О том, что близость между нами невозможна до венчания, я объявил Кате сразу, ожидая увидеть, как ее огромные глаза станут еще больше. Но она безропотно согласилась.
Распевая во весь голос любовные баллады, я болтался на веревке между небом и землей. И это были вовсе не съемки романтического или остросюжетного фильма, а часть моей собственной, реальной свадьбы. Называлась она «Выкуп невесты». Продолжая карабкаться по стене блочного «замка», в котором томилась в заточении моя креативная невеста, я чувствовал себя полным кретином. Но чем выше поднимался, оставляя позади шлейф прошлой жизни, тем с большим упоением играл в задуманную Катей игру: «А ин-те-ресная у меня будет жена…»
Когда залез, наконец, в окно четвертого этажа, выяснилось, что суженая соорудила еще парочку препятствий перед заветной дверью. Открыться она могла только перед женихом, который сумеет отмерить каждый шаг перечислением достоинств будущей жены. На десерт еще и на дудочке сыграет.
Зная мое скептическое отношение к свадебному антуражу, Катя предупредила подруг, чтобы следили за моим настроением. Дескать, если почувствуете, что жених-циник на пределе и теряет терпение, не терзайте, сворачивайте спектакль, хватайте его и быстренько едем в ЗАГС. А то как бы из-за шалостей вовсе мужа не лишиться. Бедная моя девочка!
Страхи ее были не напрасными. Ведь перед тем как меня повесили на веревке приглашенные каскадеры, пришлось уже преодолеть немыслимое количество заслонов. Главное — требовалось завоевать расположение подружек, для чего мне были торжественно вручены ведра, тряпки, губки и моющие средства. Я должен был до блеска вымыть Катину машину, которую они основательно заляпали.
Барышням удалось растопить мое равнодушие. Оценив, наконец, экстравагантность замысла и неповторимость момента, я старался вместе со всеми веселиться от души. На последних метрах перед встречей с невестой полностью погрузился в отведенную мне роль. И напрягая фантазию, вспоминал всевозможные эпитеты, которые могли бы соответствовать любимой и единственной женщине. Приближаясь к ней с каждым шагом, а их оказалось тридцать пять, как и прожитых мною лет, подумал: «Вот с этого, Илья Петрович, и начинается твоя новая жизнь…»
С самого детства я был очень бойким и жадным до жизни. Познавал окружающий мир по-своему: гонял во дворе котов, постоянно кривлялся одноклассникам на потеху, а любимым развлечением стало разыгрывать людей. Помню такой эпизод. Родителей не было дома, и я с двенадцатого этажа стал швырять яйца в стоявшие внизу машины, пока одно яйцо не достигло цели, замечательно шмякнувшись точно на крышу. Увидев, что из «Запорожца» вылезает хозяин, я стремглав выкатился на улицу. Подошел к пострадавшему и, задрав голову, вместе с ним возмущался и ругал на чем свет стоит «этого недоноска», гневно грозя пальцем самому себе. Еще без стыда и совести предлагал вычислить негодяя и согласно кивал, когда владелец угрожал вырвать ему ноги из задницы.
Я — мальчик, что называется, из хорошей семьи, умел отлично пользоваться набором данных природой и воспитанием преимуществ: смазливостью, образованностью, способностью хорошо болтать и красиво врать, являя всем свою двуликость. Причем до такой степени, что если опросить обо мне знакомых — учителей, соседей, приятелей, они нарисуют абсолютно несхожие портреты, будто говорят о разных людях. Но все это был один и тот же хитрый и изворотливый мальчик.
Взрослея, я становился все более и более отвязным молодым человеком, хотя жил в благополучнейшей семье со старшим братом, младшей сестрой, дедушкой и родителями, давшими детям прекрасное воспитание. Мама наша филолог, переводчик, специалист по английскому языку и литературе, в совершенстве владеющая еще и французским. Папа как талантливый конструктор всю жизнь двигал отечественное военное авиастроение в знаменитом ОКБ Сухого. К слову, как и папа, я был силен в математике и долгое время хотел стать программистом. Впрочем, все науки давались мне легко. Нашел общий язык и с музыкой — мальчик из хорошей семьи, разумеется, окончил музыкальную школу.
Родители отдали энергичного ребенка в Театр юного москвича под руководством Александра Тюкавкина, где мой старший брат Олег уже занимался несколько лет. В те годы начался бум международных детских фестивалей, и ТЮМ со своими спектаклями исколесил всю Европу — от Польши до Франции. Пока другие корпели над учебниками, у нас кипела настоящая жизнь!
Забегая вперед, скажу, что по проторенной братом тропке я поступил и в ГИТИС вольным слушателем в мастерскую Петра Фоменко (Олег тогда уже играл у прославленного мастера в театре). Выпускные классы школы параллельно окончил экстерном. А в двадцать один год стал актером того же театра. То есть моя биография выглядит довольно красиво. Но это только внешне. За кулисами же было по-другому.
Итак, возможность кривляться на законных основаниях приводила меня в неописуемый восторг, но жажды запретного не утолила. В моей природе уживались стремление к чистому, глубокому, прекрасному и страстная тяга к темному и греховному. К набору удовольствий, которые неизменны для человека, рвущегося из теплой, уютной, благополучной семьи на холодную, угрюмую и опасную улицу.
Мне было интересно слушать с отцом классическую музыку, участвовать в семейных просмотрах интеллектуального кино. И одновременно с этим представьте такую картину: подвал под Ленинским проспектом, целая система коммуникаций, и в этом лабиринте подземных переходов кучкуются подростки — кто-то выпивает, кто-то нюхает клей, кто-то курит марихуану, а кто и посерьезней оттягивается. И весь этот московский андеграунд притягивал меня как магнитом, я был своим в тусовках молодых людей, кайфующих на ворованные у семьи деньги. В этом тоже преуспел: тянул у родителей из карманов, кошельков и семейных заначек.
А поскольку был лжив и изобретателен, обожал провоцировать людей, сталкивая их лбами, то убедительно врал маме с папой, сваливая вину на бедного дедушку. Начал с малого, а потом обнаглел настолько, что однажды на сворованные деньги купил мотоцикл! И опять все свалил на деда. Благодаря деликатности родителей он никогда об этом не узнал. Мама оставляла деду рядом с деньгами записочки, где просила не стесняться, не таиться, а прямо говорить — что ему нужно взять на расходы. Я бумажки находил, читал, и, конечно, меня это не останавливало. Спустя много лет, только после того как пришел к вере, открылся маме, просил простить. Увы, перед дедушкой каяться было поздно, его уже не стало…
Стыдно мне было и тогда, но подростковая гормональная энергия требовала насыщенной эмоциями жизни. И я шел (скорее, катился!) дальше. Ведь дело было совсем не в деньгах и даже не в том, на что их можно потратить, главное — острота ощущений!
В тот момент я чувствовал определенное родство с представителями криминального мира, тесное общение с которыми судьба мне обеспечила. Они казались людьми дела, отвечавшими за свои слова. В этом кругу было меньше пустой трепотни, внимания к чувствам и мелочам, всего того, что я получал среди богемы — кинематографистов, деятелей театра, художников, писателей. Но именно сочетание этих двух ставших моими миров, напряжение между этими полюсами и взаимное их тяготение составляли для меня объемную картину жизни.
Богема яростно описывала, воплощала на сцене, на полотнах и экранах жизнь «других» — криминала, «дна», талантливо воспроизводя черты, какими не обладала сама. А эти «другие» в свою очередь грамотно потрошили кошельки и разрушали здоровье людей творческих. Миры, которые не могут существовать друг без друга, — старая и известная формула. Из этой формулы рождается искусство и гибнут люди.
Скажем так: в физическом душегубстве я не повинен. Но всевозможные способы относительно честного отъема денег, включая крупные аферы, манипуляции со всякими губительными веществами, говоря прямо — наркотой, — этого было с лихвой. И образ рафинированного интеллигента не мешал, а не раз выручал, помогая произвести нужное впечатление. Это, в общем, тоже старая формула: самые отъявленные хулиганы, как правило, происходят из хороших семей. И менты меня вязали не раз, и в тюрьме в результате посидел, и срок получил, но усилиями хороших адвокатов — условный.
Если бы скопил все деньги, которые попадали в мои руки тогда, уже к концу института был бы «в полном шоколаде». Но не деньги, еще раз подчеркиваю, были целью. Огромные суммы уходили сквозь пальцы, просто прожигались. А бывало, от реализации какой-нибудь нелегальной дряни ничего не клал себе в карман.
Я был движим дикой страстью, жадным любопытством к исследованию всех сторон жизни. С обязательной оговоркой: жизни в том понимании, какое может быть у человека, не имеющего ни малейшего представления о Боге. Обладая талантом виртуозного демагога, разносил в пух и прах любого, кто пытался приближаться ко мне с христианскими идеями.
В моей жажде страсти, конечно, не обошлось и без страсти в банальном смысле этого слова. Женщины, секс, плотские утехи — куда же без этого наркотика? Я был смазливым, с хорошо подвешенным языком и не испытывал недостатка в женском внимании, предложений делалось даже в избытке. Было бы их меньше, связей было бы больше. Мне с моей вечной тягой к адреналину то, что легко и доступно, не по вкусу.
Но при этом была и любовь — огромная, взаимная и тяжелая. По неписаному договору мы оба не рассказываем об этом. Могу только, подвесив интригу, сказать, что эта замечательная актриса известна всем, именно поэтому имя ее будет удержано в тайне.
Начавшись в шестнадцать, наши отношения — страстные, мучительные, больные — тянулись лет восемь… Я тогда потерял счет времени, так долго мы терзали друг друга, наделав массу глупостей с обеих сторон. Настолько не доверял ей, что стал тайком читать ее дневник, вскрылась измена, это был кошмар. Мы одновременно и поочередно заводили показательные отношения на стороне, чтобы вызвать ревность или просто потрепать нервы. Исходя взаимной страстью, но не имея элементарного доверия, мы не только изводили друг друга, но и самоуничтожались, разрушив себя до основания.
Интересно, что по прошествии многих лет мы с этой замечательной актрисой в самом теплом дружеском общении, какое только возможно с женщиной. Наши отношения, лишенные страсти, но наполненные заботой и вниманием друг к другу, куда ближе к любви, нежели прежние. А не случись этого романа, меня бы просто разорвало заложенным внутри зарядом. Погиб бы, гоняя на мотоцикле или попав в перестрелку, а то и в тюрьме могли «закрыть» надолго. И не пришел бы сегодня туда, куда пришел.
А моя видимая жизнь по-прежнему текла параллельно и вполне благополучно. Все шло гладко, даже прекрасно и в институте, и в театре. Потому что и там и сям — под руководством уникальной личности Петра Наумовича Фоменко. Встреча с этим человеком, не только великим мастером в профессии, но и нравственным ориентиром, была одним из ключевых моментов в моей судьбе.
И мой близкий друг, актер нашего театра Андрей Щенников неожиданно с головой ушел в православие, углубившись настолько, что стал пономарить (помогать священству в алтаре и на клиросе). Забегая вперед, скажу, что позже его рукоположили в диаконы. Для меня его погружение в веру не было резким толчком поменять жизненный курс — отец Андрей был очень жарок, но не брал на абордаж.
Я во многом преуспел: добился признания в профессии, сыграл главные роли в лучших спектаклях нашего театра, снимался в кино. Одновременно предавался любовной неге, валялся в дурмане, перепробовав все виды и способы употребления наркотиков — от легких до самых тяжелых. Это одно, о чем я сожалею и никому никогда не посоветую. Более того, если бы была возможность пройти заново весь жизненный путь, этот пункт точно не повторился бы. Мне просто повезло, ведь это едва не разрушило мою жизнь. Я крепко стесался с криминалом, посидел в тюрьме. И единственное, куда не ступала моя нога, куда даже не бросил взгляда, — это в сторону Божьего храма. И я решил, что мне надо креститься.
Надо непременно сказать, что и мои родители, не будучи религиозными, приложили руку к возвращению блудного сына. Потому что подспудно всегда освещали мою жизнь нравственным маяком — в своем путешествии я просто не сразу его разглядел. Мама с папой своей жизнью являли пример любви друг к другу и к детям, пример аскетизма и трудолюбия, пример людей, живущих по законам совести.
Ладно, думаю, раз такое дело, почитаю. Прошло несколько дней, почитал Евангелие, ничто меня не поразило, но пришел к нему снова, доложил: «Ну вот, прочитал». Отец Димитрий ни о чем меня по домашнему заданию не спрашивал, каким-то образом чувствуя, что подобные вопросы меня только возмутят. Объяснил, что у них в храме нет купели для взрослых, направил на Красную площадь в храм Казанской иконы Божией Матери, где можно креститься с полным погружением.
Как сейчас помню, дело было зимой. Женщина, с которой я жил тогда, приготовила мне крестильную рубаху, и в сопровождении Щенникова я направился на Красную площадь креститься. Какое-то легкое воодушевление испытал, но не более. Но когда вышел из храма, меня как по башке шарахнула мысль, что я — вор. Потому что обманываю прекрасную женщину, использую ее доверие. Ведь не собираюсь остаться с ней навеки, рожать детей, а значит, краду ее у другого, предназначенного ей мужчины. И так же очень ясно понял, что не вправе продолжать этот обман, потому что она хороший человек и морочить ей голову — свинство.
Будто получил команду сверху, что надо вырвать все это немедленно и с корнем. Страшно стыдясь, по-тихому собрал свои вещи и позорно убежал из ее квартиры. И в тот же момент так же твердо осознал, что жить буду только с женщиной, которая станет моей женой. Во всем остальном полученная в таинстве благодать действовала невидимо, ничто, казалось, существенно не изменилось. Господь не входил в мою жизнь как Наполеон на Бородинское поле, он, как и всякого человека, не лишал меня свободы.
Не помню подробностей своей первой исповеди и первого причастия. Помню отчетливо одно — в рождественскую ночь стоял в храме и с ужасом ощущал: «Как же от тебя воняет, Илья, как воняет!» Я тогда еще курил много и, чтобы забить в доме запах табака, беспрерывно жег восточные благовония, вся одежда у меня ими пропахла. И вот в праздничной толпе верующих я резко отличал свой запах, что, впрочем, очень символично.
Переломным стал день моего рождения, прошло полтора месяца с Рождества. Меня просветили, что надо в этот день непременно причащаться, чему совершенно не обрадовался. Я привык совсем иначе проводить этот день: выпивать с друзьями, веселиться. «Опять готовиться, поститься, читать молитвы. Да зачем вообще в свой день рождения идти в храм? Не хочу!» — так думал я… И двадцать первого февраля с раннего утреца пошел.
И вот тут случилось нечто! Меня наполнило радостью, которую не испытывал никогда, я погрузился в какое-то счастливое опьянение. Весь день до позднего вечера провел в утомительных пробках за рулем, развозил каких-то людей, друзей по необходимым им делам. В общем, потратил день на какую-то, казалось бы, ерунду. Вернувшись за полночь домой, нашел подарки от родителей — и все. День закончился. Но это был самый лучший день рождения в жизни! С утра и до вечера мне было так хорошо и радостно, будто бы я обожрался какой-то неизвестной мне, невиданной наркоты. Да-да, именно так и думал о святом причастии как о самом дивном наркотике в мире, а что еще могло быть в моей голове — с моим бэкграундом?! Господь общался со мной на понятном мне языке.
Ну а поскольку ложечку с причастием раздают в каждом храме даром, только приходи и принимай, то я, конечно, на это «подсел» и стал там пастись постоянно. Наступал Великий пост, а у меня же — язва, сижу на пилюлях. Врачи поститься запретили настрого, иначе, говорят, язвы не залечить. Спросил, как быть, у отца Димитрия. Он меня поститься не убеждал, тем более не принуждал — дело добровольное. Но к слову сказал, что его духовный отец обладает таким букетом заболеваний, включая язву, с которым вообще не живут, тем не менее он держит посты и прекрасно себя чувствует.
Подумалось: если какой-то старик может, то и мне по силам, и я с воодушевлением пустился в свой первый Великий пост. Когда после Пасхи явился на прием в поликлинику, врач распахнул глаза от изумления — язвы не было! «Ура! Заработало!» — завопил было я и осекся, потому что мне стало по-настоящему страшно перед этой силой. Передо мной шаг за шагом открывался новый, невиданный свод правил.
Я приставал к священникам с вопросами относительно того, как правильно жить дальше. Полным откровением (хотя подсознательно каждый человек это чувствует) стал абсолютный евангельский запрет на близкие отношения с женщиной вне брака. Принять это мне оказалось не просто легко, я ощутил восторг: вот она сила, которую хочет являть собой каждый мужчина, — проста и доступна. И кроется она в отказе, в жертве. Не в комфортном слове «да», а в умении сказать «нет» — себе, своим плотским желаниям, всему тому, от чего ты привык получать наслаждение.
В какой-то момент пришло понимание, что для человека есть только две возможные ступени для духовной реализации — монашество или супружество. И я не столько боялся одного и желал другого, сколько просил Бога определить предназначенный мне путь.
Долго просил, обращался к нему постоянно, взывал, вел доверительный разговор — так я учился молиться. Очень смешно молился: «Господи, ты мне дай, пожалуйста, жену, если, конечно, на то твоя воля, и чтоб она была блондинка и с голубыми глазами». Почему? Просто если уж тебе дан такой карт-бланш, отчего ж не попробовать, ведь написано: просите и дастся вам.
Однажды мы с моим другом, уже дьяконом отцом Андреем Щенниковым поехали посетить Псково-Печерский монастырь. Он предстал передо мной как некий волшебный город со сказочными героями, от пребывания в котором у меня перехватывало дух. Вечером он закрывался, и мы уходили в гостиницу. И я чувствовал себя ребенком, который не хочет покидать Диснейленд.
Мы, как и множество паломников, хотели попасть к отцу Андронику, одному из последних старцев нашего времени, обладающему особыми духовными дарами от Бога. На Святой горке монастыря, где старец нес послушание садовника, его караулили под каждым кустом. Два часа, стоя на холоде в ожидании, я ломал голову, как же правильно спросить: стоит мне жениться или нет, какая у меня должна быть жена, как лучше найти свою жену? Мусолил свой вопрос и так и эдак. И тут пронеслось: идет, идет, идет!
Потом старец ответил на вопросы, мучившие моих друзей, еще пару часов разговаривал с нами. Это было потрясающее зрелище: какой-то волшебный сказочный гном сидит на пыхтящем — дык-дык-дык — тракторе, окучивая яблони. Вокруг него — одетые в теплые куртки и коченеющие при этом от холода люди. А ему — в одном старом, видавшем виды подряснике — хоть бы что, тепло и хорошо, он шутит, балагурит.
По дороге домой я пытался разгадать заданную старцем загадку. Что значит «женщина, которая любит церковь, а не рестораны»? Ответа не было. У нас в храме священномученика Антипы много молодых прекрасных женщин, которые вроде любят церковь и, наверное, не любят рестораны. Ко многим я испытывал симпатию, однако импульса сделать шаг навстречу не было.
Но в пасхальную ночь — богослужение уже подошло к концу, народ причащался — я вышел в притвор и вдруг замер: там стояла Она. Моя — я это точно знал, вы не поверите — блондинка с голубыми глазами. Это была Катя. Ноги сами направились к ней, губы сами складывали звуки в слова. «Христос Воскресе!» — естественно произнес я, спросил, почему она не причащается. Она что-то начала лепетать про то, что не постилась, не готова и прочее. Я данной мне пономарской властью тут же отправил ее к свободному священнику — в эту ночь к чаше могут подходить все.
Все происходившее мы отслеживали с Катей много позже. А с той пасхальной встречи нас будто опьянили, подтащили друг к другу, соединили и в конце концов отправили под венец. Она со мной не кокетничала, я ее не завоевывал, а уж если бы мы стали руководствоваться каким-то здравым смыслом, ничего бы у нас не получилось.
Но меня ставили в тупик звучавшие внутри слова старца Андроника. Глядя на вполне светскую Катю, делавшую первые шаги в храме, понимал, что она категорически не вписывалась в обозначенный им образ жены. Никак не мог про нее сказать, что она не любит рестораны и прочую ерунду, а любит церковь. И что это вообще значит — любить церковь? Смысл старческого пророчества открылся позже. Поначалу мне предстояло поверить внутреннему ощущению, что это — мое, и не сопротивляться. Я и не сопротивлялся — с удовольствием и настолько, что через месяц общения с Катей пришел к отцу Димитрию и сказал:
Кате было двадцать шесть лет, и она тоже мечтала о семье. Не испытывала недостатка в мужском внимании, но всегда вполне определенного рода, и с лихвой настрадалась в этих отношениях. Опыт приучил мужчинам не доверять. И абсурдность предложения мужчины взять в жены, не получая взамен ее прекрасного тела до брака, повергает женщину в хорошем смысле в шок и, конечно, дает мужчине бонус доверия. Парадоксальность подобного предложения, безусловно, влечет за собой подозрения в нормальности мужчины, его мужских способностях, и прочее и прочее. Катины подруги зубы обломали, пытаясь предостеречь ее от последствий такого эксперимента.
И вот тут меня осенило — я понял смысл слов старца. Катя в ту пасхальную ночь сразу же послушалась меня, совершенно не знакомого ей человека, и пошла на исповедь. Она безропотно идет тем путем, который предложил ей я. В свою очередь, я послушен своему духовному отцу, а он — своему, и если все мы, смиряясь друг перед другом, стараемся исполнять заповеди, то это и есть любовь к церкви. Ведь грех наших прародителей был грехом непослушания, нарушения его заветов, а значит, нелюбви. Потому и вернуться к истинной любви можно только через послушание. И этот дар дан моей избраннице.
Поначалу мы попробовали жить вместе и даже спали в одной постели, но мне трудно было находиться с Катей в одном пространстве и не позволять того, чего хотелось позволить. И мы эти эксперименты быстро прекратили.
— Все-таки я же девочка, я хочу, чтобы все было красиво, чтоб ты встал на колено и сказал: «Выходи за меня замуж!»
Я говорю:
— Ага, а потом еще протянул кольцо с бриллиантом!
И моя сильная Катя вдруг — в слезы:
— Ну как ты не понимаешь, что можешь доказать свою крутость, уступив мне!
«Ну, нет, — думал я, упираясь, — не стану идти на поводу». Можно считать, что мы поругались, но это была чуть ли не единственная ссора с момента нашего знакомства. Утро ж вечера мудреней — проснувшись, я изменил решение. Если для нее это так важно, почему бы не уступить: что мне, сложно, что ли?
Поскольку официальное предложение при родителях свершилось, мы поняли, что выходим на финишную прямую. Воздерживаясь от близости, были абсолютными первопроходцами — и для самих себя, и для всего нашего светского окружения. Чувствовали, как оно с нарастающим интересом и напряжением следит за марафонским забегом. Конечно, мы не в буквальном смысле не притронулись друг к другу. Бывали какие-то проявления страсти, поцелуи, объятия. Но мы себя останавливали, соглашаясь в том, что это невозможно. И мы пришли к финишу.
Я бы вполне удовлетворился венчанием в узком кругу. Но поскольку Катя без единого слова последовала за мной по пути осуществления моей мечты, то и я, наступив на горло собственному нежеланию, не мог отказаться от воплощения в жизнь ее грез. Подписался по полной программе в самом прямом смысле — засел со всей серьезностью за сценарий, и, верите, никогда мой мозг так не трещал по швам. Но это было только начало — написанное нужно было еще и организовать. Это был кошмар и безумие! Даже Катя, обнаружив, что сделать сказку былью оказалось гораздо более хлопотным делом, чем она могла предположить, забуксовала. Но машина была запущена, остановить ее ход не представлялось возможным.
Потом ЗАГС, а на следующий день нас венчали сразу три священника — редко кому так повезет. После свершения над нами таинства возникло ощущение, что узор отношений, который мы с Катей плели в течение года, залили янтарем, закрепив его навеки.
Подчиняясь сюжету, после венчания Катя и я выпускали голубей на пороге храма. Дрессированных птиц нынче на заказ привозят в коробке, и они на радость молодоженам как миленькие выполняют глубоко символический трюк. Потом предвестники семейного счастья послушно возвращаются в коробку и их везут на следующую халтуру. Отец Димитрий ко всем атрибутам свадебной игры отнесся не без снисходительной улыбки, но с уважением и с подобающим моменту видом возглавлял торжественную церемонию.
Было все: и немыслимой красоты и размеров торт со свадебными фигурками, и поющие гитары на сцене, и цыгане с выходом и битьем рюмок, и первый вальс молодоженов. Мои близкие друзья по театру подготовили нам еще комические номера в тему. Ближе к ночи все забрались на крышу театра и запускали волшебные фонарики, которые светлячками поднимались к звездам и таяли в темноте небесного свода. Эта романтическая нота была завершающей в общенародном праздновании. Нас с Катей ждал президентский люкс, подаренный роскошным отелем, и — первая брачная ночь.
На следующий день отправились в Ниццу на виллу, предоставленную нам в распоряжение нашей подругой. Мы провели вдвоем чудесную янтарно-медовую неделю на солнечном побережье Франции. Это был кайф! Мечта каждого мужчины! Я раскатывал по берегу Средиземного моря с красоткой, верным партнером, надежным спутником, лучшим другом, которому доверял больше, чем кому бы то ни было в жизни, — все это в одном лице моей родной жены и — в моих объятиях!
Жизнь по христианскому канону, ограничивая супружеские отношения, продолжает преподносить тебе открытия и дары. Потому что когда это происходит по страсти и вне всякой меры, пропадает ощущение тайны друг в друге, наступает охлаждение. А так всякий раз вы будто бы знакомитесь заново.
Естественно, это не значит, что я игнорирую мнение Кати. Она обладает тонкой интуицией и много чего полезного советует мне и в отношении профессии, и относительно движения нашего семейного судна. В общем, все у нас происходит по принципу: мы посоветовались — я решил. И нам с женой это нравится.
Без моего на то специального решения через месяц после женитьбы Катя сделалась беременной. В этом конкретном случае решение было принято свыше, ведь мы давно договорились, что не будем предохраняться, родим тогда и столько, когда и сколько Бог даст. Как только дал и Павлуша появилась во всех небесных хартиях, я полюбил ее — не глядя: жизнь превратилась в ожидание встречи с ней.
Вдруг стало как-то некомфортно общаться с Катей как с женой, потому что очень ясно ощутил, что в ее теле есть другая жизнь. Было такое чувство, будто вторгаешься без разрешения в чужой дом, в котором уже живет другой человек… Кроме того, мне хотелось, чтобы мое дитя как можно меньше впитало страстности, чтобы его терзало хоть на градус меньше. У нас прекратились с женой всякие плотские отношения с момента, как мы узнали о беременности, и до сих пор — пока Катя кормит Павлушу грудью. Ни в коем случае не хочу, чтобы с молоком матери в дочку входила моя неугомонная плотская энергия: она мне самому иной раз портит кровь, а я желаю, чтобы моей доченьке жилось чуточку полегче. Поэтому наша с Катей жизнь спокойно течет в платоническом русле. Понимаю, как это странно современному слуху, но мы уже натренированы и нас наш выбор ничуть не напрягает.
— Я, наверное, сейчас ужасно выгляжу!
Побывав при родах, думаю, что каждому мужчине надо увидеть те муки, напряжение сил, буквально агонию, которую испытывает женщина. Для меня стало очевидным, что рождение и смерть очень близки, можно сказать — суть одно. Это два основных перехода, которые испытывает человек, первый раз рождаясь в теле, второй — в духе. Увидев собственными глазами, прочувствовав это, он по-другому будет относиться и к своей жене, и к матери, и априори — к женщине вообще.
Ошалевший от навалившихся впечатлений, я вернулся домой. А с утра, разбуженный звонками Кати, мчался по городу, это был первый рейд по магазинам в роли отца. Меня остановил гаишник, я произнес волшебные слова «У меня дочь родилась!» — и был отпущен. Просто лопался от гордости, с наслаждением транслируя всем и вся эту новость.
Через четыре дня мои девочки вернулись домой, и все уже было как у всех — маленький человечек весь наш устоявшийся быт быстро подмял под себя. Катя в панике говорила:
— Она такая беззащитная, мне ее так жалко. Не знаю: чего она хочет?! Что с ней делать?
Это был тот случай, когда я тоже не знал, но принимал вид, что все очень хорошо знаю, и отвечал:
—Ну, ты просто сделай то, что тебе подсказывает сердце!
Потом у Кати проснулись каннибальские наклонности, она постоянно повторяла: «Ой, люблю — не могу, сейчас ее съем! Ой, сейчас надкушу!»
Угрюмо на все это смотрел, закипая. Катя пыталась снять возникшее напряжение:
— Ну пойми, это же наш первый ребенок! Так хочется ее порадовать!
— Да ей все равно абсолютно, что ты на нее наденешь!
— Но нам-то не все равно! Посмотри, какой прикольный пупс, когда она одета вот в это, — и натягивала на сопротивляющуюся Павлушку костюм за костюмом.
К своему ужасу я не мог не признать, что пупс действительно получался прикольный, — и тут до меня дошло! Ведь моя жена — девочка! Они все детство наряжают кукол, просто теперь у нее вместо пластмассового пупса — живой. И я выдохнул весь свой гнев: что же я мешаю Кате играть ее главную роль в жизни? Жена растворилась в этой роли полностью, несмотря на то, что уже спустя три месяца вместе с Павлушей отправилась на съемки и по сей день снимается бесконечно. Впрочем, как и я. Ведь нам надо отрабатывать купленные в долг квадратные метры.
Редакция благодарит за помощь в организации съемки шоу-рум Roche Bobois.
