На дорогах и лихих перепутьях войны людские судьбы, словно листья, сорванные осенним ветром, сталкиваются, переплетаются и складываются подчас в совершенно невероятные истории. То, о чем мне хотелось бы рассказать – быль, история моей семьи.

Война догнала мою бабушку, Педан Феодору Кирилловну, ее сестру, Ольгу Кирилловну и маленькую дочь Ольги, Жанну, в тот момент, когда на поезд, эвакуировавший мирное население, налетели немецкие бомбардировщики. Путь разбомбили. Ехать дальше было некуда, а смерть носилась прямо над головой. Летние поля по обе стороны железной дороги стояли неубранные, золотистые. Они и стали прибежищем для отчаявшихся людей.

Многие погибли, но Феодора и Ольга с Жанной на руках сумели, пригибаясь в высокой пшенице, отбежать на безопасное расстояние от того места, где в дыму и грохоте корежились вагоны, слышались крики раненых, и взлетала вверх поднятая взрывами горячая земля.

Это случилось под Воронежем. Куда идти? Кто поможет? Кто приютит с маленьким ребенком в такое смутное время? На все эти вопросы ответов не было.

Пошли наобум к ближайшему селу. Двухлетняя Жанна плакала. Надо было во что бы то ни стало искать прибежище на ночь.

Вошли в село Поповка Россошанского района Воронежской области. Домов много, пока стоят все целые. Это вселяло надежду. Но надежда стала таять с каждым отказом, который они получали, идя от двора ко двору: «Не можем. У самих дети. Нечего есть».

Охватывало отчаяние. Оставался последний дом, не отшибе. Вошли. Встретила молодая женщина, а возле печки возятся на земле двое малышей. «И отсюда прогонят, – подумали, – дом бедный, да еще детки».

Но Устинья Дмитриевна Барабаш, так звали хозяйку, молча выслушала и неожиданно сказала просто, по-деловому, по-крестьянски: «Так, девчата, нас трое и детей трое. Ничего. Будем вместе работать. Проживем».

А под вечер во дворе послышались стоны. До хаты дополз раненный офицер, оставшийся один при отступлении наших войск. У Устинии нашлось место и для него. Обмыла, накормила, перевязала раны, переодела в одежду мужа, ушедшего на фронт. И задумчиво, глядя на иконы, сказала: «Ничего, может и моего Ивана кто приютит и обогреет».

Отступление шло быстро. Через сутки в село уже вступали немцы. Раненый офицер, услышав на улице немецкую речь, твердо сказал Устинье: «Больше прятать меня здесь нельзя. У вас дети. Найдут меня – всех вас перестреляют. Я ухожу». И уполз, тяжелораненый, в поле.

Скоро от дома к дому уже ходили немцы, определяясь на постой. Бесхитростная Устинья в суматохе не успела спрятать окровавленное белье советского офицера. Немцы были в ярости: «Где?! Где прячешь?» Перевернули весь дом, перерыли двор. Схватили Феодору и Ольгу: «Этих расстрелять!» Ольга, побледнев, подтолкнула двухлетнюю Жанну к Устинье и та крепко взяла девочку за руку.

Бабушка моя, Феодора Кирилловна, не раз рассказывала мне в детстве именно этот эпизод: ведут их в комендатуру, дуло автомата больно тычется в спину. На Ольгу смотреть страшно: ребенка оставила. Идут, молятся: они выросли в многодетной верующей крестьянской семье.

Завели их в кабинет и тут немца внезапно вызвали к начальнику по важному делу. Он передал двух женщин конвоиру-итальянцу с приказом вести на пустырь и там расстрелять. Идут, теперь уж точно – на смерть. Вдруг начали бомбить. Итальянец между двумя взрывами говорит им на ломаном русском языке: «Бегите, я выстрелю в воздух. А если спросят, скажу, вас бомбой убило!». И добавил: «Мне мама перед отправкой на фронт наказывала – смотри, сынок, не стреляй в женщин и детей!»

Феодора и Ольга счастью своему не поверили. Побежали до дома Устиньи, а та их уже оплакивает. Живы! Чудо!

Так осталась в живых моя бабушка Феодора и моя будущая крестная, бабушка Ольга. Обе дожили до глубокой старости и умерли спокойно, по-христиански. До последних дней переписывались, как с родной сестрой, Устиньей Барабаш. Надо сказать, что муж ее, Иван, вернулся – один из очень немногих мужчин-односельчан – живым и невредимым.

Там же, в селе Поповка, пересеклись жизненные пути бабушки Феодоры Кирилловны и дедушки Афанасия Федоровича, двенадцатого, самого младшего ребенка в крестьянской семье.

Он был танкистом. За него, за младшенького (так называла его мать), было особенно тревожно: на момент начала войны ему едва ли исполнилось 20 лет. Зашила ему моя прабабушка Параскева в ворот шинели бумагу, свернутую в трубочку «Живый в помощи…». И особенно молилась о его возвращении.

Дед прошел весь ад крупных танковых сражений, включая кровавую Сталинградскую битву. Вернулся. Без единой царапины. После войны Феодора и Афанасий поженились. И у них родилась моя мама, Лидия.

Эта семейная история неожиданно для меня получила свое продолжение в 2000 году, когда мне удалось, наконец, получить долгожданную визу в Италию. Мои друзья принимали меня очень радушно, так, как это умеют делать любвеобильные и открытые итальянцы. За два с лишним летних месяца я познакомилась не только с дружным семейным кланом Джорджио и Марианжелы Сесса, но и их друзьями.

Мы говорили много, подолгу, часто за полночь. И нередко разговор касался Второй Мировой войны. Во многих семьях мне показывали пожелтевшие фотографии без вести пропавших. «Мой отец лежит где-то на вашей земле» – говорили мне.

Всем известно, как любят и ценят итальянцы песню. Пели мы с удовольствием. Они – свои народные песни и известные всему миру шедевры «Санта Лючия», «Соле», «Ла донна мобиле». В ответ я исполнила, как могла, нашу, тоже известную многим, «Катюшу». В детстве мы с дедом часто распевали вместе песни военных лет.

Марианжела послушала внимательно и говорит: «Знаешь, у меня есть один знакомый в соседнем городке. Он воевал на территории России (для многих итальянцев понятия России, Советского Союза и Украины являются одним и тем же) и даже неплохо владел вашим языком. Хочешь, поедем к нему? Он будет рад. Он так часто вспоминает о твоей стране». Почему бы и нет? Поедем!

И вот мы уже выходим возле небольшого, уютного двухэтажного белого домика. У ворот нас уже ждет подтянутый, в безупречном костюме и галстуке человек, которому за 80.

«А выправка военная», – отметила я про себя и окончательно смутилась, когда седой итальянский дедушка галантно открыл передо мной дверцу машины и подал руку. Он заметно волновался.

Нас устроили пить чай на веранде, начали с обычных вопросов «Как тебе у нас в Италии? Где уже побывала? Где ты так научилась говорить по-итальянски?»

«А я вот помню совсем мало слов по-русски», – смущенно сказал синьор Винченцо. И, стараясь, стал вспоминать: «село, молоко, добрый день, здравствуйте, Катюша…». Тут он замолчал и вдруг неожиданно: «Можешь спеть «Катюшу»? Прямо сейчас?»

Я запела и Винченцо вдруг стал мне тихонько подпевать, а на втором куплете я увидела: он плачет. Кое-как допела до конца. И тут он, извинившись перед остальными присутствующими, пригласил меня пройти на минутку на второй этаж. Я удивилась и посмотрела на Марианжелу. Та кивнула: мол, все в порядке, иди.

«Прости, ты можешь выслушать мою историю? – спросил меня Винценцо, – это не займет много времени, я хотел бы рассказать ее тебе наедине. Ты потом поймешь». Конечно, могу.

Молодому Винченцо Трени едва исполнилось 20, когда началась война. По призыву Муссолини тысячи итальянцев были переброшены в помощь немцам – союзникам Италии на тот исторический момент – на территорию бывшего Советского Союза.

Винченцо был у матери единственным. «Перед тем, как проводить меня на вокзал, моя мать, искренне верующая женщина, привела меня вечером в пустую церковь, здесь, у нас в городке, и поставила перед статуей Мадонны. «Сын, запомни, – сказала она, – так сложилось… ты отправляешься в чужую страну, где ты поневоле будешь оккупантом. Прошу тебя, пообещай мне, что ты не обидишь ни одной женщины там, на захваченной вами земле. Их мужья – на фронте. Они одиноки и их честь защитить будет некому. Если ты сдержишь свое обещание, знай: несмотря ни на что, ты вернешься живым и невредимым из этого ада войны».

Винченцо пообещал. И сдержал свое обещание. И вернулся домой без единой царапины, хотя, по его собственному признанию, он не раз попадал в исключительно опасные ситуации. «Веришь, Мария, мне очень важно тебе это сказать: я не обидел ни одной женщины там, в России. Понимаешь?».

А «Катюша»? Катя, Катерина, Катюша, была врачом в одном русском селе, где гарнизон Винченцо простоял больше года. Молодые люди полюбили друг друга. Катя быстро осваивала итальянский. Винченцо учил русский и собирался вернуться за ней, как только окончится война. Записал подробный адрес. Обещал писать.

При наступлении наших войск итальянские части стали выводить ближе к границе. Дали приказ на срочное отправление утром. Винченцо попрощался с Катей ночью, в поле, и просил не провожать его на станции. Его сердце, видимо, предчувствовало беду.

Катюша, горячая и отчаянная, не послушалась его совета. Бегая от вагона к вагону, она пыталась еще раз увидеть молодого итальянца. Немцы перед отправлением обходили состав с овчарками, проверяли, нет ли какой диверсии. Катю стащили с подножки вагона: она пыталась заглянуть внутрь вагона. Шпионка!

Винченцо видел, как двое немцев волокли Катю к комендатуре. Он пытался объяснить, хотел выскочить из вагона. Не разрешили. Пригрозили расстрелом. Поезд отправлялся.

Больше Катюша и Винченцо никогда не встретились. Итальянец вернулся домой, в родной городок. На все его запросы по адресу, где жила Катя, отвечали: такая здесь не проживает. Он уверен – Катю расстреляли тогда утром, на станции.

Прошло еще двадцать лет, прежде чем Винченцо, уступая настойчивым просьбам постаревших родителей, создал свою семью. Сейчас у него трое детей и жена Луиза, намного моложе его, которая не любит разговоров о войне и песню «Катюша».

А про чай на веранде мы как-то забыли. Кстати, Луиза так и не села с нами за стол – что очень удивительно для обычно радушных итальянских хозяек. Потом я поняла. Она дала нам возможность поговорить.

Помню, дед Афанасий много и охотно вспоминал о войне. Он часто повторял мне: «Немцы не любили итальянцев. Говорили, они – трусы. Я сначала не понимал. А потом увидел. Итальянцы, даже идя в атаку, часто стреляли… просто в воздух!»

Когда мы открываем с детьми наш семейный альбом, а в нем – молодые прадедушка и прабабушка на старых довоенных и военных фотографиях, они непременно просят: «Мама, расскажи еще раз! Как бабушка Устинья приютила нашу прабабушку. Как итальянец спас Ольгу и Феодору от смерти».

Я рассказываю и с глубокой благодарностью вспоминаю мудрых, сильных духом и мужественных женщин-матерей. Некоторых из них я никогда не видела и не знала, они даже не родня мне по крови.

Одно знаю точно: эти матери причастны к нашей семейной истории. Не будь их, не было бы нас.

Мария Крыжановская