не сказал. А наше священство подвергалось гонениям. – Что произошло дальше с вашим отцом? Так случилось, что в 1947 году в Боке было созвано общее собрание священства, как римокатоликов, так и православных. К сожалению, я не смог найти точных данных, что именно там произошло, из-за чего возник конфликт, «дуэль» между моим отцом и одним католическим священником. Знаю лишь, что после этого все военные священники (а вместе с моим отцом их было шестеро) вынуждены были покинуть Боку. Спустя несколько дней в монастыре Савина они встретились с епископом Зворничко-Тузланским Нектарием (Крулем) и попросили благословения перейти в его епархию. Канонический отпуст от местного архиерея, Призренского епископа Владимира, у них уже был. Так они попали в Боснию, где мой отец служил с 1947 года до самой смерти в 1964 году. Отец умер молодым при странных обстоятельствах: по официальной версии, у него был рак поджелудочной железы. Интересно то, что еще несколько его друзей за короткое время умерли от того же, но ничего не доказано, и я не могу ничего утверждать. Итак, отец продолжил священническое служение в Боснии. Он был замечательным пастырем, и люди до сих пор помнят его, хотя он умер пятьдесят лет назад. Вот так получилось, что я, в первый же год своей жизни ставший изгнанником, рос в окрестностях Добоя, там, где служил отец. В тех краях живет замечательный, благородный, очень приверженный Церкви народ. И мы, все шестеро детей, росли и воспитывались одинаково, в одном духе. – Вы единственный священник среди братьев? – Да, и когда меня спрашивают, что повлияло на мое решение, я отвечаю, что просто всегда знал, что буду священником. Отец ожидал, что священником станет мой старший брат, и хотя никогда не оказывал давления, не скрывал этой надежды. Но брат выбрал архитектуру, у него талант к этому, он выдающийся архитектор. Отец был немного разочарован, что старший сын не пошел по его стопам и удивился, когда священником решил стать я. Среди нас шестерых я был самым активным, неспокойным, считалось, что мне больше подойдет путь офицера, чем священника. Когда отца спрашивали, почему из всех сыновей он именно меня послал учиться в семинарию, он отвечал: «Знаете, он сам выбрал этот путь. Наверно, наступят времена, когда будут нужны такие священники как «лютая трава на лютую рану». Отец был намного спокойней меня, для того времени так было лучше, иначе бы его просто убили. Мой сын физически похож на него, а характером пошел в меня. Бог знает, что делает: видимо, времена борьбы еще впереди.

На занятиях по политпросвещению, где велась антирелигиозная пропаганда, я постоянно задавал вопросы, отравляя жизнь преподавателям…

Я отправился в семинарию в Белград. Учился я очень хорошо, если не сказать отлично, а поскольку шестилетним пошел в школу, то в неполные девятнадцать лет закончил пятилетнюю учебу в семинарии и поступил на богословский факультет. На третьем курсе меня призвали в армию. В коммунистической титовской Югославии у нас, студентов-богословов, не было права, как у студентов других факультетов, на отсрочку и на сокращенный срок службы, и я отслужил полтора года вместе с теми, кто не учился нигде. Глупая логика власти, глупая попытка убедить нас отказаться от нашего выбора, заняться чем-то другим – ведь они были уверены, что скоро с Церковью будет кончено. Часть, где я служил, была больше похожа на штрафную роту; кого там только не было, уголовные преступники, священники (и католические, и православные), какие-то сектанты! На занятиях по политпросвещению, где велась антирелигиозная пропаганда, разрешали спрашивать, если что-то было не понятно, и я постоянно задавал вопросы, изрядно отравляя жизнь преподавателям… – О чем же вы спрашивали? – Говорили они, естественно, о том, что Бога нет, доказывали это как-то… А я на факультете изучал апологетику, поэтому всегда находилось, что спросить, в зависимости от того, о чем шла речь. Упражнялся в остроумии, сослуживцы смеялись, в общем, я был ночным кошмаром докладчиков. Конечно, были и репрессии, но это уже другая тема… Честно говоря, я не люблю говорить о тех временах. Это был настоящий ужас. Я служил в Нови-Саде. Когда однажды я рассказал одну историю, человек, которому я это рассказывал, мне не поверил, а ведь это была, может быть, лишь десятая часть того, что мне пришлось пережить. Потом больше не хотел рисковать, не рассказывал, что с нами делали армейские власти. С уголовниками, которые с нами служили, больших проблем не было, они видели, что со мной лучше не связываться, я сразу реагирую, без дипломатии. Я сильный был, настоящий черногорец, хотя, конечно, не признаю «черногорскую нацию». Правда, профессор психологии Радмило Вучич считал, что у меня талант к занятиям психологией. Они вместе с профессором Еротичем готовили меня к изучению психологии в Оксфорде, был у них такой план… – А как же рукоположение? – Я был студентом богословского факультета, и было неизвестно, что будет после получения диплома, очень уж молод я был. Образование свое, включая срок службы в армии, я закончил в неполные двадцать четыре года, так что с рукоположением никто не торопил. По стечению невероятных обстоятельств, меня перевели служить в Белград, мне и присниться такое не могло! Новая военная часть радикально отличалась от прежней, и меня поставили заведовать армейским клубом и библиотекой. К тому же я был в Белграде! Сначала ко мне относились с подозрением, потому что в характеристике, которую я увидел позже, было написано: «Опасен». Следили, проверяли, но потом успокоились, и я понял, что могу вернуться к учебе и сдать оставшиеся за четвертый курс экзамены. О призыве я узнал в июне, и декан помог мне со сдачей экзаменов раньше срока, так что осенью я ушел служить, сдав почти все экзамены за четвертый курс. Я снова начал интенсивно заниматься, но это был 1968 год, тогда возник конфликт между Советским Союзом и Чехословакией. Последние месяцы мы были в состоянии боевой готовности, на учебу времени оставалось мало. Срок закончился в феврале, оставалось не так много, но я нарочно что-то оставил на июнь, чтобы получить диплом в июне, потому что немного боялся, что митрополит будет настаивать на рукоположении. – Кто тогда был митрополитом? – Епископ Лонгин Зворничко-Тузланский. Я получил диплом как представитель Зворничко-Тузланской епархии. Мой владыка знал об Оксфордской стипендии и сказал, что я должен ехать, но это был наш человеческий план. Когда я был еще на третьем курсе, к владыке Лонгину обратились с просьбой люди из Котора. Они просили, чтобы меня поставили служить в Которе. Конечно, это было не просто так, а по договоренности с аввой Иустином (Поповичем). Я часто бывал у аввы Иустина, имел эту честь и привилегию. Игумения даже спрашивала меня: «Почему авва оставляет все дела и сидит с тобой?» Я отвечал: «Не знаю, но для меня это большая честь».

Авва Иустин говорил: «Голова змеи лежит в Которе»

Предлагая меня в качестве служащего священника в Котор, авва старался исполнить желание которского священника, который когда-то меня крестил, отца Боголюба Милошевича, но делал это так, чтобы его инициатива была незаметна, потому что он был под слежкой и все мы, кто бывал у него, состояли на учете в полиции. Я спросил его: «Отче, почему не Герцег-Нови? Я люблю этот город, а Котор не люблю». Авва ответил: «Голова змеи лежит в Которе». Конечно, я и тогда понимал, о чем речь, но не чувствовал всей глубины его слов, а сейчас, спустя сорок четыре года, я могу это документально подвердить. – Что имеется ввиду?

Все антиправославные действия и манифестации, которые организуются в Черногории, рождаются в Которе

– Дело в том, что в Которе гнездятся римокатолики, их не так много, но у них огромные средства. Все антиправославные действия и манифестации, которые организуются в Черногории, рождаются в Которе.

Сорок лет назад, когда черногорец говорил, что он «гордый черногорец», он подразумевал, что он серб, а сейчас часто подразумевается другое

В 1971 году они финансировали разрушение Ловченской церкви – символа сербства и Православия (место захоронения Петра Негоша[2]. –Прим.пер.) в Черногории, они же внедрили «черногорство». Просто раньше, сорок лет назад, когда черногорец говорил, что он «гордый черногорец», он подразумевал, что он серб, а сейчас, к сожалению, часто подразумевается другое. Поэтому я ранее подчеркнул, что я черногорец, но не признаю, что существует такая нация, я серб. Об этом необходимо говорить, потому что теперь в Черногории смысл такого утверждения изменился. «Монтегринизация»– это непосредственно ватиканский проект. У нас есть письмо известного Франциска Палавентия, которое он в 1969 году направил митрополиту Даниилу, в нем излагается вся эта программа, он даже митрополита Даниила пытался вербовать. Я был готов к такой борьбе. Я – сын священника, который умел защищать веру и у меня было благословение и молитвенная помощь аввы Иустина. – Когда вы впервые приехали к авве Иустину? – Когда поступил на богословский факультет. Пока я учился в семинарии, ездить к нему было нельзя, такой был порядок, это была закрытая семинария. На каникулы я уезжал домой, и у меня не было денег на другие поездки, хотя я очень хотел поехать к отцу Иустину. Но поступив на факультет, первым делом отправился за благословением к авве. Это было в 1964 году. С тех пор я часто бывал у него, и один, и с друзьями, и с моим будущим кумом, преподавателем английского. И после рукоположения, конечно же, сразу поехал к отцу Иустину. Когда я поделился с ним своей радостью, увидел, какая радость вспыхнула в его глазах. Думаю, что тогда я понял, почему он уделял мне столько внимания, ведь только от него я услышал то, что больше нигде не мог слышать, и часто это были весьма деликатные темы. – Вы могли бы что-нибудь рассказать о нем? – Однажды был такой случай. Журналист Веля Павлович, автор программы «Духовники», зная о моих близких отношениях с аввой Иустином, спросил меня, не пришло ли время поделиться воспоминаниями о встречах и беседах с ним. Я согласился. Мы записали передачу, но отказала техника! А мы даже не заметили, когда это произошло. Веля потом позвонил мне: «Ужасно! Самые интересные вещи не записались!» Конечно, я пишу воспоминания, записки, берегу их, меня часто об этом просят. Впрочем, об этом и напоминать не надо, мои дети часто настаивают, чтобы я писал. – Чем занимаются ваши дети? Старшая дочь – преподаватель Закона Божия в Зренянине, сын – священник и преподаватель в Цетиньской семинарии. – Продолжают семейную традицию? – Да. Смотрите, мой отец учился в Цетиньской семинарии, я четыре года был ректором восстановленной семинарии в Цетине. Митрополит Амфилохий назначил меня на эту должность, хотя я не хотел этим заниматься, отказывался. – Отказывались? – Да. Когда я получил указ владыки, то сказал патриарху Павлу, что не могу этого исполнить, потому что у меня есть задание от аввы Иустина, что я должен быть здесь, на страже в Которе. И мы договорились, что я буду ректором временно, пока семинария не встанет на ноги. Четыре года я занимал эту должность, и когда на одной конференции у Патриарха вырвались слова, что Цетиньская семинария стала лучшей, я подошел к нему и сказал: «Ваше Святейшество, если моя работа выполнена, благословите меня в июне оставить должность ректора». «Почему?» – спросил Святейший. «Вы сказали, что Цетиньская семинария стала лучшей, а если так, кто-то может прийти на мое место», – ответил я. На вопрос, кто может меня заменить, я сказал: «Меня может заменить отец Иоанникий, ведь для меня ректорство – это путь к инфаркту, а для него – путь к епископству. Мне инфаркт не нужен». – Неужели было так сложно?

Мне было поручено создавать Цетиньскую семинарию, и первый удар черногорских националистов был направлен именно на нас

– Мне приходилось делать два дела сразу, искушений было даже больше, чем в армии, но тогда я был молод и мог выдержать, а сейчас, конечно, труднее. Проблема в том, что Цетиньская семинария создавалась заново, и создавать ее было поручено мне, а первый удар черногорских националистов был направлен именно на нас. Но наша семинария, в самом деле, одна из лучших в Сербской Церкви. Сейчас должность ректора занимает отец Гойко Перович, думаю, что он лучший кандидат на это место, просто исключительный. Я был ректором в экстремальных обстоятельствах, когда был необходим особый вид дипломатии. Меня боялись. Я был известен тем, что говорил в лицо самые нелицеприятные вещи, а власть не хотела конфликта. Поэтому они пугались, когда я приходил в парламент. Скажем, когда не исполнялись данные обещания, я говорил, что завтра же соберу пресс-конференцию и закрою семинарию, так как условий для работы нет. Конечно, я все обдумывал заранее, выбирал нужный момент, и они понимали, что это не театр, так и будет. К тому же, на месте ректора должен быть человек, который может и умеет работать на этой должности. Я не мог быть настоящим ректором, я вел себя с учениками слишком снисходительно, по-родительски. Говорили даже, что я порчу учеников, но я рад, что так говорили. Да, я был снисходителен, но у меня были ученики из Републики Сербской, чьи родители гибли на войне, у двоих погибли отцы, у другого отец получил ранения, остался без ноги. Много было горя, и я вел себя нетипично для ректора, я их утешал и поддерживал. – Разве любовь не лучший метод воспитания? – Конечно, но есть и дисциплина, и она необходима детям. Если ее нет, они этим злоупотребляют. Сейчас я духовник этих детей, а мой сын, священник и профессор, говорит мне: «Не верь всем этим историям, потому что они надеются, что ты повлияешь на меня. Исповедь – это одно, а истории и разговоры – другое, тем более, что рассказывать они умеют. Не верь им». Знаете, это семинаристы, а в семинарии нужна дисциплина. И было бы неправильно, если бы я остался. Владыка Иоанникий был строже, а сейчас у них отец Гойко, он очень хороший. Он и наказать умеет, но за дело. Сейчас легче, у семинаристов нет таких внешних проблем, как были у моих учеников. Тех, бывало, и камнями закидывали. – Кто? Националисты, последователи Мираша Дедеича? – Да, но только тогда был Антоний Аврамович. Мираш[3] в так называемой «Черногорской церкви» был следующим. Они создали эту «церковь» в 1993 году. – Что преподает ваш сын?

Владыка Амфилохий рассмеялся: «Ну, наконец-то слышу, что ты чего-то боишься!»

– Догматику и патрологию. Однажды был забавный случай. Когда возникла необходимость в преподавателях, митрополит Амфилохий сказал: «Отец Момчило будет преподавать догматику». А я ответил: «Нет, нет, я боюсь». Владыка рассмеялся: «Ну, наконец-то слышу, что ты чего-то боишься!» А я в самом деле переживал. Конечно, я знаю догматику, но не умею преподавать. Одно дело знать, а преподавать – это совсем другое, нужно все подтверждать цитатами, куда мне снова заучивать цитаты? Так что решили, что владыка будет преподавать догматику, а я – гомилетику и литургику, и этим я просто наслаждался, но преподавал не совсем типично. – В чем это выражалось? – Я преподавал не совсем по программе, я не начинал лекцию словами: «Сегодня я буду вам рассказывать, скажем, о литургической литературе». Я говорил: «Я расскажу вам то, что вы не сможете услышать от других, расскажу о тех практических вещах, с которыми я столкнулся как священник». И до сих пор мои ученики обращаются ко мне с практическими вопросами: «Как бы вы поступили в такой-то ситуации?» Я часто говорю, что святость заключается не в количестве знаний, наоборот. Сколько образованных церковных людей, но испорченных, грешных! Конечно, есть и такие, как наш митрополит Амфилохий, он блестяще образован, он великий богослов, но живет по-монашески, в гармонии, он на прямом пути к святости. – Отец Момчило, расскажите о ваших встречах с Патриархами Германом и Павлом. – Тут много воспоминаний, целыми днями можно рассказывать. Все было важно. Смотрите, между Патриархом Германом и отцом Иустином были разногласия. И всякий раз, когда служил Патриарх, отец Иустин не хотел служить, а ведь авва Иустин был святым, великим человеком, а не понимал миссии Патриарха Германа. Да, это действительно факт, что Патриарха Германа поставили коммунисты, а уже избранного Патриарха сместили. Это был человек святой жизни, но он не смог бы сделать того, что смог Патриарх Герман. – Расскажите, кто был избранным Патриархом. – Это был владыка Хризостом, епископ Браничевский, один из самых образованных архиереев нашей Церкви. У него было слабое здоровье, а Патриарх Герман был физически крепким человеком и прекрасным дипломатом. Конечно, его большим промахом было то, что он согласился на создание Македонской церкви. Патриарх Викентий был из-за этого отравлен. В 1958 году, когда было получено распоряжение о македонской автономии, Патриарх Викентий обратился к собору: «Я получил такую команду, но я против этого», – сказал он. Он поднял голос против и через семь дней был мертв, такие были времена.

Мне приходилось балансировать: перед отцом Иустином не упоминать о Патриархе Германе, а при Святейшем не упоминать об отце Иустине

Уже после смерти Патриарха Германа появилась очень хорошая публикация «Я и коммунисты». Ее редактировал его сын, замечательный человек, священник Власто Джорич. Сегодня ясно, сколько правильного и хорошего сделал Патриарх Герман. Мне посчастливилось находиться рядом с ним, я был его чтецом. И когда я пришел сюда, у меня была духовная защита отца Иустина и физическая защита Патриарха Германа. И, что делать, приходилось балансировать между ними: перед отцом Иустином не упоминать о Патриархе Германе, а при Святейшем не упоминать об отце Иустине. – Как складывались отношения? Патриарх Герман с каждым студентом-дипломником разговаривал с глазу на глаз. Позвал он на разговор и меня. Патриарх знал о том, что я собираюсь продолжить обучение в Англии, но сказал: «Я должен тебе кое-что предложить: если ты решишь принять постриг, то в тридцать лет станешь епископом». Я ответил: «Спасибо, но я люблю одну кареглазую красавицу и буду священником в Которе». Он стал расспрашивать о моей девушке, и я рассказал, что она дочь его друга и моего преподавателя. Патриарх обрадовался, а потом неожиданно спросил: «А почему Котор?» На что я ответил вопросом: «Разве вы не считаете, что в Которе должен служить дипломированный богослов?» И он благословил: «Молодец, поддерживаю!» Потом дал мне свой номер телефона, который знали только его сын и два епископа, и пошутил: «Мы называем его “красный телефон”. Не злоупотребляй, но если будет нужда, звони в любое время – я буду знать, что дело серьезное». – Приходилось звонить? – Да, два раза. Дважды мне грозил арест: первый раз – в 1972 году, когда начали строить церковь, которая должна была архитектурно повторять разрушенную церковь Петра Негоша на горе Ловчен. Проектировал ее мой брат, архитектор, но это не была просто копия. Брат – отличный архитектор и сын священника, и мы хотели показать этим слепцам, которые думали, что могут разрушить святыню, что уничтожить ее невозможно. Не всем было ясно, о чем речь, пока не выросло здание церкви. И тогда начались проблемы, хотя, благодаря помощи Божией и одному храброму человеку из городского управления, мы уже получили все необходимые документы. Ведь что такое было в 1972 году получить разрешение на строительство церкви? Это скандал. Тогда и понадобилась помощь Патриарха Германа, и он очень помог. В 1976 году один начальник-коммунист пытался отобрать строительное разрешение, а я ему сказал: «Не отберешь! За нами весь сербский народ, от крестьянина до Патриарха». А он мне на это: «Нет, Патриарх наш!» И так мы с ним спорили, я ему говорил «Нет!», а он мне «Да!», а я опять «Нет!», а он опять за свое… Тогда я сказал ему: «Ну хорошо, вот увидишь, скоро он приедет в монастырь Савина, а потом будет служить здесь!» Я обратился к Патриарху, объяснил, в чем дело. Патриарх ответил, что приедет обязательно, но служить будет владыка Даниил: он не сможет, не выдержит жары (тогда у него уже были большие проблемы со здоровьем). Но нам было важно, чтобы появился Патриарх в белом клобуке. По поводу его приезда профессор Еротич подарил нам колокол, чтобы Патриарха приветствовал не католический колокол, а православный. Патриарх прибыл, служил владыка Даниил, Святейший сидел на горнем месте и вышел на «Верую», высокий, красивый… А в храме все хором поют, вместе, радостно! Все были потрясены. Позже снова возникли осложнения. В 1982 году нужно было освящать церковь. Когда коммунисты поняли, что я хочу освятить храм на 10-летие разрушения Ловченской церкви, они сделали все возможное, чтобы нам помешать. К сожалению, тогда Святейший не смог приехать, но служил владыка Даниил (Крстич). Патриарх нашел способ нас защитить. В тот день скоропостижно скончался бывший титовский министр здравоохранения Петрович, он наш земляк, принявший католичество, который чинил много препятствий строительству церкви. Его дочь потом рассказывала, что перед смертью он говорил о возмездии, ведь церковь посвящена святому Петру Цетиньскому Петровичу. Здесь живет часть Петровичей, перешедших в католичество, сейчас они «великие хорваты», усташи. – В Которе?

Посмотрите, что творится на Украине, что делает Запад! Я разговаривал с людьми, это тот же самый сценарий

– Да, да, и это особый сегмент моей работы. Они считают себя хорватами и убеждают других, что и мы, черногорцы – хорваты. Кто угодно, хорваты, шиптары, только не сербы. Посмотрите, что творится на Украине, что делает Запад! Я разговаривал с людьми, это тот же самый сценарий. – С чем приходилось сталкиваться? – Знаете, у меня были большие полномочия, и я с отцом Иустином советовался: «Отче, бывает, что на улице вслед выкрикивают оскорбления, сквернословят, а у меня такой темперамент, что я не могу гарантировать безопасность. В армии я научился некоторым приемам, могу уложить одним ударом. У меня хватает смирения терпеть личные оскорбления, но когда унижают священство, отца… Что делать?» А он говорит: «А как святитель Николай поступил с безбожным Арием»? И сделал жест рукой, не сказал ничего, но показал. Однажды я шел по улице. И какой-то человек выкрикнул: «Поп, а можешь мне…» Я остановился, подошел и «Пууф!», он упал. Народ собрался, я им говорю: «Слушайте меня, меня зовут Момчило Кривокапич, тот, что лежит, не меня оскорбил, он сказал… (я повторил его слова со всеми вульгарностями), он это каждому священнику сказал и моему покойному отцу, но они не могут защититься, а я как видите, могу! Кто следующий?» Тот смутился, и все вокруг начали извиняться за него. Я только и сказал: «Вставай, и марш отсюда!» Конечно, потом поехал к отцу Иустину: пятнадцать дней поста, сухоядение. Он часто потом пересказывал этот эпизод, особенно владыке Даниилу, который был небольшого роста. Всякое бывало. Про меня после этого стали говорить, что у меня есть черный пояс. И еще много чего говорили, а я молчал, пусть. – Когда обстановка начала меняться?

Одним из заданий отца Иустина нам с супругой, она красивая, образованная женщина, были прогулки по городу. Необходимо было разрушить представления о жирных попах и их забитых женах

– Потом власти изменили свою тактику по отношению к священству. Старались скомпрометировать священников, показать, что все попы толстые, неухоженные, дремучие. Одним из заданий отца Иустина нам с супругой, она красивая, образованная женщина, были прогулки по городу, когда гулять выходит молодежь. Конечно, я всегда хожу в рясе. Знаете, что это было? Знаете, что такое «топли зец»? Когда осужденного посылали на Голый Остров, сначала его пропускали сквозь строй, его били, пинали, плевали на него. Вот нечто подобное переживали и мы (морально): взгляды, гримасы, комментарии… Мне было легче, я привык, я мужчина. Жена возвращалась в холодном поту, но это был наш крест. Необходимо было разрушить представления о жирных попах и их забитых женах. И, в конце концов, мы привлекли большое количество молодежи в храм. Авва Иустин был нашим прибежищем. Патриарх Павел был одним из первых «иустиновцев», первых чад отца Иустина, вместе с владыкой Жичским Василием (Костичем), владыкой Григорием (он в Америке), владыкой Хризостомом, который был избран Патриархом. Я хорошо понимаю, что все могу лишь в Господе Христе Иисусе, без Христа мы ноль, я первый был бы убийцей и блудником, если бы не стал тем, кем стал. Конечно, мне это в голову не приходило, но не дай Бог, если бы стал коммунистом, представьте себе, такой темперамент поместить в извращенную идеологию. Меня считают очень строгим, но я совсем не строгий, только к себе. Как архиерейский наместник я никогда не делал замечания, если видел кого-то без мантии, никогда не сообщал митрополиту. Если приходилось кого-то судить, чаще всего судил мягко, но когда речь идет о канонах, принимаю канонические меры. Если женится монах, что с ним делать? Он сам себе вынес приговор, а за нами остается только техническая работа. Ушел монах из монастыря, посылали к нему трижды старого монаха, чтобы убедил его, но тот отказался. Кончено дело. – Отец Момо, вы восстановили монастырь, расскажите немного о нем.

Основу любви к Богу, к Церкви, основу готовности отдать за нее жизнь, бесстрашия перед смертью заложил во мне мой отец

– Да, это большая радость. Раньше мне не приходилось восстанавливать монастыри, но митрополит благословил, и мы, с помощью одного доброго человека, который финансировал работы, восстановили Жаницкий монастырь. Очень опасно думать: «Я могу! Я сделаю!» Да, могу, но в Иисусе Христе, в Боге, Который мне дает. И все вокруг этого вращается. Этому я не у преподавателей научился, а у одного библиотекаря. Он был русский, звали его Георгий Свищев. Он приехал из Парижа, эмигрант, работал библиотекарем на богословском факультете в Белграде. Разговорчивый был, всякое говорил, но умел сказать так, что суммировал все богословие. Я обратил внимание, что он часто повторял слова: «Без Меня не можете творити ничесоже» и «Все могу во Христе, который мне дает силу». А я только начал учиться, надо было все синтезировать, делать выводы и применять их в жизни, и эти слова стали моей жизненной аксиомой. Георгий научил меня тому, чему не учили преподаватели: они давали фрагменты, а мы еще не умели соединять их в целое. Он научил меня этому евангельскому девизу, научил и тому, что человек должен приложить все свои усилия, весь свой труд, само по себе ничего не получится. Но, конечно, основу любви к Богу, к Церкви, основу готовности отдать за нее жизнь, бесстрашия перед смертью заложил во мне мой отец. Последнее, чем хочу поделиться из своего здешнего опыта. Святой Савва, спасая народ от язычества, сделал очень важную вещь: он вместо языческих домашних богов дал нам Крестную Славу. При коммунизме я спрашивал атеистов: «Когда твоя Слава?» А он отвечал: «Святитель Николай». «Как же святитель Николай, – говорю, – если не веришь в Бога?» – «А так, мои предки праздновали, с древних времен». И никто не отказался от Славы. Даже принявшие католицизм, сохраняют Славу! Представьте, римокатолик, сейчас уже хорват и усташ, а празднует Славу. А те, кто на севере, кто отуречился, все равно помнят, когда у них была Слава, хоть и сменилось много поколений. В этом феномен наших краев. Наша общая история говорит о том, что попыток убить Бога в людях было много. Не только у нас. И в России были гонения, тюрьмы, но вера возродилась. Христа никто не может победить. Он дает нам Свою Любовь и нам нужно только ответить на нее, восклицая: «Кресту Твоему покланяемся, Владыко, и Святое Воскресение Твое славим!»