К годовщине гибели Елизаветы Глинки в издательстве «Редакции Елены Шубиной» («АСТ») вышла книга «Я всегда на стороне слабого». «Правмир» публикует послесловие к книге, написанное ее мужем Глебом Глинкой.

«Любить значит жалеть, и если наслаждение тела соединяет, души соединяет боль».

Мигель де Унамуно. «О трагическом восприятии жизни»

Меня попросили добавить несколько слов о Елизавете. Я разделил с ней свою жизнь, она мать моих детей, единственная жена, с которой я обвенчался, не разлучался и жил бок о бок три десятка лет. Писать о Елизавете и тем самым признавать, что она не вернется, мне удается с трудом. О себе, о своей работе она сама прекрасно писала, рассказывала — как в этой книге, которую вы держите в руках. И при жизни, и после ее гибели о ней много говорили, и вряд ли я смогу добавить что-то новое. Но все же я согласился засвидетельствовать, от себя, некоторые примечательные стороны ее трудов и дней. О нашей совместной жизни я не буду распространяться. Мы всегда держали ее работу и публичную ее жизнь отдельно от наших супружеских и семейных отношений. Это не было сознательным, обдуманным решением, а, как мне кажется, естественным желанием с ее стороны оставить себе что-то исключительно свое. В итоге у нас сложился твердый, незыблемый, хотя и негласный, пакт — нашу личную жизнь мы не будем выставлять напоказ. Она — наша. Только теперь, когда Елизавета ушла в вечность, я обнаружил, как мало существует фотографий, где мы вместе, вдвоем. Спасибо тем близким знакомым, которые такие фото мне прислали. Елизавета была самым светлым и добрым человеком, которого я в жизни знал, и самым духовно близким. Она воплощала беспредельную доброту и любовь к людям. И действительно пропускала каждого несчастного, обреченного, убогого, увечного, безнадежно больного, погибшего через саму себя. Сердце у нее было огромное, всеобъемлющее, всеохватывающее. Любила она не на словах, а на деле. После себя Елизавета оставила бесчисленное количество тех, кому она помогла, кого выручила, поддержала, спасла. Только за последние три года она вывезла более 500 тяжелобольных и раненых детей Донбасса из-под бомбежки на лечение в Москву. Множество материалов о ее подвигах и о ней самой собрано в том числе в ряде документальных фильмов и на сайте. И творила она добро без принуждения, а с удивительной радостью и легкостью. Она свободно и всем существом улыбалась, очень любила смеяться. Вообще Елизавета отличалась невероятной способностью радоваться как ребенок, отдав себя полностью этой радости. И радовалась она больше всего, когда ей удавалось кому-то помочь, облегчить боль, развеселить, рассмешить, поддержать, выручить из беды и впоследствии напутствовать, вернуть надежду, человеческое достоинство. Она гордилась, даже хвасталась тем, что «ее» бездомные были самые ухоженные, самые шикарно одетые и обутые, носили вещи самых модных производителей. Объясняла она это тем, что жены олигархов, когда обнаруживали похождения своих мужей, собирали весь их гардероб и приносили Доктору Лизе для нуждающихся в ее подвал, убивая сразу двух зайцев. И мне, признаться, было сложно дарить ей подарки в праздники или ко дню рождения — мой ей подарок вполне мог оказаться передарен ее знакомой или даже незнакомой, которую она захотела обрадовать. Она была — по крайней мере до последних лет, когда военные действия на Украине продолжались без конца и неустанная травля ее не утихала, — веселой и даже немного хулиганкой. Могла разыграть кого-то. Помню, как она меня убедила изменить голос и позвонить одному нашему общему знакомому в Штатах, откровенному антисемиту, и попытаться якобы собрать у него пожертвование на создание еврейской бейсбольной команды «Лехаим». Елизавета рядом так сильно смеялась, что пришлось срочно прервать разговор. В то же время она могла быть предельно холодной, даже жестокой, когда защищала интересы беспомощных. И находчивой, и очень настырной. Вместе с тем она ничего не боялась, была совершенно бесстрашна. Например, несколько лет назад, возвращаясь домой с работы, она увидела, что в соседнем с нами заброшенном здании, куда поселились гастарбайтеры, начался пожар. Елизавета выбежала из машины, прихватила случайного прохожего и втроем вместе с пожарным вошла внутрь и вытащила взрывоопасный газовый баллон. Затем, по ее требованию, они вернулись в горящий дом за вторым баллоном, о котором ей рассказал один из гастарбайтеров. Пока ждали скорую, Елизавета на тротуаре оказывала первую помощь мужчинам и женщинам, которые выбежали из дома или выпрыгнули из окон второго этажа. Я узнал об этом позже, совсем случайно, когда проболтался водитель с ее работы. Вместе с тем была очень женственная, любила веера, кружева, оборки, плетеные корзины, лаванду, брошки с камеями, классические шелковые нитки жемчугов с узелочками между жемчужинами и вообще изящные старомодные женские принадлежности. Мне немного странно, когда спрашивают, как вы с ней жили, сколько это требовало терпения и т.п. Мы познакомились в Москве в начале перестройки, и через неделю мы уже знали, что всю жизнь проведем вместе, обвенчаемся, создадим семью, никогда не расстанемся. Не договаривались, не обсуждали, просто знали, без слов, как знали, что завтра будет новый день. Кроме самых последних выходных, когда она погибла, она всегда выходные дни проводила дома, летом мы ехали на дачу или путешествовали, навещали детей в Штатах или собирались у нас, ходили в театр. Елизавета была замечательная, внимательная жена, прекрасная, заботливая мать нашим детям. Любила готовить, заниматься ароматерапией, сажать цветы и копаться в саду. Никогда она ни в чем не отказывала, никогда, принципиально, что, конечно, накладывало всю ответственность на меня — не просить того, что ее могло огорчить. Мы были вместе очень счастливы. У Елизаветы был неисчерпаемый запас любви. Весьма характерно, что когда в 2006 году у ее матери, Галины Ивановны, случился инсульт, и она впала в длительную кому, лежала полтора года без сознания в институте Бурденко, Елизавета приходила к ней каждый день, два раза, утром и вечером. Медсестры сначала утверждали, что это пройдет со временем, так по первости ко многим близкие приходят, а потом все реже и реже. Ничего подобного. Более того, Елизавета полтора года каждый вечер покупала в каком-то особом магазине мамино самое любимое мясо и с утра проворачивала через мясорубку, чтобы кормить через зонд. Как врач, Елизавета прекрасно понимала, что мама никакого вкуса не воспринимает. Специалисты института категорично утверждали, что Галина Ивановна ничего не слышит, ничего не чувствует. А Елизавета постоянно с мамой общалась, была уверена, что она ей отвечала, слегка подергивая мизинцем. Когда Галина Ивановна скончалась, весь персонал отделения вышел попрощаться с ней, а заведующий вскоре стал президентом «Справедливой помощи», благотворительного международного общественного «фонда» Доктора Лизы.

Еще меня нередко спрашивают: как Елизавета стала такой? Да она всегда такой была, sui generis. У нее был Божий дар лечения, облегчения, утешения. Были у нее, безусловно, предшественники, образцы поведения, но она такой родилась.

В первую очередь, конечно, на нее влияла ее православная вера, которую она старалась особенно не афишировать. Она назвала свой Дом милосердия в Москве в честь святителя Луки (Войно-Ясенецкого), но категорически настаивала, что помогать будут всем без исключения. (В хосписе, который Елизавета основала в Киеве, она даже потребовала заменить первого священника за его нетерпимость.) Особую связь она ощущала и со святой преподобномученицей великой княгиней Елизаветой Федоровной. В ней удивительным образом сочетались опыт и воспитание ее советского детства с настроем и ценностями старой русской эмиграции, с которыми она познакомилась, когда жила за рубежом. Но это, как и знакомство с другим отношением и иным подходом к тем, кто выброшен из общества, только дало ей возможность шире проявить себя. Также она нередко вспоминала своего дядю Александра Колесниченко, типаж чеховского врача, педиатра, старообрядца, образованного, тонкого московского интеллигента до мозга костей, блестящего диагноста (как и сама Елизавета), но с трагической советской судьбой. Очевидное влияние оказывала и ее мама, которая тоже была врачом, работала в Четвертом управлении, но безоглядно помогала всем, не только больным, всегда. Несколько раз мы с Елизаветой вместе посещали могилу доктора Федора Гааза на Введенском кладбище в Москве. С годами, когда ее полюбил народ, она стала притягивать к себе самых разных людей: добрых, любопытных, потерянных, корыстных и бескорыстных, блаженных и весьма приземленных, и они, конечно, помогали ей по разным причинам. Кое-кто сам непосредственно нуждался в ее медицинской, психологической, материальной помощи или просто человеческой теплоте; кое-кто был обольщен ее славой, хотел находиться около нее, «понять» ее; кое-кто искал через нее «смысл жизни» для себя; а кто-то ее просто любил. Их мотивы, как и любые теоретические вопросы благотворительности, ее меньше всего волновали, если только человек готов был эффективно работать, существенно помогать. Елизавета все равно ко всем относилась так же по-доброму, прощала все, хотя не очень понимала подобные личные или метафизические поиски, когда можно найти радость, облегчая и помогая другим. Слава, скорее всего, ее раздражала, и принимала она свою расширяющуюся известность как послушание. Журналисты подтвердят, что она нередко срывала интервью или выступление, когда поступал вызов на работу, очередной звонок, так как любая просьба помочь была для нее по определению неотложной. Она себя так вела, как мне представляется, не потому, что все мы равны, а потому, что каждый создан в образе и подобии Божием.

В ее безграничном терпении и способности объять столько чужого страдания и горя было действительно что-то сверхчеловеческое. Чужое утешение, счастье, облегчение были ее личной радостью, и в несчастии никто не был ей чужим.

Елизавета лечила людей как врач и лечила своею добротой. И ее больные, и врачи, которые с ней работали, в один голос утверждали — она была, в полном смысле, врач от Бога. Она была невероятно проницательной и абсолютно честной. Она могла перепутать даты, факты, с уверенностью свернуть направо, когда надо было налево, но в отношении себя и окружающих у нее было рентгеновское зрение: она видела людей насквозь. И благодаря этому она и была прекрасным диагностом, психологом, могла помочь там, где другие были беспомощны. Елизавета каким-то чудесным образом, интуитивно, на ощупь, находила подход к самым разным людям, знала, что сказать, подбирала нужные слова. Преодолела сопротивление и убедила прекратить политическую голодовку и депутата Олега Шеина из Астрахани, и даже Надежду Савченко из Киева, успешно понуждала самых высокопоставленных лиц из власти помогать тем, кому не помогал никто, настраивала обеспеченных людей на поддержку заключенных, бездомных, смертельно больных. Так как действительно воспринимала и любила их, носила в себе, и люди это чувствовали. Еще при жизни, в православных кругах, ее, бывало, называли святой. Ей сильно не нравилось, когда ее так звали. Она всем напоминала, что какое-то время курила, использовала и нецензурные слова, и тюремный жаргон. Как метко заметил один наш знакомый, она делала все, чтобы ее так не воспринимали. Она хотела, чтобы люди не сосредоточивались на ней, а обращали внимание на ее подопечных. Елизавета, несмотря на то что могла быть и очень жесткой и непреклонной, защищая своих несчастных, действительно сама была не совсем от мира сего. У нее все получалось каким-то чудесным образом. Я человек трезвый, как требует моя профессия, даже весьма скептичный, но вот это я могу утверждать безоговорочно — она подчас творила невероятное. Возвращала людей к жизни своею добротой.

Была ли Елизавета святою или нет, конечно, не мне судить, но в том, что в ней была святость, я совсем не сомневаюсь. Она обладала какой-то непонятной силой, как будто извне.

Когда на похоронах выносили ее гроб, люди по пути крестились и падали на колени. Хотя она легко и быстро располагала к себе людей всех сословий, были и те, у кого она вызывала откровенную ненависть. Видимо, добро, сострадание, милосердие не только вдохновляют, но могут в ком-то пробуждать и обратное, свое противоположное. После 2014 года в соцсетях начали появляться омерзительные, чаще всего псевдонимные, посты, которые с демонической энергией Елизавету разоблачали и обвиняли в немыслимых злодеяниях, вплоть до воровства детей с Украины и продажи их на органы, писали мерзости о нашей семье, даже о наших детях и родителях. Мелкие бесы, одержимые ненавистью, завистью и обидой, убежденные, что ничего бескорыстного в России делаться не может, что любое добро — это ширма. Сначала Елизавета эту травлю не замечала, одновременно и жалела, и презирала их.

Потом, когда ей уже третий год приходилось вывозить покалеченных детей из мест боевых действий на лечение в Москву, она на вопрос журналиста, чего бы вы хотели больше всего на свете, ответила прямо, «чтобы было так, как до войны».

Елизавета не выдержала не только масштаба беды («Я не представляла, что будут убивать так много детей… Что среди них будет так много раненых», — сказала она в интервью Ксении Соколовой), не только ее продолжительности — три длинных года, но в первую очередь того, что это не последствия стихийного бедствия, физических или психических заболеваний, разорения, личной или социальной катастрофы, а это то, что люди творили намеренно друг с другом, в том числе с детьми, инвалидами, сиротами, стариками, больными, беспомощными — умышленно причиняли страдания невинным. С этим она не смогла смириться, такое не смогла через себя пропустить. И 25 декабря 2016 года Господь ее забрал.

Елизавета, моли Бога о нас.

Pravmir.ru