Неделя прошла неудачно и бестолково. Масса времени и сил потрачено впустую. Три, условно говоря, вечера (до двух ночи) мучилась со стихотворением и только наутро после последнего ночного штурма поняла, что и не могло оно получиться: ошибочным, ложным был изначальный замысел.
Три дня писала статью, а она не понравилась редактору. Весь следующий день пыталась понять почему – и не поняла.
В пятницу попала в неприятную, конфликтую ситуацию – и не сумела выйти из нее сколько-нибудь достойно, проявив слабость и наделав целую вереницу глупостей. Расстроилась и от этого провалила личный план разрешения накопившихся хозяйственно-бытовых проблем.
В субботу пошла наконец ко всенощной, но и здесь потерпела поражение: то ли из-за переутомления и расстроенности, то ли из-за чего-то посерьезнее – всю службу боролась с рассеянностью и очень мало в этой борьбе преуспела.
Недовольна собой. Совсем, совсем недовольна – не удовлетворена. Чувство, противное, как зубная боль, подавляющее, унижающее, тихо подталкивающее к отчаянию. В молодости это еще преодолимо, излечимо. А с годами, когда теряешь право на апелляции к будущему, когда понимаешь, что не так много у тебя осталось недель, свободных от болезней и старческих немощей, чувство это становится не просто противным, а трагическим.
И ведь еще хорошо, если это чувство посещает человека лишь эпизодически, в связи с полосами неудач. Я знаю многих, и совсем не бестолковых, в сущности, людей, которым не неделя – вся жизнь их представляется сплошной неудачей, поражением, впустую потраченным временем, и это приводит к очень тяжелым состояниям и последствиям.
Вот я расстроена, недовольна собой. Что делать? Как выйти из этого состояния?
Однако буду говорить о более близком ко мне случае, не столь всё же тяжелом. Вот я, к примеру, расстроена, я недовольна собой – что делать?
Для начала, как мне кажется, дать себе отчет в том, что чувство это тупиковое, духовно бесплодное, более того – разрушающее нас изнутри. Собственно, оно само нам о себе это и сообщает вполне отчетливо. Дальше наше дело – не согласиться на это чувство, точнее – на это душевное состояние. Со всей решимостью (той, может быть, о которой преподобный Серафим говорил) сказать себе, что пребывать в нем мы не должны. Испытывать когда-то, может быть, и должны: ведь всё, что посылает нам Бог испытать, опробовать, узнать, – это, в конечном итоге, наш опыт. Но чтобы испытываемое в опыт переплавилось, в нем нельзя застревать ни в коем случае.
А дальше такой поворот на 180 градусов: должен ли, может ли православный христианин быть собою довольным? В самодовольстве, в удовлетворении собою пребывать?
Конечно, нет. Не это нам завещано, а недовольство, доходящее до «евангельской ненависти» к себе (выражение архиепископа Иоанна (Шаховского), но, может быть, не только его); как можно более ясное (о том молимся!) видение своей греховности, сокрушение, раскаяние и покаяние – труд всей жизни, до последней, предсмертной исповеди.
Но в том-то и дело: христианское покаянное состояние в корне отличается от того недовольства собой, с которого я начала. Первое ставит нас перед Богом, второе – перед зеркалом. Первое – добрая почва для семени (см.: Мф. 13: 3–23; Лк. 8: 5–15), второе, как уже сказано, бесплодно. Первое порождено смирением, второе – гордостью.
Разве не гордость – спрашиваю я у самой себя, постепенно, шаг за шагом выходя из описанного выше состояния недовольства собой, – заставляет меня желать регулярных побед, свершений, результатов, то есть подтверждений собственной незаурядности и значимости? Разве не она мешает принять неудачу? Именно из-за гордости, а не из-за христианской совести (хотя мотивы наши внутри нас перемешиваются, и подчас сложно бывает отделить одно от другого) я не могу простить себе слабости и промаха. Отчаянно повторяемый безадресный вопрос «Ну как, как я могла сделать такую ошибку?!» говорит о желании быть безошибочной.
Неудача и удача – это две части одного урока, но неудача – важнее для нас: она гораздо больше нам дает
Меж тем неудача должна стать для нас такой же нормой нашей жизни, как и удача. Неудача и удача – это ведь две части одного урока, если разобраться, но мне с недавних пор представляется, что первая часть – неудача – важнее для нас: она гораздо больше нам дает. Во-первых, если мы сумеем принять неудачу кротко и спокойно, мы успешно выполним упражнение в смирении, терпении и доверии к Богу; мы сделаем реальный шаг к духовной свободе. Во-вторых, если мы потрудимся, определяя и восполняя причину своей неудачи, мы вырастем так, как не выросли бы от победы. А если причину восполнить не удастся, если это окажется мне не по плечу? Тогда это будет еще одним упражнением в смирении. Я должна признаться, что на слове «смирение» всегда спотыкаюсь. Настолько сама от смирения далека, что и слово-то писать страшно. Значит, тем паче неудачи нужны?.. А удачи, победы? Они же так поддерживают, вдохновляют, я просто не представляю себя без них…
Да, они поддерживают, но дело вот в чем: в идеале они должны быть вовсе не нашими удачами. То есть не гордости нашей, не тщеславию нашему служить. Удачу мы должны видеть в том, что нам удалось, а вернее – что нам Бог дал – для других что-то доброе сделать, именно то, в чем люди нуждаются, им дать. А сами мы «рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17: 10). Мне это понять помогла поэзия, то есть именно писание стихов – как ни странно это для кого-то звучит. Многие ведь привыкли видеть удачу, счастье литературного творчества – именно в успехе внешнем: в известности, «раскрученности», в тиражах, в престижных премиях… Я не лишена отнюдь ни гордости, как уже сказано, ни тщеславия, но всё же Бог помог мне каким-то образом понять, что все эти премии и тиражи можно отдать за счастье в глазах одного человека. Человека, которому ты, сочинитель, смог дать хотя бы и маленький, но – настоящего, чистого хлеба кусочек, хлеба поэзии.
Любая работа сродни молитве, если ты несешь ее безропотно, до конца принимая собственную ситуацию
Впустую потраченное время… Да, времени всегда жаль. Но ведь мы в любом – вот именно в любом – случае в силах сделать так, чтобы время наше напрасно не пропадало. Совсем ведь не обязательно судить об использовании нами времени по практическим, видимым результатам нашего труда, по тем самым удачам и победам. Наша удача, наше обретение могут оказаться иными, и гораздо более существенными, чем внешний успех. Ведь, как говорили соловецкие (думаю, не только соловецкие) монахи, работа – та же молитва. Полы ли ты моешь, дрова ли колешь, статью ли пишешь умную – работа твоя сродни молитве, если ты несешь ее безропотно, до конца принимая собственную ситуацию, отключив присущее нам нервное напряжение («Мог бы я и лучше это время провести, приятнее») и жалость к себе, если ты делаешь эту работу с радостью. «И всё, что делаете, делайте от души, как для Господа, а не для человеков, зная, что в воздаяние от Господа получите наследие, ибо вы служите Господу Иисусу Христу», – так писал апостол Павел в Послании к Колоссянам (3: 23–24). Время такой работы – разве это потерянное время?
Вообще бывает ли потерянным время человека, внутренние глаза которого всегда обращены к Богу? Святые не теряют времени! Мы – теряем его в страшных количествах. Но не тогда, когда работаем, нет. Мы теряем его, когда бываем праздны. А что значит – праздность? О ней говорится в молитве преподобного Ефрема Сирина: «Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми…» Не так давно я нашла на сайте Хабаровской митрополии проповедь митрополита Хабаровского и Приамурского Игнатия: «Почему преподобный и богоносный отец наш Ефрем Сирин на первое место ставит вот этот грех, этот порок – праздность? Праздность – это стремление нашей падшей природы ничего не делать, и даже не просто ничего не делать, а делать только то, что ее ублажает, что ей приятно, комфортно, доставляет удовольствие. А вот то, что требует усилий, труда, преодоления, особенно если скорби какие-то приходится преодолевать, – того наше падшее естество не выносит… Лень, праздность – она опасна тем, что мы сами ее не замечаем. Она для нас хороша, она приятна для нас. Она медленно, незаметно вползает в нашу душу и расслабляет ее, лишая воли, и вместо того, чтобы употреблять усилия для духовного совершенствования, мы с вами расслабляемся и погружаемся в какую-то негу…» Далее владыка Игнатий говорит о том, в чем чаще всего выражается праздность: в разоряющем, опустошающем душу празднословии. Можно продолжить: празднословие ведь бывает и внутренним, когда мы много и лихорадочно говорим сами с собой, вновь и вновь заставляя себя переживать уже пережитое, оправдываться, обвинять, защищать себя, хотя на нас уже никто не нападает, – или просто мечтая, фантазируя. А кроме пустословия бывает еще пустоделание (компьютерные и прочие игры и т.д.), намеренное занимание сознания ненужной информацией, развлечения и т.д. Вот этого-то всего и нужно бояться, наверное, а не того, что мы лишних три часа посидели над текстом, который не удовлетворил редактора. Сидение над неудавшимся текстом, во-первых, не опасно; во-вторых, оно может и должно стать для нас полезным, и отрицательная редакторская оценка здесь не только не помеха, но и наоборот.
А если я недовольна своей рассеянностью во время богослужения, то что это за недовольство?
И всё же, думаю я, перечитывая эти свои рассуждения, не так просто порой отделить одно недовольство собой от другого, правильное, христианское – от того, которым мается наш человек ветхий. Вот, например, рассеянность во время богослужения, о которой я тут тоже написала: она меня преследует, я этим обстоятельством недовольна, но что это за недовольство? Оно смешанное. В нем присутствует и страдание от невозможности себя похвалить («Молодец, с пользой это время провела»), и – боюсь, что в гораздо меньшей степени, – чувство греха перед Богом, Богоматерью, святыми. Но боль от невозможности самоудовлетворения, самопохвалы – она, как уже сказано, тупиковая, а вот чувство греха заставляет с рассеянностью бороться, вновь и вновь ловить себя где-то далеко от богослужения и возвращать к нему. И для отчаяния здесь уже нет места, даже времени нет, потому что видишь свою задачу, свой долг: 140 раз за всенощную отвлечешься – значит, столько же раз нужно себя поймать и притащить назад, хотя бы и за шиворот.
А может быть, стремление удовлетвориться собой порождаемо в нас именно грехом праздности? «Ну сколько можно напрягаться, сколько можно себя терзать? Я ведь правильный человек, особенно на фоне других: я молюсь утром и вечером, соблюдаю все посты, читаю Феофана Затворника, регулярно бываю в храме, стараюсь замечать свои грехи и исповедоваться в них…»
Но на самом-то деле всё это говорит… не о том, что я правильный человек, а о том, что Бог от меня не отстал и у меня есть надежда.
